Читать книгу Черное перо серой вороны - Виктор Мануйлов - Страница 6

Гаражи вытянулись в две линии вдоль глубокого оврага, прозванного Гнилым, что вполне соответствовало действительности. По его дну протекал ленивый ручей, заваленный старыми покрышками, ржавым железом, в котором можно было узнать двери от машин, капоты и даже целые кузова, а также банками, бутылками и прочим мусором; сюда же кидали дохлых собак и кошек. Там, где ручей в половодье отвоевал себе пространство пошире, над ним среди зарослей крапивы и осоки в дремотной задумчивости склонялись старые ивы. Овраг со своим содержимым и серые гаражи являли собой удручающее целое, не отделимые друг от друга, как не отделим человек от своей эпохи, с ее достоинствами и недостатками, с ее мерзостями и взлетами высоких чувств и поступков. И будто в укор всему этому, а более всего – человеку, на другой стороне оврага высились могучие дубы, широко раскинув в стороны корявые ветви, и гроздья светло-зеленых желудей ярко светились в лучах закатного солнца на фоне темно-зеленой листвы.

На одном из дубов таились четверо мальчишек лет четырнадцати-пятнадцати. Они сквозь густую листву наблюдали за тем, что происходит между гаражами. Им хорошо видны две женщины в испачканных краской серых комбинезонах, и как они, замазывая надписи, катают валики на длинных ручках по стенам и металлическим дверям, время от времени окуная их в ведра с краской. Видна и часть толпы, и сизые дымки от сигарет, поднимающиеся над нею, и два милиционера… то есть полицейских, стоящих наособицу, то ли следящих за порядком, то ли охраняющих женщин-маляров. Глядя на все это, мальчишки, отцы которых, а у некоторых и матери, работают на ФУКе, время от времени переглядывались с довольным видом, все более осознавая, что они не зря проделали свою работу, если начальство так засуетилось, что прислало сюда малярш и даже стражей порядка, чтобы как можно меньше народу смогло прочитать надписи, выполненные ими на гаражах. Эти надписи вполне отвечали их формирующемуся под влиянием жизненных обстоятельств сознанию, они удовлетворяли мальчишеское понимание окружающего мира, а в этот мир входили не только школа, дворы и улицы города, но и места работы их отцов и матерей. Тем более что дома почти все разговоры вертелись вокруг этой работы, зарплаты, которую не платят им какой уж месяц подряд, инфляции, растущей дороговизны, а хозяина ФУКа Осевкина поминали не иначе как в сопровождении крепких словечек и проклятий.

– Эх, – вздохнул один из мальчишек, худенький, белобрысый, давно не стриженый, с тонким девичьим лицом, длинными густыми ресницами и большими голубыми глазами, которые смотрели на мир с таким изумлением, точно мальчишка только что появился на свет. На нем были обрезанные до размеров шорт потрепанные джинсы, темная, выгоревшая на солнце футболка, украшенная черепом и костями, кое-где с облупившейся краской, и старые кроссовки. – Надо было и на стене рынка написать то же самое, – добавил он. И пояснил: – А то не все прочитают.

– Ага, напиши попробуй – враз застукают, – возразил ему другой, с чеканными чертами лица и дерзкими черными глазами, – похоже, главный заводила в этой мальчишеской компании. Он, как, впрочем, и все остальные, тоже был одет в потрепанные джинсы, правда, не обрезанные, в футболку и кроссовки. – Из окон полицмейки как раз вся стена видна, – пояснил он. – И камеры наблюдения там есть – сам видел.

– А если за углом? Угол-то не виден.

– А тогда какой толк от этого? Угол-то на болото выходит.

– Зато его видно из окон «Ручейка». Если написать во всю стену, то очень хорошо будет видно, – не сдавался белобрысый.

– Ты, Пашка, не выдумывай, чего не след. В «Ручейке» одни буржуи живут. Позвонят охране рынка или в полицмейку – тебя тут же и сцапают.

– А что, пацаны, если написать на перроне? А? – вступил в разговор третий мальчишка, несколько рыхловатый и одетый поновее других. – Прямо на стенках этих… как его?.. ну, где лавочки. Люди едут на поезде, читают, в голове мысли возникают. Может, из Москвы какой-нибудь журналист поедет мимо, увидит, вернется и напишет в газете. Нет, правда, Серый! – все более воодушевлялся мальчишка. – Может, даже президент узнает и заставит Осевкина заплатить сразу за все месяцы.

