Читать книгу Двадцать жемчужин Марии Стюарт - Вера Переятенец - Страница 3

Яков пил уже седьмую чашку крепчайшего эспрессо, хотя было всего два часа дня. Да и сигарет многовато уже выкурено для этого времени суток. А все эта несносная девчонка. Конечно, стареет, здорово сдал за последний год, но, в конце концов, он ей платит. Могла бы и не раздувать губки за такие деньги и возможность ночевать в прекрасном старинном особняке, а потом завтракать с видом на лагуну воздушными круассанами с джемом и ароматным кофе. Можно подумать, эти чертовы вездесущие торгаши из Сингапура с ней обращаются лучше… Она даже понятия не имеет, кто ОН, похоже, ей просто наплевать на это. Куда катится мир! Когда-то все слушали «Битлз», съезжались на все эти чудные фестивали, в этом был протест, смысл, интеллект. А эти аморфные бесполые молодые люди, приезжающие в европейские города, чтобы жить на пособие, что они знают о жизни, о творчестве! Дешевая одежда, алкоголь, травка, тусовка где-нибудь на Ибице и все… Какая поэзия, какие двойные смыслы, о чем вы? Да, мир медленно катится в сторону растительности. И это на фоне таких глобальных перемен.

Берлинская стена рухнула вместе Советским Союзом, а этим юным все фиолетово (тоже мне словечки!). Они не понимаю, что это значит, и сколько надежд с этим связано. Особенно у людей его поколения. Но мир почему-то в тот момент не стал лучше, выше, достойней… А ей наплевать, она просто ухмыльнулась и помахала рукой.

После такого прощания утром он не стал завтракать в номере, а вышел прогуляться по городу. Слава Богу, был декабрь, в меру прохладно, туристов почти нет, и, главное, нет дождя. Утро на редкость сухое, светит солнце, и есть надежда, что эта погода продержится до заката. Там, в Ленинграде (они уже переименовали его в Санкт-Петербург) в это время холод, слякоть, а может, даже суровый мороз под 30, от которого он совсем отвык, и главное – полное отсутствие солнечного света. Природа словно наказывала жителей за безрассудные белые ночи, когда они так расточительно наслаждались светом, гуляя ночами по этим тонущим в цветущих сиреневых кустах и липах бульварам и паркам. Да что там, один или два куста или растущая под окном липа, расцветающие в это время в петербургских дворах, могли свести с ума своим ароматом. Спать в эти дни было преступлением. Хотелось только идти с любимой зеленоглазой женщиной по этим аллеям или, выйдя на крышу, любоваться городом с разведенными мостами над Невой и читать-читать свои стихи. Боже, в какой другой жизни это все было! Этих белых ночей ему так не хватало и в любимой Венеции, и в Париже, и в суматошном неспящем Нью-Йорке. Да, эта зима словно обманчивое ленинградское лето.

Он постоянно ловил себя на том, что, уехав из Союза, из этого презираемого им «совка», он все время старался сохранять свои прежние привычки: заказывал в ресторанах блюда, которые были похожи на те, что он ел там, носил одежду, о которой он мечтал там, ездил путешествовать туда, где было что-то похожее на Ленинград. Вот и сегодня, гуляя, он машинально отмечал: это похоже на Крюков канал, а здесь словно Финский залив. В кафе он заказал пару вареных яиц и, вместо круассанов, тосты из белого хлеба с маслом, а потом еще пару эклеров. Нет, в «Севере» лучше… Он ненавидел себя за это, но ничего не мог с этим поделать. А ведь после всего, что сделала с ним эта страна, он должен был презирать то, что было с ней связано, но в «Севере» эклеры были объективно лучше, натуральнее что ли.

Бросать все нужно: и курить, и с девочками, да и с кофе тоже, а то когда-нибудь сердце выскочит наружу и все. На Васильевский остров… Не отвезут. Хотя, если такими темпами все будет там меняться, то и в мавзолее похоронят. Но пока пью, тьфу-тьфу! Завтра он полетит домой, все вернется в нормальный ритм, и Яков еще поскрипит, поживет.

Но с кофе нужно завязывать. И обязательно пойти прогуляться до обеда. Этот Костя-издатель (надо же, в Союзе появились издатели) обещал привезти художника. Да… кто-бы сказал, что его будут издавать в Союзе, и что отдельной книжкой выйдут его сонеты. Не самые лучшие, правда, стихи. У него есть интересней. Надо бы спросить, на что купились: на любовников Марии или генсека в параличе… Скорее, на то и на другое. А художник классные иллюстрации нарисовал. Мария у него славяночка славная. Славяночка- славная, надо использовать.

