Читать книгу Черное перо серой вороны - Виктор Мануйлов - Страница 7

Сергей Петрович Чебаков, генерал-полковник в отставке, возвращался из Москвы, где в кругу своих товарищей-генералов отмечал свой восьмидесятипятилетний юбилей, и был очень недоволен тем, что его личный праздник совместили с перевыборами председателя комитета общества памяти прославленных во время Отечественной войны маршалов и адмиралов флота. Среди членов комитета не было ни одного, кто не дослужился на действительной хотя бы до генерал-майора, а о рядовых и упоминать нечего, хотя в самом обществе таковых имелось порядочно. Да и о чем говорить с рядовыми? Не о чем. Не о продуктовых же пайках, выдаваемых в собесах по тому или иному случаю. И не о новых реформах, которые привели российскую армию к полной непригодности: они в этом ни черта не смыслят. Права пословица: каждый сверчок должен знать свой шесток. Вот и пусть сидят на своих шестках и обсуждают эти свои жалкие продпайки с макаронами, постным маслом и гречкой.

Забыл генерал, выкинул из памяти, что корни его покоятся в вологодской деревне, что было время во время войны и после, когда его мысли не поднимались даже до макарон и гречки, а кусок черняшки со всякими малосъедобными добавками, политый постным маслом и посыпанный крупной серой солью, казался пирожным. И даже тогда, когда он, закончив общевойсковое училище и едва нацепив лейтенантские погоны, начинал служить в армии. В ту пору он на генералов смотрел снизу вверх, будто их головы парили в облаках, а на тех, кто этими генералами командовал, – и даже не на них самих, а только на их портреты, – как на небожителей, до которых даже мыслью не дотянешься. За минувшие годы много воды утекло из разных рек в разные моря, на берегах которых доводилось служить Чебакову, и когда в его голове произошел крутой переворот, он уж и не упомнит. Ему кажется, что он всю жизнь пребывал в генералах и всю жизнь смотрел сверху вниз на всех, кто стоял ниже. Наверное, потому, что те, нижестоящие, не сумели достичь его высот, что их вполне устраивало быть нижестоящими по отношению к Чебакову. Лишь зависть, страх и недальновидность вышестоящих не позволили Чебакову достичь вершины в виде широких погон с большими звездами и кресла министра обороны. А мог бы, вполне мог, если бы обстоятельства и люди оказались другими. Вот и в комитете то же самое: ни разу не предложили его кандидатуру на пост председателя. Не иначе как из боязни, что он все повернет по-своему. Как именно – не столь уж и важно. Но по-своему. А теперь, что ж, теперь поздно. Даже если бы предложили. И возраст дает о себе знать, и болезни, и вообще – все пустое и ни к чему не ведет. Одно лишь притягивает в этот Комитет, собираемый три-четыре раза в год – побывать в кругу себе подобных, выговориться, отвести душу. Впрочем, и это уже в прошлом. Молодые генералы слеплены совсем из другого теста, их меньше всего интересует славное прошлое, у них на уме деньги и только деньги. И когда собрались протестовать против непродуманного реформирования армии, молодых в толпе генералов почти не было, а стариков омон быстро рассовал по машинам, так что они ни вякнуть не успели, ни глазом моргнуть.

«Эх, – печалились они потом, – надо было всю эту сволочь в девяносто первом и даже раньше, перестрелять, как в Китае перестреляли студентов на главной площади в Пикине, тогда бы не было всего этого бардака, и страна не распалась бы, и реформы провели бы, какие нужно. А теперь что ж, теперь поезд ушел, нечего кулаками махать после не состоявшейся драки».

Прежний председатель Комитета, генерал армии Лиманский, почти единственный из нынешних генералов, кто воевал с фашистами, да и то с феврали по май сорок пятого, давно отошел от дел, последние полгода не покидал санаторий для участников ВОВ, и, похоже, жить ему оставалось немного. Можно было бы и подождать с перевыборами из уважения к ветерану, но молодые генералы, которых сократили из армии за ненадобностью, зараженные деляческим духом, ждать не желали.

Что совместили перевыборы с юбилеем, это еще не самое страшное. Дело, как говорится, пяти минут. Неприятно, даже отвратительно другое – это уже третья попытка выбрать нового председателя, потому что первые две закончились ничем, не предоставив кандидатам большинства голосов. Сперва не избрали генерал-полковника Резниченко: его заблокировали генерал-майоры и генерал-лейтенанты на том основании, что возраст генерала не позволит ему успешно справляться с обязанностями председателя. Со второй попытки «зарезали» генерал-майора – против были генералы с тремя и четырьмя звездами на погонах. На этот раз кандидатом выдвигался генерал-лейтенант Круглов, человек деловой, энергичный, в последнее время вполне успешно замещавший Лиманского.

