Читать книгу Когда возвращается радуга. Книга 2 - Вероника Вячеславовна Горбачева - Страница 3

Воистину, рассвет в открытом море прекрасен и неповторим. Поцелуй просыпающегося солнца одинаково ласков и для простых смертных, и для богов, и для старцев и юношей, и для молоденьких девушек и безутешных вдов… А уж если тебе лишь девятнадцатый год, а ты вольна направить свои стопы, куда угодно, и за спиной у тебя, как олицетворение твоей свободы и надежд, хлопают паруса, подкрашенные алым – то каждый восход солнца кажется знамением новой жизни, полной чудес. Хоть немного страшно, но хочется, наконец, окунуться в эту новизну с головой.

Седьмой рассвет в открытом море…

Каждый раз – новый, непохожий на остальные. Оставляющий сожаление лишь об одном: что рано или поздно плаванье закончится – и долго ещё не увидишь это дивное зрелище, феерию розовых всполохов на воде и в небе…

За истекшую неделю Ирис, как ей казалось, привыкла к качке, и к тому, что приходилось порой придерживать во время обеда тарелки, чтобы не съехали со стола, и к намертво прикреплённой к полу каюты мебели. Хорошо, что эфенди каждое лето брал её с собой на прогулки по Босфору, и прогулки по морю были ей не впервой. Конечно, небольшая шебека с тремя косыми парусами и в подмётки не годилась нынешнему громадине «Солнцеликому», но там для Ирис был огорожен небольшой кусочек кормы, откуда она могла любоваться окрестностями, не привлекая нескромных взглядов команды. Два-три заплыва вдоль живописных берегов – и молодой организм приспособился к новому виду передвижения. Девушка навсегда забыла, что такое «морская болезнь», и получала от прогулок, сопровождавшихся интереснейшими рассказами Аслан-бея, истинное наслаждение.

В открытом море, конечно, волна чувствовалась сильнее. Но ко всему можно было приспособиться. Изрядно раздавшийся вширь и ввысь Кизилка нашёл себе превосходную новую когтеточку в виде основания одной из мачт и приноровился при чересчур сильном наклоне палубы намертво вцепляться когтями в доски настила. Уже немолодая нянюшка Мэг научилась отчитывать за нерасторопность молоденьких юнг, доставляющих важным гостьям еду из камбуза и по необходимости прибиравших в гостевой каюте, когда женщины отсутствовали. Сама Ирис – та уже привыкла ко взглядам искоса, украдкой, что нет-нет, да чувствовала спиной, дважды в день выходя на палубу подышать… Вышколенные матросы, хоть и не позволяли себе не то что лишнего – но даже посмотреть в открытую на достопочтенную госпожу, нет-нет, да и скашивали глаза в сторону хрупкой женской фигурки, закутанной в плотное покрывало и появляющейся на носу судна в сопровождении чернокожего громилы и пожилой служанки. На вдове чудо-лекаря так и чудился отпечаток тени её благородного мужа, который многим здешним воякам спас руки и ноги, покалеченные в боях, а то и не дал помереть. Да, так уж вышло, что в лазаретах и больницах для простых людей Аслан-бея почитали не менее, чем во дворцах, а то и сильнее.

Нынче же, выждав положенных три месяца глубочайшего траура, его вдова исполняла волю покойного, подкреплённую желанием самого султана: везла гяурам целые кладовые мудрости, накопленной за всю жизнь её учёным мужем. Справедливости ради, надо сказать, что в султанской обсерватории и в книгохранилище осело куда больше рукописей и магических артефактов, чем в трюмах одного из лучших кораблей Османского флота; свою отчизну мудрец не обделил. Что ж, пусть и иноверцам перепадут крупицы того, кто в доброте и милосердии понимал: для знаний нет границ. Значит, так надо…

Конечно, всех на корабле так и разжигало глянуть на молодую вдову. У необыкновенного старца и жена, должно быть, необыкновенна. И впрямь, даже плотная чадра не могла скрыть тонкости стана и привлекательности форм, гибкости движений, лёгкости походки; каждый выход её сопровождался тончайшим звоном украшений и шлейфом цветочных ароматов. Должно быть, избранница Мудрейшего столь прекрасна, как и добродетельна. Говорят, покрывало она снимает лишь в каюте, оставшись наедине с немолодой нянюшкой, и даже при встречах с капитаном скрывает лицо под густой вуалью. Прекрасный пример для жён и вдов; но, однако же, как она думает в дальнейшем общаться с европейцами? Эти бесстыдники её засмеют, ведь у них никакого почтения к женщинам, раз тем дозволяется появляться запросто с открытыми лицами. Впрочем, т-с-с, обсуждать чужие обычаи – во всяком случае, во время этого рейса, пока на борту находится франкский посол – матросам и офицерам строжайше запретили. Дабы не случилось инци… одним словом, неприятностей, могущих плохо сказаться на дружбе двух великих держав.

Ирис ощущала украдкой бросаемые взгляды, однако не пугалась и не смущалась, улавливая лишь любопытство, но не похоть, упаси Аллах, и не желание причинить вред. Дорогой эфенди помог ей развить эту удивительную способность – чувствовать подсознательные посылы и намерения людей, дабы понимать, не грозит ли с их стороны опасность. Он всегда заботился о ней, её названный отец, всё время их недолгого, но кажущегося тогда бесконечным и незыблемым, брака, помня, что когда-нибудь его маленькая джаным останется наедине с суровым миром. Тогда ей придётся рассчитывать только на себя и свои силёнки… Эфенди даже настоял, чтобы Али привил ей навыки обращения с кинжалом – пусть хотя бы для возможной самообороны, но мало ли, какие возникнут обстоятельства? Девушка должна уметь постоять за себя, пока не подоспеет помощь. Говоря об особых точках на теле человека, показывая на практике, как ставить целебные иглы, Аслан-бей пояснял – на греческом или латыни, чтобы не волновать ничего не подозревающего пациента – какую жилку можно пережать, чтобы, например, у возможного насильника внезапно отнялись руки и ноги. Понимая, что его маленькая джаным никогда не станет хоть отдалённо похожа на подругу-воительницу, нынешнюю султаншу, которая даже в ТопКапы не забывала боевые приёмы своего племени, эфенди учил свою любимицу признавать слабость женского тела, и в обороне использовать иное: гибкость, сообразительность, ловкость, тонкий расчёт и знания. Маленькая юркая гюрза может иной раз натворить куда больше бед, чем могучий, но туповатый вепрь, который от укуса крошечных зубок рухнет на ходу, как подкошенный.

Эфенди…

Ирис сморгнула непрошенные слёзы.

Подставила лицо рассветному солнцу.

Это он, наставник и супруг, приучил её к утренним и вечерним прогулкам. К тому, чтобы, по примеру хиндусских аскетов, йогов и брахманов, вглядываясь в розовеющий диск светила, вбирать его силу и мудрость. Разгонять по жизненным каналам энергию Цинь, Ки, Прану – она не только очищала тело от немощей, но и пополняла магический резерв… После таких утренних ритуалов клумбы Ирис с целебными травами, благословлённые маленькой хозяйкой, расцветали пышными соцветьями и колосками, кудрявились зеленью; полезные корешки в обычной, лишь слегка удобренной почве, толстели и наливались соками. Аптекари Константинополя неделями ждали, когда подоспеет их очередь – получить охапку трав и корзину кореньев из сада Ходжи Аслан-бея, ибо, не отличаясь внешне от диких собратьев, эти растения проявляли воистину волшебные свойства.

И никто не догадывался, что виной всему – маленькая цветочная фея, что под крылышком мудрого наставника спокойно пестует свой чудесный дар.

