Читать книгу Ратибор Южных Рысов - Виктор Анатольевич Тарасов - Страница 4

Мне послышалось: «Мяу. Пити!». Потом я почувствовал, как острый коготок, тронул мочку правого уха и шершавый язычок, щекотно коснулся моей влажной, шеи. Через миг, холодный носишко ткнулся в щеку и вновь раздалось, требовательное мучание: «Тай пити!». На что я беспомощно ответил: «Потерпи – Питин. Самому есть и пить хочется! Скоро ко граду полянскому придём, может нас в него пустят? А не пустят, пусть дорогу укажут, куда брести далее. Ну что за торна! То леса с холмами, то болота с топями и гнусом. А теперь земля парит, от жара Хорсова!». За три месяца пути, я уже привык разговаривать сам с собой или общаться только со своими спутникам. Ну и что с того, что двое из троих, человеческого языка не ведают. Зато один, дружелюбно мяукает, а другой бодро хвостом виляет! Да прабабка моя, всю дорогу молчит.

Вот только наш Семаргл совсем притих, еле тащится позади Глаи, понурив голову и вывалив на сторону, длинный язык. Теперь его чёрная, ещё по щенячьи пушистая шерстка, вся забилась дорожной пылью. Из за которой его белое пятно на груди, стало совсем незаметным. Однако, когда его добрые, но голодные глаза, изредка встречались с моими, хвост тут же начинал заметно вилять! Потому что молоденький Семаргл, как истово верный друг, прощал своему хозяину всё и даже голод.

Зато Питин не таков. Полный себялюбец. По его разумению, я должен всегда отвечать перед ним за питьё, пищу или за то, что с нами всеми, происходит. Даже за дождь и жару или за огонёк бивачного костерка, искра от которого, однажды вздумала упасть на его чёрную шёрстку! А ещё он всегда на нас ездит, хотя сроду не уставал! И коготки у Питина очень острые, поэтому я даже не знаю, как Семаргл его терпит!

Мне же, что бы не быть поцарапанным, пришлось приспособить на своём плече, специально сшитую, кожаную подушечку. Теперь каждый раз, когда я ненароком встречаюсь взглядом с его жёлтыми глазищами, раздаётся требовательное мяуканье! Причем, когда он хочет пить и раскрывает свой ротишко, то говорит что-то вроде: «Пити!», а когда хочет есть, выговаривает «Мяушать!». Но как Зоряна научила его этому, теперь не узнать. Вот только теперь котёнок подрос и начал говорить лучше. Которого я продолжил увещевать : «Давно бы я накормил тебя, чёрный чистюля, к которому даже не пристает дорожная пыль! Вот только нельзя охотиться вблизи града, где живут людины из рода вепря. Ведь могут и наказать!».

Летние дни неспешно шли друг за другом, складываясь в месяцы нашего пути. Видимо бог Велес сжалился над нами и запретил богине Моране, к нам приближаться. Поэтому сейчас, мы все живы и здоровы. А ушастые други мои, даже заметно подросли. Вот только Глая, попрежнему не приходит в себя. Месяца Вэйлетъ, хэйлетъ и тайлеть, канули в лету, отделив счастливые времена прошлого от злополучного настоящего. И теперь, только в моей памяти остался жив, беззаботный смех мамы Милавы, отца Казимира, деда Мирослава и моей двоюродной сестры Зоряны. Как доброе воспоминание о простой и понятной жизни в родительском доме.

Теперь семейных родичей и Южных родовичей, больше нет. Даже Зоряны, раненной чёрной стрелой хунна, не стало на третий день, нашего бегства по морю. После чего Глая, уже пережившая гибель своих детей и внуков, да надругательство над собой злобного воя, болезненно замкнулась в себе и безответно замолчала. Конечно я заметил, что у прабабки началось медленное помешательство, но не знал, как это остановить. Всё же, среди всех свалившихся несчастий, я держался характерно здраво, но лишь потому, что всегда был занят. Ещё в первый день бегства прабабка подробно рассказала мне, куда плыть и торить торну. Поэтому я всецело был поглощён текущими заботами и жил в надежде на то, что мне удастся разыскать, дальних родовичей. Которые, во что я свято верил, обязательно нам помогут и поэтому двигался, только вперед!

Для того, что бы наскоро передохнуть, умыться и сбить дорожную пыль, мы остановились у небольшого ручья, в одном поприще от распахнутых настежь, врат полянского града. Я поклонился водице и сперва напоил Глаю, затем утолили жажду сам. После чего привычно сбил с нашей одежды пыль. И прощаясь с ручьём, я сделал подношение русалиям, в виде кусочка ржаной лепёшки. Которое они приняли, в водяном всплеске, ниже по течению. За три месяца, мы прошли трудный путь по прибрежному морю на лёгкой чайке и поднялись вверх по реке, богини Даны, до самых её непроходимых порогов. Затем осилили пеший переход на полуночь, через скифские степи. Поэтому изнурительный исход оставил на нас, легко читаемые знаки. В виде наших осунувшихся лиц и заштопанных прорех в одежде.