Он докурил сигарету, взял кусочек круассана и вышел из «Флориана» прогулять. На набережной, вытянув руку с кусочком тоста, покормил чайку. Потом, пройдя еще раз кругом по Сан-Марко, нырнул в небольшой проулок, где среди лавок, торгующих всякой мелочевкой для туристов, был милый антикварный магазинчик, который держал его знакомый. С этим антикваром – Антонио Яков познакомился очень давно, еще в свой первый приезд в Венецию. Так ходил, гулял и вдруг увидел в витрине ленинградскую чашку, расписанную знаменитой «кобальтовой сеткой». У его родителей был такой сервиз. Зашел, расспросил, откуда чашка. Оказалось, продана кем-то из наших эмигрантов. Тогда пошел целый поток наших выезжающих «на историческую родину», вместо которой они так хотели поспасть в США. Многие из них месяцами сидели ждали разрешения на въезд в Италию. Ну и конечно, везли с собой всеми правдами и не правдами все, что можно продать. Яков купил себе эту чашку. Он до сих пор пьет из нее кофе по утрам. Американская привычка использовать кружки в его доме так и не прижилась. Он считал, что в этом есть что-то низкосортное, плебейское.

С тех пор они встречались регулярно. Как только Иосиф приезжал в Венецию, он заходил в эту лавку купить какой-нибудь сувенир, просто поболтать. За эти годы оба постарели, особенно сдал Антонио. Лет пять назад его единственная дочь вместе с мужем попала под лавину на горнолыжном курорте. Слава Богу, в живых осталась внучка Катарина. Девочка слегка приболела, и родители закрыли ее в номере, включив телевизор. Если бы не она, наверное, Антонио тоже сошел бы в могилу, а так забота об этой девочке вытащила его с того света. Теперь повзрослевшая Катарина заботится о деде, помогая ему и в лавке.

Эта славная славяночка не выходила у него из головы. Наверное, она даже не так глупа, как эта смазливая тайская девчонка- пустышка. Надо купить какой-нибудь милый подарок для этой Марии, славной славяночки. Судя по картинкам, она не только вдохновляла этого художника.

Он открыл дверь, и вслед за звоном колокольчика из-за бархатной портьеры, отделявшей магазин от жилого пространства дома, выскочила внучка синьора Антонио, всегда поражавшая Якова своими причёсками. Вот и сегодня ее черные как смоль волосы обрели вишневый оттенок и были завиты мелким бесом, так что напоминали прическу, которую в его молодости называли чем-то вроде «я летела с сеновала».

– О, сеньор Яков, я рада вас видеть.

– И я тебя рад видеть, милая Катарина. Сеньор Антонии обедает?

– Нет, он уехал в Геную на аукцион, я уже третий день тут хозяйствую.

– Ну тогда я за тобой приударю.

– Шутите, сеньор Яков, вы женаты, а меня мой Сильвио зарежет от ревности.

– Да, тут шутки в сторону. Милая Катарина, тогда предложи мне какую-нибудь милую безделицу для девушки моего друга, он художник и сделал чудные иллюстрации к моим стихам и, похоже, нарисовал ее…

– А какая она, как зовут?

– Вот этого я не знаю, но она славянка, светло-русая, с темными глазами.

– О, тогда знаю. Сильвио вчера принес милое украшение. Дедушка мне, правда, не разрешает у него что-либо брать, но это – от бабушки Сильвио. Она у него была знатного рода, так что вещь настоящая, с историей. Смотрите милые бусы.

И она достала из бархатного мешочка жемчужное ожерелье. Оно было немного странным. Двадцать похожих на виноград «Изабелла» черных жемчужин были прикреплены как подвески на массивную цепочку цвета старой бронзы с толстыми звеньями с гравировкой. Аляповатая вещь. Яков взял украшение в руку. Оно было достаточно тяжелым. Наверное, латунь, подумал он о металле. Ну да, не золото же. А вот бусины. Но, скорее, все же это искусственный жемчуг. Какая-нибудь довоенная винтажная бижутерия. Но так мило, и, вполне не плохо. Если не дорого, надо взять. Что там они в Союзе видят, а тут вещь с историей. Он повертел украшение в руках. В нем было что-то странное и притягательное, как во всех старинных вещах. А он их любил и знал толк. Может, лучше жене подарить, а славянка эта обойдется. Нет. Она подумает, что я заглаживаю вину за что-то. И потом, для нее это слишком дешево. Я присмотрю ей что-нибудь другое. И потом, пусть эти «русские» знают, какой он. Вот может сделать подарок незнакомке и все!

– А сколько стоит?

Катарина назвала стоимость.

– Катарина, побойся Бога, какие три сотни долларов! Нет, максимум двести.

Катарина вздохнула.

– Ну хорошо, только для Вас, и не говорите дедушке, он не любит Сильвио.

