Читать книгу Самый страшный день войны - Виктор Королев - Страница 3

В то самое воскресенье, когда началась война, Зоя ехала из областного центра в загородный лагерь, куда на всё лето вывозили ребятишек из детского сада. Она после педучилища работала воспитательницей и везла старшую группу своих подопечных на небольшом автобусе, в дороге пела им весёлые песни. Провожали их торжественно, с центральной площади. Фонтан работал, оркестр играл. Ещё никто не знал о войне. А встречали за городом уже по-другому. Так что момент начала Великой Отечественной войны у Зои стал ассоциироваться с детскими песнями. «Взвейтесь кострами, синие ночи» – в этой песне есть ещё такие слова: «Близится эра светлых годов…»

Зоя, как многие тогда, верила, что эра светлых годов близка и что к осени Красная Армия разобьёт фашистов.

В июле всех детей вернули в город. В детсаду наскоро закончили ремонт, воспитателям было приказано оставаться на работе до тех пор, пока матери не заберут последнего ребёнка. Отцы теперь за детьми не приходили, только матери. А потом ушли на фронт директор и завхоз, и новая директриса сказала:

– Будешь моей правой рукой, Зоя! Ты комсорг, у тебя педучилище за плечами, должна понимать: воюют все, а наша задача – сберечь родителям и Родине детей!

Не раз бывало так: сторожа нет, все ушли, а одного ребёнка никто так и не забрал. Укладывала его спать, сама мостилась рядом. А утром – снова смена, детей всё больше, а мамы с работы приходят за ними всё позже…

Зоя заметила, что дети стали чаще плакать. Решение пришло простое: надо, чтобы каждый день для малышей стал незабываемым. По ночам писала сценарии сказочных праздников, сочиняла песни и стихи для именинников, клеила из бумаги шапочки и жилетки, придумывала новые игры и танцы.

Несмотря на военное время, проверок из районо не стало меньше, даже наоборот. И очень скоро ей было сказано: готовьте стенд по своей методике на районный конкурс. Времени для сна совсем не осталось. Жила она на съёмной квартире, так что чаще оставалась ночевать в детсаду.

Как-то одну девочку из группы привела в садик мать. Зоя не сразу узнала женщину: лицо её было чёрным, губы слились в едва видимую ниточку. Она ни на кого не смотрела и не разговаривала, молча раздела дочку и долго гладила её по голове.

– Что с ней? – шёпотом спросила Зоя директрису.

– Лучше её не трогать. Похоронку вчера получила. А сейчас снова на завод пойдёт…

Стенд был почти готов, когда директрисе позвонили и попросили Зою явиться в райком комсомола. Сказали: срочно. Трамваи и автобусы ходили редко, долго шла пешком. Там её сразу провели в актовый зал, где собрались уже человек сто, все комсорги. Через несколько минут к трибуне вышел новый секретарь райкома и сказал без всяких предисловий, что есть приказ товарища Сталина: для работы в тылу врага нужны лучшие из лучших.

– Добровольцы есть?

Руки подняли человек двадцать. Зоя – в числе первых. Остальных отпустили, предупредив о неразглашении. К оставшимся секретарь спустился со сцены в зал.

– Тут в основном девушки. Хочу спросить вас особо и каждую в отдельности: готовы ли вы выдержать все тяготы военной жизни, а если попадёте в лапы врагу, – способны ли вы вынести боль и нечеловеческие пытки, способны ли вы отдать жизнь за Родину? Кто не уверен в себе – лучше сразу уйти, никто вас не осудит…

Никто не ушёл. Тогда стали вызывать по одному в отдельный кабинет, где военный без знаков различия разговаривал с каждым кандидатом. С кем-то дольше, кого-то быстро отпускал. С Зоей беседовал минут пять. Спрашивал подробно про родителей, даже про сценарии её праздников в детсаду. Потом пожал руку:

– Поздравляю: вы приняты курсантом разведшколы. Отныне всё, что здесь говорилось, является строжайшей военной тайной. Завтра с девятнадцати-ноль-ноль – начало занятий здесь же в райкоме, на втором этаже, вам покажут.

– У меня же дети! Их иногда и до ночи не забирают!

– Всё, что нужно, директору вашего детсада будет разъяснено.

