Читать книгу Повесть о преждевременном. Авантюрно-медицинские повести - Виктор Горбачев - Страница 9

А осенью 1826 года только что прощённый Пушкин из своей ссылки в Михайловском попадает «с корабля на бал» в Москву. В разгаре торжества по случаю коронации… Глаза разбегаются от обилия красавиц в роскошных нарядах. Куда там крепостным девкам!

При встречах с женщинами Пушкин мгновенно загорался, но так же быстро и погасал. Несколько раз его непомерная чувственность брала верх над разумом и, желая обладать очередной прелестницей, он готов был делать предложение. Господь берёг до поры…

Очередным вихрем налетела на него очередная любовь к красивой шестнадцатилетней девушке с крепким, манящим телом.

Боясь упустить такой роскошный экземпляр, он спешит предложить ей руку и сердце.

Друзья, которые помудрее, резонно считали, что и на этот раз решение приняло его «либидо». Он ведь готов был сойти с ума, если женщина оставалась недоступной.

Слов нет, о шестнадцатилетней Наташе Гончаровой в московских салонах сразу заговорили с момента её первого появления там в 1828 году, как о первой красавице Москвы. А то: сто семьдесят семь сантиметров росту, идеально развитые плечи, грудь и бёдра, уникально тонкая талия, чарующая шея и впечатляще страдальческий лоб. И даже лёгкое косоглазие Натали вполне сходило за изюминку.

«Наташа была действительно прекрасна», – вспоминает её подруга Н. М. Еропкина.

«…Ещё девочкой (она) отличалась редкою красотою… Воспитание в деревне на свежем воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно пропорционално сложена, отчего и каждое её движение было преисполнено грации. Глаза добрые, весёлые, с подзадоривающим огоньком из-под бархатных ресниц. Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении, помимо её воли, покоряли всех… Место первой красавицы Москвы осталось за нею…»

Тридцать вёрст булыжной, белого камня дороги Медынь-Калуга, казалось, вытрясали саму душу… А иначе – непролазная грязь. И то, спасибо тутошнему Пятовскому карьеру…

Было заметно, что усадьба Гончаровых и сами бумагоделательные цеха знавали лучшие времена. Не ускользнули от опытного глаза потомственного дворянина Чижевского и архитектурные и ландшафные изыски известных зодчих. Чарующий вид на излучину совсем уж русской реки Суходрев даже заставил его замереть…

Много лет спустя этот пейзаж ляжет на одно из его полотен, да только водовороты судьбы смоют его в безвестность…

Наташа была любимицей деда Афанасия, владельца имения, поэтому куклы, платьица и шляпки для неё выписывались исключительно из Парижа. Впрочем, не это, пожалуй, сталось причиной разорения, а беспробудное дедово мотовство.

Поэтому Ташино девичество пришлось на пору задёрганности матери, управлявшей полуразорённым имением, ушибленного на голову отца и того же деда, норовившего при случае поддержать репутацию известного мота.

Девицы Гончаровы рьяно готовились строгой матушкой во фрейлины императрицы. Так бы оно, скорее всего, и сталось, не попадись Наташа на глаза Пушкину. Жгучее желание обладать такой красотой, как и следовало ожидать, и привело к предложению руки и сердца.

Он понимал, что ему нечем увлечь и заинтересовать её, было очевидно, что она к нему равнодушна.

«Только привычка и продолжительная близость могут доставить мне привязанность вышей дочери», – писал он будущей тёще.

«…Я могу надеяться со временем привязать её к себе, но во мне нет ничего, что могло бы ей нравиться. Если она согласится отдать мне свою руку, то я буду видеть в этом только свидетельство спокойного равнодушия её сердца. Но сохранит ли она это спокойствие среди окружающего её удивления, поклонения, искушений?

…Не явится ли у неё сожаление? Не будет ли она смотреть на меня как на препятствие, как на человека, обманом её захватившего? Не почувствует ли она отвращение ко мне?»

Как в воду глядел…

Венчание Пушкина и Натали в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот происходило нервозно, с паденим колец, погасшими свечами и прочими суеверными знаками…

По свидетельству близких друзей, разочарование у молодого мужа имело место быть уже после первых брачных ночей. Но что характерно: холодность, если не сказать фригидность, Натали вовсе не охладили страсть Пушкина, что для «арапова правнука», само по себе, удивительно.

«Я женат и счастлив… Одно желание моё, чтобы ничего в жизни не изменилось – лучшего не дождусь… Не можешь вообразить, какая тоска без тебя… Жена моя, прелесть…», – из писем Пушкина той поры.

