Читать книгу Сценарии, пьесы, сценарии. В трёх книгах. Книга 2 - Виктор Чочиев - Страница 3

Вечер в усадьбе Соркина. Аллея, ведущая от главного дома к озеру (на запад), перегорожена сценой, над которой висит занавес, так что озера не видно.

На занавесе нарисованы два взявшихся за руки «буратино»: слева – «буратино-девочка» (в мини-юбочке), справа – «буратино-мальчик» (в коротких штанишках). Под «буратино-девочкой» написано «Бура», под «буратино-мальчиком» – «Тино».

Слева и справа от сцены – кусты сирени. Перед сценой стоят несколько пластиковых кресел и столик из такого же пластика.

До заката солнца остаётся минут двадцать пять.

За опущенным занавесом Яков что то приколачивает; слышатся его покашливание и стук молотка.

Появляются Маша и Медведев.

Медведев. Но ведь я же вижу – в последнее время день ото дня ты всё мрачнее, всё печальнее. Уже и не помню, Маша, когда ты в последний раз улыбнулась. Совершенно замкнулась в себе.

Маша. А с какой радости мне лыбиться?

Медведев. А с какого горя – нет? (Садятся в кресла) Ты молодая, здоровая, красивая – чего ещё? Родители у тебя хорошо устроены… не то, что я… Семь тысяч в месяц…

Маша (тоже садится). Вот и уехал бы куда глаза глядят… в Москву, например.

Медведев. Заждались меня там… Как мне уехать – мать больная, братья маленькие ещё – кто их поднимет… По хозяйству тоже кому-то надо работать, так? А потом, куда ж я, Машенька, от тебя…

Маша. Аморальный ты, Семён – крутишь шашни со своей ученицей. Не похвалят.

Медведев. Девушке восемнадцать лет, школу кончила без троек – какие проблемы?

Маша. Проблема одна… (пауза) …что-то публика и не думает собираться.

Медведев. Костя сказал, ему нужно, чтобы в начале мюзикла солнце как раз садилось бы за сценой – напротив зрителей. Декораций мало, так пусть, говорит, солнце поработает… А что, не понравится нам его спектакль, так хоть закатом полюбуемся.

Маша. А мне он ничего не говорил… Никогда не говорит. Я для него – пустое место. Дочка обслуги.

Медведев. Так ведь он в Ниночку втюрился, ты разве не знаешь?

Маша. Знаю…

Медведев. Он ведь давно начал этот мюзикл сочинять – как моноспектакль… ну, для одного актёра – для себя, то есть. А потом всё переделал под Ниночку – теперь она у него главная героиня.

Маша. Женский реп – это вообще нонсенс.

Медведев. А реп-мюзикл? Но, по-любому, я Костику завидую. Он рядом со своей девушкой, какие-то общие планы… взаимный интерес друг к другу. А я… Каждый день туда-сюда на велосипеде.

Маша. Купи скутер – и быстрее, и будешь выглядеть.

Медведев. Баловство. А осень, а зима?

Маша. Ну, тогда джип.

Медведев. … Неужели никогда, Машенька?

Маша. Ну не могу я, нет к тебе взаимности и всё. (протягивает Медведеву пачку сигарет) Курить будешь?

Медведев.…

Маша. И не в зарплате твоей дело. Не хочу я в деревне, вот и всё. (Закуривает) И вот тебе ценный совет – раз ты к деньгам не стремишься, ты бы о них меньше думал и всем рассказывал. Полегчает… Дождь будет к ночи – духотища.

Справа Входят Соркин (опираясь на трость) и Костя.

Соркин. Вот как будто бы и нет разницы – что я, в Москве каждый день ходил бы по ресторанам и театрам? Нет! А телевизор и интернет – они и в деревне есть. Холодильники-кипятильники такие же, ванна. Чего ещё надо? Живи – не хочу! А как-то закисаю я тут. Воздух что ли через чур хорош – как снотворное для меня, особенно, после обеда. А днем поспишь – до ночи разжижение мозга, ходишь дурак дураком. Потом ночью сны замучают.

Костя. Тебе же врачи прописали в деревне жить – терпи тогда уж. (Замечает Машу и Медведева) А, первые зрители. (Обращается к ним) Извините, придётся вам ещё погулять – тут у нас не всё готово. Когда будем начинать, услышите – в рельсу будем бить… вместо звонка. Уйдите пока… (Медведев и Маша уходят)

Медведев (Маше). Пойдем, видишь – автор нервничает.

Соркин. (Маше) Маша, что бы не забыть, передай отцу, что корова опять утром мычала. Что-то с ней надо делать. Только-только заснёшь под утро – и на тебе! Ирина Николаевна тоже жаловалась.

Маша. Николай Петрович, корове же не объяснишь. Они все мычат, когда по утру в стадо забирают, радуются. А отцу… ну его! Сами скажите! (Медведеву) Пойдём, Сёма!

Маша демонстративно берёт Медведева под руку и они уходят.

Медведев. (Косте на ходу) Только ты, Костя, посильнее бей свою рельсу – боюсь, пропустим начало!

Соркин. (Смотрит вслед Маше) Дерзкая стала. В папашу своего. Иной раз так и подумаю – уволить эту семейку к чертям собачьим! Другие бы боялись место потерять. Живут даром во флигеле, оклады – что у него, что у жены – хорошие. Вся деревня им завидует – сам говорил.

Костя. Ну и?

Соркин. Ну и… Вроде уж привык к ним. Другие-то, новые как бы ещё и похуже не были.