Так началась её новая, строго секретная жизнь. С утра – детсад и выдуманные весёлые праздники, вечером – основы взрывного дела, различные виды стрелкового оружия, работа на радиостанции, по выходным – стрельбище. В чём конкретно будет заключаться их задание, никто из преподавателей не собирался рассказывать. Просто говорили, что есть приказ – ничего не оставлять врагу. Они должны срочно научиться стрелять, взрывать, поджигать – любой ценой выполнить приказ товарища Сталина. Земля должна гореть под ногами захватчиков!

…Всё в жизни стало другим. С подружкой Клавой встретилась на бегу, сказала только, чтоб не сердилась, но нет ни минуты, «к смотру готовлюсь, очень много работы». К тёте Маше, у которой снимала угол, забежала рано утром, взяла только самое необходимое…

Мирная жизнь кончилась. Можно сказать, на военном положении, в две смены: до половины седьмого – в детском саду, с семи – бесконечные занятия на рации, лекции по взрывному делу. Конспекты или какие-то пометки делать разрешено, но в конце занятий сдать тетради под роспись. По выходным – выезды в поле, основы маскировки, минирование, стрельбы.

Когда первый раз сказала директрисе, что ей нужно на занятия в райком, та глянула как-то жалостливо и почему-то погладила её по голове. А когда первый раз стреляла из нагана по мишеням, вспомнила, как на Первомай ходила с подругами в городской парк. Играл духовой оркестр, они танцевали в кругу, а потом ели мороженое и зашли в тир. Она попала два раза, а подруги – ни разу. Как же хорошо тогда было!

…Не спать! Ну, почему так сильно хочется спать? Рука нажимает на ключ, а глаза слипаются. Ти-та-та-та, та-ти… Стыдно спать, Зоя! Не спи, ты же подписку давала! И она старалась положить на любую мелодию писк дурацкой морзянки – так легче цифры запомнить. Оказалось, что так и надо – на слух, до автоматизма. Её ставили в пример: и стреляет метко, и на рации работает лучше всех.

В одно из сентябрьских воскресений курсанты вернулись с поля рано. Хотела отоспаться да постирать, но вспомнила, что ещё в субботу обещала пойти в цирк. Бывший сокурсник по педучилищу каким-то образом нашел её, пригласил: «В понедельник на фронт уезжаю, Зоя, не откажи!»

У входа в цирк он уже ждал – в военной форме, кубик в петлице, гимнастёрка перетянута ремнём, сапоги скрипят. «Ну что, нравлюсь тебе?» Ответила спокойно, что идёт война, стыдно задавать такие вопросы. Сокурсник обиделся.

Когда началось представление, попытался взять её за руку. Резко отняла. Дальше он сидел уже смирно. Вместе со всеми смеялся над клоунами, долго хлопал гимнастам. А потом вдруг зашептал ей на ухо: «На фронт ведь еду! Я не боюсь ничего. Но ведь там и убить могут – не будешь жалеть?» Не успела ему ответить. На арену вылетели наездники на лошадях. Они помчались по кругу, а один в красивой куртке вышел в центр и вдруг щёлкнул хлыстом. Звук ударил по ушам. Сокурсник аж подпрыгнул от неожиданности. Зойка глянула на него: бледный, испуганный – аника-воин! Засмеялась, встала да и пошла домой, даже антракта не дождавшись.

Утром – всё та же круговерть. Давно замечала, что по понедельникам дети больше капризничают, плохо едят, в сончас вообще не уложишь. Предложила детские кроватки поставить полукругом, директриса разрешила такую перестановку, и теперь Зойка сидела перед детишками, как на сцене, зато видела всех сразу и сказки придумывала свои собственные, такие, чтобы они засыпали быстрее. А сама… Не спать, Зоя! Господи, как же выматывает эта жизнь в две смены!

Поначалу им говорили, что занятия в разведшколе рассчитаны на месяц, потом – на три, потом – на полгода, а в ноябре вдруг объявили, что в воскресенье последний экзамен – прыжки с парашютом, и всё, фронт.

Летела домой, как на крыльях. Хотелось побыстрее в тепло, в свой закуток, что тётя Маша выделила ей у печки. Всё повторяла про себя, как учили: «В жизни всегда есть место подвигам. Вот и пробил твой час!»

Тонкое пальтишко не грело, руки озябли, пальцы не гнулись, а ноги всё бегут в тепло – скорее, скорее! Жаль, что валенки в детсаду остались.