…Рассветное солнце…

Здесь, в открытом море, оно смотрелось иным, чем с крыши Константинопольского дома. Там, словно погружённое в туман, паривший над Босфором, оно неторопливо всплывало, чтобы озарить побледневшее небо, заиграть алыми бликами на куполах и минаретах, на величавых стенах ТопКапы и дворцах, на белых домишках ремесленных кварталов. Вместе с дневным светилом, бурча необъятным чревом дворов и ворочаясь после сна, наполняясь голосами и жизнью, оживал древнейший город.

В море же розовый диск выныривал прямо из-за ровнейшей линии горизонта – так и хотелось сказать – «земного диска». Хоть Ирис давно уже знала, что Земля не плоская, а шар, и уж здесь-то, в самом центре огромной чаши, до краёв заполненной лазурным водами, невооружённым глазом можно было разглядеть, как по окоёму изгибаются книзу кромки этой чаши, чтобы убедиться: да, шар, правы учёные мужи… Поскрипывали за спиной снасти. Перекликались резкими неприятными голосами чайки, даже вдали от берега умудряющие поспевать к часу, когда кок выбрасывал из специального люка кухонные отбросы; весело пересвистывались и потрескивали дельфины, юркими веретёнцами выскакивая из воды, словно гоняющие наперегонки с тяжёлыми, как кашалоты, корабельными тушами…

– Штиль, госпожа, – негромко сказал Али за её спиной. – Чувствуете? Ветра нет совсем.

– Это хорошо или плохо? – осторожно спросила девушка. Понимая своё полное невежество в морских делах, она предпочитала лишний раз переспросить, чем попасть впросак.

– Скорее плохо. Паруса провисли, можем застрять на месте надолго. Если только капитан не посадит на вёсла гребцов.

Ирис ужаснулась.

– Каторжных? Разве они здесь тоже есть?

– Они отдыхают, госпожа. До того, как появится в них необходимость, – лаконично ответил Али.

О, бывший раб мог бы рассказать ей многое; но щадил чувства юной ханум.

О том, каково приходилось рабам на галерах, знали, в основном, понаслышке, или из уст тех бедолаг, которым довелось умереть на берегу. Прикованные к сиденьям-банкам, несчастные были обречены провести на галерных скамьях практически остаток жизни. Если гребцу, сомлевшему от тяжести весла, не помогали при обмороке ни холодная морская вода, ни удары плетью – его просто-напросто выбрасывали за борт, не тратя времени. На любых торгах можно было приобрести новых, причём задёшево, ибо непокорные рабы, бунтовщики и преступники, которых слишком дорого содержать в зинданах, не нужны в порядочных домах: слишком много хлопот с приручением, да и кто согласится держать под боком головорезов? А вот на галерах с ними прекрасно управлялись надсмотрщики; в помощниках у них были плети, колодки, кляпы – и десяток-другой солдат, которым, в силу характера их занятий, сострадание чуждо.

Да, гребцы очень редко умирали на суше…

Если судно попадало в шторм, либо бралось на абордаж, а затем топилось или сжигалось – о несчастных, прикованных к скамьям, не вспоминали. Слишком долго снимать колодки, расковывать… Спасти бы драгоценные жизни свободных людей.

Ирис «повезло» в одном: для перевозки наследия Аслан-бея выделили лучший корабль Османского военного флота, флагманский галеас, шедший, в основном, под парусами. Четырёхмачтовый красавец, настоящий гигант по сравнению с боевыми галерами, он был оснащён двойным комплектом прямых и косых парусов, и при попутном ветре мчался, как стрела. Оттого-то с самого начала путешествия не возникало необходимости в вёсельном ходу. В быстроходности этот галеас намного превосходил европейские каракки и каравеллы, и путь из Константинополя в Марсель намеревался одолеть не за три недели, а за девять-десять дней, в очередной раз посрамив испанских и бриттских – ну, и совсем немного, по-дружески – франкских мореходов.

Потому-то, пока дул попутный ветер, гребцы берегли силы, отсиживаясь и отлёживаясь на своих рундуках – больших морских сундуках, установленных вдоль бортов и предназначенных для спанья и хранения нехитрого скарба. Тент, натянутый над нижней палубой, защищал от палящего зноя; воды и морских сухарей хватало. Новый адмирал, сменивший три года назад предшественника, казнённого за участие в заговоре, оказался хоть и весьма прижимист в финансовых вопросах, но и практичен, и предпочитал, насколько возможно, держать рабов сытыми. Хороший стратег, он понимал, что может настать момент, когда именно от этих рабочих скотинок будет зависеть исход решающего сражения, победа или смерть самого флота.

Оттого-то на «Солнцеподобном», куда адмирал частенько наведывался с проверками, галерная служба, хоть и оставалась нелёгкой, но не отнимала у гребцов надежду, что однажды они отработают свои пять лет каторги, которые на прочих судах почти никто не доживал, и снимут рабские ошейники.

– Штиль, госпожа, – замедленно повторил Али, всматриваясь в горизонт. Эбеново-чёрное лицо его застыло. – Если не что-то хуже…

– А что может быть хуже? – наивно осведомилась Ирис. И забеспокоилась. – Что ты там видишь?

Телохранитель сдвинул брови. Сощурился.

– Вот там, неподалёку от островка, смотрите…

– Там два островка, Али. – Ирис, в свою очередь, прищурилась. – Что в них странного?

– То, что на самом деле остров только один. Другой, что дальше и темнее – скопление туч, которое, похоже, только начинает проявляться… Дважды на моей памяти такие безобидные тучки перерождались в шторм. Пойдёмте, я провожу вас в каюту, госпожа, и переговорю с капитаном. Он – человек бывалый, лучше меня определит, что это такое и чем грозит, ибо, возможно, что я и ошибаюсь. Но будьте готовы к сильной качке.

Побледнев, девушка вновь окинула взглядом безмятежную водную гладь.

Ничто не предвещало даже малейшего дождичка. Абсолютно безоблачное небо. Идеальная водная гладь, шевелящаяся словно нехотя – корабль почти не качало. Воздух застыл, густея и наливаясь дневным жаром. Дельфины…

А вот весёлых игрунов не было. Всю неделю они сопровождали маленькую эскадру, а теперь вот – пропали.

У самой линии горизонта, далеко-далеко за пресловутым «островком», Ирис вдруг разглядела на синей глади белую полосу – будто созревал и катился в их сторону пенный вал. Это при полном безветрии-то.

Что ж. Море есть море. Хвала Аллаху и всем святым, что им выпала целая спокойная неделя! Ничего, всё обойдётся. Корабль крепок, экипаж ловок и опытен, глядишь – благополучно переживём и шторм.

Стало быть, надо спокойно вернуться в каюту. Дождаться вестей от Али. Предупредить и успокоить Мэг, подумать, куда бы спрятать Кизилку… Впору привязать к койке или к матросскому гамаку, чтобы не летал по комнатке, цепляясь за всё и всех, когда начнётся заваруха. Да, обязательно освежить в памяти, как вести себя во время бури на море! Эфенди оставил для неё много записей, и особо – советы о безопасности в путешествиях совершенно разных: на суше и на море, на реке или в горах. Главное – не бояться, не суетиться и не путаться под ногами у мужчин, потому что все заботы лягут на них.

За бесценный груз, наследие Аслан-бея, можно не волноваться, он хорошо упакован в водонепроницаемые ткани. К тому же, каждый сундук, ящик и ларец обиты накладками из пробкового дерева, выкрашенного в ярко-жёлтый цвет, чтобы в случае гибели корабля легче было найти на воде. Вспомнив об этом, Ирис судорожно вздохнула. Осталось ли на свете то, чего не предусмотрел её мудрый супруг?

И уж конечно, он не отправил бы её на верную гибель. Ведь сам он, по его словам, благополучно пережил дюжину морских путешествий. А этот самый галеас, на котором она плыла, по рассказам капитана Джафара-аги, выдержал восемь ураганов и прошёл через пять крупных сражений – и до сих пор цел. Не зря же сам Великий султан избрал именно его для перевозки двух сокровищ… На этой фразе капитан тогда запнулся, но Ирис каким-то чутьём уловила, что под вторым сокровищем паша Джафар подразумевает именно её, Ирис Рыжекудрую.