Неожиданно для Сергея Петровича, как и для большинства комитетчиков, выборы затянулись. Оказалось, что у Круглова появился конкурент, человек мало кому известный, а именно генерал-майор Колобков. Ну ладно бы – генерал-лейтенант: всего на одну звездочку меньше, чем у генерал-полковника. А тут майоришка. Да еще из интендантов. И, разумеется, старики заволновались: хотя председатель Комитета – фигура не официальная, к тому же выборная, однако… как же без субординации? На гражданке, которую генералы презирали всеми фибрами своей души, и то существует определенная иерархия, а тут – армия! – и такое, можно сказать, унижение для старших чинов. Если бы этому Колобкову сегодня же дали генерал-полковника, не меняя ничего в его сущности, тогда другое дело – пусть командует, а то ведь майоришка – смешно сказать. К тому же, поговаривают, генеральскую звезду получил, уже выйдя в отставку. Как, каким образом? А вот так – получил и все тут. Нынче все можно купить: и звезду на погоны, и должность, и даже дворянство. Может, конечно, и врут в отношении Колобкова, но есть примеры вполне достоверные. Вот ведь до чего докатились – стыд и позор, а не армия.

Стали, как водится, слушать автобиографии. Оба кандидата, один перед другим, как два петуха: все «я да я», и то «я», и это, и пятое-десятое. Круглов выпячивал знание задач и проблем, стоящих перед Комитетом и обществом в целом, свой опыт, проделанную работу: там-то выступали, туда-то писали, высказывая свое мнение, на те или иные решения министерства обороны повлияли. Колобков давил связями в том же министерстве, с деловыми кругами, а более всего тем, что и деньги у комитета появятся, и возможности, и прочее-прочее-прочее. Что за этими «прочее» стоит, не сказал, но было ясно: у майоришки деньжата действительно водятся, а откуда они у него взялись, можно лишь догадываться, и Комитет ему нужен именно поэтому. То есть черт его знает, почему! Тем более что большинство комитетчиков в экономике ничего не смыслили: ни в социалистической, ни в капиталистической. А уж в нынешней, где экономикой даже и не пахнет, а ее разбазариванием – хоть носы затыкай, и подавно.

И вот, странное дело, большинство стало склоняться к Колобкову. И не только майоры и лейтенанты, но и те, что повыше. То есть ровня самому Чебакову. А последнюю точку в этом споре поставил генерал армии Семибратов, лишь на год старше Чебакова, имевший постоянное место в президиуме заседаний:

– Вы меня знаете, – начал он свою речь сиплым старческим голосом, пододвинув к себе микрофон. Пожевал съежившимися губами, укладывая по местам вставные челюсти, из-под косматых бровей оглядел собравшихся, решил, что знают его не все. Или не очень подробно. Решил уточнить: – Да. Я в Комитете со дня основания общества памяти маршалов и адмиралов. Свои звезды на погоны, как вам известно, добывал собственной кровью. Египет, Ангола, Куба и так далее. Да… И никому задницу не лизал! – повысил он голос, и далее с каждым словом голос его возносился все выше и выше. – Потому и вытурили! А мог бы еще, так сказать, послужить и приносить пользу. Да! В девяносто третьем оказался на Дальнем Востоке… А то бы, если бы в Москве, сидел бы в Белом Доме. Да… И не крал! – вскрикнул он, сорвавшись до петушиного клекота, подняв вверх указательный палец. И продолжил на той же петушиной ноте: – И дач себе не строил! И солдат не обворовывал! Ездил на «москвичах» и бэтээрах! И партбилета не рвал! Да! Я присягал народу, а не всяким там разным… – после чего последовал неопределенный жест растопыренными пальцами, и генерал как-то вдруг сник, нахохлился, потянулся к графину с водой.

Все присутствующие сидели безмолвно, не шевелясь.

Придвинув графин к себе, Семибратов налил в стакан воды, и слышно было, как дребезжит горлышко графина о стакан. Потом стал пить, громко втягивая воду между вставными челюстями.

В небольшом помещении, плотно заполненном генералами в форме, – не дай бог явиться в гражданском! – висела выжидательная тишина.

