Читать книгу В неожиданном рейсе - Виктор Красильников - Страница 3

Когда-то на Руси запойно читали книжки. Все сословия в том преуспели. Даже полуграмотных забирало в плен печатное слово.

Шло ли на пользу? – теперь знаем: «Отнюдь нет». А пожил бы ещё Пушкин – несомненное отрезное: «Да». (Тут пристало выдержать кислую паузу. Задуматься).

Вот ведь. Пуля Дантеса уложила и русскую словесность. Судите сами. Вечная наша гордость – Александр Сергеевич на последнем своём десятке пробился к пониманию: какой она должна быть? Ясно показал то в «Капитанской дочке».

Всякое лицо повести со своей правдой. Оная у Пугачёва, Гринёва, у следственной комиссии. Все стоят за свою. Только зло есть зло. Поступки чести трудны, непонятны, судимы. Наказание и милость – ненавидящие друг друга сёстры. Но «должен быть один человек, стоящий выше всего, выше даже закона». Это государыня матушка-царица. Государь. В этом весь поздний прозревший Пушкин!

По бесовскому камертону новые властители дум настроились. Вывернуть наизнанку сложные натуры не получалось. Ниже взяли планку. Чтоб скрыть ущербность, подливали плаксивой чувствительности. Хлёсткостью образов увлеклись. Белиберда надоела – перья вовсе перекосило. Принялись народ в страдальца превращать. «Лишних людей» развели с байроновской кальки. Не без таланта поданное, воспринималось картиной всамделишней. Чтиво, годами талдычимое по выводам, впивалось в простодушные умы. Не созидателей – разрушителей то готовило. К тому ж постигла Россию неудачная Крымская война.

Искрами высекла она Герцена и бомбистов. Вообще всяческих разносчиков беспредела. Получалось: эта подлая камарилья заранее освящена литературой. В ролях любимых деток не худо смотрелась. Никого не смутило: на что приспособилась жить? На каком таком острове нашла кров, похвалу, щедрую окейность?

Чистые идеалисты заболевали студенческой горячкой. Подхватил её и наследник действительного статского советника Алёша Шиповальников. Хоть имел папа частную престижную гимназию в Петербурге. Живи! Ни в чём себе не отказывай. Ан нет! «Раз народ бедствует, рассержусь, свобод потребую».

Народовольцы на сто последних ролях прекраснодушных держали. Сами за царём-освободителем Александром II охотились, напоминая конченых маньяков. Добились-таки. Ещё верёвок на шеи. Задуренных Алёш власть пощадила.

Остужали их обжитым Севером. Губернский город Архангельск очень тому соответствовал. На новом месте Алексей к стыду убедился: угнетённых в помине нет. Все, кто не ленится, живут в собственных домах. По праздникам провинциально нарядны, крендельно довольны. Текут себе по деревянным мосточкам в многочисленные церкви. Самым большим событием почитают Маргаритинскую ярмарку. Престранно: никакого интереса к Марксу с его-то цепями и бродячим призраком!

На исправительной стезе поневоле повернёшься к жизни. Поприща захотелось. Приискал. Пусть и подмочена биография. С забытыми порывами корпел скромным чиновником. Что ни день – биение сердца с неким волнением. Опознали виновных? То поморочки-щеголихи: природно румяные, грудастые, с особой статью, дремуче аполитичные. Да столбовой дворянин поторопился и в этом вопросе. Уже привёз с собой гувернантку, жившую при семье. Как случалось, бедную, былого знатного рода. Предположительно, подлинно любившую несостоявшегося Робеспьера.

С тоски ли по петербургской жизни, с другого ли, испорченный книжками вскоре помер. Зато сын Георгий вжился в архангельский уклад. К прельстительным идеям фикс питал отвращение. В петровской Соломбале двухэтажный особняк из лиственницы заказал. Среди поморочек, цепляющих воображение и столичных фатов, выделил со цветочным имечком Мариамну. Прочное гнёздышко вскоре огласилось порослью дворянско-поморских Шиповальниковых.

Миражом кануло тихое житьё и благоденствие. До того, как им повзрослеть, сотрясли Отечество войны. Всего зловредней – козни западных тайных служб.

Заражённые с младых ногтей едкими книжонками, многие предали Государя. Прочие безумцы столкнули русский колосс в бездну. Радовались, цепляли красные банты, млели от Марсельезы. Грубые плясали «Яблочко», пока не уложили на их же жертвы. (Такое закону революций не противоречит). И в племени знаменитых литераторов убавилось. Кому пощада – пайком пристегнули. «Извольте счастьице отрабатывать».

