Читать книгу Кесари и боги (сборник) - Вера Камша - Страница 11

1

Прохлада после раскаленных улиц и тишина, благословенная тишина, озерными водами смывающая головную боль. Есть вещи, с которыми можно жить, но привыкнуть к ним невозможно. Человек силен, он заставляет тело работать, и человек слаб, так как не может не слышать боль.

– Как ты себя чувствуешь?

Лучше, чем могло быть, и хуже, чем скоро будет, но зачем это знать другим и тем более Инье?

– Все в порядке, не беспокойся.

– Я не беспокоюсь, – словно бы извинилась Инес, – разве только чуть-чуть. Хайме, ты так редко приходишь…

В этом доме на площади Аурелио он по-прежнему Хайме. Это единственное место в мире, где звучит голос прошлого. Тут живет сестра и до недавнего времени жил племянник. Карлос-младший мечтал пойти по следам отца, и Инес его отпустила. Решила, что погибший муж хотел бы именно этого. Теперь племянник в Сальса, а Инес улыбается.

– У тебя есть время?

Есть улыбки-плачи, только не всякий их разгадает. О чем думает вдова одинокими ночами? Инья могла бы жить с родителями или в Ригаско, но затворилась в столичном особняке. Этого Хайме не понимал. Замуж Инья не собиралась, дворцовых интриг не любила, бывая в Олье лишь по обязанности, и все равно оставалась, словно кого-то ждала.

– Для тебя время у меня есть всегда! – Хайме, он же брат Хуан, привычно покосился на устроившегося на подоконнике белого голубя. Тот напыжился, словно при виде голубки, и заурчал. – Видишь, Коломбо подтверждает.

– Вижу. – Инья казалась немного виноватой. – Приехала малышка де Хенилья. Она просит ее принять. Ты ее помнишь?

– Видел на свадьбе и после пару раз.

Кукла в тяжелом платье. Точеное личико, пустые глаза, бархат, кружево и драгоценности, драгоценности, драгоценности… Маркиз де Хенилья не поскупился, он вообще не жалел для молодой жены ничего. И для солдат тоже.

– Ты вроде бы ездила с ней в Муэну? – Инес знает, что брат недолюбливает гостей, вот и волнуется. Зря, вдову Гонсало он как-нибудь переживет, особенно если та будет молчать.

– Бедная Мария совсем одна. – Инес грустно покачала головой, в юности она напоминала лесную нимфу, теперь походила на Пречистую, как ее рисовал великий Васкес. – Мне было легче. Господь даровал мне Карлоса, и у меня остались мама с отцом и ты.

– Вернее, то, что от меня осталось!

Сестра слишком много говорит. Она не знает Коломбо, а импарсиал [11] не имеет ни права, ни возможности рассказать про белокрылого красавца правду. Оставалось прерывать опасные откровения на полуслове. Другая бы обижалась, но Инья прощала близким все и улыбалась. Улыбнулась она и сейчас.

– От тебя осталось главное. Стать инкверентом [12] трудней, чем полковником, а ведь ты… Ты все еще младше Карлоса. На два года, но младше.

– А на сколько брат Хуан старше Хайме де Реваля? – в свою очередь улыбнулся Хайме. – Но ты права, служить Господу и ее величеству можно не только шпагой.

Завтра кардинал-инкверент Торрихос услышит, что брат Хуан горд своей службой и ни о чем не сожалеет, вернее, не услышит ничего: Коломбо доносит лишь о прегрешениях, к коим верность тиаре и короне не относятся.

– Мы так за тебя боялись.

Инес не смотрела на окно. Для нее фидусьяр [13] был не более чем знаком святости и служения Господу. Коломбо же полагал «вдову де Ригаско» глупой, как и положено женщине, хоть и отдавал должное ее добродетели. Когда сестра отказывала очередному жениху, голубь удовлетворенно махал крыльями, но стоило Инье обзавестись следующим воздыхателем, и Коломбо принимался клеймить женское непостоянство и зов плоти. Большего негодования удостаивались лишь упорствующие в своих заблуждениях суадиты и голубки, спаривавшиеся с грязными сизарями прямо на крышах.

– О чем ты думаешь? – Голос Иньи разбил тишину, словно ледок треснул.

– Так, ни о чем.

Он и в самом деле не думает, просто смотрит и дышит. Иногда это наслаждение.

– Ты думаешь о делах, – уверенно объявила Инья. – Зря я тебе напомнила о Хенилье. Скоро два года прошло, а все равно не верится.

– Лоасские шпионы охотились за стариком не один год, – напомнил Хайме, – но в мирное время дон Гонсало был осторожен. Не то что на войне.

– И все-таки его убили, – с каким-то удивлением произнесла герцогиня, – никто ничего не смог сделать.

