Читать книгу На пути в Иерусалим - Вера Скоробогатова - Страница 33

Тридцатитрехлетний Эззат Абду Эль-Вакил работал в отеле. На рассвете мыл фигурные бассейны, выложенные голубой плиткой, а после до заката следил за порядком на пляже: раскладывал матрасы по лежакам, менял купальщикам полотенца, собирал мусор и стаканы из-под напитков.

После завтрака к морю выходили трое парней в спортивных костюмах и включали ритмичную музыку для зарядки. Но желающих размяться не хватало: танцы на песке и упражнения в волнах не привлекали ленивых туристов. Аниматоры шутливо кричали, пританцовывая: «О-па, о-па, туристэн – катастрофа!»

Эззат помогал им созывать народ. Бегая по берегу, он хлопал в ладоши: «Аква-эробик! Аква-эротик!» – И стягивал обленившихся лежебок с уютных матрасов. Те сонно пинались: «Отстань!»

Когда наступало время обеда, и на береговой кухне поспевал шашлык, дожаривались говяжьи котлеты, Эззат собирал людей к столу, гнусавя с потешным акцентом: «Гуси, гуси, га-га-га! Есть хотите? Да-да-да!» – и с удовольствием ловил на себе удивленные взгляды. Крепкие, как орешки, зубы справа росли чуть неровно, заходя один на другой, но это не портило его лучезарной улыбки. Анчутка вскакивала с лежака, и, накинув парео, весело трусила к кухонному дивану. От жаровни доносились аппетитные запахи. Аня принимала из рук Эззата большую тарелку с мясом и овощами, и приступала к трапезе под его острым взглядом.

– Хорошо? Вкусно? – сияя, осведомлялся араб.

– Да, да, супер! – счастливо смеялась она.

«Я ем за троих, но у меня ничего не болит? – удивлялась Аннушка и, благодарная, восторженно хлопала в ладоши. – Мне тепло и уютно, рядом – море, я в безопасности, а милые смуглые парни кормят меня и все время смешат!»

Из-за нехватки денег Эззат Абду Эль-Вакил остался необразованным. Однако он превзошел родственников в благосостоянии и полагал, что, обладая очень скромным жизненным стартом, уже многого добился: обитал в курортном городе, получал доллары, модно, по-европейски одевался, и объяснялся на пяти чужих языках. Паренек из бедной семьи привык к окружающей роскоши, и считал свою жизнь богемной. На фотоснимках рисовался с чужими коктейлями в руках около дворцов и голубых бассейнов, среди цветущих аллей и шикарных бунгало. Сотни сродников и друзей писали комментарии в интернете: «Эззат – истинный хозяин отеля»; «ты – паша*»; «красивый, как бог»; «Эззат – повелитель гламура!» Что еще было нужно для удовлетворения самолюбия?

Каждый вечер, после работы, он важно шествовал по длинным, пышно цветущим аллеям «Золотого корсака», где двадцать садовников поливали деревья и клумбы, а после окуривали дымом, изгоняя свирепых коричневых комаров, и чувствовал себя фараоном.

Приятель и ровесник Эззата, Абдизар, хозяин сувенирной лавки, беззлобно подтрунивал над ним: «Оттого, что ты способен зачерпнуть воды в Ниле, тебе чудится, что управляешь течением реки. Не иначе думает овца, которая, тащась за стадом, воображает, будто она его понукает!»

Деревенского простака Эззата окружали теперь напыщенные иностранцы с их современным бытом, дорогими вещами, приятным распорядком дня и господскими привычками. Эти смешные бледные люди искренне завидовали ему: он живет у Красного моря и не должен никуда уезжать. А он с удовольствием о них заботился, и часто шутил. Для русских Эззат повторял заученную, но до конца не понятую фразу: «Понаехали тут!» Туристы сдержанно улыбались. Иногда кто-то обижался. Но Анна Голубятникова хохотала до слез: она сжилась с этим оборотом на родине и говорила так, если ее задевала бестактность приезжих людей. На египетском же берегу, из уст услужливого араба, сердитая русская фраза звучала комично!

Лишь, завидев благообразных евреев, Эззат Абду Эль-Вакил сердился по-настоящему. Его лицо становилось серым и злым. Он швырял чистые полотенца в песок и с присвистом выдыхал: «О, мнимые богоизбранные явились! Наши беглые слуги, возмечтавшие стать верховным народом! И я, правнук великого Ра, должен их обихаживать?! Пусть благодарят хотя бы за то, что я их не бью!»