Мост проскочила, не заметив как. До дома тёти Маши уже рукой подать. По переулку немного, потом направо, и дальше всего метров триста. Ну и пусть там темно – ей ли бояться, да и кто там может быть в такой полуночный холод?

Три молчаливые тени выросли перед ней, как только Зоя свернула в переулок. У одного нож блеснул.

– Стоять!

Сзади тоже скрипнул снег. Сразу как-то не по себе стало ей. «Страшно?» – сама себя спросила. И вдруг поняла, кожей почувствовала, что уже не дрожит от холода и что ей хоть и страшно, но она, как гайдаровский Мальчиш-Кибальчиш, никогда не выдаст военную тайну, пусть хоть режут сейчас на куски.

– Куда идешь? – спросил один, поигрывая ножом.

– Иду домой, на Заводскую. И вас я не боюсь!

Бандиты весело заржали.

– А ты кто такая?

– Я иду с работы, работаю воспитателем в детсаду. А угол снимаю у тети Маши Снегирёвой.

– И Кольку Снегиря знаешь?

– Да, это её сын.

Тени замолчали. Потом старший сказал, спрятав нож:

– Ну и ладно тогда, иди…

Шла не оглядываясь. Только дома сидела долго, прижавшись боком к теплой печке, потом, не раздеваясь, залезла под одеяло. Глядела часа два в потолок, пытаясь унять бешеный стук сердца.

Утром не услышала будильника. И тётя Маша ушла на завод, не сумев добудиться до постоялицы. Зойка бежала на работу как угорелая, но всё равно опоздала больше чем на полчаса.

Часы-ходики на стене показывали без пятнадцати восемь, когда она ворвалась с мороза в общий зал. Все молча смотрели на Зойку, понимая, что по новому указу её ждут исправительно-трудовые работы или даже лагерный срок. В полной тишине, ни на кого не глядя, директриса залезла на табуретку и перевела минутную стрелку назад, на семь часов. Сказала тихо:

– Начало рабочего дня. Всем воспитателям разойтись по группам!

День прошёл тихо. Второй тоже. А через неделю Зою пригласили на срочное заседание бюро райкома комсомола: «Будет рассматриваться ваше персональное дело».

Она стояла перед длинным столом. Комсомольский билет сразу потребовали сдать.

– Есть сигнал, и мы должны отреагировать, – докладывал зав.орг. – Мы не можем позволить, чтобы в наших рядах находились прогульщики и лица, которым нельзя доверять воспитание наших детей. Прежде чем голосовать, предлагаю высказаться.

Большинство было за исключение из комсомола. Последним взял слово первый секретарь райкома:

– Всех я вас знаю не первый день. И Зою тоже. Хочу сказать одно: когда потребовались добровольцы для смертельно опасной работы в тылу врага, из всех присутствующих только эта хрупкая девушка согласилась пожертвовать собой. И завтра она отправится на фронт. А сегодня вы хотите исключить её из комсомола?!

Потом он лично вернул ей билет, пожал руку, сказал тихо:

– Подруги по школе уже заждались тебя…

Из Зойкиных подруг по разведшколе домой не вернется ни одна. А Зою комиссует медкомиссия перед обязательным прыжком с парашютом:

– Что ж вы скрыли, что у вас порок сердца? А ещё комсомолка!

Она будет по-прежнему работать воспитательницей. Ту директрису больше никогда не увидит. Новая начальница прикажет ей снова установить детские кроватки параллельно и запретит выдуманные праздники. Зато весной разрешит половину участка детского сада вскопать под картошку, и это спасёт их всех – и взрослых, и детей – от голода в следующие зимы…

Ничего этого Зойка не узнает. Объявят сталинский набор девушек в Красную Армию, и она запишется добровольцем в зенитно-артиллерийскую школу противовоздушной обороны. О врождённом пороке сердца она, разумеется, не скажет в военкомате.

С военным предписанием она будет добираться с пересадками до Ростова и с трудом найдёт эту школу. Могла вообще не найти, если бы на вокзале не столкнулась нос к носу с очень высокой, широкоплечей девушкой.

– Не наглей! – сказала великанша. – Тут тоже люди ходят!

Так Зоя познакомилась с Ярославой, будущим командиром их боевого расчёта 85-миллиметрового зенитного орудия.