Из-за сцены выходит Яков.

Яков (Косте). Всё закончил – сделал, как Вы сказали. (Соркину) Пивка бы, а, Николай Петрович? За ударный труд?

Соркин. Да уж, стуку было не мерено. Пойди к Полине – пусть даст тебе пару банок.

Яков. Вот спасибо, Пётр Николаевич! Уважили рабочего человека.

Соркин. Иди поспешай… Пролетарий… А то передумаю.

Яков уходит.

Костя (в спину Якову). И чтобы через пятнадцать минут назад – будем начинать!

Яков. Окей!

Соркин. Слышал? Вот она – посконная русская деревня.

Костя. Деградация полная. Ужас.

Соркин. Зря мы с тобой городскую квартиру продали. Тем более, что и денег этих, считай, не видели.

Костя. Конечно, зря. Только не мы, а ты. А я тебя предупреждал, чтобы ты её не слушался.

Соркин. Предупреждал… Я и сам себя предупреждал. А всё ж таки роднее тебя и её у меня нет никого. Вспомни, как она упрашивала. Плакала. Разве я выдержу, эх… Люблю я маму твою, вот ведь что. И отец с матерью в ней души не чаяли – поздний ребёнок, пятнадцать лет между нами разницы.

Костя. Четырнадцать с половиной.

Соркин. Да… И понять её можно – стареет ведь. Роли-то всё больше молоденьким достаются (улыбается) … вроде Ниночки твоей. Так что создать антрепризный центр – идея здравая… Да… Но затратная и рискованная. А мои финансы, сам знаешь, год от году всё хуже, не то, что в славные времена. Уже каждый рубль на счету.

Костя. В банке.

Соркин. Тут не до шуток. Кстати, и тебя касается.

Костя. Не вернёт мать тебе долга. Или центр этот прогорит, или всё равно не отдаст.

Соркин. Да… Неудобно всё-таки без городской квартиры. Как в тюрьме тут. Тебе то что – школу кончил, и уедешь учиться в свою заграницу… А ведь совсем плохо мне будет без тебя, одному-то…

Костя (обнимает Соркина). Что ты, дядя, что ты. Я же тебя люблю.

Соркин. То-то и беда, что сроднились мы с тобой…

Костя. А знаешь, что мне мать утром сказала – оказывается, она думает, что это ты будешь платить за моё образование. Так сказать, «по умолчанию».

Соркин. Как так? Где же я возьму?

Костя. А как ты меня содержал двенадцать лет…

Соркин. Хм-м… Надо будет с ней поговорить. Я бы и с удовольствием, да денег нет. Каждый рубль на счёту… Что-то я разволновался.

Костя. Не боись. На крайняк, не буду учиться – не очень и хочется. Тем более на юриста – бр-р!

Соркин. А жить где будешь? Квартиры-то нет. Не у матери же… А здесь зимой волки воют.

Костя. Да уж… она меня и не возьмёт.

Соркин. Проблема… Надо с ней поговорить.

Костя. Только не сегодня, ладно?

Соркин. Завтра. И лучше без твоего участия.

Костя. Да ради Бога. Ой! Заболтал ты меня, а ведь закат будет уже через минут пятнадцать!

Соркин. И Ниночки нет.

Костя. Давно пора ей приехать. Я тебе не говорю, а сам уже весь на нервах. Опоздает, начнём уже ночью – совсем не тот будет эффект. Ужас!

Соркин. Ты бы позвонил ей.

Костя. Не берёт трубку с половины третьего. Может, отец у неё телефон отобрал.

Соркин. Так ей надо от отца убежать, да?

Костя. Она это умеет. Не в первый раз… Там больше мачеха за ней шпионит. (Звонит по мобильному телефону) … Не отвечает. Вот напасть!

Соркин. Да, после той истории отец за нё взялся! Взыграла грузинская кровь. Хватился воспитывать.

Возвращается Яков.

Яков. Ну вот, поправился.

Костя. Прячься за сцену. Всё помнишь?

Яков. А то!

Яков уходит за сцену.

Соркин. Час назад разговаривал с Ириной – что-то она сильно не в духе.

Костя. Так как раз из-за мюзикла моего – считает его вредной детской забавой. И одновременно наверняка боится, что у нас с Ниной всё получится. И получится не её успех на её глазах – просто трагедия для неё. Её бесит даже то, во что она совсем не верит. А ведь ещё она и Нину не любит – похоже, только за то, что та моложе и красивее неё. Начнёт ревновать к ней своего писателя – вот увидишь.

Соркин (с улыбкой). Так уж и красивее?

Костя. Да ладно тебе подкалывать.

Соркин. Beuty lies in lover’s eyes…

Костя. Ты же знаешь маму. Она добрая, подкармливает всех встречных собак и подаёт всем нищим. Недавно я видел, как она горько плакала над книжкой. Но хоть бы раз она похвалила игру другой артистки – ни разу! И не только к успеху ревнует других, но даже к пустым похвалам, даже небескорыстным. Понимаешь, ей нужно постоянно, ежедневно слышать, как её хвалят – всё равно, искренне или нет. Вот и мечется по тусовкам, где есть шанс услышать эти дешёвые восторги. А здесь ничего такого нет – вот она и томится и на всех кидается. Зачем только приехала… И как она не любит других артисток, так она не любит и Нину, а заодно и весь наш мюзикл.

