Читать книгу Любовница Леонарда. Роман ужасов - Виктор Иванович Песиголовец, Виктор Песиголовец - Страница 4

Зажарив на ужин петушка, Архелия отправилась в сарай доить Березку. А еще нужно было наносить в большой оцинкованный таз дробленого ячменя да отрубей и залить кипятком – до утра все это набухнет, разомлеет, и будет поросятам славный корм. Кроме этого, девушку ждала еще одна работенка – отец попросил прикинуть, какую выручку получило фермерское хозяйство от мельничного производства за последние три месяца, не следовало ли поднять цену на муку. Архелия с числами всегда дружила, в десятом классе даже получила второе место на областной олимпиаде по математике. И мечтала поступить в вуз на финансово-экономический факультет. Но в этом году не получилось, помешало горе, случившееся в семье в конце июня – как раз после выпускного бала в школе…

С тех пор, как мать скоропостижно скончалась от цирроза печени, развившегося вследствие гепатита, все домашние дела легли на плечи семнадцатилетней Архелии. Стирка, уборка, готовка, живность и огород – работать приходилось с утра до ночи. Да еще и отец повадился с просьбами – то одно ему посчитай, то другое. Бухгалтер в фермерском хозяйстве, конечно, имелся, но только один, точнее сказать – одна. Женщина эта, Клавдия Васильевна, была уже пенсионеркой, плохо видела, но отец менять ее не спешил. Попросил лишь немного понатаскать счетоводческому делу дочку, Архелию. Сказал: «Как подучишь, так и будет тебе¸ Васильевна, помощница. А я за науку тебе еще и приплачу». Бухгалтерша оказалась хорошим учителем, девушка – способной ученицей, и уже месяца через два она, как говорится, запросто сводила дебет с кредитом. Разобралась и с вопросами себестоимости, и рентабельности, и налогообложения да всяких обязательных платежей.

Архелии, несмотря на хроническую усталость, нравилось выполнять отцовы поручения. Что душа к этому лежала, а что понимала: все эти занятия – неплохая практика. Ведь Клавдия Васильевна уже заявила, что в следующем году, после жатвы, уйдет на заслуженный отдых и станет опекаться правнуками, коих у нее двое. И, крути – не крути, именно Архелии придется брать на себя обязанности главного счетовода, потому как владелец фермерского хозяйства никому другому, кроме дочери, не доверит свои финансы. А учиться ей придется заочно. Но так оно и лучше, потому как теория – это хорошо, а теория с практикой – просто замечательно.

Вечером Павло явился домой не в духе. Вошел в гостиную, искоса зыркнул на дочку и, не умывшись даже, поплелся на кухню.

– Жрать давай!

Архелия молча поставила на стол жестяный поднос с жареным петушком, кастрюльку с рассыпчатой гречневой кашей, которую отец обожал, и графин с прохладным взваром.

– Где хлеб?

Девушка взяла большую пшеничную буханку, отрезала от нее здоровенный ломоть и подала.

– Кушай! Приятного аппетита!

– С чего есть-то?

На краю стола, прикрытая белоснежной матерчатой салфеткой, стояла горка чистых тарелок, рядом с ней – ложки, вилки, несколько ножей.

– Да вот же! – Архелия откинула ткань в сторону. – Может, тебе и супчика налить?

– Не надо…

Павло взял тарелку, бросил в нее несколько ложек гречки, часть петушиной грудки и принялся за еду. Девушка присела на табурет по другую сторону стола.

– Устал, батька?

– Угу! – буркнул отец, не поднимая головы. – На ферме поломался транспортер, пришлось повозиться…

– Ты что, сам ремонтом занимался?

Павло кивнул.

– А слесарь? Дядя Михайло, Грицай, куда подевался?

– Он сегодня не работал, – отец вяло махнул рукой с зажатым в ней куском хлеба. – Я его на крестины внучка отпустил. Праздник, понимаешь, сегодня у Грицая.

– Понятно! – вздохнула Архелия. – Ну, а Федька Ткачук, он куда подевался?

