Читать книгу Цепи свободы - Виктор Иванович Сиротин - Страница 6

Историческая жизнь насыщена событиями, качество и оценка которых способна поверяться лишь их следствиями. В грозовую пору разряжаясь «молниями» человеческих амбиций, они подчас освежали пространство истории, но чаще предшествовали новым громовым раскатам – тяжёлым и протяжным во времени. Но это не смущало тех, кто видел своё призвание в том, чтобы коренным образом изменить сложившееся положение вещей. И насилие в очередной раз взрывало бытие, в котором пресловутые «молнии» высвечивали величие исторических единиц и малодушие множества, живущих утехами и злобой нынешнего дня. Как оно всегда и было, отвага и жертвенность терялись в мелкодушии и трусости, а благородство и доблесть тонули в пороках и преступлениях. Яркие победы удачливых воителей сменяли тяжёлые поражения, которые мало чем отличались друг от друга, поскольку жизненное пространство победителей подчас подчинялось энергии побеждённых. Если же духовное и культурное противостояние не разрешалось во времени, то последнее избавлялось и от тех и от других. Ибо события есть инструмент истории, который выковывает бытие, а заостряет дух времени. Поэтому не мудрено, что на местах некогда могущественных народов и культур оставались руины – мрачные свидетельства непомерного честолюбия и неудавшихся человеческих планов. И то и другое по ходу развития предметной реальности оборачивались её обломками, покрытыми «пеплом истории». Но и эти руины со временем оживали. И тогда всё возвращалось на круги своя. И вновь – в который уже раз бытие заявляло о себе радостями и бедами, полнясь теми же и ещё новыми прегрешениями. Тихая, уютная и размеренная жизнь, очевидно, и есть тот «отдых», который лелеет «тихое» большинство, но который не жалуют яркие пассионарии и активные «делатели истории».

К примеру, исключительную роль в истории Древнего Мира сыграл царь маленькой, затерянной в горах Македонии. Меч и политический инстинкт Александра Великого послужили мостом, по которой набирала свой бег колесница античного мира. Замешкавшись лишь в Персии, она в своём стремительном движении достигла берегов Ганга. Складываясь в своих характерных признаках, цивилизация «древнего запада» разрубила Гордиев узел духовных и культурных сплетений средиземноморской цивилизации и, явив себя в блеске великой культуры, замерла рядом с мощной субстанцией Азии. И хотя следствия (политически и географически условных) завоеваний «мировой империи» Александра растянулись на многие столетия, рефлексия философии, этики и искусства античного мира, усиленные историческим смыслом Рима, легли в основу «настоящего» Запада.

О чём говорит исследователю человеческое бытие, подчас совершенно запутанное «странными» событиями и в не меньшей степени их собственными изысканиями?

Среди всех известных событий, фактов, архивных материалов и документов, труженики науки скурпулёзно отбирают те, которые, казалось, могут помочь разобраться в путанице прошлого. Однако в ряде случаев это не возможно в виду всегдашней интерпретации имеющегося материала. Оценки и выводы учёных (даже и самых честных) не свободны от заблуждений уже потому, что зависят от понятий и категорий, сложившихся ко времени их, историков, жизни. Но и сохранившиеся документы, в отличие от артефактов, отнюдь не всегда являются свидетелями времени… Ибо, если древний документ подлинный — это не значит, что он не лжив. Поскольку, отражая волю фараонов, царствующих домов, королей и князей, писцы во все времена более служили своим хозяевам, нежели истине. Поэтому, чем дальше от нас находятся события, тем труднее разобраться в них.

Наиболее объективной и беспристрастной информацией, казалось, могут быть культура и искусство (лишь опосредованно вовлечённые в политические реалии). Но и они, вовсе не предоставленные самим себе, не всегда могут помочь прояснить ситуацию.

Александр Македонский. Скульптор Лисипп 4 в. до н. э.

Если не уходить в дебри истории, а попытаться исследовать вопрос в рамках социально эволюционирующих этно-культурных особенностей исторических народов в последние, скажем, два с небольшим века, то увидим, что на себе настаивает выхолощенность духовной сердцевины человека и его общественного содержания. А ведь именно она, отличая человека от животного, определяет смысл личного и социального существования homo sapiens. Последнее важно, поскольку в цепи общественного распада влечёт к «разряженности» всего духовно-культурного пространства. Именно в нём на протяжении веков реализовывали себя «злые ветры» и сокрушительные ураганы истории. Выламывая из древа человечества «высохшие ветви», именно они разметывали по вселенной пересохшие «листья» их, растирая в историческом небытии страны и народы, империи и нации, погребая в своих руинах целые цивилизации.