А народ действительно начал страдать. Устроили вожди ему кровавую селекцию. Ещё повезло, что продолжатели «великого учения» за семьдесят лет сами разложились с головы до пят. Оставшись без особого присмотра, сердешный начал карабкаться на свет. Редко удаётся ему надёжно зацепиться. Чаще срывается. Великая русская нация обидно изводит силы впустую. Мы же ниточку того рода из сумрака времён потянем. Присмотримся. Понять попытаемся. Ежели не уразумеем, вовсе выходит другие. И цена нам грош.

Пора знакомить с главным героем. С чего бы начать? Пуститься пересказывать жизнь? Выбрать чёткий момент? Может, просто окликнуть? Пожалуй, вернее…

На выездном VII съезде Географического общества царила учёная скука. Зато, доцентно вытекая в фойе, оживлялись. Было там кого встретить! Одних громких имён с десяток.

– Смотрите, смотрите, Папанин! – восхищались помоложе.

Бывалые, тёртые обрывали:

– Потише, а то матюгнётся.

И точно, до дребезга стёкол раздалось:

– Валера-а! Ты?! Ё..!!!

К кому дерзость относилась, поменял курс. Сам из себя представительный, с запоминающимся лицом. Морской китель с особыми золотыми нашивками. Соображают: «Круче капитана». Поставивший всех на интерес – пухл, низковат. Добирал лишь былой значимостью, развинченными манерами. Обнялись, не пряча радости. Разница в летах, поболе чем за тридцать, некоторых удивила. А тем хоть бы хны.

– Помнишь Копачёво? Сорок второй? Ты шкет заморённый. А я поохотиться от присмотра Хозяина смотался.

– Иван Дмитриевич! Как же. Силёнок сапоги стащить не хватило. Ухитрился на рывок взять. Извиняюсь, вы упали.

– Всё. Бросаем мудиловку. Правим в ресторан!

Точь-в-точь Иван Папанин: неказист, груб, избирательно сердечен. Прятал свою неприкаянную одинокость. Боялся встреч с загубленными на том свете. Почему приблизил паренька, помогавшего в детском лагере? Мог бы Фрейд распутать. Мы проще попытаемся.

Путь к славе дался ему через великий грех. Ведь КрымЧК сварганили не для изюма. Занимались кромешной ликвидацией. Всех до кучи: с золотыми и серебряными погонами черноморцев, паладинов барона Врангеля и просто с господским обличьем, дамочек с детьми. С хорошо выраженными русскими чертами – туда же.

Троцкий (Бронштейн) аж взвизгивал: «… наши юноши в кожаных куртках – сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы – о, как великолепно, как восхитительно умеют они ненавидеть! С каким наслаждением уничтожают русскую интеллигенцию – офицеров, инженеров, учителей, священников, генералов, агрономов, академиков, писателей!»

В пору тогда Ивану сочувствие выразить. Это ж надо к таким юношам прибиться?! В предпочтении было – массово топить. Благо море рядом. Ну, ещё закапывать живьём. Расстреливать не любили. Но не гнать же далёко раненых, оставленных под честное слово в госпиталях…

Что после такого остаётся в душе? Гадать не будем. И про отношения с неистовой красной ведьмой Самуиловной[1], главной распорядительницей крымского ада по-большевистски.

Проверенный партией зашкаливающим изуверством, седлал должности одна другой краше. Наконец, полярный начальник из него получился. Точней сказать, назначили для отмывки рук. На всю страну прогремел с экспедиционной льдины. Война вообще вознесла до уполномоченного ГКО[2] на Севере. Военные и продовольственные грузы от союзников контролировали двое: он да Сталин. Различие в местах. Тот в Архангельске. Великий горец – из Кремля.

При отсутствии судов в порту выезжал Иван Дмитриевич баловаться дорогим ружьишком. (Вестимо, с привязкой к телефонной линии). Раз по деревне идёт, гордясь парой рябчиков. Навстречу подросток на лошадёнке, впряженной в телегу. Почти поравнялись. Хлёсткое, властное:

– Стой! Чей будешь?

Выслушал и скомандовал:

– Чаль клячу. С буржуйскими прикусками чайком забалуемся.

Упомянутое падение с лавки не смутило живую советскую легенду. Напротив, балагурности добавило. За тотчас поданным самоваром потягивают третью чашку. Изо всей арктической героики – про уборные дела в кастрюле. Повелел податься в моряки. Даже привстал, распаляясь.