Соркин. Да с чего ты взял, что спектакль твой заранее не нравится матери? Чистая фантазия! И про Нину – фантазия! Ведь мать тебя любит, можно сказать, обожает. Просто отношения у вас не сложены из-за непривычки друг к другу – слишком долго вы жили порознь.

Костя. Может, и любила… лет пятнадцать назад. А сейчас… Раз взрослый сын, значит в летах уже женщина. А она всё в мини-юбках рассекает.

Соркин. Как это «рассекает»?

Костя. По жизни…

Соркин. А что, ей идут мини-юбки.

Костя. Когда меня нет рядом. Поэтому и сбагрила меня к тебе.

Соркин. Тут важней другой нюанс – слишком она была влюбчивая. А тут ты в квартире. Вот и попросила взять тебя на воспитание. А я и рад был – мне ведь при моей болезни ни детей, ни жены не полагается… Правда, к Пригорину она, кажется, прикипела надолго – чем он её охмурил… Сколько… два года они уже вместе – только на моей памяти.

Костя. Может, как драматург? У него три пьесы шли, в одной мама играла.

Соркин. Может быть. Но сейчас-то он только юмором промышляет. Наверное, прибыльное дело.

Костя. А по виду не скажешь, что юморист.

Соркин. Кстати, народ его воспринимает хорошо – я видел по телевизору, как он читал своё.

Костя. Народ на таких концертах смеётся потому, чтобы самому себе лохом не казаться – деньги-то уже заплачены. А на сцене юмора-то и нету. Или генитальное что-нибудь – тогда улыбаются от неловкости. «Мне пришло письмо» – как же, да в Интернете они все шутки тырят.

Соркин. Тебе бы критиком быть.

Костя. А я критик и есть. Только не по театру и юмору, а по жизни вообще. Жизнь – дрянь, а театр – как фальшивая жизнь – дрянь в квадрате.

Соркин. С матерью этой мыслью ещё не делился?

Костя. Зачем. Она театр любит. Иногда даже про «святые стены говорит»… А ведь сама сейчас в театре почти не играет – всё сериалы, один тупее другого… Особенно мерзкие те, где за тебя смеются – это же унизительно для зрителя. А мама и в них тоже…

Соркин. Что поделаешь, надо же как-то жить. Как-то и на что-то.

Костя. Если человек что-то делает исключительно ради денег… ну, когда не помирает с голоду… это, типа, жутко тяжкий грех. Работает человек где-нибудь… ну, скажем в рекламном бизнесе, вот. И всё-то у него о’кей… как Яков говорит. Встречи, переговоры, рост продаж, бабло, Мерседес, отпуск на Гавайях – человек полон самоуважения, а на самом деле всю жизнь просто морочит людям голову, шарлатанит. И чем ничтожнее предмет… типа жвачки, тем грандиознее реклама. Тьфу!

Соркин. Вот это да! Ну, ты звание критика перерос – прямо-таки вселенский хулитель!

Костя. Вселенная сама виновата.

Соркин. Костик, а как тебе писатель?

Костя. Если честно, симпатичный дядечка. В смысле, мне нравится. Скромный. По виду добрый. Молодой ещё, а уже, типа, «звезда» – не похуже мамы.

Соркин. Я ведь тоже так думаю – тут редкий случай, когда слава не испортила характер.

Костя. Но что-то у него какой-то замороченный вид. Какая самая тяжелая работа… вот как будто он на ней и работал.

Слышен усиливающийся звук мотора. Потом он резко затихает.

Соркин (прислушивается). …Моторка…

Костя («про себя»). Моторка, касторка, Гарсиа Лорка… но где же Нина…

Соркин. В своё время я ведь тоже хотел купить катерок.

Костя. И что же не купил?

Соркин. Ха! Так твоя же матушка отговорила… «он утонет, он утонет!». За тебя боялась.

Костя. Надо же… Я и не знал.

Из-за кустов выбегает Нина, одетая в гидрокостюм.

Костя (вскакивает). Ты!? А я уже и не надеялся!

Нина. Сильно я опоздала? (Соркину) Здравствуйте, Пётр Николаевич.

Соркин (поднимается на ноги). Здравствуй, Ниночка! И правда, заждались мы тебя. Я ведь тоже переживал. Но что за вид?

Костя. А я на гидроцикле – прямо через озеро! По-другому не успела бы. Ключи от машин и моего «Полариса» от меня стерегут, а про гидроцикл забыли.

Костя. А как же отец?

Нина. В Москву утрахтахтакал – вертолёт улетел минут двадцать назад. Какое то ЧП в бизнесе – повезло мне.

Соркин. Ну, пойду созывать «почтеннейшую публику».

Костя. Скажи, через пять минут.

Соркин уходит, что-то напевая. Костя подходит к Нине и берёт ей за руки.

Костя. Ну, здравствуй… (целует Нину в уголок губ)

Нина. Мне отец запретил у вас бывать. Как узнал, какие у вас гости, так и запретил. Пока они не уедут.

Костя. А что так?

Нина. Он же знает, что я хочу в актрисы. Говорит: «Хватит с меня артисток – накушался» – это он про маму и мачеху.

Костя. И как она на эти слова – мачеха-то?

Нина. Ха, попробовал бы он при ней так высказаться!

Костя хочет снова поцеловать Нину, но она ловко уворачивается.

Нина. Пора переодеваться, где мой костюм?

Костя (отойдя на пару шагов и оглядев Нину). Ничего не нужно – в гидрокостюме будет даже лучше! Очень необычно и прикольно – как раз то, что надо. (без паузы) Я люблю тебя, Нина.

