Читать книгу Когда возвращается радуга. Книга 2 - Вероника Вячеславовна Горбачева - Страница 2

– И больше я прошу не возражать!

Мощная дубовая столешница крякнула под кулаком Его величества Генриха Второго Валуа; прогнулась, но выдержала. Поморщившись, монарх потёр державную десницу и продолжил, нарочито гневно раздувая ноздри:

– Или мне напомнить о твоём долге дворянина и подданного? – Жестом осадил пытавшегося было возразить собеседника, и добавил несколько смягчённо: – Да, да, сознаю, что ты и без того не щадишь ни жизни, ни времени для достижения моих целей. На дипломатической службе тебе нет равных, и Золотой мир с Османской империей – это твоя заслуга…

– Не преувеличивайте, государь, – потупившись, заметил молодой человек, одетый не по сезону легко. За окнами королевского дворца бушевала невиданная для апреля метель, гость же был облачён в роскошный, но чересчур лёгкий камзол, покроем подозрительно напоминающий восточное одеяние, разве что шитья меньше и полы покороче. Но талию незнакомца, по примеру многих мусульман, перепоясывал кушак из драгоценного алого шёлка, а на ногах красовались чудесные сафьяновые сапожки, словно только что стачанные лучшим константинопольским мастером.

– … и Франджипани, и Бомарше…

– Да, да, – нетерпеливо перебил король. – Но не скромничай, Филипп. Ты делаешь своё дело незаметно, однако, словно та пресловутая капля – «Gutta cavat lapidem…» – точишь камень «не силой, но частым паденьем»… Ты хоть сам-то знаешь, отчего тебя так обожают во Франкии? Или не задумывался о чувствах простолюдинов? Толпа, конечно, по обыкновению преувеличивает заслуги своих любимчиков, но даже если десять тысяч рабов и рабынь уменьшить в десять раз – получается, что ты вызволил из рабства не менее тысячи моих подданных, причём самых разных сословий, не гнушаясь выкупать у османцев не только дворян и солдат, но и обычных селян и рыбаков, коих злым ветром занесло на невольничьи рынки. А красотка, которую ты привёз из самого гарема Хромца? Её возвращение пресекло целую междоусобицу в Нормандии, ведь два враждующих семейства волей-неволей примирились, когда молодой граф де Ла Вотт похитил единственную наследницу ненавистного ему дома, эту… как её… Ильхам, да? И обвенчался с ней, положив конец кровной мести. Вся провинция вздохнула спокойно. Да что я тебе рассказываю, ты и сам всё знаешь! И вот сейчас, Филипп де Камилле, я, твой король, прошу ещё об одной услуге. Прошу не как подданного – как друга, а таковых у меня, сам знаешь, не так много.

Вздохнув, гость прошёлся по мягкому ковру, казалось, всё ещё хранящему жар южного солнца, под которым когда-то ткался, впитавшему блики от белокаменных стен и высоких заборов, благоухающему травами и ароматами Востока. Ковер этот, в котором нога по щиколотку утопала в длинном ворсе, как в траве, он самолично привёз неделю назад, как подарок от Солнцеликого королю дружественной прекрасной Франкии; привёз вместе с прочими бесценными дарами Хромца. Но самым главным даром далёкой дружественной державы оказались не изделия Истамбульских ковроделов и ювелиров, не ткани и благовония, не кофе и пряности, а драгоценные фолианты и рукописи, передаваемые Сорбонскому и Эстрейскому университету. Библиотека прославленного лекаря, мудреца, звездочёта и поэта Аслан-бея согласно воле покойного владельца была разделена, ещё при его жизни частично скопирована – и отправлена в Европу, во имя распространения Науки и идей Просвещения. Поговаривали, что некоторым экземплярам в уникальных коллекциях более пяти веков. И теперь это сокровище вот-вот должно было прибыть в Лютецию. Два корабля, на одном из которых плыл дипломат, на втором – под присмотром душеприказчицы везлось наследие великого учёного, оказались, к сожалению, разобщены в пути штормом, но недавно от отставшего флагмана в Османское посольство примчался голубь, с доброй вестью, что «Солнцеподобный» в двух днях пути от Марселя.