– Щас, разбежался, – презрительно хмыкнул мальчишка с дерзкими глазами, которого назвали Серым. – Ты, Петька, сперва бы подумал своей головой, а потом говорил. Во-первых, там всегда народ, а ночью фонари светят. Во-вторых, на фиг президенту лезть в дела какого-то Угорска. Отец говорил, что в Москве на эти дела смотрят сквозь пальцы. Рынок – вот что это такое. А на наш рынок пойдешь, так там тебе или дерьмо всучат, или сдачу дадут неправильно. В-третьих… – Серый прихлопнул комара, подумал и решил, что хватит «во-первых» и «во-вторых». И никто его не переспросил, что осталось недосказанным «в-третьих».

А недосказанным было то, что Серому (Сережке Сорокину) отец, Артем Александрович, строго-настрого запретил всякую самодеятельность, согласившись, и то после долгого приставания сына, лишь на гаражи.

Впрочем, сама идея угрожающей надписи принадлежала Сережке же, и по этому поводу они долго спорили с отцом из-за каждого слова, в результате чего и сложилась известная теперь всему городу надпись. Она же точь-в-точь повторилась и на комбинате, исключительно из тех соображений, что Осевкин наверняка воспримет ее как проявление деятельности некой организации, перетрусит и расплатится со своими рабочими.

Однако Артем Александрович, бывший спецназовец, далеко не сразу поддался на уговоры сына. Одно дело воевать в Чечне, где видно, кто друг, а кто враг, и командиры думают за тебя, и совсем другое дело выступать за свои права в своем же городе, когда не знаешь, на кого можешь положиться, а кого лучше обойти стороной. Особенно опасно, когда не видно и не слышно тех, кто действует из-под тишка. Не успеешь рта раскрыть, как тебя не станет, или куда-нибудь увезут, что одно и то же. Сколько уже такого было, а никого не поймали, не арестовали и, разумеется, не осудили. А главное, ты не имеешь права легально создать нечто такое, что может противостоять нелегально организованной бандитской шайке Осевкина. Тем более что местной власти до фонаря, платит Осевкин зарплату своим работникам, или нет. Для нее важно, что он платит налоги в городскую казну. И еще, если верить слухам, что-то сверх налога в конвертах местным чиновникам. Но и это еще надо доказать. А кто будет доказывать? Если в самой Москве убивают журналистов и не могут поймать убийц, то что же говорить о каком-то задрипанном Угорске.

– И долго вы будете терпеть такое к себе отношение? – спрашивал у отца Сережка, не опуская своих черных материнских глаз под его взглядом, но всегда в отсутствие матери, работающей главным бухгалтером желищно-коммунального хозяйства города.

Вот ведь штука – раньше не спрашивал, а тут вдруг откуда что взялось. То ли начитался книг каких непутевых, то ли набрался чего подобного в Интернете. Или подбил кто из взрослых. Уследи попробуй-ка за ними. Вот и семнадцатилетняя Надюшка туда же, будто сговорились:

– Получается, папа, что мы только на мамину зарплату и живем., – корила она отца. – У нее, между прочим, сапоги совсем из моды вышли, а она ведь женщина, к ней люди ходят, она с начальниками общается, с самим мэром. Люди подумают, что раз она так обута и одета, значит работать совсем не умеет. Во-от.

– Да, папа, – поддерживала старшую двенадцатилетняя Любаша, с укором глядя на отца большими серыми – отцовскими – глазами.

– Купим что-нибудь, – отбивался от своих детей Артем Александрович, а по сердцу кошки так и когтили, так и скребли. И потому что домой уже полгода не приносит ни копейки, и потому что жена два года назад вдруг неожиданно полезла в гору, из рядового бухгалтера превратившись в главного, и получает теперь втрое больше своего мужа. Отчего жена вдруг сделала столь стремительный рывок, Артем Александрович старался не думать и, тем более, эту тему с женой не обсуждать. Да и она о своей работе говорила редко и неохотно. Ну, задержится иногда на работе, ну, там, сабантуйчик устроят на работе или на природе, но не так уж и часто, а в основном с работы приходит вовремя, от своих семейных обязанностей не отлынивает, то есть в семье все идет не хуже, чем у других.

Но о чем Артем Александрович и подумать не мог, так что собственные дети начнут укорять его, будто он бездельник и тунеядец. Потому и согласился, что стыдно стало за свое долготерпение и бездеятельность. Решил: ладно, так и быть, попробуем, а там будет видно. И троих из своей бригады подбил на то, чтобы то же самое написать на стене Второго корпуса. Авось не дознаются.

Но раньше, чем окончательно придти к такому решению, Сорокин встретился со своим бывшим командиром, проживающим на соседней улице, с которым воевал в Чечне. Тот решение одобрил, и каждый шаг в этом направлении они, склонившись над столом, расписали буквально по минутам, и так, чтобы ничто не указывало на кого-то конкретно: ни отпечатки пальцев, ни время написания, ни следы на чем бы то ни было.