Она порозовела при одном воспоминании о том неловком моменте.

Плотнее завернулась в покрывало, несмотря на наступающий зной, и последовала к трапу, ведущему на среднюю палубу, а оттуда – в свою каюту.

Всё будет хорошо, твердила она себе. На этом корабле с ней ничего плохого не случится.

Не зря же он называется…

«Солнцеподобный».

А ещё раньше, до прихода к власти Хромца это был «Солнцеподобный Баязед».

***

К этому жёсткому взгляду – жёлтого и голубого глаза, к рысьему подозрительному прищуру невозможно было привыкнуть, даром, что в последний месяц Ирис бывала в ТопКапы через два дня на третий и разговаривала с Хромцом больше, чем за всю предыдущую жизнь. Именно разговаривала, а не отмалчивалась, как это бывало при их предыдущих встречах. В день своей свадьбы, когда султан передавал её будущему мужу, ей, как невесте, полагалось лишь стыдливо наклонить голову, сохраняя безмолвие. Во время же редких визитов Солнцеликого к своему учёному другу она, как воспитанная супруга, лишь распоряжалась об угощении и отдыхе для гостя, а сама и носа не показывала, ибо нечего женщине мешаться, когда беседуют великие мужи.

Во время сборов к отъезду ей приходилось видеться с султаном всё чаще.

Слёзы после похорон Аслан-бея ещё не высохли, когда в дом покойного явился Главный Визирь и огласил волю Высочайшего. Тот, как главный хранитель завещания своего учёного друга, ставил в известность, что с нынешнего дня вдова Аслан-бея находится под его покровительством, а потому – ей временно не разрешается принимать посетителей, пусть даже и явившихся выразить соболезнование. В дом, лишённый хозяина, под видом скорбящих могут проникнуть нечистые на руку любители старинных книг и загадочных предметов, собранных престарелым мудрецом; или просто охотники за приданым, уверенные в неопытности новоиспечённой вдовушки и задумавшие склонить её к новому браку, суля защиту и покровительство. Защита и покровительство у неё есть и без их помощи! Не просто так на воротах осиротевшего дома уже показательно проставлена Малая Печать Тамерлана, вырезанная для особых случаев, когда нужно обозначить незримое присутствие Повелителя и показать всему миру: сей дом – под высочайшим присмотром! И недаром, по сообщению верного Али, лучшие охранники из гильдии телохранителей призваны нести дежурство день и ночь, охраняя печаль Рыжекудрой, не позволяя никому тревожить её в великой скорби. Лишь благородному племяннику усопшего, его супруге Айлин, и, разумеется, самому султану разрешалось пересечь границу печати.

Ирис оставалось лишь склонить голову перед волей султана. И сорванным от рыданий голосом кое-как прошептать слова благодарности. Она и сама менее всего жаждала сейчас общения с кем бы то ни было. Отсекая своей волей поток соболезнующих от её дома, Хромец, сам того не зная, подарил осиротевшей девушке то, к чему сейчас стремилось её сердце: тишину и покой.

Впрочем, затворницей она так и не стала. Потому что тот же посыльный наивысочайшего ранга передал ей повеление явиться в ТопКапы. Нет, не немедленно, но не позднее, чем через неделю, дабы навестить супругу повелителя и маленьких шахзаде. Самой Ансе-Ну-Рии, блистательной нубийской принцессе, не разрешалось покидать гарем, ибо она вновь носила под сердцем дитя, и её супруг не желал рисковать ни им, ни его матерью. И теперь султанша скучала (понимай: гневалась и беспрестанно раздражалась), а общество любимой подруги призвано было развлечь и успокоить её.

В ту первую за три года поездку во дворец девушка так и не увидела султана. Она с удивлением и волнением любовалась двухлетним смугленьким, но отнюдь не чернокожим, не в мать, малышом в красном с золотом кафтанчике, с замиранием сердца глядела, как он мчится на крошечной полосатой лошадке по утоптанному взрослыми конями песчаному кругу и вопит от восторга; то и дело, не в силах сдержаться, тискала прелестную девчушку, с личиком почти беленьким, с раскосыми глазками, с точёным носиком, даже в таком нежном возрасте удивительно похожую на бабушку-валиде, и оттого – её любимицу. Тёмная, как эфиопская ночь, супруга сумела угодить Солнцеликому, подарив ему такого наследника, что не смутит будущих подданных иным цветом кожи; и наследницу, так и копирующую во всём его уважаемую родительницу. Воистину, Марджина родилась под счастливой звездой. И пока та, как многие ночные светила, имеющие свойство время от времени срываться и падать, не зашаталась – спешила приколотить её к небосводу покрепче. Новой привязанностью, новым наследником. Даже если очередной шахзаде уродится чистокровным нубийцем – ему выпадет честь стать наместником африканских провинций.

В нескончаемых разговорах, раздачах подарков и ласк Ирис и не заметила, как отступила тоска по оставившему её эфенди. Конечно, она тосковала, несмотря на то, что любимый наставник и муж, как она сейчас понимала, старался заранее смягчить удар от своего предстоящего ухода. Весь последний месяц он не раз словно вскользь напоминал о своём преклонном возрасте и возможном скором приходе Той, Которая Никого Не Минует, но его джаным старалась не думать о печальном, о самой возможности того, что однажды названый отец её покинет. Хоть тревога уже поселилась в её сердечке. Она, познавшая за три года супружества прелесть долгих прогулок, хождений в гости, уединений с интересной умной книгой, сейчас не отходила от своего покровителя, следуя за ним по пятам, стараясь быть незаменимой; отступая лишь тогда, когда ему нужно было покинуть дом по собственным делам или встретиться с учениками и сотоварищами-лекарями. Ведь до последнего дня он был энергичен и полон сил, а потому Ирис с лёгким сердцем помчалась в дом Али-Мустафы, когда запыхавшийся мальчик-посыльный прибежал с вестью о начале схваток у Айлин. Потом-то она вспоминала, что, выслушав послание, эфенди от волнения побледнел… и отчего-то прикрыл глаза ладонью. Махнув рукой, отпустил мальчика, помолчал немного. И как-то особенно ласково взглянул на молодую супругу.

– Что ж, джаным, настала и твоя пора пройти испытание в лекарском деле. Езжай без меня. Мыслями я с тобой, но хочу, чтобы сегодня ты справилась сама. Дай, благословлю тебя, во имя Аллаха…

Уже много позже Ирис поняла: так он с ней простился.

Ей уже приходилось несколько раз присутствовать и даже помогать при родах. Поэтому сама Луноликая просила, чтобы в день родин ей помогала именно бывшая ученица, ибо сам эфенди не раз с одобрением отзывался о её лёгкой руке, чутье и невероятном умении как-то договариваться с женским организмом. Многие роженицы шептались, что в присутствии жены Аслан-бея вялотекущие схватки переходили в нормальные, или, напротив, ежели до её появления шли чересчур энергично – в меру ослабевали, и тогда важнейший для матери и дитяти процесс шёл в нужном ритме. Если детёныш лежал в материнском чреве неправильно, то даже без вмешательства Ирис, только при её советах, основанных на ощупывании чрева и интуиции, поворот плода осуществлялся повивальной бабкой легко и правильно. Но главное – роды не осложнялись ни разрывами, ни кровотечениями, ни возможными последующими горячками, от которых, говорят, в Европе умирала каждая третья мать.