– Я…

Филипп де Камилле глубоко вздохнул и поклонился. Сдержанно ответил:

– Я верный слуга и друг Вашего Величества. И ежели вам, сир, угодно, чтобы я женился на вдове почтенного Аслан-бея – я женюсь. На всё ваша воля.

Генрих нервно дёрнул бровью. Буркнул угрюмо:

– Не нужно мне слепое подчинение и такая же слепая преданность. – Помедлив, потянулся к кувшину, самолично, опережая метнувшегося в его сторону лакея, наполнил драгоценные кубки венецианского стекла. – Поди прочь! – махнул слуге. – Мы желаем говорить с графом наедине. Так вот…

Протянул кубок гостю.

– Моя воля, разумеется. Но мне всё же хотелось, чтобы ты понял мотивы.

– Вам незачем оправдываться, государь, – дерзко, но всё так же потупившись, отвечал Филипп. Король поморщился.

– Да это не… Дьявол меня задери, я сам прекрасно понимаю, что значит – быть обречённым на женитьбу на практически незнакомой девице. Не просто так моё жениховство с Бесс тянется уже седьмой год… Похоже, ни мне, ни ей оно не приносит удовольствия, оно просто удобно, поскольку ограждает каждого от очередного сватовства, потому-то никто из нас давно уже не заикается о свадьбе как таковой. Ей и без того хорошо со своим Дадли, а мне хорошо… одному. Я же волк-одиночка, ты понимаешь?

С некоторой неловкостью Филипп кивнул. Похоже, он был шокирован откровениями монарха.

– Да ты садись, а то мельтешишь тут перед глазами. Садись, кому говорю, к чертям собачьим этикет, всё равно мы одни. Так вот, продолжу…

Его величество залпом осушил кубок золотого эстрейского.

– Мы друг друга, конечно, не любим. Это я про себя и Елизавету, – пояснил, спохватившись. – Но… уважаем, чтоб мне пусто было. Женщина она недюжинного ума, несгибаема, хитра, м-м-м… интересна, я бы даже сказал. Не особо красавица, в оспинах, ну, так и я не Аполлон… Хоть в народе до сих пор и перешёптываются о её происхождении, она Государыня по рождению, и мыслит, а главное – действует – по-государственному. Каков масштаб, каков размах, а? Как она осадила шотландцев, указав им на их место, однако! Вдвоём, конечно, мы многого достигли бы. Ты ведь помнишь, переговоры о браке были недолги. Я и впрямь подумывал… Всё, что нам остается сегодня – сделать совсем маленький шаг к венчанию, но вот только никто не хочет шагнуть первым. Но, видишь ли, Филипп, давно уже я заметил со стороны Бесс не то, чтобы заинтересованность…

Король задумался. Пощипал бородку.

– Не как мужчина я ей интересен, а как правитель. Понимаешь? – Тряхнул головой. – Словно какая-то ревность с её стороны, какая-то задетая гордость… Я перестроил и отделал Лувр – она отгрохала заново Виндзорский замок. Я приглашал для портретных галерей Леско и Джотто – она Рафаэля и Гольбейнов. Я победил в сражении орков – она скоттов. Я построил университет, она – два… Какое-то нелепое соперничество. И вот теперь она узнала, что к нам едет эта вдова с бесценной библиотекой…

– Но, государь, – осторожно вклинился в высочайшие размышления собеседник. – Библиотека-то в единственном числе! Или у Елизаветы на примете есть ещё одна престарелая знаменитость, и ваша невеста собирается ускорить её кончину, а перед тем – вынудить завещать всё бриттской короне?

– Коли так – я не возражал бы, пусть тешится, – фыркнул Генрих. – Но, видишь ли, гении рождаются и умирают не каждый день. Нет, на сей раз она разлетелась на мой личный кусок! Мой! Она вознамерилась переманить к себе рыжую вдовушку!

Филипп де Камилле осторожно поставил кубок на стол.