По всему видно, что важен не столько факт и вовсе не поштучный пересчёт увядших и канувших в небытие «ветвей» и «листьев», а нахождение причин иссушения (хотя бы, со времён Шумера) в песках истории племён и народов. Наряду с древними противоречиями, о себе заявляет феномен духовной и этической «разницы», подчас, напрочь исключающий политическое единомыслие, социальное единение и общественную солидарность. Так, если б не железная воля египетских жрецов и фараонов, то не было бы великой цивилизации Египта. Последняя, являясь прямым наследником Шумеро-Аркадской цивилизации – легла в основу единой доктрины, которая определила систему знаний, части которой перешли в Малую Азию, Грецию, Карфаген, а затем в Европу (нынешним экономистам и политикам полезно помнить, что Вавилон торговал с другими державами и племенами исключительно собственной продукцией, а ввозил только сырье). Но и эта цивилизация оставила о себе лишь обломки, по которым всё же угадывается её великое прошлое.

Отступая от древних стен Вавилона к временам, когда Империи выстраивались из не менее прочного материала, – увидим тот же финал. Могучий Рим, прокладывая себе дорогу умом, правом, железом и мужеством, также не выдержал напора неподвластного ему роста новых общественно-политических формаций. Дикая стихия внеисторических племён, не имевших созидательных и цементирующих свойств, по факту, выполняла функцию размежевания и разрушения старых культур, расчищая почву новым. Выполняя «волчью» работу, она пожирала отстающие элементы общественной формации, после чего бесследно растворялись в новом жизнеустройстве.

«Рим погиб вовсе не по причине вторжения варваров, – пишет американский историк Уилл Дюрант. – Он погиб из-за умножения варварского населения империи…» (выделено мню. – В. С.). Будучи ещё и философом, Дюрант, пусть несколько упрощённо, выявил и другую закономернность общественного развития: «Цивилизация рождается стоиком и умирает эпикурейцем».

И в самом деле, опыт безличной социальной жизни породил особый римский социальный дух, сформировавший безличную государственность – великий римский абсолютизм, олицетворённый знаменитым жестом цезарей, не желавших знать истории помимо той, что вершилась ими. «Рим, это – царство какой-то государственной мистики, перед которой отдельный индивидуум просто не существует» (запомним это. – В. С.), – считал глубокий знаток античности академик А. Лосев.1 Но и этот же Рим, в период цезаризма став самодовлеющим и отказавшись от статичной мудрости стоиков, – рухнул в эпикурейство «без берегов».

По всей видимости, «эпикурейское начало», обратив славу в тщеславие, доблесть воина в корысть добытчика, а сами войны в средство для достижения меркантильных целей, стимулировало гибельное для Рима расширение границ. Не обошлось здесь и без перенасыщения «столицы мира» рабами и варварами, число которых множилось год от году. Император Тиберий, несомненно, был прав, когда следовал политическому завещанию Октавиана Августа: «Не раздвигай границ империи»! Нарушение этого запрета при «солдатских императорах» было в числе причин, которые привели к чрезмерному преобладанию в Риме «варварского элемента». Впрочем, уже Адриан (император 117—138 гг.) вынужден был прибегнуть к стратегической обороне империи. Но заградительные валы Адриана уже не в состоянии были охранить государство от покорённых Римом племён и народов. Сирия, Месопотамия, Сасанидская Персия,2 а так же кружившие вокруг «столицы мира» кочевые племена энергично и жёстко напоминали о себе. Явленные в сотнях тысяч люмпенов, рабов и поверженных, народы эти не желали принимать римскую этнокультурную доминанту, теряющую себя и в качестве и в количестве. Осевшее кочевье, полнясь пришлыми народами и племенами, сыграло в Риме роль социальных дрожжей, что следует и пояснить и дополнить.