Павло поморщился, как будто вместо каши отправил в рот ложку тертого хрена.

– Выгнал я его! Вчера.

– Как выгнал? За что, батька?

Отец перестал жевать, отер рот тыльной стороной ладони и, потянувшись к подносу за крылышком, бесцветным голосом произнес:

– Он опять с перегаром пришел.

– Но не пьяный же…

– Может, и не пьяный, а только с похмелья, – пожал плечами отец. – Но случись чего с ним на производстве, кто станет разбираться в таких тонкостях? Скажут, что я допустил его к работе нетрезвого – и под суд!

Девушка нервно заерзала на табуретке.

– Да что может случиться с Федькой на ферме? Какие там опасности? Разве что корова хвостом ударит.

– Не скажи! – не согласился Павло, не спеша пережевывая кусочек мяса. – Федька ведь не только слесарь, он еще и электриком на ферме числился. Не дай Бог долбануло бы его током – хлопот не оберешься!

С минуту Архелия сидела, опустив голову, и молчала. Потом спросила:

– Батька, но ты же его потом восстановишь на работе? Восстановишь, да?

– И не подумаю! – хмуро изрек отец. – Я Федьку уже не раз предупреждал, чтобы приходил на работу трезвым. А он?

– Но ведь у Федьки трое детей и его Галка опять с пузом ходит, – напомнила девушка. – Если Федька не будет работать, семья с голоду пропадет. Ты же в селе единственный работодатель. А в райцентр не наездишься, да и нечем, сам знаешь, автобус ходит только по вторникам и воскресеньям…

– Будут жить со своего хозяйства! – Павло опять отер рот, на сей раз уже салфеткой, и потянулся к графину со взваром. – А где кружка?

– Да вот же, перед тобой! – Архелия указала пальцем на большую сиреневую чашку, стоявшую прямо посередине стола. – Батька, о каком хозяйстве ты говоришь? У Ткачуков, кроме десятка кур да поросенка, ничего нет. И огород у них маленький, да еще и неполивной. Ведь воду они себе не провели – не на что.

– Какое мне дело до этого? – нахмурил бровь Павло. – Пусть теперь Федька выкручивается, как хочет! Я что ль поил его?

– Не возьмешь Ткачука назад?

– Не возьму!

– Батька…

– Я своему слову хозяин! – громко произнес отец, хлопнув своей большущей ладонью по столу, и впервые за вечер поднял глаза на дочку. – И запомни на будущее: я в советчиках не нуждаюсь!

Павло посидел еще несколько минут, попивая взвар, потом поднялся, ополоснул руки под краном и ушел в гостиную, чтобы по своему обыкновению посмотреть перед сном телевизор. А девушка принялась мыть посуду.

Управившись, села подсчитать прибыль, полученную от мукомольного производства. Дело это оказалось не столь простым, как думалось вначале, и растянулось до полуночи…

Ложась в свою постель, Архелия вспомнила разговор с отцом. Она хорошо знала его упертый норов – хоть кол ему на голове теши, свое решение не поменяет… А это значит, что бедных Федькиных детишек ждут тяжелые времена. Малыши Ткачуков и так всегда ходили в обносках, а теперь, пожалуй, еще и недоедать будут…

Павло обычно вставал около шести утра, умывался, брился и, по-быстрому перекусив, бежал на работу. Выходных у него не было. Он мог позволить себе на денек остаться дома только в зимнюю пору и то, по сути, не отдыхал. Все куда-то названивал: то менял муку на горюче-смазочные материалы, то предлагал зерно в счет оплаты за минеральные удобрения и средства защиты растений, то искал оптовых покупателей на подсолнечное масло и крупы…

