Читать книгу Заметки молодого человека - Виктор Большой - Страница 8

Мы случайно познакомились на Невском. У неё разорвался пакет и по свежему снегу у Казанского покатились во все стороны только что купленные в Елисеевском яркие мячики апельсинов. Я тут же бросился помогать – да с такой энергией, что от усердия столкнулись мы лбами на виду у бредущей по своим делам субботней толпы. Это так нас развеселило, что вспоминая то, каким образом состоялось наше знакомство, мы ещё долго не могли успокоиться каждый раз заливаясь смехом, при обсуждении отдельных деталей того дня. А вспомнить было что…

Отделавшись, наконец, от заморских фруктов и прочей еды, мы отправились бродить по центру города – от станции метро «Канал Грибоедова» к Михайловскому саду и дальше, мимо Лебяжьей канавки, Летнего сада, перейдя Фонтанку, направились к бывшей «Мухе». А затем, сделав большой крюк, заглянув в магазин «Академкнига» на Литейном, двинулись мимо цирка в сторону площади Искусств. Тему для беседы подыскивать не приходится. Она – будущий специалист по ландшафтному дизайну, аспирант. Я – студент факультета живописи института. Темы сами собой возникают то слева, то справа по ходу нашего движения в лице памятников архитектуры.

На дворе, если судить по погоде, то ли поздняя осень, то ли ранняя зима. Первый снежок весело похрустывает у нас под ногами, которые сами несут, летят неведомо куда по этому – самому замечательному в мире городу. Нам по двадцать четыре года. Молодость, энергия рвётся из нас, не желая знать никаких границ и пределов.

Мы с хохотом ловим открытыми ртами редкие, крупные снежинки. Наша игра называется так – «Кто первым поймает десять снежинок – реализует своё самое заветное желание». Уже раз пять у меня получилось опередить Светку в этом сугубо зимнем виде спорта, и все пять раз я её нежно целую. В щёчку.

А снег всё падает и падает. Снежинки, неторопливо вращаясь, то опускаются, то зависают на одном месте, словно кто-то время от времени выключает земное притяжение. Настоящая зимняя сказка. Кажется, весь мир – это снег и я со Светкой; от всего и вся укрыла нас его полупрозрачная завеса. Мы аккуратно ловим его и, пока он не успел растаять, бережно передаём друг другу из губ в губы; и опять, забывая обо всём на свете, застываем на месте в длинном, головокружительном поцелуе.

В конце концов, решено зайти в один из музеев, попить чайку, перекусить бутербродами, побродить в тишине залов.

Сдав в гардеробе верхнюю одежду, проходим в небольшое кафе, расположенное тут же, в подвальном этаже здания.

Выбираем столик. Большие зелёные чашки парят душистым, ароматным чаем. Светкины глаза сверкают сквозь ещё не успевшую просохнуть после прогулки чёлку. Чаепитие начинаем с нескольких глотков шампанского – за удивительные случайности в жизни, за нашу встречу и чтобы всегда-всегда всё сбывалось. А так же по глотку за этот необычный снегопад, благодаря которому Светка поскользнулась, считай на ровном месте, и разбросала чуть ли не по всему городу свои апельсины.

Последний отрывок моего тоста она решила немного покритиковать:

– Ах, по всему…?

– Хорошо, не по всему, а только по его историческому центру!? – Иду ей на встречу.

– Ах, по всему центру…?! – Она мне.

– Нет-нет, только по всему Невскому проспекту, – слегка подразниваю я её.

– Ах, по Невскому…

Не замечая ничего вокруг, мы дурачимся от души.

Наконец, бутерброды съедены, чай выпит. Мы отправляемся знакомиться с экспозицией музея.

Обожаю старые здания. Их ненадуманный уют, этот тёплый, чуть пыльный воздух, длинные коридоры, огромные залы. В них наваливается на тебя покой, тишина. И только старый паркет, который помнит всё и всех, когда-то прошествовавших по нему, чуть поскрипывает под нашими ногами.

Мы неторопливо переходим из зала в зал, то поднимаемся на следующий этаж, то идём вниз… И, войдя в одну из многочисленных дверей, неожиданно, попадаем на удивительно красивую лестницу, которая приводит нас к давно закрытому по неизвестной причине старому парадному входу. Возможно, существующий вход был прорублен в одну из многочисленных революций прямо в стене здания (тогда рубили там и тогда, где и когда считали нужным, не особо оглядываясь по сторонам).

Мы неторопливо бредём вниз по забытой всеми лестнице (судя по лежащей на ней пыли и редким окуркам, даже уборщица здесь бывает нечасто).