Епископ Киренский Синесий, в начале V в. н. э. в речи «О царстве», говоря о серьёзной зависимости римских императоров от варваров-наёмников, утверждал: «Мы наняли волков вместо сторожевых псов». В то время и впрямь происходило неуклонное смещение имперской миссии римлян в сторону воинственных германцев.3 Последнее сопровождалось демографическим спадом римского населения, причём, задолго до означенного времени. Правда, в III в. римлян вновь оказалось неожиданно много. Но это объясняется тем, что, в соответствии с эдиктом Каракаллы (212 г.), римскими гражданами стали свободнорождённые жители городов Империи, а впоследствии вольноотпущенные и даже рабы. Но эти меры не остановили предопределённую историческим развитием народов рождающейся Европы убыль населения Римской Империи. Эдикты императоров, направленные на «спасение Рима», не давали ожидаемых результатов. То, что было хорошо для рабов, не могло устраивать Сенат, властных римлян и римских женщин. Рождаемость падала и число граждан – по историческому времени стремительно – уменьшалось.

Так, если в I в. население Рима состояло из 5 млн. римских граждан (всё население Империи насчитывало 54 млн. человек), то в 367 г. в «столице мира» было «прописано» около 1 млн. В 452 г. число римских граждан снизилось до 400 тысяч, а после войны императора Юстиниана с готами их стало менее 300 тыс. Пройдёт еще несколько сот лет, и «Вечный Город» вовсе опустеет, став местностью, в которой будет жить не более 30 тыс. «граждан» из бывших рабов и одичавшего населения. Холм Капитолия заростёт травой, на его площадях будут пастись козы, а ступени храмов ощерятся шипами диких кустарников. На римских форумах, украшенных базиликами для суда, храмами и скульптурами главных богов – покровителей города, будут бродить стаи одичавших псов, а храм Чести и Доблести (Honos et Virtus) станет пристанищем воров и бродяг…

Убыль населения усиливали социальные противоречия. Вызванные главным образом размыванием этнокультурной целостности наследных римлян, они поступенно и неуклонно вели Империю к катастрофе. Уже в IV в. – даже при серьёзной угрозе отечеству – трудно было найти солдат для её защиты. Пытаясь выжить в новых условиях, характерных нестабильностью в экономике и хозяйстве, воины становились пахарями, а пахари, когда вставал вопрос о жизни и смерти, – воинами. Таковые реалии вынуждали (как «солдатских», так и «сенатских») императоров всё активнее прибегать к помощи варваров, которые, придёт время, – сломят некогда великую и гордую Империю. Обеспокоенный вектором меняющейся политики, сенатор Лампридий заявил в 408 году, что договор с Аларихом «это не мир, а пакт о рабстве».

Нагнеталось напряжение и в обществе. Римский полководец Флавий Стилихон (на свою беду вандал по происхождению), не сумев предотвратить разгром Галлии вандалами, аланами и свевами, после того как допустил вестготов в самое сердце Империи – Италию, рассматривался консервативной оппозицией как предатель. Его обвиняли в том, что он желает использовать Аллариха как орудие для упрочения своей власти.

Любопытно, что «мировое» самосознание римлян сохранялось и в период разложения великой Империи. Когда Рим был в 410 г. взят солдатами Аллариха, Иероним, продолжая видеть Рим центром мира, сокрушался: «Увы, мир рушится». И тому были серьёзные основания. С начала V в. по словам восточноримского историка Зосима Империя стала «резиденцией варваров». Вильям Шекспир, в своей трагедии «Кориолан», вложив в уста римского полководца времён «XII таблиц» Кая Марция Кориолана (пришедшего к врагам Рима – вольскам) судьбоносную фразу: «И пред лицом патрициев трусливых, бессмысленными криками рабов из Рима изгнан я…», – не погрешил против истины. Эти слова ещё более пришлись бы к месту через тысячу лет, произнеси их кто-нибудь из маловерных полководцев периода распада Римской Империи (к примеру, тот же Стилихон).4

Но не всегда замена «одних – другими» является главной причиной упадка. Вовсе не обязательно она ведёт к гибели исторически обозначившие себя страны и государства. В иные моменты истории общественные и племенные образования способствуют созданию и росту государств. Если же для этого не доставало «обстоятельств», то варвары, перерастая ли себя, врастая ли в Империю или «становясь ею», – погибали вместе с новообразованным социальным телом, по разрушению которого исчезали в истории, словно ветер в степи. Ибо неподвластная цивилизации племенная стихия, не умея трансформировать свои свойства в оседлые достоинства, «выдувает» из них даже и те, что имелись. Когда же «кочевая ипостась» – то ли из-за многочисленности своей, то ли по случайному праву, то ли по злой иронии судьбы – доминировала над культурным и разумным устройством общества, то стремилась низвести до своего уровня всё, что превосходило её.