Нина. Я знаю. Солнце скоро сядет.

Костя. Но я люблю тебя!

За сценой слышатся какие-то звуки.

Нина (громко). Это ты, Яша?

Яков. А то! Привет, Нин!

Нина. Привет!

Костя (громко). Про свет и дым всё помнишь?

Яков. На пять!

Костя (громко). Смотри, напутаешь – убью! (Нине) Волнуешься?

Нина. Пульс двести. Перед самой Аркаевой выступать! Да ешё перед Пригориным – вообще отпад! Считай, тоже артист – здорово он свой юмор читает, особенно, армейский – выходит в одной майке, молодой, симпатичный, бицепсы и всё такое. У нас были девочки – балдели от него, фотки с собой носили.

Костя (холодно). Ну, до Иванецкого ему далеко.

Нина. Иванецкий старик. А Пригорин – ещё и настоящий писатель, драматург. А в твоём мюзикле трудно играть – дерготни много, всё не как в жизни.

Костя. Ты же согласилась?

Нина. Ну… Интересно же… И действия мало, action – почти одна только читка. И про любовь ничего, и про секс.

Костя. Какой секс – перед мамой? Окстись.

Нина. А-а…

Костя. Ты можешь остаться после показа?

Нина отрицательно качает головой.

Костя. Почему? Ты же уже убежала. Семь бед – один ответ.

Нина. Нельзя.

Костя. Почему?

Нина. Потому.

Костя. Тогда я к вам приеду. Проберусь.

Нина. Не надо. Уже стемнело – пора.

Костя. Нет, ты скажи – почему?

Нина. Потому что уже стемнело.

Костя (оглядывается, смотрит в небо) Ты… (кричит в сторону сцены). Яков, бей в рельсу!

Костя энергичным шагом уходит за сцену, Нина следует за ним.

Раздаются громкие удары молотком о кусок рельса, подвешенный за занавесом.

Негромко переговариваясь, входят Доренко и Полина Андреевна.

Доренко (говорит немного в нос). Займем места подальше, на галёрке. (достаёт платок и сморкается).

Доренко и Полина Андреевна садятся в кресла, стоящие в заднем ряду, тихо продолжают разговор.

Полина Андреевна. Весь больной – сидел бы дома! Ничего тут особенного не будет.

Доренко. А вот мы и посмотрим – а вдруг. Тем более, что у нас на озере с развлечениями не густо.

Полина Андреевна. И пиво не нужно было пить – я же только что вынула из холодильника. И в одной рубашке больному нельзя. (просовывает пальцы между пуговицами рубашки Доренко) Ну вот, так и знала – ещё и без майки! (хочет встать) Женя, ну нельзя же так! Сейчас принесу тебе мужнин пиджак.

Доренко (удерживает её). Да не суетись ты! И так душно.

Полина Андреевна. Больной – а перед Ириной хвост распустил. Как же – артистка, знаменитость. Даже не заметил, как я вошла.

Доренко. Как же не заметить – ты же пиво принесла.

Полина Андреевна. Грубо…

Доренко. Извини, Поля. Но что ты на меня взъелась-то сегодня?

Полина Андреевна. А чем обычная женщина хуже артистки?

Доренко. Артистки – обычные женщины. Поверь врачу.

Полина Андреевна. Избаловали тебя… обычные женщины… (отвернувшись от Доренко) Кобель – он и есть кобель.

Доренко. Поля, ну зачем… ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

Полина Андреевна. Вот ты так, а может, Машенька-то – от тебя. Вспомни, когда приехал сюда строиться?

Доренко (с улыбкой). Ну, ты сказала! Да она же вылитый Илья! Тут Шамранинская кровь без подмеса.

Полина Андреевна. Тс-с!

Доренко (громко). Нет, грибы вообще очень тяжёлая пища. Если подозрение на гастрит, лучше их вообще исключить.

Полина Андреевна. Ни жареных, ни солёных?

Доренко. Ну, разве что груздя подцепить после стопочки.

Входят Соркин, Аркаева, Пригорин, Шамранин, Медведев и Маша.

Соркин. Золотые слова, Евгений Сергеевич! Что-то даже захотелось. (кивает в сторону столика) Может, нам накрыть на скорую руку – а, Ира?

Аркаева. Пётр, как ты можешь – мы же в театре.

Пригорин. А что, театр начинается с буфета.

Аркаева (укоризненно). Боря… и ты туда же… Всем терпеть! Банкет будет по окончании! С участием господ артистов!

Яков (из за сцены). И господ, которые помогали!

Аркаева. И господина Яши.

Шамранин. В восьмом классе когда учился, победили мы классом в «Зарнице» – игра тогда была такая… военно-патриотическая… ну вот… и, как приз, привезли нас, юнармейцев, в Москву, в Большой театр – вот там был буфет, так буфет! Шампанское в фужерах, коктейли! Жульен я там первый раз попробовал – все деньги на него и ушли.

Пригорин. А что же не на «шампанское в фужерах»?

Шамранин. Так мы же не одни были – с училкой. Строгая была – Нина Ивановна… Царствие Небесное.

Маша. И какой был спектакль?

Шамранин. Оперный. Пели.

Маша усмехается и обводит взглядом окружающих.

Шамранин. Сейчас-то как в театрах с буфетами, Ирина Николаевна?

Аркаева. По-разному, Илья… по-разному. Но когда же начало?

Яков (из за сцены). Всё, начинаем уже.