Итак, Ирис помчалась к Айлин-ханум. И в положенный срок сама – сама! – приняла у неё здорового, орущего во всю силу крошечных лёгких, мальчика, обтёрла, удивляясь горластости – крик новорожденного, как правило, больше похож на мяуканье, чем на вопли – и вручила оцепеневшему от счастья отцу. За мгновение до того, как попасть в руки родителя, младенец вдруг замолчал – и круглыми карими глазами уставился на ту, что помогла ему явиться в мир, до того радостно и с таким жадным любопытством, что ей стало не по себе.

Но совсем скоро она услышала новую весть, скорбную, от которой побелел и переменился в лице Али-Мустафа, и помчалась домой, плакать над телом мужа, даже после смерти своей улыбающегося ей как прежде.

…Покидая ТопКапы и сиятельную подругу, она, поглядывая сквозь полупрозрачные занавеси портшеза, бросила взгляд на высохший Фонтан Палача, давно не источавший живительной влаги, и горько усмехнулась.

Однажды, несколько лет назад, уезжая отсюда в неизвестность, наивная одалиска, трепеща, загадала желание: вот бы покинуть Сераль и оказаться в прекрасной сказочной стране Франкии, подальше отсюда, и хорошо бы не одной, а с живой и здоровой любимой нянюшкой Мэг… И теперь, совсем скоро её желание сбудется. Своё завещание дорогой эфенди озвучил ещё на самых первых занятиях, и с той поры Ирис твёрдо знала, с какой целью вкладываются в её рыжую голову бесценные знания не только по систематизации книг, но и по их содержанию, не только сведения о науках, дабы правильно сортировать и распределять свитки, но и сами эти науки… Не все, конечно, ибо, как любил повторять эфенди, невозможно объять бесконечность; но то, что давалось, Ирис удерживала в цепкой памяти навсегда. Боролась с собственной непоседливостью и неумением высидеть на одном месте более четверти часа, помногу вычитывала непонятные в книгах места, засыпала вопросами обожаемого Учителя, с его разрешения тайно присутствовала на многих учёных беседах, когда от долгой неподвижности при сидении за библиотечными шкафами затекало тело. Всё ради того, чтобы однажды выполнить волю названного отца. Не подвести. Чтобы вся Европа, весь мир за границами просвещённой Османии узнали о его мудрости и талантах.

Пока портшез проплывал мимо Фонтана, она вспоминала себя, пятнадцатилетнюю, совершенно пустоголовую, как ей сейчас казалось, со смешными чаяньями и надеждами… Нет, под счастливой звездой родилась не только Анса-Ну-Рия, когда-то простая одалиска, её лучшая подруга, а ныне единственная султанша. Есть где-то там, наверху, у Ирис свой небесный покровитель, добрый дух или Ангел-хранитель, что отвращает от неё превратности судьбы и выстилает войлоком дорожку по жизни. Хоть и кажется иногда, что та усеяна терниями и битым стеклом.

А потом она спохватилась, что до сих пор не навестила Айлин и новорожденного. Лишь на похоронах увидела племянника мужа, но так и не справилась о здоровье супруги и нового наследника; бывший военачальник, нынешний руководитель Школы янычар, как старший мужчина рода, был занят печальными обязанностями распорядителя похорон, а Ирис… скорбела, о, как скорбела! Ей было не до расспросов. Ножом по сердцу резал вопль плакальщиц, особо старающихся по случаю проводов в мир иной великого и уважаемого всеми человека…

Эфенди не одобрил бы её забывчивости. Покачал бы головой. «Печаль печалью, джаным, а есть ещё долг лекаря перед пациентом. Соберись с мыслями, живи, как я тебя учил – и я буду тобой гордиться, куда бы ни занесла меня Разрушающая Дворцы и Разгоняющая Собрания».

Она словно наяву услышала родной голос. И даже вздрогнула, оглянувшись. Но лишь колыхнулись шторы паланкина, да замедлилась поступь носильщиков, решивших, очевидно, что госпожа, должно быть, что-то позабыла, раз крутится по сторонам; и не велит ли она повернуть назад?

Но та молча махнула платком: идём дальше!

А, усаживаясь в карету, приказала отвести себя в дом почтенного Али-Мустафы-аги.

Кто ж знал, что именно там она и встретит Хромца…

Традиционно вход в женскую половину дома располагался со стороны сада. По разумению Ирис, обычай весьма удобен, а не унизителен, как десятки раз пытался внушить ей Огюст Бомарше, давнишний друг семьи, логично вроде бы доказывая, что уважающей себя знатной даме полагается являть себя не иначе, чем в парадных дверях, а не красться откуда-то с задворок. Что бы он понимал! А ещё дипломат, консул… Заходить с бокового, и отнюдь не чёрного, не для прислуги, хода (каковой, разумеется, также присутствовал в османских домах) было порой очень удобным. Отчего? Да оттого, что не привлекаешь зевак, которые слоняются на центральных улицах и пожирают проезжающие кареты и портшезы глазами. Любой визитёр богатого дома подвергался с их стороны самому придирчивому осмотру, а порой и язвительным насмешкам – в зависимости от ранга и положения «жертвы» в обществе. Впрочем, стоило праздным наблюдателям убедиться, что прибыл не гость, а гостья – они в деланном смущении отворачивались, зарабатывая косоглазие в попытках рассмотреть, насколько богато покрывало, закутывающее женщину с ног до головы, золотом или серебром шиты красные туфельки; да ещё и на слух пытались определить, звенят ли на ней украшения, и много ли их… Должно быть, ни один город мира не избавлен от подобных прилипал, назойливых, как июльские мухи.

Одним словом, заезжать со стороны фасада для Ирис представлялось сущей пыткой. В совместных поездках с Аслан-беем, выходя из экипажа, она как бы терялась в тени мужа, статного и высокого, несмотря на возраст; со спины её прикрывал Али, сбоку семенила Мэг или служанка… А вот, выезжая одна, девушка предпочитала обогнуть нужный дом с тыла. Там уже была приватная территория, и случайно забредших праздношатающихся могли запросто вытурить садовник или охранник. Ведь именно за небольшими садовыми калитками скрывались, как правило, выложенные плитами или цветными камушками дорожки, ведущие через розарии к дверям в женские обители османских жилищ. А потому – ни случайные прохожие, ни даже нищие не рисковали нарушать общепринятых правил приличия и пятнать своим присутствием садовые ограды.

У скрытого от посторонних глаз приезда было ещё одно преимущество. Можно было потихоньку послать слугу заглянуть за угол, выяснить, не дежурят ли у главного входа чужие кареты или носилки. Если есть гость, и важный – лучше заехать позже или в другой день. Очень удобно.

Вот и сейчас: после того, как карета по соседним улочкам обогнула особняк бывшего аги, теперешнего Главного Наставника янычар, Ирис постучала особым образом в тыльное окошко возка, и бойкий Назар, мальчонка-славянин, приставленный к ней для мелких поручений, сорвался с запяток и застучал пятками по булыжной мостовой. Девушка сокрушённо покачала головой. Сколько ни приучай этого сорванца к туфлям – без толку. Неслух бегает босиком, нахально заявляя, что, представьте, забыл обуваться! «Ага, забыл, ханум, мы ж сроду обувки не знали, нищие мы… Одни сапоги в дому водились на всех десять брательников». Его и в рабство-то продали свои же, чтобы избавиться от лишнего рта. Оттого Ирис жалела мальчонку, не ругала слишком уж за озорство, хоть иногда и следовало.

Всем на удивление, Назарке покровительствовал Али. Мало того: несмотря на протесты хозяйки, бывший чудо-массажист, а теперешний член Гильдии наёмников, принялся обучать отрока всяким своим профессиональным штукам, пока безобидным – как подкрадываться бесшумно, как быть незаметным в толпе и юрко проходить через неё, словно шило сквозь кусочек кожи… Ирис подозревала, что ей известно далеко не всё. А поскольку не хотела для малого участи платного убийцы – сопротивлялась, как могла.