– А у неё есть какие-то особые аргументы? Что, собственно, она может предложить помимо того, что даст вдове благословенная Франкия? И откуда, собственно, такие сведения?

– Разведка у них хорошая, помнишь? Не хуже нашей. Ты и сам без особого труда разузнал кое-что о жизни этой девчушки… Дьявол, язык не поворачивается назвать её почтенной вдовой, ведь Бомарше мне в своё время все уши прожужжал о её юности и непоседливости. Так вот, бритты докопались до её возможного происхождения и, похоже, отыскали родню: на нашу гостью претендуют три близкородственных ирландских клана. Ты понимаешь, что может случиться, если им пообещать кое-какие политические уступки? Нет, они не будут прятаться по углам и похищать невесть откуда взявшуюся родственницу: они всего-навсего раскроют ей объятья, затуманят хорошенькую головку сладостными речами о родной крови, зелёных холмах, среди которых росла её мать, о могилах предков, о живых, что ждут – не дождутся возвращения потерянной дочери своего народа… О, молодые девицы весьма чувствительны к подобным вещам, я знаю! Её сманят у нас, ей-богу, сманят! Причём в самое ближайшее время, едва её премилая, как я слышал, ножка ступит на франкский берег. Если только Бесс не догадалась загодя послать наперехват кого-нибудь из своих «джентльменов удачи», хоть и заверяет весь мир, что те давно уже не занимаются каперством; но парочка Морганов или Дрейков наверняка осталась припрятанной у неё в рукаве. Говорю же – она хитра, как чёрт, и уж точно продумала несколько вариантов. Я бы, во всяком случае, продумал, а ведь она частенько мне подражает, я заметил… Гхм!

Король смущённо кашлянул. Плеснул себе ещё вина.

Филипп де Камилле сверкнул ореховыми глазами.

– Голубь с корабля прилетел с посланием, написанным отнюдь не впопыхах, и даже зашифрованным скорописью, как полагается, чтобы сэкономить место на шёлке. Значит, снаряжали его вдумчиво, не под влиянием каких-то трагичных обстоятельств… Нет, сир, думаю, если в море и была попытка перехвата – она не удалась. Оставшихся на прикорме у бриттской казны «джентльменов» не так много, к тому же, до шторма нас сопровождал почётный эскорт Османского флота…

– А после шторма? – рявкнул король, хмурясь.

Молодой граф скептически прищёлкнул языком.

– Нас разметало по Средиземноморью так, что, когда буря, наконец, утихла, на горизонте не было ни одного судна. Ни одного! Слишком большой разброс, и слишком малая вероятность того, что два судёнышка случайно окажутся прибиты друг к другу. Простите, сир, но я не верю в чудеса, а подобное положение, случись оно на самом деле, было бы ничем иным, как чудом. Даже если со стороны каперов готовилась попытка перехвата и похищения – им пришлось заняться спасением собственных шкур. Думаю, «Солнцеподобный» скоро войдёт в Марсельские воды. Стало быть… – Он запнулся. – Мне… встречать?

Генрих Валуа окинул собеседника испытующим взором.

– Да уж, невесту надо встретить. Хоть вдовушка и не подозревает, что она уже невеста, да ещё и твоя. Но не думает же она всю оставшуюся жизнь скорбеть по престарелому мужу, этакая красавица, свободная, богатая? Если ты не очаруешь её немедленно, твоей нерасторопностью воспользуется сотня-другая охотников. Слишком уж лакомый кусочек. И, должно быть, совершенно невинный… Как ты думаешь?

Граф как-то чересчур поспешно отвёл глаза.