– Знал бы ты, Валерка, какой в этом шик! Для души и для взоров! Чисто по-одесски впопад. Личико твоё, гляжу, флотско-княжеское. Уж я-то ваших перевидал. По сю пору в глазах стоят. Чувствую – не избавиться. Доконают меня контрики бледные.

Отпуская, взял слово приходить без церемоний. Попенял, что мало скушал угощения. Привычно диалектическую причину извлёк:

– По породе манеришь, не иначе. Поди, и на скрипке пиликаешь?

– Да. Играю немного.

– Эх, не по-нашему-то!

В хрустящей обёртке толстую плитку шоколада протянул.

– Снеси своей мамане, явной дворянихе. Бывай, браток Валера.

Охранник-особист, секущий всякий момент, дёрнул отроку башкой. Сам же Иван Дмитриевич почувствовал ком у горла. Кольнули неподобающие большевику мысли: «Сколько подобных мальчиков из-за меня не родилось? Кто послужит, как сумели бы те? На что купился я, гад?!»

Ничуть человек Сталина не ошибся. Поименованная грубовато, действительно урождённая Серафима Шиповальникова. В замужестве – Коковина. Детсад её на «третьем» лучший в городе. Не раскрадываемое кормление, вышколенность воспитательниц и нянечек. Кабинет опрятен, деловит. В документах, накладных порядок. На стене портрет кого надо. Проверяющим не в догадку сунуть за него нос. Сокрытая икона Божьей Матери больше всего бы их поразила.

Образцовая, впрямь, директорша. Шея точёная. Походка летящая, гордая. Бровки вразлёт. Речь приятной ясности. Могла улыбаться одними глазами. В садик является раненько. Перво-наперво отвесит поклоны истопнику с дворником. Под благословение подойдёт. Потому как те ссыльные священники и сана с себя не складывали. На летнем выезде фактики ещё вопиющей. Рискованно, надо признать. Обычно подошьют «тогды» доносец и… нет человечка.

Воля (домашнее имечко сына) отчитался за опоздание. Шоковый подарок протянул. Вспыхнувшая щёчками Серафима Георгиевна вчиталась в «англизмы». Поднесла к тонкому носику, втягивая приманчивый запах.

– Какао Ван Гутена напоминает. Прелесть.

Хотелось отломить крошечку. Однако пересилила желание.

– Волечка, ступай к младшеньким в группу. Постарайся, чтоб досталось всем.

Старшая сестрица Кира той минутой выводила меню.

1. Суп из кислиц, сныти, крапивы.

2. Пятьдесят грамм чёрного хлеба.

3. Кашка ячменная.

4. Иван-чай. Даже скромным девичьим взглядом не удостоила сладкую невидаль. Таковы они все. Как есть дворянско-поморские…

Покинем то время. Переместимся в другое. На бумаге это запросто.

Былой мальчишка – капитан дальнего плавания. Утверждён с восхитительным опережением: двадцатипятилетним! Подлянок партийных, к чести, не избежал. Визы лишали за… прекрасное знание английского языка. Субординацию рушил: с кочегарами(!) за руку здоровался. С заграничниками в портах на чужом языке свободно общался. Очень сие помполиту подозрительным казалось. И послал тот, куда надо политдонесение. Да яркого человека бесполезно в угол запихивать. Он и оттуда светиться будет.

Чуть смягчился режим, назначили возглавить отдел мореплавания. По справедливости выбор. Более достойного, хоть как-то вровень – «нет». Порешившие трудный вопрос досужно руками развели. Картинкой изобразить: растянули меха порванных гармошек.

На новом поприще заложенное в нём от породы и воспитания резко проявилось. Не заметить, того хуже – нашептать, ни у кого не получалось. Образ – и тот работал на удачу в делах. Я бы сказал: начался вживую интереснейший роман с судьбой.

Как подобных людей выразить? Надо дать им характерно проявиться. Случаи сами на цыпочках подойдут.

Шестидесятые – годы особые. Привитый Отечеству социализм выглядел бодрячком. Имелись даже весомые достижения в космосе. Но то вершили постаревшие гимназисты или выпестованные царской профессурой. Партийные божки надували щёки. Для прошибающего ободрения годились звания «Герой соцтруда». Любые двери с пинка открывали. Особливо на разбор дефицита – главной приманки жёсткой системы. Само собой золотая звёздочка с серпом и молотом улучшала жизнь во всех отношениях.

По московской разнарядке одна такая выделялась СМП. Ох, какой переполох в конторе начался!