Жалела, одним словом. И даже подумывала, не похлопотать ли за мальчонку перед Али-Мустафой? Грамоте она парнишку научит, на волю отпустит… В янычарах полно выходцев из бывших рабов. А достигают они в своей карьере порой заоблачных вершин. Казалось бы, вот он, отличный случай, чтобы мальчику-иноверцу, чудом избежавшему участи евнуха, закрепиться в новой жизни, добиться от неё множества благ. Но было здесь одно «но»: Назар никак не хотел расставаться со своей верой. А в Школу янычар принимали только мусульман.

«Не надо его заставлять», – посоветовал однажды Аслан-бей. «Твёрдость в вере – это хорошо, это вызывает уважение, даже если человеку всего двенадцать лет. Как знать, может, это знак свыше, и Судьба ещё вернёт его на родину? А нет – привыкнет здесь, повзрослеет и сделает правильный выбор. Сам».

Парнишка возник перед дверцей кареты буквально минуты через полторы. Глаза круглые, в пол-лица, испуганно-настороженные, веснушки побледнели… Был он, хоть и не рыжий, но зацелованный солнцем, как воробьиное яйцо, а сейчас из-за бледности больше походил на иноземную статую из раскрашенного мрамора.

– Великий султан… – выпалил шёпотом. Сглотнул. – Сам… В гостях… Не в карете – верхами прибыл, и охрана у входа, да, должно быть, внутри, потому как пять лошадей свободные стоят, дожидаются.

– Возвращаемся? – негромко спросил Али с запяток.

Ирис закусила губу.

В конце концов, она приехала проведать подругу и пациентку. Со дня родов прошла неделя, и обязательно нужно проверить, всё ли в порядке у подруги и малыша. Конечно, если в дом явился сам Повелитель – его встречает вся семья, удостоенная такой чести; но для рожениц делается исключение. Особенно для тех, кто произвёл на свет крепких здоровых сыновей.

Лишь в небогатых домах женщина вставала с постели уже через час после родин и принималась за домашние дела, ибо прислуги у бедняков не водилось; зато, как правило, было полно ребятни, а муж, содержащий семейство, вправе ожидать, что плов и чай ему подадут вовремя, несмотря ни на что. Но в обеспеченных семействах женщина несколько дней, а то и недель блаженно отдыхала. Принимал гостей, поздравления и подарки муж.

– Нет, не возвращаемся, – ответила Ирис твёрдо. – Я сперва загляну, справлюсь о здоровье Айлин-ханум, и если у неё всё хорошо, и она вместе с мужем встречает султана – велю о себе не докладывать, а просто приеду завтра.

Это было разумно. И позволяло с честью исполнить долг лекаря и подруги. К тому же, женская половина есть женская половина, туда даже дворцовые охранники не заглянут, так что Хромец и не прознает о том, что она здесь.

…Похоже, предположения Ирис оказались верными: комната Айлин пустовала, на тахте в беспорядке были свалены кушаки, покрывала, платки, словно прислуга наряжала хозяйку в страшной спешке. Колыбель, в которой полагалось спать младенцу, сиротливо покачивалась – малыша унесли совсем недавно. Но главное – зальчики местного гарема словно вымерли: ни служанок, ни престарелой тётушки, дальней родственницы Луноликой, ни дочерей Али-Мустафы, привезённых из Бурсы, по настоянию самой Айлин, ещё два года назад и взятых в дом отца, поскольку мать их незадолго до этого скончалась… Никого. Кивнув своей догадке, Ирис проследовала к выходу из женской половины, ведущему к центру дома, и поднялась по винтовой лестнице на второй этаж. Ну, конечно! Все – и старухи, и молодые, и девочки, которым юный возраст позволял ещё обходиться без покрывал – высыпали на закрытую галерею и теперь сквозь ажурные деревянные ставни с жадным любопытством внимали действу, что разворачивалось внизу, в большой приёмной зале. Ещё бы! Не к каждому из своих подданных вот так, среди бела дня, по-дружески и без предупреждения нагрянет сам Солнцеликий!

С молоком матерей впитавшие гаремные устои, женщины не осмеливались перешёптываться, но их мимика, жестикуляция, восторженно закатываемые глаза и воздеваемые к небесам руки яснее ясного давали понять, что внизу происходит нечто удивительное и неописуемое .Впрочем, для местных затворниц, которых хозяйка держала в строгости и не особо охотно выпускала из дома, явление любого нового человека производило фурор, а тут…

О Аллах! Сам Великий Султан, Солнце Вселенной!

…Пугливым созданиям не пришлось видеть однажды ни забрызганных кровью лат янычар, пропахших потом, смертью и порохом, ни того, как падала на тела своих детей бывшая султанша Айше, ни обезглавленного тела фаворитки-изменницы. Ирис не собиралась просвещать это восторженно мычащее стадо овечек. Как говаривал христианский святой… или царь? «Не искушайте малых сих!» Пусть себе живут в плену своих иллюзий. Сама же она прекрасно помнила, каким может быть Хромец.

Не будь этих страшных воспоминаний, картина, представшая перед её глазами, сделала бы, пожалуй, Солнцеликого в её глазах воистину святым.

Не замечаемая никем, Ирис, прильнувшая в решётке, с непонятной ревностью наблюдала, как Али-Мустафа, улыбаясь, показывает Повелителю новорожденного. Малыш не спал, пытался вертеть головкой, заботливо и умело поддерживаемой папашей, в своё время изрядно и с удовольствием возившимся с первым сыном, маленьким Асланом, что сейчас выглядывал лукаво из-за спины одного из султанских охранников. Мальчику, должно быть, очень нравилось, что взрослые дяденьки позволяют дёргать себя за полы кафтанов, а сами даже не шелохнутся в ответ.

Улыбаясь, Солнцеликий достал что-то из кошеля на поясе. Движение пальцев – и в его руке закачался, подвешенный на золотой цепочке, овальный камушек, больше всего, пожалуй, напоминающий обыкновенный голыш, которых полным-полно на морском берегу. Родители новорожденного недоумённо переглянулись. Но сам малыш восторженно загукал, замахал ручками и… потянулся к камушку.

Вцепился в кругляшок и замер.

Потом довольно заворковал и уснул на руках у отца.

Хромец, отчего-то ставший серьёзным, осторожно потянул цепочку.

Воздух за спиной Ирис всколыхнулся, и она, не оборачиваясь, поняла, отчего. Женщины неосознанно прикрыли рты ладонями, чтобы не ахнуть от изумления и не обнаружить себя. Ведь оправа, выскользнувшая из ладошки младенца, оказалось пустой.

– Знак, – только и сказал побледневший Хромец. – Аллах Всемогущий, слава тебе…

– О, Повелитель! – встревоженно начал Али-Мустафа, но султан успокаивающе отмахнулся. Лицо его разгладилось.

– Хороший знак, мой достопочтенный ага. Твой младший сын признал… э-э… амулет, хранящий великую мудрость, и вобрал в себя его силу. Пройдёт время – и он станет известен не менее чем его прославленный прадед. А потому…

Забытый временно всеми, обиженный, из-за спины одеревеневшего от щипаний охранника выскочил маленький Аслан и, кинувшись к матери, молча уткнулся в её колени.

– Сынок, у нас такой важный гость, – проворковала Луноликая, скрывая смущение. – Посмотри на него и запомни хорошенько: это сам Великий Султан! Повелитель, простите его непоседливость, он ещё слишком мал, чтобы осознать, какая честь нам оказана!

Хромец не гневался. С явным удовольствием оглядел крепкого мальчугана, его статную мать, не растерявшую, но приумножившую за время двух беременностей свою красоту.

– Мал, говоришь? Сколько ему сейчас, два года? А бегает, как пятилетка, да и сложён не по возрасту… Али-Мустафа, да твой старший сын – настоящий батыр! Будет, кому передать воинский опыт.