– Она не глупа, хоть и красива, государь, – только и сказал сухо. – А уж что там было или не было между ней и мужем…

– Да брось! На Востоке, конечно, мужчины куда дольше сохраняют свою силу, но не до ста же с лишним лет! Ведь ты сам говорил: лекарь к ней не сватался, а получил в подарок от самого Хромца; а от подобных даров не отказываются. Скорее всего, растил он её, как куколку, как внучку или правнучку… – Король задумался. По-простецки почесал в затылке, сбив набок тонкий золотой обод, украшенный рубинами. – Впрочем, кто их знает, этих лекарей; хоть и упрекают: «Врачу, исцелися, мол, сам», да ведь всё может быть… Какая тебе разница? Ну, не невинна, и что? Получишь опытную жёнушку, не какую-то дрожащую под одеялом деву, а настоящую, страстную одалиску…

Рука графа судорожно, до хруста в пальцах, сжалась в кулак.

Он так и не повернул головы, упорно созерцая резьбу на портале камина.

Король помолчал.

– Неужели всё ещё любишь ту?

– Вздор, – по-прежнему сухо обронил де Камилле. – Столько лет прошло… Предательство не прощают.

– Не прощают. – Генрих кивнул. – Только, друг мой разлюбезный… Эх, был бы здесь сейчас остряк Пико, он бы тебя поддел должным образом, а у меня вот сообразительности не хватает, потому спрошу в лоб: ты о ком сейчас речь ведёшь, а? И почему, сколько помню, всегда отводишь глаза, когда речь заходит о графине Камю, или, как бишь её последний титул? Ты сам-то не сбился со счёта, отслеживая её мужей? Она и сейчас несвободна, да ещё за стариком, причём заметь: я лишь одобрил её брак, четвёртый, кстати, но не навязывал. По мне, три мужа подряд за неполных пять лет – уже перебор для добродетельной дамы. Но за неё вступились! Бедняга граф де Камю, ведь Франкии так нужны его вина, а он до сих пор не имеет наследника для передачи фамильных секретов, что согласен и на чужого, ведь согласился же усыновить сына твоей сильфиды от её первого брака. Только из-за этого я пошёл ему навстречу. Но имей в виду, – неожиданно жёстко добавил король, – что вопрос о смертях трёх предыдущих супругов Анжелики дю Мортен-Сансу-Фортран-Камю не закрыт!

Граф де Камилле устало потёр переносицу.

– Её первый муж погиб в сражении под Кале, сир. Напомню: не от пули в спину, а от ядра в грудь. Второй, как известно, сломал шею, сев на лошадь вдребезги пьяным и надумав перемахнуть ближайшие кусты, бахвалясь перед любовницей. Я ничего не путаю? Третий оказался болезненно тучным и вспыльчивым, ему часто пускали кровь и ставили пиявки, но апоплексия к подобным экземплярам людей неравнодушна. Не вижу причин для подозрений. Государь, я больше не думаю об этой женщине, уверяю. Мне лишь неприятны воспоминания о ней, о разочаровании во всей женской породе… У меня было время и возможность убедиться, что в последнем я неправ. Сотни и тысячи дам заслуживают уважения и любви за свои достоинства и верность. Сир, не беспокойтесь: я постараюсь понравиться Ирис Рыжекудрой, как её называют в народе, и сделаю всё, чтобы наш брак был образцовым. У неё не возникнет желания покинуть Франкию. Разве что в качестве моей супруги, и совсем ненадолго, в рамках моих дипломатических поездок и под моим присмотром.

Взгляд короля смягчился.

– Клятвы не требую, – сказал отрывисто. – Твоё слово – золото. Только… – Замялся. – Лучше всего, конечно, если сразу после женитьбы ты наградишь её ребятёнком, да не одним. Уж это привяжет её к твоему дому крепче алтаря и колец. Женщины – они такие. Если дело касается их дитяти… К свету она непривычна, сидела безвылазно сперва в гареме Тамерлана, потом при муженьке; да и я нарочно не стану вызывать её ко двору, чтоб жила подальше от соблазнов. Ты же знаешь наших щелкопёров и адонисов: тотчас распустят вокруг неё павлиньи хвосты… Пусть себе сидит дома, забавляется книжками да драгоценностями; не жалей для неё ни бирюлек, ни кукол. А уж с библиотекой мы и без неё разберёмся. Ума не приложу, зачем Хромец её сюда вообще спровадил?

Филипп де Камилле лишь сдержанно вздохнул.