Теперь и Архелия, после безвременной кончины матери, стала подниматься вместе с отцом. Перво-наперво управлялась возле скотины, делала самые неотложные дела по хозяйству, а уже потом приводила себя в порядок – мылась, расчесывала свои черные слегка вьющиеся локоны и завтракала. Затем могла часик-другой заниматься, чем хотела – хоть читать, хоть смотреть телевизор, хоть сходить куда-нибудь, например, к подруге Зойке, жившей на другом конце их села Талашковки. А часиков в одиннадцать девушке нужно было опять закатывать рукава и приниматься за работу: доить Березку, кормить телку, бычка, свиней и птицу, убирать навоз из хлева, потом готовить ужин…

В это утро Архелия решила навестить старую Евдокию – родную тетку покойной матери, сестру бабушки Настасьи. Евдокия эта появилась в Талашковке совсем недавно – и месяца еще не прошло с момента ее приезда. Поселилась в опустевшей хате Настасьи. А та как раз уехала со своим мужем дедом Анатолием в областной центр, в Полтаву, точнее – не в саму Полтаву, а в пригород. Сын деда Анатолия – Григорий Одинчук – выстроил большую домину на берегу Ворсклы, но его холеная супруга не захотела бросать квартиру в центре. И получилось, что новостройка осталась пустой, незаселенной. Чтобы ее не растянули по кирпичику прыткие соседи, Григорий и попросил отца поселиться в новом доме вместе со своей Настасьей, на которой женился после смерти матери, Софьи Тарасовны. Старому Одинчуку, давным-давно пенсионеру, ничего не оставалось, кроме как согласиться. Он продал свою хату в Талашковке, погрузил вещи в фуру и вместе с женой отправился на новое место жительства. Настасья же свое жилище передала сестре – бабе Евдошке, которая никак не могла ужиться с невесткой и искала себе пристанище. Правда, ходил слушок, что невестка тут ни причем. Вроде как в том селе, в Юрасовке, где раньше обитала старая Евдошка, ее сильно невзлюбили люди. Невзлюбили настолько, что кое-кто даже обещал спалить ей хату. Попала же бабка в такую немилость из-за того, что, дескать, делала сельчанам разные пакости – за хорошую мзду могла навести порчу, наслать болезнь, приворожить какой-нибудь девахе парня, а то и приглянувшегося мужика, отвратив его от жены да малых деток.

Архелия не особо верила всем этим россказням. Баба Евдошка ей нравилась – веселая, говорливая, приветливая и хлебосольная. Девушка уже трижды была у нее в гостях и каждый раз угощалась чем-нибудь эдаким – драниками, гречаниками и отменным домашним пивом, которое получалось у старушки и хмельным, и пахучим, и вкусным-превкусным.

Идти Архелии было недалеко, на соседнюю улицу. По дороге зашла в магазинчик, купила бабке кулек шоколадных конфет – та их просто обожала – да пачку простых, мужицких, сигарет, так как Евдошка покуривала и покуривала именно такие – без фильтра.

Приблизившись к знакомому двору, девушка увидела, как из калитки торопливо вышла какая-то молодая женщина, не из местных. Хотя только заканчивался октябрь, и погода стояла еще довольно теплая, на этой даме была короткая меховая шубка и длинные до колен сапоги на шпильках. Она пересекла улицу, подбежала к белому легковому автомобилю с нанесенными на дверь шашечками такси и села в него. Машина тут же стала отъезжать. Архелия удивленно проводила ее взглядом: странно, кто это приезжал к Евдошке? Уж не невестка ли мириться?

Бабка сидела в светелке на топчане и что-то пила из маленькой зеленой кружечки. Увидев девушку, радостно воскликнула:

– Внученька! Вот молодец, что пришла.

– Только что я встретила женщину у калитки, – заговорила гостья, обнимая старушку. – Это твоя невестка?

– Что ты! – засмеялась Евдошка, вставая с топчана и потирая рукой поясницу, обвязанную толстым шерстяным платком. – Моя невестка совсем другая – маленькая, толстенькая, конопатая. А эта, ты же видела, какая – прямо фифа!

– А кто она? – Архелия положила на столик, приставленный к окну, свои гостинцы и вопросительно взглянула на хозяйку.