Отцепив с пояса кинжал в простой серебряной оправе, протянул аге. Глядя в глаза маленькому Аслану, проговорил медленно, веско:

– Я не успел к твоему рождению, потому одариваю тебя сейчас. Когда станешь достойным воином и получишь звание янычара – отец передаст тебе мой подарок. Запомнил? Не раньше.

Мальчуган сдержанно, по-отцовски сосредоточенно сведя густые бровки, кивнул, провожая взглядом дар очень важного, как он понял, гостя.

– А второго сына, Али-Мустафа, я бы советовал приобщить к науке. Конечно, поначалу они с братом будут обучаться одинаково, так ведь? Но если мальчик потянется к… лекарскому делу, например…

На лице Мустафы отразилось замешательство.

Целителями и учёными становились, как правило, юноши, слабые от рождения, не приспособленные к воинской стезе, к походам и сражениям. Он-то уже размечтался, как вырастит из сыновей двух отважных витязей, покрывающих славой его имя…

– …Не останавливай его.

В голосе султана послышалось суровое предостережение. Нет, не послышалось. Всей шкурой ага почувствовал, как напряглась жена. Значит, и она, тонко разбирающаяся в интонациях Великих мира сего, уловила эту угрожающую ноту.

– Может статься, – продолжил Хромец, несколько смягчаясь, – к нему перейдут навыки и способности нашего недавно умершего друга. Очень на это надеюсь. А если нет – на всё воля Аллаха! Но уводить сына от предназначения ты не должен. Расти его, как и старшего – воином, но уважай его выбор, если он решит сменить меч на скальпель и книги. Славы и почестей одинаково достойны и великий мудрец, и великий воин. Разве не так?

– Ты прав, как всегда, – почтительно ответил ага. – Мне ли спорить?

– Вот и не спорь. – Хромец благодушно улыбнулся, давая понять, что официальная часть визита закончена. – Что ж, вот теперь я готов отдать должное твоему угощению, ибо, как полагаю, если помедлю ещё немного – твой повар, по примеру слуг из далёкой Чины, повесится на воротах, надумав, будто я отвергаю плоды его трудов… Но предложи мне сперва чаю. День сегодня жаркий, а в горле у меня сухо. И давай отпустим твою прекрасную супругу, она несколько утомлена и взволнована, так пусть отдохнёт вместе с детьми. Долгих лет жизни и здоровья тебе, Айлин-ханум!

За спиной Ирис зашуршали, всё же тихонько заахали – обнаружили гостью! – засуетились бесшумно… Улыбаясь, она позволила себя окружить и увести. Обошлось. Всё хорошо, султан не обидел малыша. Но отчего она, собственно, так боялась за ребёнка?

Должно быть, оттого, что до сих пор в памяти стояло придушенное: «Баязедовы отродья…»

Но совсем скоро мрачные мысли исчезли. Им просто не осталось места, потому что пришлось успокаивать взволнованную высочайшим визитом бывшую наставницу, припугнуть её тем, что у слишком уж нервных мам перегорает молоко, осмотреть, выслушать, порадоваться прекрасному самочувствию и мамы, и малыша, нежно подержать в руках тёплый куколь и полюбоваться на длинные пушистые реснички, крошечный, но уже сейчас выразительный нос, погладить пушистую макушку… Заодно приласкать и маленького Аслана, и сунуть ему гостинцы-сладости, чтобы не думал, будто с рождением братишки все о нём позабыли.

Не прошло и получаса, не успели они наговориться с пришедшей в себя Айлин, как прислали записку от Али-Мустафы.

Узнав, что уважаемая Ирис-ханум пришла навестить подругу, Великий Султан выразил сожаление, что не успел застать её в ТопКапы недавно, и теперь просит явиться для приватной беседы. Превосходно, что он застал вдову своего друга именно здесь. Поскольку дело, о коем он намерен переговорить, касается и её лично, и почтенного аги.

***

Даже без провидческого дара, который, кстати, у Ирис так больше и не проявился после чудесного спасения Бомарше, нетрудно было догадаться, о чём желает разговаривать Солнцеликий с двумя ближайшими родственниками покойного друга.

О завещании.

И уж, конечно, не мог он обойти такой животрепещущий вопрос, как возможное деликатное положение вдовы. В данном случае, это была формальность, ибо, хоть почтенный старец даже с самыми дорогими его сердцу людьми ни разу не обмолвился о символическом характере своего брака с прекрасной юной девой, их отношения – не супружеские, а, скорее, отношения отца и нежно любящей дочери – говорили сами за себя. Отрицательно качнув головой в ответ на прямой вопрос султана, Ирис залилась краской. И тут её, словно ножом, так и резануло по сердцу сожаление. Ни разу в общении с названым отцом у них не промелькнуло намёка на возможные супружеские отношения, но только сейчас, вспоминая двойняшек Ансы-Марджины и сыновей Айлин и Али-Мустафы, в особенности, малыша, которого недавно держала на руках – только сейчас она подумала, что именно ей надо было бы решиться – и поговорить как-нибудь с мужем на такую щекотливую тему первой. Или не надо было? Она понимала и ценила нежные чувства эфенди, но отчего-то именно теперь острее всего ощутила его потерю. Да, он оставил после себя бесценные сокровища, сделал её богатой женщиной – хоть ей по закону полагалась лишь треть наследства, но и того хватало с избытком на безбедную, если не роскошную жизнь. Но страстно вдруг захотелось обнять малыша, так похожего на её ушедшего наставника…

Должно быть, слёзы, непрошено выступившие, заставили султана смягчить суровый тон. И на Ирис он поглядывал куда более снисходительно, чем в самом начале разговора. Этот взгляд она ощущала даже в те минуты, когда, казалось, Хромец переключал внимание на одного Али-Мустафу, обсуждая детали сборов вдовы в дорогу… Она сперва даже не сообразила, что речь идёт о ней. Тамерлан упомянул и о пожилых слугах Аслан-бея, судьбу которых Ирис, как нынешняя полноправная хозяйка дома, должна была обустроить после своего отъезда, и о том, что часть денежного состояния, предназначенного ей, была, оказывается, заблаговременно размещена в банковских домах Генуи, Лютеции и Эстре, и к сегодняшнему дню обросла значительными процентами…

Али-Мустафа назначался ответственным за подготовку и снаряжение каравана. Вдова же Аслан-бея должна была отобрать ту часть сокровищ из наследия Мудрейшего, которую он сам предназначил в дар лучшим европейским университетам.

С долей библиотеки, что оставлялась венценосному другу, как и с бесценным оборудованием обсерватории, эфенди без сожаления расстался ещё полгода назад, объясняя, что слабеющее зрение не позволяет ему помногу читать и смотреть на звёзды. Но Ирис-то знала, что глаза её эфенди по-прежнему остры! Просто в тот момент она не понимала – или не хотела понять – что мудрый друг, давным-давно просчитав число оставшихся ему дней на грешной земле, раздавал наследие ещё при жизни, дабы присмотреть за всем самому, насколько успеет.

Теперь ей приходилось наведываться в ТопКапы через каждые три дня, чтобы докладывать о том, как идут сборы. К счастью, приезжала она не одна, а с «внучатым племянником», с Али-Мустафой, который почтительно величал её «тётушкой», хоть и был при этом почти вдвое старше. Он отчитывался перед султаном за свою часть порученного, Ирис – за свою. Подготовка велась полным ходом, хоть многие вокруг недоумевали: к чему такая спешка? Чиновники, ответственные за снаряжение провизией и припасами каравана, временами впадали в прострацию. Обычно такие дела, как снаряжение экспедиции, не относящейся к военным ведомствам, велись долго, со вкусом, с преодолением множества бюрократических препон… но нынешнее плавание, контролируемое самим Хромцом, обещало стать событием из ряда вон выходящим. Пара-другая интендантов, не успевших это понять и задержавших поставки сухарей и бобов для экспедиции, были выпороты, после чего подготовка понеслась как на крыльях.