Мои ушастые други, чёрные и пушистые, на протяжении всего пути, ни у кого на свете, не вызывали интерес. Впрочем, как и я сам, обыкновенный двенадцатилетний мальчик. А вот моя прабабка отнюдь, прославилась дурной славой. Потому что имела седые волосы, выбивающиеся из-под чёрного платка и необычную для этих мест, тёмную кожу, цвета старой меди. Что сказалось на гостеприимстве большинства весей и погостов, к которым мы решались приблизиться. Ну как ещё, мне нужно было объяснять людям, почему у Глаи такая кожа? Не в пример, всем местным родовичам, белотелым и русым! Так что тёмный цвет кожи моей прабабки, как и присутствие рядом, чёрного котенка и чёрного пса, наводило людей на досадные для нас, умозаключения.

Поэтому на ночлег, нас частенько не пускали, дальше поскотины. Иногда люди грозились нас стрелить или в страхе, творили охранные знаки. И хорошо ещё то, что тетиву никто не спустил! Часто мы ночевали там, где придется, для чего уходили в сторону от натоптанных троп. Ещё мы старались избегать обозы торгового люда, опасаясь лихой охранки. Не дайте боги! Попасть в лапы к таким лихим человекам, в чьих мыслях только порок и желание наживы. Которые только и помышляют о том, как кого изловить, чтобы накинуть рабский ошейник, да скорее продать!

Съестные припасы, какие были припрятаны в нашей морской лодке, мы давно проели. А в берёзовых кузовках, висевших за нашими плечами и значительно опустевших за длительный переход, осталось только самое ценное: соль, медный котелок, огниво, небольшой харалужный топорик, да кинжал из сего же металла. Всё добро от постороннего взгляда, мною было заботливо прикрыто, нехитрой одёжей. На которой хитрюга Питин, приспособился отдыхать, после того как пролазил внутрь, приподняв крышку.

Также имелись три берестяных туеска под воду и ягоду, деревянные ложки. А ещё на левом плече, я нёс малый роговой лук и тул с двумя десятками стрел. Среди которых только у пяти, были боевые наконечники. Остальные предназначались сугубо для охоты. Правда, ждала там своего часа, ещё одна, особая стрела! Вдвое длиннее остальных, с окрашенным в чёрное, древком и оперением.

Солнце начало клониться к вечеру, когда мы подошли к вратам вепрева городища. Воротные стражи разомлели от ярилиной жары и поскидали с себя кожаные доспехи, да шеломы. Избавились даже от льняных рубах и теперь сидели в одних портах, кто где. Двое возле бревенчатой стены и третий у тына, но дружно прячась в тени. Караульные даже не двигались и только лениво зыркали на нас, изредка переговариваясь. Самый худой и длинный среди них, который хоронился у тына, вперился на меня и вякнул: «Смотри-ка, кто к нам пожаловал! Толи хоробр при луке, а може и чадо неразумное, да с иными домочадцами? Откель молодец, ты путь держишь? Дело ищешь, аль от дела лытаешь?».

Насмехались они благодушно, больше от скуки, но я ощетинился! Потому что тогда, мы были голодные и уставшие в изнурительном пути. Ведь я только недавно стал двенадцатилетним подростком, который только должен будет, начать учиться искусству выдержки и воли. Так что я враз вспыхнул, напрягся и сжав кулаки, уже было открыл рот, для гневной брани! Как вдруг, на какой-то миг раньше, старший из стражей, могутный молодец с льняными волосами, строго изрёк: «Ишь как встопорщился! А что у тебя в кузовке, отрок? Может што во град, скрытно внести хочешь?».

Внезапно из под крышки, показалась чёрная лапка, которая удерживая меня от ругани, пребольно царапнула за ухом! Затем выспавшийся Питин, проворно выскочил из короба и предостерегающе, уселся ко мне на плечо, высокомерно глядя на стражников. Заприметив которого, толстый стражник, с деланным любопытсвом, вскочил на ноги и ухмыляясь, прогнусавил: «Смотри-ка, да он пардуса за спиной носит! Токмо пардус этот какой-то махонький, да не в пример чёрный, более с котофеичем схожий! Друг мой любезный – Мстиша, проверь ка молодца. Может у него в коробе, меч-кладенец упрятан?!». Говоря это, пузатый пустозвон, подобострастно и заискивающе всматривался в выражение лица, старшего стражника, ожидая выражение одобрения, на мой досмотр…

Питин снова, предупредительно выпустил свои острые когти, которыми меня доходчиво и болезненно вразумил. Поэтому я проглотил обиду и когда тот худой, младший из воев, поднялся, лениво опираясь на сулицу, я вежливо спросил: «Скажите, добры молодцы, не в вашем ли граде проживает храбр Микула, по прозвищу «Войсковой кудесник»? Услышав знакомое имя, старший стражник, тоже поднялся на ноги и неопределённо улыбнувшись, подначке толстяка, спросил у меня: «А на что тебе этот Микула?». Тут младший стражник, которого толстый Мстишей назвал, заглянул под вдовий плат Глаи и испуганно отпрянул. Затем выставил пред собой сулицу и проговорил: «Изыди прочь, вражья душа!». Толстый стражник надменно насупился и вторил дружку: «Гони их в шею, старшой!».