Звучит начало «Болеро» Равеля. Занавес поднимается.

Слева на сцене стоит маленький столик, на нем – работающий без звука телевизор, перевернутый вверх ногами. Справа – не вертикально, на одном из своих углов стоит раскрытый старый холодильник – внутри него примостилась Нина (в гидрокостюме). Через всю сцену натянута верёвка, на ней висят на прищепках брюки и юбка. Над авансценой висит кусок рельса, стоящий рядом Костя (в брезентовой плащ-палатке с выглядывающими из-под неё голыми босыми ногами) негромко отбивает ритм, ударяя по рельсу прикладом автомата Калашникова. Позади Кости на высоких ножах стоит синтезатор.

На протяжении всего описанного ниже эпизода мюзикла темп воспроизведения музыки постепенно повышается (без изменения высоты звука), при этом к классической музыке постепенно подмешиваются, понемногу замещая её, ударные и другие современные инструменты – постепенно «Болеро» сменяется современным «хип-хопом». И соответственно жесты и движения Кости и Нины становятся все более похожими на рэперские. Время от времени Костя или Нина подходят к синтезатору (Костя – когда читает Нина и наоборот) и берут на нём в такт музыке несколько дополнительных аккордов или импровизаций.

Из-за сцены показываются подсвеченные клубы дыма. Действие начинается.

(***** Автор просит его извинить: по «технологическим» сугубо издательским причинам продолжение текста, оформленное в виде ТАБЛИЦЫ, размещено ниже).

(***** После ТАБЛИЦЫ текст продолжается с этого места).

Костя останавливается, безвольно и сокрушённо опускает голову и руки, разжимает пальцы – автомат падает на сцену. Вслед за Костей останавливается и Нина.

Костя (негромко говорит себе под ноги). Как боялся, так и вышло… (не поднимая головы) Яш, выключай всё.

Через несколько секунд музыка и свет на сцене выключаются. Наступает полная тишина.

Костя (поднимет голову и говорит в «зал»). Всё, финиш… Занавес.

Аркаева. Не обижайся, Костя. Прошу тебя, продолжай.

Костя. Говорю же, кирдык! Расходитесь! Всем по койкам! (кричит в сторону сцены) Занавес тяни!

Занавес опускается, Костя остаётся за ним.

Аркаева (встаёт, а вместе с ней и Пригорин). Костик, но ведь ничего же не случилось!

Костя (из-за занавеса). Всё случилось! Всё! Виноват! Я упустил из виду своё ничтожество. Писать и играть могут только избранные. Я посягнул! Мне…

Аркаева. Костик! Выходи – давай всё обсудим… Костик! (пауза в пять-семь секунд) Костя! (Пригорину) Борис, приведи его! (Пригорин, не торопясь, уходит за сцену)

Соркин (продолжает сидеть). Неудобно получилось… некрасиво.

С озера слышится, как заработал мотор. Постепенно рокот мотора удаляется, затихает. Пригорин возвращается с другой стороны, обогнув сцену.

Пригорин. Обошёл кругом – там никого нет. Даже этого местного «монтёра Мечникова».

Пригорин садится на сцену спиной к занавесу.

Соркин. Наверное, Костя уплыл с Ниной.

Аркаева (чуть не плача). Ну вот… Зачем мы обидели мальчика… Ведь нетрудно же было нам всем помолчать… только то. Ведь это же театр!

Маша. Мы и молчали.

Аркаева. Девочка, не дерзи… Выходит, я во всём виновата!

Доренко. Ирина Николаевна, Вас никто не винит.

Аркаева. Разве я не чувствую.

Медведев. Костя тоже хорош – мог бы немного и потерпеть! У меня иной раз на уроке дети такое вытворяют! И ничего – терплю.

Аркаева. Дело не в терпении… Кто же знал, что для него это так серьёзно. Я думала, что он всё это придумал… так, развлечения ради. Типа «дачный спектакль» – не более. А он-то, оказывается, хотел явить миру новое мировоззрение. Так хотя бы предупредил! Да и нет ничего нового в этом его рэпе.

Пригорин. Как знать… ведь «его рэп» мы не дослушали.

Аркаева (с грустью). К сожалению, из ничего ничего и вырастет. Он ведь даже музыке не учился.

Соркин. Да, это я как-то упустил. Но ты, Ирочка, давно не слышала, как он научился на синтезаторе и гитаре – мне очень нравится. Самоучкой! Нина ему немного помогала.

Аркаева. И эта тоже… Ей-то зачем всё это? Отец весь в миллионах… Тоже, наверное, мнит себя талантом.

Доренко. А что ж нам отказывать им в талантах? Вполне наши дети могут быть даровитее нас. И даже должны.

Полина Андреевна (выразительно посмотрев на Доренко). Конечно, могут.

Аркаева. Ах, Евгений Сергеевич, Вы компетентны в своей медицине, а искусство – это же нечто совсем иное!

Соркин. А я с Женей согласен. Дети должны быть лучше, талантливее родителей – иначе и смысла нет.

Аркаева. Вот именно – должны. Но ведь не все же могут!

Пригорин. Не все, Ира, не все. Ты успокойся.

Аркаева. Тебе легко говорить, а мне он сын. Душа болит.

Небольшая пауза.

Медведев. Борис Алексеевич, а вот Вы драматург…

Пригорин. Да какой там драматург… Бэ У… Бывший в употреблении.

Медведев. Скажите, есть сейчас новые пьесы и фильмы про учителей, про школу… типа, «Доживём до понедельника»?