Казалось, Ирис некогда было вздохнуть. Отбор книг и рукописей, сверка их с каталогом, сортировка и нумерация ящиков, в которые они запаковывались, особая укладка гербариев, анатомических муляжей, образцов эликсиров, целительных порошков и мазей, медицинских артефактов – всё это требовало личного присмотра, несмотря на то, что было отобрано, несколько раз проверено и одобрено при жизни самим эфенди. В основной своей массе. Но неутомимый учёный, до конца своих дней занимающийся исследованиями, всё добавлял к имеющемуся списку новые и новые пункты. И нынче его джаным сбивалась с ног, разыскивая дополнения, обнаруживая очередную неучтённую стопку книг или склянку с вытяжкой из какого-то редкого корня и, порой, плача над этими предметами, всё ещё, казалось, хранящими тепло суховатых ловких пальцев, одинаково умело владеющих пером и скальпелем…

А, в общем-то, рыдать приходилось теперь всё реже. Даже по ночам. Она просто проваливалась в сон, набегавшись за день, беспредельно вымотанная. Даже валиде, однажды зашедшая к невестке, чтобы поворковать с внучкой, застала там Ирис, покачала головой и заметила, что усиленная скорбь может отвлечь душу усопшего от вкушения покоя и райских радостей, а потому – нелишне было бы молодой вдове взять себя в руки. Узнав об истинной причине недосыпа и бледности, она прислала в помощь Ирис не кого-нибудь, а хазнедар-уста, свою экономку. Та, хоть и мало разбиралась в науках, зато прекрасно поняла, что основной причиной, тормозящей сборы и сеющей хаос, являлась атмосфера уныния и скорби в доме. От бесконечно причитывающих стареньких служанок и садовника было мало толку, хозяйство было запущено, некому даже было предложить чай гостье, а в помощниках у хозяйки остались лишь Али да тщедушный мальчишка-славянин… Жалея осиротевшую прислугу, Ирис не решалась повысить голос, и сбивалась с ног, пытаясь управиться со всем сразу.

Железной рукой Элмас-ханум порядок был восстановлен. Слуги пристыжены и направлены к выполнению своих обязанностей, из гильдии Плотников и краснодеревщиков согнан целый сонм работников, занявшихся паковкой ценного груза совершенно бесплатно – всего лишь за разрешение валиде беспошлинно вывозить Гильдии свои товары в Европу. Приглашённый кади заверил вступление Ирис во владение новой собственностью и оформил вольную на единственного в доме раба – Назара. А поскольку молодая вдова не могла предугадать, когда вернётся из долгого путешествия – она оформила на «внучатого племянника» доверенность на содержание дома, закрепив при этом право за всеми слугами проживать здесь, сколько душе будет угодно. Конечно, на то наследство, что оставил каждому покойный хозяин, можно было приобрести небольшой собственный домик; но пожилым людям так трудно сниматься с насиженного места!

Постепенно в уютном старинном особняки воцарился почти прежний покой. Не хватало лишь одного – Хозяина. Его мягкой уверенной поступи, негромкого смеха, ласкового прищура…

Рыжий Кизилка, за три года вымахавший из меховой рукавицы в средних размеров пушистую хвостатую шубу, неделю после кончины любимого Вожака тосковал, затем обжил опустевшую комнату – и с тех пор спал исключительно на хозяйской постели, занимая большую половину узкого скромного ложа. Кота не тревожили и не гнали. Все помнили, как старый лекарь любил читать написанные за день труды юной супруге и её свирепому зверю, и теперь, когда Кизилка, вытянувшись на узкой кушетке, блаженно жмурился и тарахтел, словно огромная рыжемордая цикада, казалось, что он до сих пор внимает знакомому голосу.

И вот, наконец, настал тот день, когда и Рыжекудрая Ирис, и ага Али-Мустафа, поклонившись, доложили великому султану, что у них всё готово для отбытия в далёкую Франкию. Двух месяцев не прошло после распоряжения Хромца, а груз был надёжно упрятан в трюмах, команды галеаса и кораблей сопровождения приведены в готовность и ждали сигнала к отплытию, денежные дела улажены, список сопровождающих лиц обговорен. С Ирис ехали Мэгги и верный Али. И уж конечно, Кизил, ибо только хозяйка могла справиться с этим зажравшимся и избалованным кабаном, по чистому недоразумению всё ещё считавшимся котиком. Впрочем, вдвоём с великаном-нубийцем он представлял собой надёжную охрану для путешественницы.

Ещё раз бегло зачитав список наследия учёного, Солнцеликий удовлетворённо кивнул.

– Али-Мустафа…

Ага почтительно поклонился. Сняв с безымянного пальца перстень с изумрудом, султан протянул его Наставнику Янычар:

– Прими мою благодарность. И в придачу к ней – назначение куратора Школ в Бурсе и Эдирне. Там давно не хватает твёрдой руки. Я бы отправил тебя сопровождать твою родственницу, но… ты нужен мне здесь. Вдову Аслан-бея будут сопровождать франкские послы, а тебя я пошлю во Франкию позже, когда ты справишься с одним моим поручением. Подожди меня здесь. Мне нужно сказать несколько слов наедине твоей… хм… тётушке.

От этих слов у Ирис заледенел живот, будто она наглоталась кубиков прессованного снега из гаремного погреба. Пока султан беседовал с её «племянником», она уже мысленно видела себя покидающей дворец и летящей в порт с такой скоростью, будто за ней гналась стая диких пустынных собак. Скорее! Прочь из Константинополя! Прочь… от этого рысьего взгляда, жёлтого и голубого, от недоброго хищного прищура, от…

Слова султана застали её врасплох. Она судорожно вздохнула.

Нужно собраться с силами – и выдержать это испытание. Надеясь, что оно последнее.

– Следуй за мной, – коротко бросил султан. Кивнул согнувшемуся в поклоне аге. Слуги, ловившие на лету мысли повелителя, распахнули перед ним и гостьей широкие двери.

Ирис без труда подлаживалась под лёгкую хищную поступь Хромца и… недоумевала. Страх отступил. Да, она постоянно ждала от Повелителя какого-то подвоха, но… С того дня, как её мудрейший покровитель покинул этот мир, прошла не одна неделя, и если бы Тамерлан каким-то чудом узнал о её происхождении и хотел бы расправиться – у него было на то время.

Правда, в случае с Гюнез он не торопился, и даже дал той надежду… Ирис поёжилась, словно холодное лезвие ятагана уже коснулось её шеи.

Но тогда к чему было затевать все эти сборы? Или… От ужасной догадки она едва не споткнулась. Что, если вместо неё просто-напросто отправят другую? Слуг можно заменить, послам сказать, что по какой-то причине вдова не смогла поехать, а вместо неё направят, например, ту же Нергиз, книжницу и поэтессу, что замужем сейчас за внуком ученика эфенди, и не хуже её, Ирис, сможет разобраться в фолиантах и снадобьях, и рассказать о них всё учёным из университетов… От собственных предположений ей стало дурно.

Куда они идут? И почему так долго?

В этой части дворца ей ещё не доводилось бывать. Судя по длине пройденного пути, по тому, что они миновали несколько открытых галерей, Хромец мог запросто её вывести за пределы Гаремного двора, и теперь увлекал по направлению к внешней стене, ближе… к Босфору?

Ещё немного – и у неё отнимутся ноги от страха.

Стражники – не евнухи, но настоящие грозные воины, усатые, мужественные –отсалютовали пиками, пропуская их в просторный зал. Вперёд метнулся юноша с факелом, прикоснулся к жаровне в углу – и по множеству фитилей, вьющихся вдоль колонн, пробежал животворный огонь, зажигая светильники.