– А что, ребя, если сфотографировать наши надписи и опубликовать в Интернете? Вот было бы здорово! Уж тогда бы точно Осевкин раскошелился! – вступил в разговор молчавший до сих пор четвертый мальчишка, самый, пожалуй, юный из всех.

– Классная идея! – отозвался Серый. – Вот ты, Костян, возьми и сфотографируй. У тебя ведь есть цифровик?

– Сфотографировать-то что! А вот в Интернет – тут же засекут, – возразил тот, кого назвали Костяном. – Разве что поехать в Москву и там пойти в интернет-кафе и выложить на президентский сайт. Может, не найдут.

Никто не мог сказать, найдут или нет, а потому на дубе на какое-то время утихли все разговоры.

– Эх, ребя! – после продолжительного молчания произнес Пашка. – Вот была бы снайперская винтовка. Засел на повороте к озеру Долгому, Осевкин поехал – бац! – и кранты!

– Размечтался, – презрительно фыркнул Серый. – У него машина бронированная, – пояснил он. – Разве что бронебойным. Или из гранатомета.

– Ага! Где ты его возьмешь, гранатомет-то этот?

– А снайперку где?

– То-то и оно, что негде. Тем более без денег. Снайперка небось на машину потянет. А то и больше.

– А помните, – вступил в мечтательный разговор Костян. – Помните, как мы на раскопках у деревни Николаевки нашли в окопе противотанковое ружье? И патроны. Четырнадцать миллиметров! Во! Такой даже танк пробивал, а уж Осевкинский «джип» – нечего делать. Дядя Леша говорил, что у этого патрона специальный сердечник из вольфрама и кобальта внутри. Что угодно пробьет.

Заспорили, из чего когда-то делали сердечник для бронебойных патронов. Но вяло, и спор успокоился сам собою, потому что никак не был связан с действительностью. А действительность все еще копошилась вокруг их надписей. Народ подходил, подъезжал, уходил и отъезжал, разнося весть о неслыханной в городе дерзости против сильных мира сего, наполняя душу мальчишек ликующей гордостью.

– А вот, ребя, есть идея, – снова нарушил тишину неугомонный Костян. – Вот, предположим, издал наш мэр какой-нибудь указ, а ты, скажем, не согласен. Или сам президент. И что делать? Идти на улицу? Тут тебя опон быстро раздраконит. А если вывесить флаг? Скажем, не согласен – вывешиваешь красный или черный, согласен – зеленый, начхать на все – желтый. Как в светофоре. Тогда и ходить никуда не надо. Вывесил – все видят, кто за что. Здорово? А? Весь город в флагах!

– Сам придумал или слыхал от кого? – спросил Серый.

– Ну-у, не то чтобы слыхал, а так – батя говорил. Но не о флагах, а так… про всякое. Вот я и подумал.

– А откуда они узнают, чего ради вывесили эти флаги? – допытывался Серый, которому идея показалась интересной.

– Я ж и говорю: закон. Или указ. А можно и просто так. Ведь нигде же не сказано, что вывешивать флаги нельзя. Поначалу, конечно, будут путаться, а потом, когда привыкнут, тогда все путем, – вновь воодушевился Костян. – Вроде референдума. И эти самые… как их? Вот черт – забыл, как называется! Ну там… опросы всякие! На хрена они тогда нужны? А то развелось всяких институтов общественного мнения – плюнуть некуда. Раз как-то снял трубку, а там тетка и говорит: здрасти, говорит, я из института общественного мнения. Скажите, говорит, пожалуйста, какие программы смотрят сейчас в вашей семье? Я и говорю: все сразу. Так, говорит, не бывает. Вот кто у вас, спрашивает, сейчас из взрослых смотрит телевизор? Нашла дурака! Так я ей и сказал, что дома я один и никто не смотрит. Еще узнают, придут, стукнут по башке и все вынесут. Взял и положил трубку. А тут и звонить не надо. Тут глянул – весь город в красных флагах… Или в зеленых – и все ясно, – убежденно закончил он.

– Мне ясно одно, – заговорил Серый с усмешкой на узких губах, – что у тебя от твоих фантазий скоро голова лопнет. Или волосы вылезут, как у нашего мэра.

Все весело рассмеялись, и Костян заливистее других. И тут же, едва отсмеявшись, предложил совсем другое:

– А давайте завтра с утречка закатимся на рыбалку! Сейчас окунь хорошо на червя берет у старой плотины.

– Не-е, завтра не могу, – качнул головой Серый. – Батя велел картушку окучивать. Да и колорады собирать надо. А то зима придет, жрать нечего будет.

– Мне то же самое, – вздохнул Петька.