А дальше блеск высшего общества, бесконечные балы в перерывах между родами, унизительный для тридцати лет мундир камер-юнкера и нескончаемый флирт Натали со вся и всеми, от царя до офицера…

«Что в высшем Лондонском кругу зовётся vulgar…»

До сих пор остаётся тайной, что же так связывало «красавицу и чудовище»?!

В 1929 году Марина Цветаева после долгих размышлений обнародовала свою точку зрения:

«Наталья Гончарова просто роковая женщина, то пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти. Смертоносное место. Как Елена Троянская повод, а не причина Троянской войны… так и Гончарова не причина, а повод смерти Пушкина, с колыбели предначертанной.

Судьба выбрала самое простое, самое невинное орудие: красавицу…

…Тяга Пушкина к Гончаровой, которую он сам, может быть, почёл бы за навязчивое сладострастие и достоверно («огончарован») считал за чары – тяга гения – переполненности – к пустому месту. Чтобы было куда.

Были же рядом с Пушкиным другие, недаром взял эту! (Знал, что брал).

Он хотел нуль, ибо сам был – всё! И ещё он хотел того всего, в котором он сам был нуль. Не пара – Россет, не пара – Раевская, не пара – Керн, только Гончарова пара. Пушкину ум Россет и любовь к нему Керн не нужны были, он хотел первого и недостижимого. Женитьба его так же гениальна, как его жизнь и смерть».

Марина Ивановна не любила Наталью Гончарову, но это мнение очень талантливого человека, к тому же из мира поэзии…

За шесть лет до неё упомянутый уже П. К. Губер в «Дон-Жуанском списке Пушкина» вполне с ней солидарен:

«Он забыл, – делает вывод П. К. Губер, – что с успехом играть роль на великосветской сцене может только женщина, обладающая живым разносторонним и восприимчивым умом. Но, как нарочно, именно ума не получила в дар от щедрой во всех прочих отношениях природы простодущная Натали.

Далее случилось то, что и должно было случиться. В домашней повседневной жизни ангел явился капризным, взбалмошным, требовательным, суетным, вздорным существом. В наиболее трудных и рискованных положениях, во всех тех случаях, когда недостаточной оказывалась обычная светская дрессировка, усвоенная с детства, и нужна была собственная находчивость, собственное чувство такта, Наталья Николаевна не умела себя держать и делала один ложный шаг за другим. Она кокетничала с государем, потом с Дантесом…

Прококетничала жизнь своего гениального мужа…»

«Не кокетничай с царём», – особенно обеспокоенно предупреждал Пушкин «жёнку» в письме 11 мая 1833 года. Всеобщую моду того времени на лёгкий флирт со вся и всеми Пушкин предотвратить, разумеется, не мог. Но вот последствия «царского» флирта с его неограниченными возможностями и ресурсами на фоне наивного тщеславия своей «косой Мадонны» его откровенно бесили.

Пушкин не допускал мысли, что Натали изменила ему с Дантесом. И сам волокита об этом определённо писал своему приёмному отцу (и любовнику) барону Геккерну.

Да вот беда, по собственному опыту Пушкин знал, что, во-первых, за женщиной можно волочиться хладнокровно и цинично без тени уважения к ней, а, во-вторых, сводила с ума роль обманутого мужа. Он же сам и надсмехался над Ризничем, Воронцовым, Керн и другими после того, как не без удовольствия ставил им рога…

Представить себя в такой роли было выше его сил…

«Люди физиологически страстные и наделённые к тому же живым пластическим воображением бывают по большей части очень ревнивы. Исключительно ревнивым нравом обладал и Пушкин, – приходит к выводу П. К. Губер. – …Вся история семейной жизни Пушкина есть, в сущности, длинная агония вечно возбуждённой и мнительной ревности, которая под конец и привела к кровавому исходу».

Сестра поэта О. С. Павлищева в письмах к мужу вполне определённо описала состояние Пушкина в начале тридцатых годов:

«Брат говорил мне, что иногда чувствует себя самым несчастным существом близким к сумасшествию, когда видит свою жену, разговаривающей и танцующей на балах с красивыми, молодыми людьми, уже одно прикосновение чужих мужских рук к её руке причиняет ему приливы крови к голове…»

«Сбылись, выходит, наихудшие опасения поэта», – подумал Александр Леонидович, просматривая эти документы.

«И Анна Ахматова права, когда конкретно объявила жену поэта «сообщницей Геккернов в преддуэльной истории».