Ему ещё предстояло объяснить своему государю, как тот заблуждается, считая Рыжекудрую Ирис недалёкой глупышкой, избалованной престарелым мужем. Сам он за время пребывания в Константинополе не часто виделся с юной красавицей – и немудрено: после исцеления Огюста Бомарше, друга и дипломата, потерявшего руку, но разысканного друзьями и спасённого Аслан-беем, у графа де Камилле редко находился повод заглянуть в дом чудо-лекаря. Разве что сама супруга Аслан-бея наезжала иногда в гости к подруге Ильхам, названной сестре, а затем и крестнице графа.

И всё же…

Филипп был очень наблюдателен.

Месяц за месяцем, год за годом он видел, как она менялась. Как из маленькой худышки, почти ребёнка, превращалась в рослую статную девушку, гибкую и крепкую, как лоза, изящную и грациозную, как лань, умную, скромную, воспитанную. Одинаково хорошо слагающую стихи на фарси, арабском, франкском и бриттском наречии, владеющую, к тому же, двумя древними языками – латынью и греческим; умеющую остановить кровь и заговорить неглубокую рану, исцелить простуду и немочь в спине, быть верным секретарём при учёном супруге и умелой хозяйкой, несравненную в страстном восточном танце и целомудренную при столь редких беседах наедине… Впрочем, какое там – «наедине», лишь условно! Как добрая супруга правоверного, Ирис Рыжекудрая, даже если встреча происходила с разрешения мужа, даже с почётным гостем, никогда не оставалась одна, но появлялась в сопровождении огромного чернокожего телохранителя, охраняющего жизнь и доброе имя госпожи.

Она была очаровательна. Добродетельна. Умна. А теперь – и свободна…

Беда в том, что сердце графа де Камилле было до сих пор занятым.

Ибо с четырнадцати лет, со дня сговора Антуана Клермона де Камилле и Константа дю Мортен, с того самого момента, когда «старики», которым едва перевалило за тридцать пять – женились и порождали наследников в те времена чрезвычайно рано! – огласили на всю столицу о помолвке своих детей, Филиппа и Анжелики, для молодого графа прочие женщины и девушки исчезли. Это были чужие невесты, чужие сёстры, жёны, матери, фаворитки, служанки – но не женщины. Всех заслонила Она.

Яд предательства невесты лишь напитал его любовь горечью, но не выел до конца. Филипп, увы, лукавил перед своим сюзереном, и ничего не мог поделать: он так и не забыл прелестную лгунью. Да, он исполнит долг перед отечеством и перед родом де Камилле, но в памяти навсегда останутся лучистые синие глаза в нежнейшую фиолетовую крапинку, ямочка на левой щеке, едва заметный шрам над верхней губой, оставленный хлестнувшей когда-то вишнёвой веткой, не вовремя им самим выпущенной из руки…

Друзья посмеивались над его истинно рыцарским обращением с женщинами, и после появления в его покоях Ильхам шутили, что наверняка, по примеру Тристана и иже с ним их чересчур праведный друг кладёт на ложе между собой и «подарком» меч. Вольно же им было смеяться… Он всего-навсего думал о судьбе девушки, которой предстояло вернуться в христианский мир и попасть под обстрел насмешек, уничижительно-презрительных взглядов, откровенных оскорблений. Как же – султанская шлюха… И потому, когда женихом Ильхам-Марианны, рискнувшим её похитить, в первую же брачную ночь была доказана непорочность невесты – внутренне ликовал. Хоть и не без доли тщеславия. Его умение обуздать порывы плоти, нет-нет, да и зовущей согрешить, было вознаграждено обелённой в глазах света репутацией прекрасной девы. Да уж, Последний Рыцарь…

Синие глаза в душных и мучительно-плотских снах взирали с одобрением и с некоей долей обещания. Когда-нибудь… когда-то возможно и нечто новое между ними… Они ведь ещё так молоды…

Ничего, он женится – и исцелится от этой заразы.