Решили, что рыбалка подождет.

Между тем у гаражей почти никого не осталось. Вот и тетки-малярши сложили свои валики в ведра и, сопровождаемые блюстителями порядка, потопали восвояси. Лишь изредка какая-нибудь машина заворачивала к гаражам, слышался грохот железной двери, рокот мотора, затем снова грохот, и наступала тишина.

– Еще немного подождем и пойдем, – тихо распорядился Серый. – Значит, так. Костян, ты – на шухере. Чуть что – свисти. Остальные подновляют надписи. Я начинаю слева, Петька – ты в середине, Пашка – справа. Шибко густо краску не кладите – и так видно будет. И чуть что – Пашка и Петька лезут на крышу первые, я – следом. И сразу же затаскиваем лестницы. Усекли?

Мальчишки покивали головами.

Подождали еще немного, затем ловко соскользнули с дерева и бесшумными тенями пропали среди зарослей ивняка и крапивы, появились возле задней стены сплошной линии гаражей, приставили к ней два сухих бревна толщиной сантиметров в десять с прибитыми к ним небольшими перекладинами в качестве опоры для ног, быстро, один за другим, залезли на крышу одного из гаражей и там легли – снизу не увидишь. Серый чуть высунулся за край крыши, огляделся, не заметил ничего подозрительного, махнул рукой, бревнышки вытащили на крышу и спустили вниз, но не столько для того, чтобы удобнее слезать, как для того, чтобы можно было, в случай опасности, быстро залезть на крышу, затащить легкие бревна и… далее по обстоятельствам.

Подновление надписей – инициатива Серого, не согласованная с отцом. Да и зачем согласовывать? Что они – маленькие, что ли? Серый, например, в этом году пойдет в десятый, остальные в девятый. Пора и своей головой думать, а не только повторять каждое слово за взрослыми. И хотя Серый не посвятил своих друзей в тайну разговора с отцом, его друзья и без того догадывались, что без дяди Артема здесь не обошлось. Потому что дядя Артем – бывший спецназовец, воевал в Чичне, у него награды и два ранения. А спецназовцы – это такие люди, такие смелые и ловкие, что всем остальным и не снилось. Не зря о них по телеку всякие передачи идут, многосерийные боевики показывают, в которых один спецназовец громит целые банды, а ему хоть бы что. Вот и Серый, хотя и не спецназовец, а тоже кое-что умеет: и ножи метать, и приемы самбо знает, и вообще такой парень, что за ним, как за каменной стеной. Мальчишки, даже постарше Серого, живущие в «Ручейке», и те его побаиваются. Поэтому и с другими «хрущебцами» не связываются: попробуй тронь одного, завтра поднимется вся банда голодранцев из Старого Угорска. Он же Гнилой Угорск, Болотный, Крапивный и всякий другой – по обстоятельствам. И школа в Старом Угорске такая же старая, как и он сам: двухэтажная, кирпичная, с двускатной железной крышей, и ни бассейна в ней, ни приличного спортзала со всяческими снарядами, а компьютерный класс там появился лишь в прошлом году. Одним словом – прошлый век да и только. Не сравнишь с новой школой в «Ручейке».

Впрочем, мальчишки Старого Угорска ручейковцам не завидовали и сами изощрялись почем зря в придумывании обидных прозвищ.

Костян, сидя на крыше гаража, неотрывно смотрел в ту сторону, откуда дорога поворачивала к гаражам. Внизу сгущались тени, солнце уже катилось по кромке холма, цепляя сплющенным диском зубчатые края далекого леса. Снизу слышалось шипение выбрасываемой из баллончиков краски.

Пацаны работали быстро, сноровисто. На этот раз использовали не черную краску, а красную, синюю и оранжевую, нанося ее по проступающей сквозь белую черной. Чтобы лучше бросалось в глаза. Но без былой тщательности – и так видно хорошо. Минут двадцать работали без помех. Затем раздался пронзительный свист Костяна – и все трое, не тратя лишних слов, кинулись к лестницам, как кошки взлетели наверх, выдернули бревнышки и, распластавшись на крыше, замерли в ожидании.

Уже слышно урчание нескольких моторов, а более всего бухающие звуки из приемников, включенных на полную мощь. Вот свет фар взлетел к дубам на той стороне оврага, пробежал по ним и улегся в длинное пространство между гаражами. За первой машиной вторая, за второй третья. Все три проехали мимо и остановились в самом конце гаражей. Захлопали дверцы, бухающие звуки, визг саксофонов и труб метнулись в еще голубое небо, радостные мужские и женские крики смешались с музыкой и разогнали таящуюся в овраге тишину.

– Это надолго, – произнес Серый. – Айда по домам. Завтра вечером допишем.