Пригорин. Таких, чтобы специально на эту тему, я не знаю. Но в молодёжных сериалах школьной жизни много – да Вы и сами знаете по ТВ.

Медведев. Это не то – там они совсем не учатся, и учителя все какие-то дефективные. Надо, чтобы было похоже… и вообще, показать, как важен и труден путь учителя. Особенно на селе.

Аркаева. Раньше, в моё детство, таких фильмов было много. Но разве они облегчили жизнь учителям… Но оставим эту тему… Хорошо тут на озере! А ведь раньше было ещё лучше (Пригорину) Борис, садись рядом – я расскажу, как тут жилось в стародавние времена.

Пригорин (усаживаясь в кресло). Начни, пожалуйста, с отмены крепостного права.

Аркаева. Так вот… Как приключилась «перестройка», почти одновременно построилось на озере усадеб десять-пятнадцать. В основном из Москвы… одного круга люди. Сейчас-то их в разы больше, что к худшему во всех отношениях. А тогда все друг друга знали и жили дружно и весело. Наполовину потому, что подобрались хорошие люди, а на другую половину (кивает в сторону Доренко) – из-за него, доктора нашего. Вот он-то и сколотил компанию. Каждую неделю собирались, а то и чаще. Дни рождения, новые машины, постройки – всё отмечали. И как-то всё по-доброму, весело. И главный «устроилов» всегда был он, Евгений Сергеевич – и организатор, и тамада, и песни под гитару! Он ведь знает весь бардовский репертуар. Все женщины от пятнадцати до пятидесяти лет были в него влюблены. Даже я, грешная.

Полина Андреевна встаёт и уходит.

Пригорин. Поподробнее с этого места. И как же развивался ваш роман?

Аркаева. Увы, он был чисто платоническим – я тогда играла только в массовках и считала себя дурнушкой. О, разве я осмелилась бы к нему подойти.

Доренко. А кто терроризировал меня надушенными письмами?

Аркаева (вспыхивает). Наглая ложь!!!

Доренко (смеясь и отмахиваясь руками). Пошутил я! Пошутил. Каюсь!

Аркаева (шутливо грозит Доренко кулаком). Смотри у меня! … Вот… Так вот, потом люди сюда приезжали и приезжали, строились и строились, и народу на озере стало слишком, слишком много. И компания наша постепенно распалась. Наполовину из-за этого многолюдья, (в сторону Доренко) наполовину из-за тебя, Евгений Сергеевич – забросил ты тогда «общественную работу».

Доренко. Даю справку: «В силу серьёзнейшей личной причины стал я совсем плохим Буратиной» – пришлось на какое-то время совсем отказаться от алкоголя. А быть непьющим «общественником» просто невозможно.

За спиной Пригорина приоткрывается занавес и из-за него робко показывается Нина.

Нина. Извините… я там сижу-сижу… не хотела выходить, Костика ждала, но получается, будто я подслушиваю…

Соркин (встаёт). Ниночка! Как я рад! Спрыгивай к нам.

Аркаева (тихо Пригорину). Ой… я кажется, что-то ляпнула про неё… (громко) Нина, но где же Костик?!

Нина. Убежал к озеру. А потом уплыл на моём гидроцикле, слышали мотор? А я… я просто не знаю, как мне быть – мне же нужно домой.

Пригорин встаёт, подаёт Нине руку, и она спрыгивает на землю. Остальные тоже встают и обступают Нину. Незаметно для всех возвращается Полина Андреевна.

Соркин. Какие проблемы! Илья тебя отвезёт. (Шамранину) Слышал?

Шамранин. Не глухой.

Доренко. Нина, вы уж с Константином нас извините – мы вели себя совершенно недопустимо.

Соркин. Да уж, Ниночка – прощенья просим.

Нина. Ничего, что я в этом костюме? Мне как-то неловко.

Пригорин. Я бы всех девушек обязал носить такие костюмы. Он Вам очень идёт, не сомневайтесь.

Аркаева. Борис!

Нина. Ой, извините – я даже не поздоровалась. Добрый вечер.

Маша (негромко). Добрее не бывает

Аркаева. Здравствуй, милая. (целует Нину). Это я и от себя и от всей компании.

Пригорин. Кто-нибудь представит Нине выдающегося прозаика?

Нина. Что Вы! Я вас знаю.

Пригорин. Теперь и я Вас. Будем знакомы.

Аркаева. Нина, ты была так эффектна на сцене – я просто любовалась. Костя вырядился в какую-то хламиду, но ты выбрала костюм очень удачно. И потом, лицо, фигура, пластика, голос, наконец общее впечатление – просто выше всяких похвал. Ты не думала о сценическом будущем или карьере в шоу-бизнесе?

Нина. Нет, правда?

Аркаева. Ну конечно же. Я говорю абсолютно серьёзно. Да тебе все подтвердят.

Соркин. Подтверждаю первым.

Пригорин. Подтверждаю вторым. Хотел первым, да не успел

Медведев. Нина, Вам обязательно нужно попытаться – с Вашими-то данными.

Маша (негромко Медведеву). А мне с моими?

Медведев. Машенька… (понижает голос продолжает что-то говорить Маше на ухо).

Аркаева. Нина, Вы, наверное, хотите переодеться?

Нина. Нет. У меня с собой ничего нет. Я так и приехала – на гидроцикле.

Аркаева (не глядя на Машу). Машенька, у тебя найдётся одолжить Ниночке что-нибудь из одежды?