Роли мужа первой красавицы и жены первого гения обоим оказались не по силам…

Немного позже Александру Леонидовичу попались на глаза слова М. Ю. Лермонтова о Наталье Николаевне. Накануне своего отъезда на Кавказ в апреле 1841 года (последний год жизни!) Михаил Юрьевич встретился с Натальей Николаевной в доме Карамзиных.

«Я видел в вас только холодную, неприступную красавицу, – честно признался он, – готов был гордиться, что не подчиняюсь общему здешнему культу, и только накануне отъезда надо было мне разглядеть под этой оболочкой женщину, постигнуть её обаяние искренности, которое не разбираешь, а признаёшь, чтобы унести с собою вечный упрёк в близорукости…»

Честные, очень сильные, прощальные слова…

Нет, заговор против Пушкина с участием царя как-то не складывается… Прохвост Бенкендорф, конечно, мог из личных антипатий послать жандармов «предотвратить» дуэль не на ту дорогу…

А вот участие царя в крестинах дочери Натальи Николаевны и Ланского Александрины, щедрые милости вдове, неожиданная для всех блестящая карьера Ланского, второго её мужа, а также нескрываемый восторг императора по поводу возвращения Натальи Николаевны в высший свет… Не тот мужчина был император Николай Павлович, чтобы первая красавица Москвы избежала его постели…

«Пусть это случилось уже после смерти поэта», – так Александр Чижевский примирил для себя факты и эмоции.

1833… 36-е годы были для Пушкина непростыми…

«Чёрт догадал меня родиться в России с душой и талантом», – Чижевскому казалось, что Пушкин не раз, и не два думал об этом…

«Страсти крутили и трепали его душу, как вихрь лёгкую соломинку… Пушкин захлёбывается в волнах непрерывного бешенства, злобы, ревности, отчаяния. Никаких не видно выходов, зверь затравлен… впереди только одно… замаскированное самоубийство», – писал один из его приятелей Вересаев.

«Странное дело, – вдруг озарила Чижевского неожиданная догадка, когда он в очередной раз просматривал составленную им самим хронологическую канву биографии Пушкина.

В таком состоянии его творчество достигло, пожалуй, предельной интенсивности. Он создаёт поэмы “Анджело”, “Медный всадник”, лучшую прозу: “Дубровский”, “Пиковая дама”, “Египетские ночи”, “Капитанская дочка”, десятки стихотворений… А сколько замыслов и заделов…

Он за час до дуэли решал свои издательские вопросы…

“Он только что созревал”, – с горечью скажет Баратынский.

Нет, на самоубийство никак не тянет…»

Исторические изыски Пушкина – особая грань его таланта.

За угрозу царя отлучить от архивов пошёл на небольшую попятную… «История Пугачёва» выдержана в лучших традициях российских летописцев.

Историю Петра Первого писал потому, что напрямую к ней причастен, а ещё и понимал, какая глыба…

А ещё обдумывал авантюрно-психологический роман о нравах российской оппозиции – от бандитов с большой дороги до декабристов…

А ещё хотел повесть из римской жизни с подходом к Христу…

А ещё зажигался французской революцией и многими другими историческими катаклизмами…

«Он только что созревал…»

Такое впечатление, что эпоха за ним не поспевала…

Гоголь очень точно подметил:

«Пушкин – русский человек в его развитии, в каком он может быть явится через 200 лет».

Как там у Пифагора? «Великая наука жить счастливо состоит в том, чтобы жить только в настоящем». «Догадал… чёрт родиться…»

Уж не Люцифер ли крёстный отец всем преждевременным?!

«Циничное презрение к мысли и достоинству человека… отсутствие общественного мнения», – видел вокруг себя Пушкин.

«Наше современное общество столь же презренно сколь глупо», – и уж тут, пожалуй, ревность ни при чём.

И вот теперь это общество «дожёвывало» великого поэта и со злорадным любопытством ждало зрелища унижения его…

Это в какую эпоху народ обожал лицезреть казни?!

Диву даёшься, какая была кругом него безнадёга кромешная…

Исследования истории оборачивались унизительными головомойками царя и Бенкендорфа, свободный стих заставлял багроветь цензоров, издательская работа была неотрывна от бесплодных перебранок и падающего интереса «недогоняющих» читателей, выходы в свет, кроме «пожирания мороженого», неизбежно кончались клеветой и сплетнями…

«Даже семейная жизнь, – пишет один из пушкинистов Ю. М. Лотман, – столь важная для Пушкина имела свою стереотипную, застывшую изнанку, денежные затруднения, ревность, взаимное отчуждение».

Выходит, на дуэль Пушкин вышел не как некрасивый муж первой красавицы и не как камер-юнкер. Свою честь у барьера отстаивал первый поэт России!