«Она что, специально намазалась, аль у неё чёрная болезнь? – спросил старший и не нуждаясь в ответе, продолжил, – Ежели болезнь от Мораниной дочки, то идите в рощу Велеса, там помогут. В двух днях пути отсюда, стоит скит велесовых ближников и капище. А ещё оттуда рукой подать до града рысичей, которые пришли в эти земли, около шестнадцати лет назад. Там живёт старец Микула, а тот ли, который нужон, не ведаю». Я перехватил коварного Питина на руки и пятясь вместе с Глаей, в благодарном поклоне, начал отвечать сразу, на все их вопросы.

Снова, в который раз за время пути, я поведал стражникам о том, что моя прабабка Глая, по прозвищу чёрмная, родом из далёкой и древней страны Айфиопии. На просторах которой, Хорс небесный, палит с удвоенной силой, из-за чего кожа тамошних людинов как старая медь, весьма тёмная от рождения. А снега в тех местах, жители отродясь не видали и на человека с белой кожей смотрят, как на великую диковину! Старший страж, выслушал меня очень внимательно, но предугадав мой вопрос, твёрдо молвил: «Не могу я вас в наш град пустить, без разрешения волхвов, отрок! Пусть они твою прабабку сначала осмотрят. Да ежели надобно, попользуют снадобьями и травами лесными». Затем как бы извиняясь за свою непреклонность, он окончательное добавил: «Сие сподобите, вот тогда приходите!».

Пришлось мне опять брать Глаю за руку и торить нашу торну на полуночь, по указанной стражами тропке. За время странствий, после смерти пра-пра-правнучки Зоряны, разум возвращался к Глае всего пару раз, но не на долго. Всё это время, ни на что не реагируя, прабабка послушно шла за мной. Ещё в море во время шторма, когда я её просил, она уже как-то странно, но послушно вычерпывала воду. И потом повсюду она стала делать всё, что я скажу. Когда зову трапезничать, она безропотно кушает и пока веду за руку, идет. Но стоит только оставить её одну, как она тут же останавливается и вперив пустые очи в одну точку, стоит столбом. А когда ей скажешь укладываться спать, если не удержать, то ляжет прямо в дорожную пыль.

Густые, седые волосы прабабки то и дело выбивались из-под чёрного плата и становилось видно, что они посерели от пыли, а на бронзовой коже лица, появились горестные морщины. За время нерадостного пути, Глая стала совсем худющая, как кий и иной раз, мне было совсем непонятно, как только её душа держится?! Хотя шла Монионовна по-прежнему легко, с высоко поднятой головой и прямой спиной, ступая за мной, след в след. Словно её босые ноги ступали по невидимой ниточке, с неизвестной в Славских землях, статью или грацией.

На третий день нашего пути, вокруг снова появились обжитые места, стали видны огороды, репища и лоскуты полей. На которых зрела живительная кормилица – рожь, репа или ячмень с овсом. Всё рачительно огорожено поскотиной и плетнями, а за полями стали видны новые росчисти. На них людины трудятся, по обычаю рысичей стриженные, но у многих на макушке, только один клок оставлен. Люди единого рода, догадался я, от нашего общего первопредка – Снежного барса! И следом я почувствовал, как уходит страшное напряжение, что держало меня весь долгий период скитаний и бегства. Осматривая поля и долы, я всё крепче убеждался в том, что здесь родичи хорошо обжились. Все дружно работают, с новых росчистей стаскивают хворост в кучи, добрые стволы зачищают, а выворотни на дрова сушат. Вон там! Возчики дрова на воза грузят, чтобы в град везти. А тут, в шестерик лошадей, свежие пни корчуют. И все на нас косятся и отшатываются. Да, богато и дружно, живут родичи!

Я взглянул на Глаю, в её неподвижное лицо с пустым, бессмысленным взглядом и решил повременить с заходом в град Северо-западных рысичей. Лучше нам, сначала к волхвам наведаться и мы свернули по накатанной торне направо, оставляя град по левую руку. Лес вновь приблизился и скрыл нас в своих объятиях, поэтому я вздохнул с облегчением, потому как не понраву мне, ощущать спиной недобрые взгляды! Торна вьется меж кряжистых дубов и стройных вязов, на холмах кремлёвыми соснами сменяется, молодым березняком, да кустарником. Опять птицы лесные появились, летают и свиристят. Что-то я ранее таких птиц не зрел?! С куропатку степную размером и видом, серо-пестренькие, на голове хохолок. Сидят на деревах и ничего не опасаются, неужто тетерев их не бьёт?