Султан, наконец, разомкнул уста.

– Смотри, Рыжекудрая Ирис. Смотри. Ты должна это запомнить.

Портреты. Портреты. Портреты на стенах, колоннах, в простенках… Суровые, грозные лики. Воинские шлемы и пышные тюрбаны. Венцы, короны, драгоценные реликвии. Глаза, глаза, глаза, смотрящие, казалось, прямо на неё, в упор, со всех концов зала, куда бы она в страхе ни повернулась…

– Эртогрул Первый.

Голос Хромца загрохотал в её ушах, словно рокот боевого барабана. И… отрезвил, развеяв наваждение, приведя в чувство.

– Эртогрул Первый, отец Османа Первого, имя которого носит наша династия. Запомни его. Он умел выбирать правильно. Вступившись однажды за тех, кто проигрывал на поле боя, он помог им победить, и впоследствии получил в виде благодарности удж, кусок земли, к которому его потомки за несколько веков прирастили новую империю. А вот и сам Осман Первый, Фахр уд-Дин Осман-бей… Правил двадцать пять лет, четверть века, весьма долго по тем временам, когда, порой, в междоусобицах троны не успевали нагреться под седалищем одних властителей, а их уже меняли другие. И умер Осман в почёте и уважении, своей смертью, что тоже редкость. Орхан… Мурад… Баязид Первый, молниеносный…

Заложив руки за спину, он неспешно прохаживался вдоль полотен.

Ирис невольно приблизилась.

Закон Пророка не разрешал изображать людей. Потому-то ей редко удавалось видеть настоящие портреты, разве что на полотнах иноземных художников, в посольских домах Галаты. Или на гравюрах, в книгах из библиотеки эфенди… Кто же смог в своё время запечатлеть этих правителей, да так живо, ярко? Из уроков истории она знала, что от основателя династии, великого Эртогрула, их отделяет не менее трёхсот лет; значит, и тогда водились на земле талантливые рисовальщики, сумевшие передать и печать жестокости на суровых лицах, и величественность, и усталость в тёмных глазах.

Султан меж тем вышагивал дальше и называл имена:

– Мехмед Первый, правил до самой смерти…

– Мурад Второй отрёкся от престола в пользу своего сына…

– Мехмед Второй, оказался слаб, как правитель, свержен янычарами, передал власть отцу, тому самому Мураду Второму. Тот правил ещё пять лет. После его кончины выживший и поумневший сын вновь оказался на троне. Это он взял Константинополь и сделал его новой столицей…

– Селим Первый. При нём Османия раздвинула границы вдвое, сам же Селим получил прозвище «грозный», за то, что безжалостен был не только к завоёванным народам, но и к собственному. Одна резня шиитов чего стоит…

– Баязед Второй, Нерешительный…

Ирис вглядывалась в знакомое и незнакомое лицо – и не слышала Хромца. Она даже не подозревала, что тот давно уже молчит, впившись в неё взглядом.

Разве отец был седой? И почему он такой старый? Хоть она и видела его нечасто, но в её памяти он оставался молодым, чернобородым, с тоненькой ниточкой красивых усов, без морщин вокруг глаз. И… не такой тучный.

– Но это же не он… – прошептала она. И опомнилась.

– Здесь твой отец таков, каким стал незадолго до смерти, – холодно ответил Хромец. – Во время бунта его сильно изувечила собственная охрана. Но он отважно сражался – и выжил, хоть и лишился возможности ходить. Не достойно мужчины – добивать убогих, а потому – я дал ему возможность прожить остаток дней в изгнании. Ирис, дочь Баязеда, скажи мне правду, не лги: ты собираешься мстить за своего отца?

Она перевела затуманенный взгляд на Чингизида. О чём он?

Ах, да…

Вновь глянула на портрет. На Хромца. Покачала головой.

– Нет, Повелитель. Не вижу в том смысла.

– Почему? – спросил тот с каким-то болезненным любопытством.

– Потому что…

Она на мгновение прикрыла глаза. Словно погасли две чудесных изумрудных звезды… но вот снова вспыхнули.

– Потому, что мой эфенди никогда не назвал бы своим другом человека, достойного ненависти и мщения. Он любил и уважал вас. А я… любить не могу, но уважаю и признаю, как Государя. Вы меня казните?

Смуглое лицо Тамерлана не дрогнуло ни единым мускулом.

– Нет, Рыжекудрая Ирис. Я обещал своему другу, что отпущу тебя во Франкию – и отпускаю. Во имя его. Но помни: даже за морем, в какой бы стране ни оказалась – ты остаёшься угрозой для меня и моих детей, тех, что есть, и тех, что будут. До тех пор, пока…

– Пока?

– Пока ты не примешь другую веру. Выйдешь ли замуж за христианина или иудея, за ищущего дзен или поклоняющегося многоруким богам – мне всё равно. Главное, что, по закону Империи, ты потеряешь право на престол Османов, вернее, не ты сама, а твои возможные дети.

– И тогда я стану для вас безопасной?

Она сморгнула. Туман в глазах не желал рассеиваться.

– Тогда ты станешь безопасной для Османской короны. Навсегда. Поэтому ты не можешь всю жизнь оставаться вдовой. Замужество, принятие новой веры и ребёнок, рождённый в новой вере – вот твоё спасение. Даю тебе два года. Этого достаточно, чтобы красивой, молодой и богатой вдове найти подходящего избранника. Я напишу королю Генриху, он поможет с выбором. Если через два года ты не будешь хотя бы в тягости – я пошлю Али-Мустафу за твоей головой, и он привезёт мне её, будь уверена.

– Два года, – прошептала Ирис.

– Да, рыжая дева. Ведь всё ещё дева, не так ли?

– А если… – Она вдруг дерзко взглянула прямо в лицо султану. – Если я найду другой способ?

Он неожиданно рассмеялся.

– Тогда я полностью уверую в то, что мой друг – пророк, и, предвидя наш нынешний разговор, научил тебя, как обороняться! Вот тебе моё слово, маленькая лиса: если через назначенный мною срок твоё существование станет для меня безопасным – я навсегда забуду о планах пресечь твою жизнь. Клянусь всеми именами Аллаха, так и будет!

Ирис опустила глаза… и слабо улыбнулась.

– Так и будет. Принимаю твою клятву, Повелитель. И… благодарю.

Вспыхнули и погасли факелы. В полумраке сверкнул голубой глаз Хромца, не распознавший за время разговора ни капли лжи или попыток притворства. Ибо Ирис была верна правилу, привитому дорогим эфенди: не лгать!

Султан сдержал вздох, рвущийся из груди.

Да. В этой девочке чувствовалась кровь Османов. И Чингизидов, наверняка, недаром, поговаривают, у них, задолго до появления на свет Эртогрула, были общие предки. Иначе откуда у девчонки такой своеобразный разрез глаз и высокие скулы?..

– Тебя ждёт корабль, – бросил по-прежнему сухо. – И, надеюсь, удача. Да хранит тебя Всевышний и тот бог, кого ты потом изберёшь. Спроси у капитана название корабля.

Это были его последние слова, сказанные Ирис.

Хромец повернулся – и вышел, печатая шаг. Бросил на ходу охранникам:

– Гостью проводить до кареты, с почётом и уважением!

… – А я что скажу, госпожа, – торопливо зашептал выскочивший, как шайтанчик из табакерки, Назар, едва она, шатаясь от усталости, переступила порог дома. Рухнул на колени, помогая хозяйке разуться. – Мы на счастливом корабле поплывём, ага! А вы меня возьмёте с собой? Корабль тот ещё от прежнего султана остался, и, говорят, все сражения выигрывал. Непобедимый, ага! И прозывается он – «Солнцеподобный Баязед», вот! Это просто в угоду новому султану имя старого с кормы убрали, ага…