Да, можно усмотреть в поведении Пушкина неоправданную ревность, даже невоспитанность, можно винить его жгучую кровь потомка африканских князьков…

Но при желании и доброй воле вполне возможно осязать скопившуюся до грани боль человеческого достоинства, «которое не было защищено ничем, кроме гордости и готовности умереть…»

Он завидовал Грибоедову, который «…женился на той, которую любил», и нашёл смерть в бою…

Фатальный повтор…

«…Он в лице Дантеса искал… расправы со всем светским обществом», – утверждал один из его друзей.

Чижевскому это показалось вполне справедливым.

Он победил, но какой ценой…

Для доктора Чижевского оставался ещё невыясненным медицинский аспект смертельного ранения Пушкина.

Пуля диаметром 12 миллиметров, весом 17.63 грамма, с 11 шагов…

«Смерть А. С. Пушкина наступила от проникающего слепого огнестрельного ранения живота с переломом правой седалищной и крестцовой костей, ушибом петель кишечника, осложнившегося острой (2.5 л – авт.) кровопотерей и разлитым перитонитом…»

Нет, спорить тут не о чем, и обвинять докторов нельзя…

Н. Н. Пирогов не рекомендовал тогда вскрывать брюшную полость раненному в живот.

Наркоз появился только через десять лет после гибели Пушкина, а необходимая для брюшных операций асептика – лишь спустя полвека…

На заседании Пушкинской комиссии, посвящённом столетию со дня смерти поэта в 1937 году, знаменитый хирург, профессор, будущий президент АМН СССР Н. Н. Бурденко утверждал, что «ранение Пушкина, учитывая уровень развития медицины в ту эпоху, было, несомненно, смертельным, и что в наши дни даже хирург средней руки вылечил бы его».

Точно, рано родился Александр Сергеевич…

И… странное дело: и друзья, и враги, и жандармы, и цензоры, и простой люд, и даже царь – все вдруг почувствовали в тот момент, как лежащий в гробу Пушкин из «неуимчивого» поэта превращается в славу и гордость России…

«Знать наша не знает славы русской, олицетворённой в Пушкине», – вдруг догадался А. И. Тургенев.

А его противника спасла пуговица от подштанников…

Заключение генерал-аудиториата.

«Генерал-аудиториат находит поручика барона Егора Геккерена виновным в противузаконном вызове камер-юнкера Александра Пушкина на дуэль и нанесении ему смертельной раны, к чему было поводом, что Пушкин, раздраженный поступками Геккерена, клонившимися к нарушению семейного его спокойствия и дерзким обращением с женою его, написал его отцу письмо с оскорбительными выражениями.

Хотя Геккерен не сделал точного признания, отзываясь, что обращение с женою Пушкина заключалось только в одних светских вежливостях, но таковое отрицательство не заслуживает уважения, ибо сам он, Геккерен, сознаётся, что посылал ей книги и театральные билеты и прилагал записки…

Генерал-аудиториат, соображаясь с воинским 139-м артикулом и Сводом законов тома XV статьею 352, полагает его, Геккерена, за вызов на дуэль и убийство лишить чинов и Российского дворянского достоинства, написать в рядовые с определением на службу по назначению инспекторского департамента.

Подполковник Данзас виновен в противузаконном согласии быть при дуэли секундантом и в неприятии мер к её отвращению. Хотя Данзас за поступки сии… подлежал бы лишению чинов, но генерал-аудиториат… принимая во уважение немаловременную и усердную его службу и отличную нравственность, полагает: вменив в наказание бытность под судом и арестом, выдержать сверх того под арестом два месяца и после того обратить по прежнему на службу.

Преступный же поступок самого камер-юнкера Пушкина, подлежавшего равному с подсудимым Геккереном наказанию, за написание дерзкого письма к министру Нидерландского двора и за согласие принять противузаконный вызов на дуэль, по случаю его смерти предать забвению».

Резолюция

«Быть посему, но рядового Геккерена как не русского подданного выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты. Николай. Санкт-Петербург, 18 марта 1837».

«Простреленным солнцем» назвал Пушкина известный поэт Кольцов…

Александр Блок написал как за нас за всех:

«Наша память хранит с малолетства весёлое имя: Пушкин. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни. Сумрачные имена императоров, полководцев, изобретателей орудий убийства, мучителей и мучеников жизни.

И рядом с ними – это лёгкое имя: Пушкин.

Пушкин так легко и весело умел нести своё творческое бремя, несмотря на то, что роль поэта – не лёгкая и не весёлая; она трагическая…»

Ну, а Наташа…