Та усмехнулась, подошла к старенькому серванту, взяла с полки точно такую же кружечку, как у себя, и протянула девушке:

– Вон на столе банка, налей себя, внученька пивка! Доброе пиво у меня получилось, – и только усевшись на место, пояснила: – Это ко мне приезжала дочка сельского головы из Юрасовки. Дело у нее одно было…

Архелия наполнила свою кружку напитком, с удовольствием пригубила и спросила:

– Серьезное дело?

Евдошка немного помялась, взглянула на внучку как-то уж очень пытливо и тихо произнесла:

– Муж от нее ушел. Вот она и приехала ко мне за помощью.

– А чем ты ей можешь помочь? – удивилась девушка.

– Да могу! – небрежно обронила старушка, поднося кружку к губам.

– Ты меня заинтриговала! – воскликнула Архелия, вспомнив странные разговоры сельчан о Евдошке. – Расскажи!

– Да что ж рассказывать, милая! – криво усмехнулась бабка. – Заговор я знаю один, который любого мужика к своей супруге воротит. Только к этому заговору еще нужно обряд провести, простенький, незатейливый обряд.

Девушка озадаченно посмотрела на Евдошку. Затем присела рядом с ней на топчан и поинтересовалась:

– И многим ты помогла?

– Многим, внученька, многим!

– То есть ты чары знаешь? Магию?

Старушка кивнула.

– Но откуда?

– Да как тебе сказать, – задумчиво произнесла Евдошка. – Когда я была еще совсем молоденькой, вот такой, как ты сейчас, одинокая старая женщина – Катерина – из нашего села как-то позвала меня к себе. Я пришла. Она поговорила со мной о том, о сем, попросила что-то там, уж не помню, сделать ей по хозяйству. Потом я снова к ней приходила. В общем, вскоре мы подружились. Катерина впоследствии и научила меня многим интересным штучкам, передала свои знания, свой опыт. Когда она умерла, ее дом по завещанию достался мне. Но жить в нем было невозможно, пришлось продавать, притом за бесценок…

– Почему жить было невозможно? – еле слышно спросила Архелия. Слова старухи повергли ее в изумление и даже панику: это что же получается, баба Евдошка – ведьма?! А как иначе назвать женщину, которая умеет колдовать?

– В той хате такое ночами творилось, что и описать нельзя! – со вздохом проговорила бабка.

Девушка не стала уточнять, что именно творилось в доме покойной Катерины. Сидела, притихнув, и боялась поднять глаза.

– Да ты, внученька, не думай ничего плохого! – успокоила Евдошка. – Я мало чего умею, мало знаю. Только и могу, что загулявших мужей к женам возвращать да девкам парней привораживать. А зла понапрасну никому не делаю.

Архелия поднялась, подошла к столу, плеснула в свою кружку еще пива и промолвила, тряхнув кудрями:

– Удивила ты меня, бабушка…

– Да чего ж тут удивляться! – засмеялась та. – Разве тебе не приходилось слышать, что некоторые люди обладают необычным даром? Ну, хоть и экстрасенсы эти, они ведь многое могут. Вот и я экстрасенс! Разве я в том виновата?

– Нет! – замотала головой девушка, подумав. – Не виновата.

– И я ж говорю, что не виновата! – подытожила Евдошка и, кряхтя, опять начала подниматься со своего места. – Садись за стол, внученька, я тебя покормлю. Я такой вкусный суп с галушками приготовила! Вот попробуй!

– Попробую, – согласилась Архелия. Слова бабки об экстрасенсах немного успокоили ее. Ведь действительно, есть же люди с необычными способностями, их вон и по телевизору показывают. Так что, они все ведьмы и колдуны? Нет, конечно.

Поев супчика и еще немного поговорив со старушкой, Архелия отправилась домой.