Маша. Откуда? Она же маломерок. Разве что-нибудь из детского.

Нина. Спасибо, мне ничего не нужно. И вообще, мне пора домой. Отец сказал, что вернётся сегодня же.

Соркин. Нина, побудь с нами. А потом Илья тебя отвезёт, кода ты захочешь. Не на гидроцикле же в темноте возвращаться… э-э, когда Костик вернётся – мало ли, вдруг бревно или доска какая на воде попадётся.

Нина. Хорошо, я не надолго. Может быть, Костю дождусь.

Пригорин. Так что Вы, Нина, думаете о карьере в шоу-бизнесе? Для таких девушек, как Вы, он даёт массу возможностей. Тем более, что я и Ирина Николаевна могли бы Вам помочь в первое время – свести с нужными людьми и тому подобное.

Аркаева. Борис, не преувеличивай свое влияние! А заодно и моё. Нина, конечно, я должна Вас и предупредить – это путь может оказаться трудным.

Нина. О! Я к этому готова. Вот только отец будет категорически против. Но мне всё равно.

Аркаева. Жаль… Я знаю, он у Вас состоятельный человек, а деньги… это ведь тоже один из ключей к успеху.

Появляется Яков (с мокрыми, аккуратно расчёсанными на пробор волосами). Оглядевшись, он подходит к Полине Андреевне и обращается к ней.

Яков. Полина Андреевна, так будет банкет-то?

Аркаева (повернувшись к Якову). Вы, Яков, совершенно твердокожий человек. Вы же видели, чем всё кончилось – какой банкет?

Яков (глядя на Аркаеву, обращается к Соркину). Пётр Николаевич, так ведь на Руси с горя тоже полагается выпить! Это я Вам, как русский русскому.

Доренко. Я хоть и хохол, но «русскую идею» поддерживаю и рюмочку пропустил бы.

Соркин. Хм-м… тем более, что у Полины на веранде всё равно приготовлено, (глядя на Полину Андреевну) так?

Полина Андреевна (посмотрев на Доренко). А как же? Милости просим, гости дорогие.

Соркин (поднимается). Вот именно – милости прошу на веранду!

Вся компания уходит со сцены (Ирина Николаевна – с Пригориным, Полина Андреевна – с Щамраевым, Маша – несколько в стороне от Медведева).

Доренко. А я ещё посижу тут минут пять, подышу. Вы ведь там не сразу. (садится в кресло)

Пригорин (на ходу). А жалко, что мы не досмотрели. Мне было интересно.

Доренко. И я того же мнения – я в Костика вообще верю.

Соркин (на ходу). При такой-то наследственности – как он может быть бесталанным?

Пригорин (на ходу). Ира, слышишь «глас народа»?

Аркаева (уже у самого края сцены). Жалкие льстецы.

Доренко (вдогонку уже невидимому зрителями Соркину). Петя, ты бы сказал Илье, чтобы забрал со сцены автомат. Кстати, ты вообще к своим ружьям безответственно относишься – висят по комнатам где попало.

Не сцене остаётся только Доренко.

Соркин (уже из-за кулис). Да, надо бы собрать в одно место. Илья! Принеси в дом автомат со сцены!

Пригорин возвращается быстрым шагом и присаживается возле Доренко. С озера слышен усиливающийся звук мотора. Потом он резко затихает.

Доренко (шутливо). Сбежали от Ирины?

Пригорин (торопливо). Кто она – эта девушка? Она меня… крайне заинтереcовала. Расскажите.

Доренко. Хм-м… Если по моим представлениям, то несчастный человек. Впрочем, вряд ли она это понимает… Из очень, очень богатой семьи. Но как раз семью-то она фактически потеряла. Её мать, из актрис, сбежала к какому-то итальянцу, в Италию. Говорят, он голубых кровей – то ли князь, то ли виконт, а фактически бизнесмен. Наездами бывал в Москве, вот и доездился. Отец решил долго не горевать и через полгода женился по-новому, и тоже угораздило на актрисе, и тоже стервозная попалась – ИМХО. С мачехой у Нины отношения не сложились абсолютно. А в прошлом году кончила она школу, и отослал её отец учиться в Сорбонну, уж и не знаю, по какой линии. А там… дело тёмное… связалась она то ли с какой молодёжной бандой, то ли просто с дурной компанией. Короче, посадили их всех на разные сроки. Вроде бы и Нина могла угодить вместе с ними, но отсудил её отец… Совершенно фантастические деньги потратил на это. И совершенно на Ниночку озверел. Сейчас она в наказание живёт безвыездно тут на озере, фактически под домашним арестом. И чем всё это кончится, одному Богу известно! Что ещё… Костик в неё, кажется, влюблён… э-э… по-настоящему. А она…

Аркаева (из-за кулис). Боря! Борис, где ты?

Пригорин (кричит). Уже иду! Я тут с Евгением Сергеевичем! (Доренко) Спасибо за исчерпывающую информацию. (поднимается и уходит)

Доренко. Борис Ильич, мой Вам совет – будьте благоразумны.

Появляется Костя.

Костя. Евгений Сергеевич, Вы одни?

Доренко (поднимается и быстро подходит к Косте, кладёт руку ему на плечи). Костя! Наконец-то! Где ты был?

Костя. Нигде. Намотал несколько кругов по озеру. Поостыл. А где все?

Доренко. Пошли в дом. Намечается банкет. По словам Якова, «с горя».