– На все воля Господа, – торопливо ввернул Хайме, припоминая чеканный профиль погибшего полководца. Схватка с рвущимися к монастырю хаммерианами словно бы разбудила Хенилью, превратив начальника провинциального гарнизона в нового Адалида. Блистательный взлет и такая несправедливая смерть! И такая несвоевременная. Инес права, убийца, хоть и озаботился оставить кровавую роспись, оказался короне не по зубам.

«Это сделал дон Диего де Муэна…» Намек? Или ложный след, и никакого дона Диего в природе не существует, а Хенилью прикончил кто-то из недовольных возвышением «этого плебея» грандов?

– Хайме, кто такой дон Диего? – Соображай Коломбо не хуже Иньиты, стало бы весело. – Он в самом деле из Муэны?

– Скорее лоассец. Инес, убийство дона Гонсало расследует Протекта [14]. Святая Импарция может лишь предполагать участие в нем еретиков.

– Ересь есть корень всех зол , – раздавшийся в мозгу высокий чистый голос был привычным, как хлеб и боль, – ересь и похоть. Хенилья был добрым мундиалитом и мечом карающим для мерзостных хаммериан и отринувших спасение суадитов .

– Тебе плохо? – В глазах сестры страх сплетался с сочувствием. – В этом году такая жаркая весна… У тебя все лекарства с собой?

– Господь не допустит приступа. – Слова были сказаны сестре, но предназначались разболтавшемуся фидусьяру. – Особенно в твоем доме. А сеньор Хенилья мешал многим, но личных врагов у него не было. Только враги веры и Онсии.

– Суадиты , – стоял на своем Коломбо, – и синаиты. Лицемеры, преклонившие колена пред Святым Распятием, но отправляющие тайно свои мерзкие обряды.

– Есть тайны, известные лишь посвященным! – Инкверент внимательно посмотрел сначала на белую птицу, затем на сестру. Инья не поняла, Коломбо нахохлился. Вспомнил, что вести мысленные беседы в присутствии непричастных профанов [15] запрещено.

– И все равно тебе лучше прилечь. До ужина. В чем дело, Гьомар?

– Ох, сеньорита… Прибыл посыльный. Сеньора Хайме вызывает Супериора [16]. Срочно.

2

Брат ушел. В окно Инес видела, как конные носилки с зеленым крестом пересекают безлюдную площадь и исчезают в ущелье улицы Велльор. Солнечный зайчик спрыгнул с кирасы альгвазила, махнула хвостом лошадь, и раскаленная площадь вновь пуста – нищие и те перебрались поближе к площади Сан-Пабло. Приходящие на свершение Акта Веры купцы и вельможи не скупятся на милостыню, но герцогиня де Ригаско редко выходит из дома и еще реже принимает гостей.

За без малого семнадцать лет к ее затворничеству привыкли. Королева Хуана ставит вдову Льва Альконьи в пример своим дамам, а великий Фарагуандо время от времени удостаивает беседы. Все уверены, что Инес де Ригаско дождется женитьбы сына и удалится к Пречистой оплакивать свою потерю. Откуда чужим знать, что горе давно ушло, осталась лишь грусть. Их с Карлосом любовь оказалась даже не сказкой – песней, а песни так коротки… Лицо, улыбка, голос мужа истаяли, став призрачней сна с белыми цветами, на которые она так и не ступила. Тысячи белых цветов и один, красный, на плече Карлоса. Предзнаменованием смерти.

– Бедный дон Хайме. – Выплывшая из коридора Гьомар укоризненно покачала головой. – Он так и не попробовал вина из Реваля. А камбала! Как раз такая, как он любит…

– Потом попробует, – торопливо сказала Инес. – Сама знаешь, люди с голубями себе не принадлежат, а Супериора не ждет.

– Знаю! – Камеристка недовольно поджала губы. – И кому теперь дон Антонио оставит виноградники? Единственный сын – монах! Господь что сказал? Плодитесь и размножайтесь! А дон Хайме? Подумаешь, воевать не может, так не каждому быку на арене дохнуть, кому-то и теляток делать надо…

– Гьомар! – Герцогиня лишь слегка повысила голос, но служанка умолкла, хоть и не ушла. Ну и пусть стоит. Инес отвернулась, провела рукой по спинке кресла, в котором недавно сидел брат, затем медленно побрела по комнате, перебирая бирюзовые четки. Карлос купил их у Сами Абдедина перед поездкой в Муэну. Тогда ювелиры-синаиты не скрывали ни собственных имен, ни собственной веры, а иметь с ними дело не считалось греховным. Муэнская резня унесла не только Карлоса, она покончила с прежней Онсией. Да, какое-то время люди жили, как прежде, но и листья опадают не сразу. Кого-то осень хватает раньше, кого-то позже, но не уцелеть никому.

– Гьомар, вынеси цветы. Они завяли!

– Сейчас, сеньорита!