Возле сельского клуба встретился ей Микола Грицай, сын дядьки Михайла. Он шел, видать, со школьной котельной, где работал посуточно с двумя сменщиками – Петькой Гнездиловым и дедом Зиновием Воропаем. Подтянутый, красивый, слегка заносчивый, Микола очень нравился девушке, как, впрочем, и многим другим барышням Талашковки. Впервые Архелия обратила на него внимание два года назад, когда он вернулся из армии. Но ей тогда не было и шестнадцати, и всерьез претендовать на благосклонность парня она не могла. Около года назад он женился на дочери завуча школы двадцатилетней Дианке – студентке-заочнице Полтавского педуниверситета.

Архелия бросила быстрый взгляд на Миколу, сдержанно ответила на его приветствие и хотела идти дальше. Но он окликнул ее:

– Как дела, Лия?

– Да так себе, – ответила она, остановившись.

– Плохо, значит? – сочувственно поинтересовался Микола, прикуривая сигарету.

– Ну, почему же плохо? – пожала плечами Архелия. – Жить можно. Вот только все не могу привыкнуть, что мамы уже нет…

– Ну да, да! – закивал он своей светло-пепельной головой. – Горе у тебя, конечно… Рано, очень рано ушла тетя Наталья.

– А ты, Колька, как поживаешь? – спросила девушка немного смущенно. – Отец говорил, сынуля у вас с Дианкой родился…

– Точно! Родился! – заулыбался Микола.

– Роды прошли нормально? Мальчик здоров?

– Богатырь!

Архелия снизу вверх взглянула на парня и тут же опустила голову.

– Ну, я пойду, Колька, дела у меня… по хозяйству…

– Иди, иди! – вздохнул он. И когда девушка сделала несколько шагов, громко бросил ей вслед: – Как же это я проморгал такую красавицу!

От этих слов сердце Архелии учащенно забилось, а губы помимо воли тронула счастливая улыбка: заметил, наконец! Только поздновато, к сожалению…

Дойдя до магазинчика, она увидела Федьку Ткачука. Опершись плечом о старую липу, он стоял и о чем-то громко разговаривал с бывшим учителем труда, а ныне пенсионером Сан Ванычем, который два месяца назад похоронил свою единственную дочь, заболевшую раком крови, и теперь с утра до ночи заливал свое горе водкой. Оба, и Федька, и Сан Ваныч, были уже хорошо поддатые. Рядом с ними, то и дело вытирая кулачком сопливый носик, ошивался малец лет шести в потертом до дыр синем свитерочке и стоптанных ботиночках.

Архелия остановилась.

– Федор!

Тот на миг поднял затуманенные глаза и, небрежно отмахнувшись, продолжил разговор с Сан Ванычем.

– Федор! – опять окликнула его девушка. И когда он, наконец, замолчал и взглянул на нее уже более осмыслено, указала пальцем на ребенка: – Веди мальчонку домой, ему же холодно в такой легкой одежке! Может запросто бронхит или чего хуже подхватить.

– Шла бы ты, девка, своей дорогой! – огрызнулся Федька. – Ишь, какая сердобольная выискалась! Ты лучше батьку своего спроси, за что он меня, честного труженика, выгнал с работы? Я что, дело свое плохо делал, а?

Архелия ничего не ответила, обошла хмельных мужчин и, остановившись чуть в сторонке, пальцем поманила к себе малыша:

– Тебя, кажись, Максимкой зовут?

– Да! – радостно воскликнул он, подскочив к девушке.

Она заговорщицки подмигнула ему и весело спросила:

– Максимка, а хочешь конфет?

– Да! – энергично замотал он косматой головой.

– Тогда идем, куплю тебе! – Архелия развернулась и направилась в магазинчик.

Ребенок вприпрыжку последовал за ней. Ткачук не остановил его, только что-то пробубнил себе под нос и в сердцах махнул рукой.

Через несколько минут они вышли. Глаза мальчика сияли, как звезды на небе майским вечером, обеими руками он прижимал к груди большой пакет с конфетами и печеньем.

– Максимка, беги домой! – попросила девушка. – Угости братика и сестричку.

– Угу! – шмыгнул он носом и, соскочив с крыльца, стремглав понесся вдоль улицы.

Архелия проводила его долгим взглядом и, не сказав ни слова Федьке, не спеша пошла домой.