Человек гордый, надменный и по-своему жестокий, он ненавидел иудеев и был ненавидим ими. Он не страдал ни малодушием, ни трусостью, от дипломатии был далек, и свои мысли высказывал прямо. Эта неподходящая для прислужника черта едва не стоила ему работы: израильские туристы пожаловались хозяину отеля.

Бассем Скоури пережил тридцать шесть условных разливов Нила. Открытый, по-своему добрый и сказочно богатый, самодостаточный и проницательный, он много путешествовал по миру, а в перерывах играл с сыновьями в футбол на собственном стадионе. Все предки хозяина были мусульманами. Но Бассем, хорошо образованный и открытый разным культурам, в том числе и еврейской, без стеснения провозглашал себя атеистом. Он был уверен, что вправе устанавливать на земле собственные порядки. Жить так, как нравится и кажется верным. И никто не смел открыто его порицать.

– Я не верю в Бога, – с гордостью говорил он всем встречным. – Я – просто человечное существо.

За спиной Бассема люди, исказив его речи, судачили, будто он сочувствует иудейству. Этот слушок не ускользнул от максималиста Эззата. Когда среди рабочего дня хозяин вызвал его к себе, намереваясь вещать об оскорблении еврейских туристов, воинственный Абду Эль-Вакил прошипел: «Предатель!» Но, войдя в широкий, роскошно отделанный темным деревом кабинет Бассема, почтительно пригнул голову и поспешил сердечно извиниться. Побожился, что уважаемые гости неправильно его поняли. А он, в свою очередь, не собирался затрагивать щекотливые темы, просто случайная глупая шутка с языка сорвалась. Он искренне уважает евреев и желает им дальнейшего процветания. Пусть бережет их богиня-кошка Баст! Абду Эль-Вакил и на колени бы встал, если б Скоури этого ожидал, но Бассем лишь внимательно всматривался в хитрое лицо потупившегося уборщика, стараясь отгадать его скрытые мысли.

«Бедняки, в стремлении к благополучию, бывают коварными как никто, – полагал хозяин. – Этот – несомненный смутьян. Верить ему нельзя. Но он шустро и чисто убирает. Веселит иностранцев, как шут. Умеет угождать леди, и даже служит причиной их повторных приездов. Оставлю его пока».

Надменное сердце Эззата разрывал протест, и все же он предпочел унизиться, чем быть выгнанным из «Золотого корсака». В родной нильской деревне его зарплату ждали мать и пятеро младших братьев, а жизнь в Эль-Гуне, видевшаяся крестьянскому сыну богемной, затянула навсегда. Иной он уже не представлял для себя. Казалось, это – потолок: мечтать больше не о чем. Разве что о белой, богатой жене из Европы? Даже ее мог однажды подарить шикарный отель. Поэтому, презираемый Абду Эль-Вакилом, не поклонявшийся Аллаху, хозяин «Золотого корсака» был для него почти богом. Бассем владел судьбами своих работников. Быть уволенным с дурной славой означало скитаться в поисках новой работы, и ничего достойного не найти. Жизнь если не разобьется, то станет беспросветной.

Хозяин простил мятежного работника до первого замечания, и тот понурый, словно избитый, вернулся на пляж.

– За что ты ругаешь евреев? – спросила изумленная Аня. После ее рождения ярые антисемиты в России уже не встречались, и девушка не задумывалась о мировоззрении и судьбе этого народа. Читая о Холокосте, о притеснениях евреев в прошлом, она не раз спрашивала у старших, почему это происходило, но вразумительного ответа не получила. «Видимо, сами не знают», – заключила она.

– О, прекрасная Ана! Зачем тебе это? Твои уши должны слышать только музыку и шум волн! Но, раз ты спросила, я объясню: я ненавижу фанатизм иудеев! И я чувствую их неприязнь к победителям! – стараясь говорить спокойно, процедил Эззат Абду Эль-Вакил. – Пойми: хорошо верить в Бога, да! Но плохо думать, будто Бог возлюбил лишь один народ на земле, а все остальные народы Он проклял! Вот где корень зла! Другие народы сионисты считают животными, которых можно обманывать, обкрадывать, убивать. Стирать с лица земли! Так написано у них в Торе. Коммунистические партии всех государств боролись с сионизмом. Но евреи коммунизм уничтожили! И теперь никто не помогает Египту.

«Ого, – подумала Анчутка, беззаботно плюхаясь на мягкий полосатый матрас. – Ничего себе заботы у арабского мусорщика…»

Она сладко потянулась в лежаке, улыбаясь взволнованному смутьяну. «Как все сложно на нашей планете! И кому это надо? И зачем эти споры? Делать им всем нечего!»