Костя. С горя? И у кого оно случилось?

Доренко. Да у всех. У меня – во всяком случае. У тебя. Как же жалко, что так получилось с твоим мюзиклом!

Костя. Нет у меня никакого горя! Чуть-чуть погорячился и всё. А мюзикл… да Бог с ним.

Доренко. Ну, я очень рад, что ты успокоился. Хотя мне так жаль, что не пришлось досмотреть до конца! По крайней мере, начало было свежим и интересным. И ты, и Ниночка были очень хороши… и твой текст, и особенно музыку вы здорово придумали.

Костя. Хорошо, что я встретил именно Вас. Мне было бы трудно сейчас с кем-то другим. Даже с дядей.

Доренко. И даже с Ниной?

Костя. Где она?

Доренко. Ушла со всеми. Твоя мама наговорила ей кучу комплиментов, обласкала и совершенно обворожила. Да и другие тоже не отставали.

Костя. Она это умеет. А как Нина?

Доренко. Сначала смущалась, потом ничего – оттаяла. Послушай, Костя, я бы на твоём месте не бросал это дело – продолжил бы сочинять, писать, как-то пробиваться со всем этим! Может, может получится! Шоу-бизнеса я не знаю, но по крайней мере талант твой совершенно очевиден!

Костя. Пробиваться… Так говорите, Нина спокойна, не переживает?

Доренко. Мне кажется, да.

Костя. А ведь я люблю её, дядя Женя… Ни Маме, ни дяде не сказал бы… Вам – как-то легче…

Доренко. Я тебя понимаю. С самыми близкими людьми трудно быть откровенным.

Костя. Что же мне делать?

Доренко. Гнуть свою линию! На всех фронтах! А там уж… всё в руце Божьей.

Костя. На всех?

Доренко. Крайне желательно. Чтобы в моём возрасте не попрекать себя упущенным.

Костя. А можете Вы потихонечку вызвать Нину сюда?

Доренко. Конечно же! Уже иду. (быстро направляется к дому)

Костя. Евгений Сергеевич, стойте! Не надо.

Доренко (останавливается и оборачивается). В чём дело?

Костя. Не надо. Ей сейчас хорошо. А со мной… В другой раз… завтра как-нибудь.

Появляется Маша.

Маша (радостно). Ой, Костя! А Пётр Николаевич послал меня поискать тебя. А ты сразу нашёлся!

Доренко. А Костя и не думал теряться. Просто ему захотелось немного побыть одному.

Маша. Костя, пойдём домой. Тебе все так обрадуются.

Доренко. А что, Константин? Неплохой вариант на остаток вечера, а? В конце концов, придётся же помириться. И Нина там.

Маша. Там… И весела, как котёнок у печки.

Костя. Марья Ильинична, убедительная просьба – скажите всем, что не нашли меня. Тем более, что фактически так и будет.

Костя решительно уходит со сцены в сторону, противоположную той, откуда пришла Маша.

Доренко (вслед уходящему Косте). Костя!

На глазах у Маши наворачиваются слёзы. Она прячет лицо в ладони.

Доренко. Ну вот …. (подходит к Маше) Маша… Машенька… Ну нельзя же так…. Ты уж прости его, Маша. Он сейчас в таком нервном состоянии – ты же понимаешь.

Маша. Я понимаю… Я всё понимаю… Только меня никто не понимает… Евгений Сергеевич, я так несчастна! Вы же видите… как он ко мне… Он… Он меня не любит. И не полюбит… Евгений Сергеевич, простите меня, что я Вас гружу своим… как на исповеди. Никому ничего не скажу. А Вам могу. Вы какой-то родной и близкий.

Доренко. Уф-ф!

Маша. Меня никто не любит!

Доренко (обнимает Машу). Что ты, Машенька! Что ты! А родители – ты ведь у них единственная отрада! А Семен – он же глаз с тебя не сводит, не надышится на тебя! Что ты! Я же ближайший сосед, мне всё видно.

Маша. Семён… Он да… Даже хочет жениться… Но ведь кроме постели ему же ничего не нужно. Уж я то знаю. Тоска… Простите меня… А родители… Я как выросла – они всё дальше и дальше… Они же не понимают меня вовсе. Им всё хозяйство… (срывается на рыдание) Нет! Нет мне пути отсюда!

Доренко. Машенька, это всё не так ужасно, это просто под настроение попало, это бывает! И со мной бывает, и со всеми. Жизнь вообще не очень-то весёлая штука – надо уметь и перетерпеть иной раз, а как же! Завтра дай Бог солнечного весёлого утра, и тёплый ветёр унесёт всю твою грусть куда-нибудь за полярный круг. Утро вечера мудренее и веселее…

Маша. Евгений Сергеевич, помогите мне, прошу Вас! Нет сил терпеть!

Доренко. Да чем же, Машенька?! Чем!? Семёна я не исправлю, Костю приворожить не могу. Хотя Косте… ты всё же дай ему шанс – может быть он ещё тебя и разглядит. Он же совсем ещё молодой – сам был таким, знаю. Ты милая, славная, красивая – не может у тебя жизнь не наладиться!

Маша (сбрасывает с плеч руки Доренко и вытирает кулаками слёзы, старается говорить спокойно). Вы… Вы такой же, как все… Что это я… Евгений Сергеевич, этого разговора не было! (медленно уходит) И не ходите за мной. (приступ рыдания вновь сотрясает Машу и она убегает).

Доренко. Господи, Твоя Воля! Ну и денёк!