Если бы не Хайме, она бы уехала в Ригаско ждать сына, шить шелками и слушать южный ветер. Брат, тот все еще воюет с хаммерианами, а ей просто хочется все позабыть и жить, сбежав от сумрачной роскоши королевского замка, высочайшего покровительства, навязчивого внимания придворных. В рощах Ригаско она бы вновь стала женщиной по имени Инес…

– Маркиза де Хенилья, графиня де Альконья де Аламонегро! – равнодушно возгласил слуга.

Инья поправила выбившуюся из прически прядку и разгладила складки вуали. Вдова Льва Альконьи встречает вдову Орла Онсии. Завтра об этом узнают во дворце и сочтут трогательным. Послезавтра под окнами зазвучат романсы в честь двух сиротливых голубок.

– Донья Инес! – Мария замерла на пороге. Она стала еще красивей и еще беспомощней, чем во время их последнего свидания.

– Входи. – Чтобы поцеловать маркизу в лоб, пришлось привстать на цыпочки. Герцогиня невольно улыбнулась и, чуть поколебавшись, добавила: – Дитя мое!

Гостья была младше хозяйки на двенадцать лет и выше почти на голову. Судьба одарила дочь незначительного идальго высокой грудью, белой кожей и прекраснейшими в мире глазами цвета моря. Великий Хенилья был сражен наповал без единого выстрела; о том, что чувствовала шестнадцатилетняя Мария, не думал никто.

Супруги казались счастливыми, но брак оставался бездетным. На четвертый год маркиза отправилась к Пречистой Деве Муэнской в надежде вымолить ребенка, а вернулась вдовой. Дона Гонсало убили прямо в собственном доме. Никто ничего не слышал, собаки и те не залаяли. Мария горевала, очень горевала, в этом Инес не сомневалась, но любая боль проходит. Если ее не поить по ночам своей кровью.

– Моя сеньора, – гостья удивленно оглянулась, – ваш брат… Он не пришел? Это из-за меня?

– Хайме ушел, – торопливо произнесла Инес, – его куда-то вызвали.

3

Секретарь еще не распахнул дверь, а Коломбо уже нежно ворковал. Значит, Хайме желает видеть Торрихос. Так и оказалось. Кардинал-инкверент возвышался за дубовым столом убеленной сединами горой. Напротив его высокопреосвященства тонул в кресле герцог Пленилунья. Глава Протекты собственной персоной. Неплохо для воскресенья! Хайме поклонился и застыл, опустив глаза, как и положено смиренному служителю Господа. Коломбо незамедлительно перепорхнул на окно поближе к голубю кардинала. Тот слегка шевельнул крылом и нахохлился – выказал равнодушие. Коломбо с фидусьярами низших вел себя не лучше.

Торрихос что-то шепнул герцогу, и тот кивнул лысой, утонувшей в складках шеи головой. Внешне клирик и вельможа рознились как лев и черепаха, по сути же оба были драконами, мечтавшими пожрать друг друга. Хайме надеялся, что повезет Торрихосу.

– Мир тебе, брат Хуан, – объявил Торрихос, и Хайме понял: ему снова придется огорчить Пленилунью. Что ж, не в первый раз и, если повезет, не в последний.

– Во имя Господа! – Инкверент почтительно поцеловал благословляющую руку. Теперь главное – уразуметь, что нужно делать и чего делать ни в коем случае нельзя.

– День воскресный создан для благочестивых размышлений и отдыха, но долг призывает нас в любое время. – Кардинал обратил взор на вельможу и отечески качнул сединами. – Герцог де Пленилунья, не желая отвлекать нас от молитв, совершил ошибку, хоть и руководствовался лучшими побуждениями. Тем не менее счастливый случай разрешил недоразумение. Как твои раны, брат Хуан? В силе ли ты приступить к работе во славу Господа?

– Я здоров, – коротко произнес Хайме, понимая, что драконы снова сцепились. Прошлая схватка завершилась победой Протекты и преждевременной кончиной троих благородных дворян и одного монаха. Похоже, Торрихос вознамерился отыграться, а его высокопреосвященство бьет наверняка.

– Тем не менее тебе не следует уподобляться нашему доброму герцогу, – губы Торрихоса раздвинула теплейшая из улыбок, – а сеньор Пленилунья не жалеет себя… Именно так, сеньор, не спорьте со мной! Вы уподобляетесь тому коню, что, понукаемый долгом и гордыней, тянет все больший груз и бежит все быстрее, рискуя рухнуть под тяжестью невозможного.

– Ваше высокопреосвященство преувеличивает. – Будь улыбки клинками, какой бы сейчас поднялся звон! – Я всего лишь исполняю свой долг.