Тотчас забыв об Эззате и его бунте, Аннушка задремала.

Теплый соленый ветерок приятно обдувал ее стройное тело. Едва касаясь, Эззат Абду Эль-Вакил перебирал пальцы нежившейся на солнце Анчутки, чтобы та открыла синие глаза, и он мог вновь заглянуть в них. Большие сильные руки, быстрая походка, легкая кривизна ног, волнистое смыкание крупных губ и чуть вытянутые вверх уши напомнили ей потерянную любовь – латыша Друвиса. Показалось родным задорное сияние темно-зеленых глаз. И профиль с крупным, чуть изогнутым, сильно выдающимся носом. С прямым высоким лбом. Хотя Эззат был меньше ростом, и его смуглое потное тело матово поблескивало на солнце, подобно старинному бутылочному стеклу, а бледный рижанин остался в памяти аккуратным и вечно мерзнущим, роковое сходство зажгло в ней интерес к темнокожему прислужнику из бедной деревни. «Латыш», – в шутку прозвала Анна сновавшего рядом араба. Тот, узнав об этом, нахмурился:

– Латышь? Ноу. Я – Эззат Абду Эль-Вакил!

– Абду. что? – запнулась она, впервые столкнувшись с арабской фамилией.

Эззат с укоризной пояснил:

– Это значит «принадлежит богу».

Девушка уже не скучала по «латышскому папе». «Друвис здесь ни при чем, – убеждала она себя, провожая Эззата млеющим взглядом. – Типаж необычайно красив! У них разный цвет кожи и глаз, но схожи лица и телосложение. Поистине, у этих мужчин одни и те же прапредки! Недаром историки шушукаются о том, что в Прибалтике сохранились чистые потомки древних египтян. Именно такие ребята, как Друвис, основали государство Египет! Это они были высокими синеокими богами, принесшими мудрость! А шоколадные пупсики, как Эззат, получились после покорения долины Нила арабами».

Разглядывая египтянина как чудо природы, Аня впервые за год или два искренне улыбалась. Но самолюбивому и мнительному Эззату привиделась насмешка в ее глазах.

Он потребовал ответа:

– Что смешного?

Однако Аниных объяснений араб не понял. Слова иностранки слились для него в неразборчиво-сладкую мелодию.

– Я – не копт, я – мусульманин, – гордо провозгласил он.

Аня встряхнула головой, откинув волосы, и шутливо развела руками:

– А порода берет свое!

Эззат Абду Эль-Вакил исподлобья глядел на раздетую белокурую туристку и не знал, как относиться к ее болтовне. Подозревать эту девушку в намерении его оскорбить было нелепо. На всякий случай он погрозил ей пальцем: «Ты – хулиган!» Потом сел на край лежака, у ее ног, и залюбовался небывалой заморской красой, уставившись на Аню давно знакомыми, ей казалось, глазами, внезапно поменявшими цвет. Она смутилась, и спросила, чеканя английские слова, первое, что пришло в голову:

– Каких животных едят в Египте? Бык? Курица?

Араб кивнул.

– Дельфин? Лиса? – пошутила она.

Эззат осклабился и вновь погрозил ей пальцем:

– Но, но! Лиса – это я! Лисий мех даёт благосклонность богов. – Он задрал рабочую рубаху, оголяя широкую грудь и крепкий, чуть выпуклый живот. – Потрогай мех, и мой тотем будет беречь тебя!

Неожиданно робость Анчутки исчезла, испепеленная мгновенным сближением. Она игриво взлохматила мягкие заросли волос на теле Эззата. Он схватил ее руку и крепко прижал к сердцу:

– Теперь ты – наша…

В тот миг Аня ощутила фатальное влечение к египтянину.

– Песчаный лис знает, что происходит за тысячи километров, – прошептал он ей на ухо, касаясь губами светлого локона. – Когда ты уедешь, я буду видеть всё, что ты делаешь дома.

Это была игра, но по Аниной спине побежали мурашки. Ей вспомнился рассказ вертлявого, пучеглазого гида: «Египетский тотемизм не исчез, нет! – Он перешел в жития святых…»

Теперь Аннушка утонула в глубоких, обжигавших страстью глазах Эззата, и ей чудилось: пропасть между ними не велика. Вся неодолимая разница религий, образования, уклада жизни и цвета кожи сжалась в крошечный песчаный холм под ногами, и рассыпалась от дуновения ветра.