– Немного грустно за неё, – говорит Света о лестнице, поглаживая рукой кованые листья, стебли, цветы фантастических растений, – никто не видит эти удивительные перила, этот полёт мастерства, это дыхание души мастера. Сейчас так немногие могут. А ступени, ты посмотри – по ним же можно идти с завязанными глазами и не упадёшь! – Она делает несколько шагов, закрыв глаза. И – попадает в мои объятья.

Я опускаюсь на одну ступеньку ниже Светки. Наши головы теперь на одном уровне – очень удобно целоваться. Оказывается, под её тонким свитером почти ничего нет. Её похожие на мячики груди, легко и весело освобождаются из своего заточения в лифчике. В первое мгновение Света даже застонала от неожиданности и на секунду замерла, пытаясь сообразить, где же находится. Но мои прикосновения и поцелуи быстро заставили её забыть обо всём.

Со всхлипом и стоном мы ещё сильнее вжимаемся друг в друга. У неё крепкие, упругие бёдра, тонкая талия. Кажется, ещё чуть-чуть и мы окончательно растворимся в этом неожиданно свалившемся счастье. Ох, сколько же это может продолжаться…? Я, наконец, проникаю в неё… О, счастье! Ради этого стоит жить!

– Милый, – она тихо со стоном шепчет мне, – родной, ты что, ты забыл где мы находимся?!

– Нет, милая, – я шумно дышу ей в шею, – нет любимая – не забыл, мой Светик-Семицветик.

Мы с ней так близко, так тесно сливаемся, что получается из нас двоих один комок живой материи. Очень счастливой материи.

Это слияние душ и тел длится целую вечность… Огромный, старинный витраж на противоположной от входа стене светится над нами яркими, чистыми осколками цвета в лучах заходящего солнца. Его лучи, пробиваясь сквозь ветви деревьев, растущих у стен музея, заставляют гореть то одни стёкла, то другие.

Вот засветились бирюзовые, синие, жёлтые – и тут же, дрогнув от порыва ветра, тени переместились, и вспыхнуло несколько ярко-красных стёкол, а так же зелёные и голубые.

Эта музыка цвета и света, музыка нашего счастья звучит в каждой клеточке нашего тела.

Последним, мощным движением я отрываю Светку от пола, мы оба почти теряем сознание на секунду-другую…

Медленно, словно подводная лодка из глубины, выплываем из сладкого полузабытья поцелуев и объятий. Немного приведя себя в порядок, неторопливо бредём на выход, не очень понимая, где мы и что с нами. Встретившаяся по пути служительница напомнила нам, что музей скоро закрывается.

– Ах, да – музей, – чуть-чуть устало продолжает нашу шутливую игру Света. – Ах, скоро закрывается, – говорит она, кладя мне на плечо голову и обдавая мою щёку свежим, весенним дыханием.

– Ну да, скоро закрывается, – вторю я ей, тоже толком ещё не придя в себя. – Знаешь, я совсем забыл – у меня же сегодня занятия на Васильевском. Академический рисунок гипсовой головы одного из греческих героев.

– Не знакома я с греческими героями, – отвечает мне Светка, – но с одним, современным, сегодня познакомилась.

– Слушай, ну и день выдался сегодня – сказочный. Спасибо тебе, – она тихо и нежно целует меня в щёку. – Честно. Такое – запоминается; наверное, на всю жизнь. Когда-нибудь, когда мне будет семьдесят лет, я буду напоминать одну из этих старушек-смотрительниц. Сидя за вязанием, буду вспоминать жизнь свою. Нас. Тебя.

– Но ты выдал, – продолжает она, то ли с восхищением, то ли с шутливым осуждением, – сотворить такое прямо здесь, в музее, в кладезе культурных ценностей. Ай-яй-яй, – грозит мне шаловливо пальчиком; и, вдруг проводит тыльной стороной ладони по моим брюкам, где всё опять напряглось.

– Ого, Вы опять готовы!? – восклицает она. – Но музей-то закрывается. – И, дурачась, голосом экскурсовода продолжает:

– Уважаемые посетители. Просим продвигаться к выходу.

Я, с большой готовностью:

– А-а. На «наш» выход?! Согласен.

Беря её за руку:

– Пошли-пошли на наш выход.

Она:

– Ты с ума сошёл. Охрана музея с нами быстро разберётся. Да и рисунок у тебя, академический. Не забыл?

– Ах, да – вспоминаю с некоторым сожалением я. И мы бредём к гардеробу, где сиротливо висят только наши куртки.