Долголетний начальник пароходства Сергей Кузнецов решал всегда самовластно. Непредвзятый, отстало-правильный ёж-мужик. Без обиняков всех делами проверявший. По той единственной, но достаточной линейке, ладно зам. по мореплаванию Коковин подходил. Вот уж который выручательный случай за таковским. Распоследний из той же колоды.

Мурманчане с полученного новенького финского ледокола заупрямились колоть двинской лёд. Мол, то и сё. Прибыли к вам после тяжёлой проводки в Арктике. Главное – гребные лопасти не в порядке. Так что разворачиваемся восвояси. Бывайте.

На календаре весна 1963 года. Своих крушителей льдов ещё нет. Чтоб раскупорить порт, не подтопить окраины, поднялся на чужой мостик Валерий Коковин.

– Раз отказываетесь управлять, сам тем займусь. Всю ответственность беру на себя.

Кэп линейного полярщика о четырёх винтах, почувствовав вызов, бойцовски ухмыльнулся. Куда как матёр(!) был Юрий Константинович Хлебников. Сам из варшавских дворян. Участник Гражданской войны на стороне белых. Чудом не размолот системой под видом законного мщения. Георгиевский кавалер и он же – советский орденоносец за эпопеи в полярных широтах. Отведал сталинских лагерей и на закуску три года ранних хрущёвских.

Встали почти вплотную. Лицо к лицу. Каждый своё «я» молча выразил. С «белоусовцем»[3] вдруг что-то произошло. Будто признал по родовой многогранности правоту дерзкого визави. Впрочем, оба хранили редкую хладнокровность, приличествующую дуэлянтам большой руки.

Сдаются ли те, за которыми строй предков при благородных шпагах?!

Авторитетный «монопольщик» согласился колоть лёд. Не преминул по-офицерски достойно выразить извинение. Неловкость после стычки, только встречаться взглядами мешала.

Проформы ради Кузнецов трудным решением поделился. Прочие замы, сглотнув слюну, поддакнули. Да и как иначе? От шутейного стишка: Какого выпить нам вина? Спросите вы Коковина. И вам ответит Коковин, Что лучше водки нету вин. до серьёзнейших проработок Севморпути, будущего ледового причала Варандея. С сотню всяких расколотых проблем. И за всем рифмуемый с крепкими напитками Валерий Петрович. Не то, что намекнули – заранее его поздравили.

Под вечер несистемный мореплаватель захворавшую мать навестил. К месту добавить, оставалась она узнаваемо прежней. Не позволяла жизни ничуть себя подправить. Суматошной политике и что творилось – безошибочный диагноз ставила: «Не то. Всё не то». Ведала как бы наперёд. Да кто и когда слушал мудрых Кассандр?! Желая её ободрить, наставник капитанов про скорое награждение поведал. Неловкая пауза растеклась ртутью по комнате.

– Ты каких-то спас лично? Или пароход?

– Нет, мам.

– Сколько у тебя людей в подчинении?

– Много, мамочка.

– Значит: труд и заслуги общие. Так?

Серафима Георгиевна отвернула головушку. Похоже, мысленно с кем-то советовалась. Нарочито громко и весьма сердито затикали старинные часы. Успешный сын почувствовал себя прежним Волькою с папанинской шоколадкой.

– Представь себя с этой нелепой звездой. Представил?

– Да, мам.

– Теперь иди и откажись.

Разговор на эту тему не мог иметь продолжения…

До середины нового дня разгневанный начальник СМП расхаживал по кабинету. В уме не вмещалось простое. «Как так?! Эк, уязвил!» И по непечатному, по непечатному, пока не полегчало. Старшего кадровика потребовал.

– Кто первый по алфавиту из капитанов?

– Абакумов.

– Готовьте документы на представление.

… Нисколько не безобразная дамочка-смерть посетила каждого. В недолгих – случайно награждённого счастливца.

Папанин крыл матом, защищаясь от явившихся с ней бледнолицых контриков.

Собиратель СМП кивнул ей холодно, как старой секретарше.

Один лишь поморский дворянин, приподняв ослабевшую руку, улыбнулся. Знаковый, заметим, поступок.

На этом бы точку поставить. Да новая общерусская беда покоя не даёт. Продажными либералами пестуется «сетевой» человек. Размножен уже миллионами по затёртой матрице. Ничего святого за душонкой – мышкой.

Только опаутиненных пока всё ж недостача. Числу в самый раз, предложат вместо Родины мировой супермаркет. Покормят, кратко потешат и сметут, как двуногих тварей. По крайней мере, в некой папке излагается план…