– Ваш долг – отыскать убийц славного Хенильи, – кротко возразил кардинал-инкверент, – этого ждут ее величество и все добрые мундиалиты. Милосердие – удел Господа и Церкви, вы же – меч карающий, так карайте, а спасение заблудших душ предоставьте Святой Импарции. Взяв на себя разбор донесений, в коих говорится о заподозренных в ереси, вы, без сомнения из лучших побуждений, посягнули на Божие и пренебрегли кесаревым.

Некогда всесильный герцог чуть заметно шевельнулся в огромном кресле. Надо полагать, внутри его все клокотало, но Пленилунья терпел. С тех пор как покойный король с благословения его святейшества учредил Супериору, Протекте пришлось потесниться.

– Брат Хуан, – заволновался Торрихос, – мы надеемся на твою скромность. Узнав о нашем… небольшом разногласии, злые языки не замедлят объяснить добрые поступки нашего славного герцога дурными помыслами.

Ответа не требовалось, и Хайме промолчал. Свидетели бесед Пленилуньи и Торрихоса и так ходили по краю бездны.

– Брат Хуан заслуживает полного доверия, – успокоил кардинала глава Протекты. – Нет никаких сомнений, что он с легкостью разберется с делом, столь живо заинтересовавшим ваше высокопреосвященство.

– Брат Хуан еще ни разу не ошибся в своих выводах, – доверительно сообщил Торрихос. – Господь сохранил жизнь этому достойному юноше и привел его к моим дверям, дабы его таланты послужили святому делу.

– Я счастлив, что брат Хуан обрел себя в борьбе с ересью, – поджал губы Пленилунья. Пятнадцать лет назад шурин герцога де Ригаско просил о приеме в Протекту и получил отказ. Пленилунья предпочитал аристократам незнатных провинциалов, а больным – здоровых. В чем-то он был прав, потому-то Хайме его и ненавидел.

Торрихос молчал, переводя ласковый взгляд с соперника на подчиненного и обратно. Он ждал достойного ответа, и Хайме ответил.

– Нет предела моей благодарности герцогу де Пленилунья. Ведь это он направил мои стопы к Церкви, где я обрел утешение и исцеление. Но что за дело предстоит мне расследовать? Видимо, следует поторопиться?

– Оно, как заметил мне сеньор Пленилунья, довольно заурядно, – неспешно произнес кардинал-инкверент, – к тому же излишняя спешка приносит больше вреда, чем пользы. Не следует подпускать к овцам волка, но пастухам нужны собаки, а у многих псов волчья стать. Вам придется решить, кто перед вами – упорный еретик или же заблуждающийся, чью душу еще можно спасти.

– А также определить, является ли упомянутый суадит отравителем, – подал голос глава Протекты, – и почему он проживает отдельно от соплеменников.

– Я спрошу его.

Выходит, камнем преткновения стал какой-то отравитель, то ли лекарь, то ли виноторговец, то ли повар. Что ж, войны начинались и из-за меньшего. Повод найдется, было бы желание, а оно у Пленилуньи есть.

– Йона бен-Авнер, именуемый чаще Хоньо Бенеро, сорока трех лет от роду. – Торрихос шевельнул бумагами, раздалось змеиное шуршанье. – Суадит из Гомейсы. Семнадцать лет служил маркизу де Мадругана. После смерти последнего купил дом недалеко от Бычьего рынка, где и поселился. Некий Винсенте Камоса, доктор медицины и, по мнению Протекты, добрый мундиалит, утверждает, что Бенеро, не будучи христианином, изготовляет лекарства и пользует ими больных.

– Камоса с двумя свидетелями, подозревая бен-Авнера в том, что он режет живое тело, потребовали осмотра дома, – добавил от своих щедрот Пленилунья. – Суадит их не впустил, что является косвенным подтверждением его вины. Как известно, закон запрещает суадитам и синаитам прописывать и готовить лекарства, если они не одобрены врачом-мундиалитом. В отсутствие такового посредника изготовление лекарств карается наравне с торговлей ядами.

– Только если доказано, что суадит или же синаит пользует христиан, – уточнил Хайме, и Торрихос медленно опустил веки, благословляя подчиненного на бой, – если же врач занимается составлением зелий и лекарств, но не продает их христианам и не прикасается к телам христиан, его не в чем обвинить. Обещаю сегодня же заняться этим делом. Если Бенеро не был крещен, он не является еретиком, но обязан открыть дверь проповеднику.

Кардинал-инкверент пошевелился:

– Его святейшество учит, что богоугодны не чрезмерная строгость к виновным, но снисходительность, мягкость и сострадание. Он желает, чтобы раскаявшихся не преследовали и дали им все права, как будто бы они и не грешили. Возьмите письмо Камосы, прочтите его, а затем расспросите лично. Не торопитесь – дом Бенеро взят под охрану. Преступник, если мы имеем дело с преступлением, больше не причинит вреда и не исчезнет, как пресловутый дон Диего.