Какое-то время он тупо вглядывался во что-то солнечно-рыжее, так и брызнувшее ярким окрасом в глаза, пока не сообразил, что смотрит на длинный женский плащ, подбитый лисьим мехом. Его, по-видимому, уже давно держал согнувшийся в поклоне лакей, невесть когда просочившийся в королевский кабинет.

– Мой подарок гостье прекрасной Франкии.

В голосе Генриха Валуа сквозило неприкрытое удовлетворение. Ещё бы! Такие меха из далёкой Тартарии ценились не меньше собольих и горностаевых, как самые тёплые, ибо только в лесах, где по полгода трещат лютые морозы, лисицы обрастают столь густо.

– Хоть она по крови и ирландка, а к нашим снегам ещё не привыкла. Да мне самому-то не по себе – такой холод в апреле… Поедешь в карете?

– Благодарю, сир.

Граф принял от слуги бесценный королевский дар, невольно залюбовавшись пламенными всполохами.

– … Пожалуй, доеду только до Эстре. Там испрошу у герцога разрешения на переход через Старый портал, чтобы попасть сразу в Марсель.

– Резонно. Так оно быстрее. Жильберт уже готовит встречу, так что примкнёшь к его свите, а затем постепенно привлечёшь к себе внимание нашей рыжей прелестницы. Ну, не мне тебя учить. Дамы млеют от тебя пуще, чем от красавчика Ангеррана, даже если ты не обращаешь на них внимания; не устоит и эта малышка. Я в тебе уверен.

…Запахнувшись в тёплый соболий плащ, Филипп де Камилле покидал Лувр по одному из тайных коридоров, о существовании которого знали немногие. Не хотелось сейчас ни видеть кого-либо, ни тратить время на никому не нужную придворную болтовню. Улица Риволи встретила его очередной охапкой мокрого снега в лицо и холодным влажным ветром с Сены.

Карета ждала неподалёку.

Филипп помедлил, пропуская неторопливо проезжающий мимо возок, судя по миниатюрным размерам – одноместный, но, тем не менее, с небольшим гербом на дверце. Молодого графа словно что-то толкнуло в грудь; он так и впился взглядом в затянутое морозной паутиной оконце. Кто там? Кто? Отчего так неистово забилось сердце?

Метель, взвизгнув в домовых трубах, неожиданно затихла. Опала. Засияли масляные фонари, чьи огоньки, спрятанные от ветров и непогоды за толстыми стёклами, ещё недавно почти не были видны, а сейчас разгорелись весело и ярко, прогоняя вечерний сумрак. Изящная ручка в бежевой перчатке откинула изнутри экипажа занавес и потёрла стекло, пытаясь счистить изморось. Та держалась крепко, а потому – отходила неровными полосами.

Некто по ту сторону дверцы приблизил лицо к образовавшемуся просвету.

На графа де Камилле глянули лучистые синие глаза. В просвете ниже, под полосой, не поддавшейся женской ручке, мелькнули губы, бледные, как розовые лепестки, совершенной формы.

Что она делает здесь, вдали от Камю?

Узнала ли она его? Их взгляды встретились лишь на мгновенье, Филипп же, выходя на холод, успел накинуть объёмистый капюшон, наверняка скрывающий сейчас пол-лица. Да и возок не стоял на месте, двинулся далее, к парадному въезду.

Она приехала к королю?

Да нет, вздор. Наверняка к одной из подруг, вьющихся вокруг одинокого монарха и всё не оставляющих надежды пробиться если не к сердцу, так хотя бы к ложу. Не исключено, что и самой Анжелике пришло в голову попытать счастья на этой же почве. С неё станется.

Не думать о ней…

Филипп де Камилле стиснул зубы.

Его ждёт невеста. Пусть даже она ещё не подозревает, что ждёт. Юная, невинная душой и помыслами. Неспособная предать. Он достаточно узнал её за три года, чтобы убедиться в её чистоте.

…Последний Рыцарь пытался заставить себя думать об Ирис, а сам долго ещё смотрел вслед возку, не замечая, как хлещет по щекам ожившая вьюга.