Впоследствии схожий «ветер» развеял неисчислимые орды монгольских племён. Не умея полноправно заявить о себе в политическом, правовом, культурном и социальном устроении; то есть, – не сумев провести духовную и религиозную реформацию, а потому оставшись культурно и этнически разрозненным (безгосударственным) «обществом», – они пополнили собой число неисторических народов. Так, нарушив вековечное бытиё Северного Китая, а также Киевской Руси, подчинив огромные территории, включавшие несколько царств, – лёгкие на подъём кочевники уже через несколько сот лет перестали существовать в качестве влиятельных «государственных единиц», в неумолимом беге времени растеряв зачатки формообразующих свойств.

В этом смысле характерна судьба дикого кочевья – кушанов. В незапамятные времена придя в Среднюю Азию с территории Китая, они завоевали немалую территорию (образовав империю, считают историки), но за многие столетия так и не сумели создать свою культуру, на протяжении всего существования не имея даже письменности… Кушаны были агрессивны и воинственны, но при всех захваченных «удобствах» предпочитали жить в своих примитивных хижинах. Не сумев вписаться в культурную эвольвенту завоёванного региона, они обратились в «археологическую пыль», в которой специалисты сейчас тщетно пытаются найти элементы цивилизации. В начале I тыс. н. э. кушаны навсегда исчезли из исторической жизни, оставив после себя лишь могильники, в которых покоится награбленное ими золото Бактрии.

Наряду с генезисом, обусловившим малую способность кочевых племён к формам упорядоченной (социально ухоженной, городской) жизни, вероятно, не последнюю роль в крахе «кочевого социума» сыграла мировоззренческая самодостаточность «конно-степной цивилизации», лишь только усилившаяся во времена торжества Тэмуждина (Чингисхана). Превознося лишь соплеменников, властитель принципиально считал жителей городов и селений жалкими, подлыми и трусливыми, очевидно, считая проявлением трусости всё, что отличалось от необузданной жестокости. Его незамысловатый степной идеал, круто замешанный на крови врагов, обрисован им же: «счастливее всех тот, кто гонит перед собой толпы разбитых врагов, грабит их имущество, скачет на их конях, любуется слезами близких им людей, целуя их жён и дочерей». Из напутствий Чингисхана следует, что жестокость, грубость и разнузданность нравов были своего рода идеологией степных хищников. Она же рождала не менявшуюся столетиями военную тактику, суть которой сводилась к захвату добычи, а не территории. С целью уяснения характера народа в его созидательных и структурных свойствах (или отсутствии оных), остановимся на отмечаемой историками железной дисциплине ордынцев.

Помимо того, что дисциплина вовсе не была характерна для кочевых племён, да и заявляла о себе лишь в ограниченное историческое время (отдельные периоды ХIII-ХIV вв.), нельзя закрывать глаза на её характерную особенность, разительно отличавшуюся от всякой другой. Дисциплина кочевников, будучи «железной», — не была образцовой, ибо не несла в себе цивилизационного содержания, свойственного развитым обществам. В последних беспрекословное подчинение приказу дополнялось сознаванием его, что реально лишь при навыках социального мышления. Это когда, каждый, видя смысл в распоряжении, понимая коллективную задачу и средства её достижения, – знает, осознаёт и предполагает её конечный результат. Отсутствие такого рода дисциплины возмещалось жесточайшим наказанием за неисполнение приказа или закона – Джасаку (т. е. – Ясы, принятой Чингисханом на курултае в 1206 г.).

Добавлю ещё, что у «железных ордынцев» принцип подчинения (не факт, а именно принцип) ограничивался потолком власти непосредственного начальника. И как только подчинённый подозревал слабость в стоящем над ним, то не стремился использовать любую возможность, чтобы занять его место.