Они еще поболтали мило, и Яков вышел из лавки, положив бархатный мешочек в карман. Вполне довольный собой, он постоял еще на набережной, полюбовался закатом над лагуной. Краем глаза увидел, как Катарина закрывает свою лавку. Потом к ней подошел высокий плечистый мужчина. Да это, наверное, и есть ее Сильвио. Яков сильно засомневался, что в роду у него были графини. Он был просто живым воплощением итальянского мафиози. Наверное, не зря достопочтенный сеньор Антонио подозревал его в нечистых делишках и не советовал Катарине брать у него что-либо на продажу. Будем надеяться, что эти поддельные жемчуга – действительно чистые, а не краденые. Наверняка, умыкнул у какой-нибудь француженки. Слишком смахивает это все на винтажную бижутерию. А, впрочем, все равно. В Союзе они канут навсегда, девица будет носить и радоваться, и никому в голову не придет, что они могут быть крадеными. А, и что они понимают в винтажной бижутерии? Или уже понимают? Ничего кроме чехословацких брошей не видя?

Он еще раз взглянул на лагуну и пошел вновь во «Флориан», где у него была назначена встреча с этими русскими. Поболтает и все – никакого кофе, только бокал вина с сухим бисквитом, а потом закажет ужин в номер. А завтра домой. Домой. Когда-то его домом были полторы комнаты в роскошном доме на Литейном, откуда его выгнали. Первые годы он так тосковал, хотя все так удачно складывалось: признание, карьера, нобелевка, наконец. Так хотелось вернуться в свою коммуналку к родителям, чтобы «назло соседям», к той с изумрудами вместо глаз – вот таким успешным, богатым, в дорогой одежде и вкусно пахнущим французским парфюмом. Однажды, будучи проездом в Хельсинки, на вокзале он услышал в объявлении на финском языке два слова «Лев Толстой». Это объявили посадку на поезд в Союз. Шальная мысль промелькнула в голове: вскочить бы в последний момент на подножку поезда. Три часа, и ты у границы, спрыгнув на глухом переезде, можно и пешком до Выборга добраться. Рассказы про то, как люди, пойдя за грибами, оказывались где-то на финских хуторах, не на пустом же месте возникли. А там и до дома недалеко. Но нельзя, нельзя. Теперь вот вроде все можно. Но он не поедет. Нет уже родителей, а вместо той, что с изумрудными глазами, с ним теперь совсем юная Мария. Да Мария, как та шотландская королева. Завтра он возвращается к ней, и нет ему дела больше ни до кого. Он устал и хочется просто поесть в одиночестве, плюхнуться в ванну с лавандой, как это глупое круглое солнце упало сейчас в лагуну, и он хочет просто уснуть и забыть все свои ночные неудачи. Все, нужно заканчивать этот день.

Но от этих русских не так просто было отделаться. Они засыпали его информацией. Обсуждали планы. Оказывается, у них теперь «рынок» и «все можно». Надо же, они заплатят гонорар за публикацию… Сколько? А тираж? Да, с такими темпами перемен его точно похоронят в мавзолее. Они выпили уже по третьему бокалу, после которого Яков сказал, что у него завтра утром самолет, нужно расходиться.

Уже прощаясь, вспомнит.

– Да, Вадим. А та милая Мария, она реальная?

– Да.

– У Вас роман или мне показалось?

– Нет, не показалось

– Тогда вот, передайте ей от меня. Не будь ее, не было бы этих картин. «Ведь я прав?» – с этими словами Яков достал из кармана своего плаща бархатный мешочек и протянул художнику, а потом, резко повернулся и, сцепив руки сзади, пошел в сторону гостиницы. Больше эти трое никогда не увиделись. Но и для художника, и издателя эта встреча стала событием, а для поэта лишь одной из многих на его пути. Он только однажды вспомнил о ней после того звонка из Венеции, когда его потревожил старинный приятель антиквар Антонио.

Странный это был звонок. Он поздравлял его с каким-то праздником, долго рассказывал о новостях, а потом как бы невзначай спросил, был ли его приятель, вернее, его подруга довольны последней покупкой.

– Приятель? О, нет. Я просто купил сувенир для девушки одного художника. Он делал иллюстрации к моим стихам. Там он рисовал свою будущую жену. Хотелось сделать ему приятное. Вы же понимаете, в Союзе тогда они были так бедны… Да, он был очень рад моему подарку.

Больше они не общались. Когда спустя пару лет Яков приехал в Венецию, то на месте антикварного магазинчика обнаружил сувенирную лавку с торговцем- китайцем. Он продавал веера и маски. И все они были сделаны в Китае. Венецианские маски сделаны в Китае!!! На все вопросы о предыдущем владельце продавец только кивал головой:

– Антонио, да, сеньор Антонио умер, Катарина магазин сдала мне в аренду, теперь я хозяин. Где Катарина, не знаю, замуж вышла, богатая невеста, я хороший цена дал.

Поэт забыл всю эту историю, а вскоре умер.