Таким образом, не развитая внутренняя организация воина, а страх потерять жизнь за неисполнение распоряжения владыки был залогом соподчинённости и «строевого» порядка ордынцев. Не зря упрощённое донельзя законодательство (Яса) Чингисхана преимущественно содержала перечень наказаний за тяжкие проступки, к которым, помимо ослушания, относилось предательство. Карой же за «проступки» почти всегда служила смертная казнь. Неясность последующих законов и установлений (после ХVI в. они вообще бесследно исчезли) приводила к потере страха, неизменно ослаблявшего дисциплину, на нём основанную. Это подтвердил полный раздрай ханов Золотой Орды в конце ХIV в., прямо указывая на отсутствие в хищной системе правления государствообразующих потенций.

Казалось бы, нечто подобное должно было иметь место и в существующих столь же обособленно от Европы странах Азии – Индии, Китае и Японии. Но это не так, ибо духовная и политическая жизнь этих стран принадлежала цивилизации, которая, имея развитые государственные и социальные структуры, была основана на принципах эволюционного подчинения (и в значительной мере следования) Природе.

Принципиально по-другому формировался «европейский мир», в совокупности своих качеств ставший истинно мировой значимостью. Здесь социальные движения, приобретая политическое содержание, находили сближающие их интересы и формы общения. Этим процессам внутри «мира» сопутствовало своеобразие культур и мировосприятий потенциальных стран. При формировании, росте и развитии других своеобразий, все они, сосуществуя, – совокупно участвовали в создании Западной цивилизации. Ибо всякое отдельное государственное образование способно выжить лишь тогда, когда оно не выпадает из психологического единства региона, которое определяют проживающие в нём народы. Междуусобные войны государств Европы не исключают этой тезы, потому что никогда не велись на истребление соседей.

Словом, при всём своём своеобразии, народы Европы, разбившись на «государственные единицы», нашли возможность объединиться в некое культурно-историческое целое (последнее, однако, не гарантировало мирное существование в виду объективных несовершенств homo sapiensa, на что мы, понятно, отвлекаться не будем). История даёт множество примеров того, что разное мировосприятие, верование и культура, по факту, свидельствуя о качественно ином племенном образовании, находится среди главнейших причин развязывания войн. Если «разница» психологического плана была очевидна, а культурные составляющие ясно свидетельствовали об «опасной» или просто «другой» энергии роста, тогда сильная сторона, видя в слагающейся формации угрозу своему существованию, не останавливалась ни перед какими мерами, включая безжалостное подавление «исторического разномыслия». Так, в XIII в. орден Меченосцев захватил земли ливов и эстов, а Тевтонский орден – земли пруссов, в результате чего территория Германии на Востоке увеличилась вдвое. Земли полабских и поморских славян заселялись немецкими колонистами, а славянское население насильственно онемечивалось.

То же относится к государственным образованиям, в которых были сильны внутренние противоречия. При неспособности устранить их, страны либо подпадали под пресс исторически стабильных государств (вспомним печальные для Речи Посполитой Три раздела), либо их «пребывание в истории» становилось недолгим… В этих случаях, государство, утеряв скрепляющие его единосущность интересы и чаяния всего народа, неизбежно распадается на этнографические и культурные составляющие, как то произошло с Югославией в 1991—1992 гг. Если же разрушительные процессы продолжались (возьмём хотя бы отделение Черногории в 2006 г. от, и без того политически и экономически ущербного, конфедеративного Государственного Союза Сербии и Черногории), то «составляющие величины», ничего особенного уже не составляя, обречены влачить исторически временное существование. А народы их, измельчившись до политического «щебня истории», – в это время разгоняются по всему миру её «ветрами».

По схожей схеме происходил упадок цивилизаций, развал могучих империй и государств. Поскольку ни сила, ни законы, ни самая изощрённая идеология не способны заменить то, что подспудно вызревает в недрах веками складывающегося самосознания этнически родственных (или чуждых), культурно близких (или далёких) народов.

Исторический опыт показывает, что эволюционное становление культурно и психологически близких народов крепче и надёжнее лукаво-юридических, «законных» и прочих соглашений. Уже потому, что последние зависят от завсегда не стабильных государственных интересов и общественных привязок, коих сменяют не редко искусственно выстраиваемые события. Эта вечная борьба «интересов» подчас выливалась в длительные кровавые войны, в конце которых забывался смысл борьбы, потому, что исчезали исторические причины для начала её… Когда же эволюционное развитие исчерпывало себя, а динамику эвольвент более не двигали противоречия, тогда историческое движение несколько успокаивалось. Тому пример история Античного Мира. Она закончилась, как только исчерпал себя смысл Древнего Мира.