Отставив стакан и отдышавшись, Семибратов продолжил уже более-менее спокойным голосом:

– И вот что я вам скажу, товарищи мои дорогие: в том, что сегодня в стране происходит, я ни черта не смыслю. И те, что служили в прошлые годы, когда все было ясно, тоже ни черта не смыслят. А вот они! – генерал ткнул пальцем в сидящих отдельной кучкой молодых отставников, – они смыслят. Хорошо ли смыслят, плохо ли, не знаю. Я им не судья, не экзаменатор. Но я знаю, что мы с вами все последние годы занимались одной лишь говорильней. Потому и выбросили нас из армии в полном уме и здравии и ничего не предложили взамен. Им наш опыт не нужен. Они всё поставили на коммерческую основу. Может, в нынешних условиях так и надо. Может, у них что-то получится. А не получится… – Он помолчал, отыскивая нужные слова, покачивая седой головой, затем продолжил: – Так у нас, в России, всегда так: пока морду себе не раскровяним, за ум не возьмемся. Так что если этому суждено быть, пусть будет. И чем скорее, тем лучше. Поэтому – пусть! Пусть будет Колобков! Пусть, как в той сказке, катится и катится… Кхе-кхе-кхе, – заперхал Семибратов, сморщив свое лицо так, что оно все собралось к носу глубокими складками. И майоришки тоже заперхали: так им понравилась солдатская шутка генерала армии. – Может, и не съедят его, кхе-кхе-кхе, – добавил Семибратов с той же складчатой усмешкой. – А мы поглядим… поглядим, чем это кончится. Если доживем… Такое вот мое мнение, – закончил он, и лицо его расправилось и посуровело.

Зато у стариков отвисли челюсти и повисли носы: такого от Семибратова не ожидали. Возражать? А что возразишь? Возразить нечего. Не начинать же все сызнова, когда и без того ясно, чем закончатся перевыборы. Вот ведь жизнь пошла – ничего не поймешь!

И, едва проголосовали («за» – большинство, остальные воздержались), как кто-то из молодых выскочил из помещения, а Колобков, поблагодарив за избрание, принялся рассуждать о планах работы Комитета в соответствии с новыми веяниями, явно затягивая время. Затем выскочивший майор вернулся, что-то нашептал на ухо новоиспеченному председателю, и тот, скомкав свою речь, пригласил всех присутствующих в ресторан, чтобы по-русски отметить юбилей всеми уважаемого генерал-полковника Сергея Петровича Чебакова… чем бог послал.

Все поднялись, испытывая явное облегчение, что дело наконец-то благополучно завершилось, и двинулись, соблюдая субординацию, в соседний зал, а там уж и столы накрыты, и чего только на них бог генерал-майора Колобкова ни послал: и черную икру, и красную, и всякие холодные закуски, и коньяки самые что ни есть дорогие, и виски, и водки разных сортов, и вина. И всем стало ясно, что если бы Колобкова не избрали, все было бы обставлено значительно скромнее.

Когда расселись, Колобков, без малейшего смущения взяв на себя роль главнокомандующего, от имени Комитета поднес Сергею Петровичу «адрес» в красной папке с поздравлениями, с автографами, фотографию всего Комитета в рамке и под стеклом; потом дорогую саблю с позолотой и разноцветными каменьями на эфесе и ножнах, и тоже с дарственной надписью; кинжал с рукоятью из чистого серебра, тоже потянувший на кругленькую сумму. А потом уж посыпались и чьи-то мемуары, и даже стихи, и что-то еще и еще. И опять же: не избрали бы Колобкова, наверняка такой сабли и такого кинжала не было бы. Потому что в прошлом году, когда отмечали юбилей Семибратова, подарки были значительно скромнее.

Едва выпили по первой за здоровье новорожденного, подали жареного поросенка с гречневой кашей, обложенного зеленью. Разделались с поросенком – вот тебе осетр метровой длины на огромном же блюде. И молодежь с восторгом произносит тосты за именинника, за Комитет, за все хорошее, и смотрит Чебаков на эту молодежь и всех остальных, пригубливает, потому что пить-то ему категорически нельзя, и понять не может, что сегодня празднуют: его юбилей или победу Колобкова.

Сергея Петровича отвлек от невеселых мыслей поднявшийся престарелый генерал-лейтенант Темниковский, постучал вилкой по бутылке и заявил, что имеет желание прочитать собственные стихи, посвященные юбиляру.

В зале стихло, и в этой тишине зазвучал торжественный голос признанного среди генералов поэта:

Трудно было понять, кому посвящены эти стихи, потому что лишь немногие эпизоды биографии юбиляра совпадали с героическими деяниями героя стихотворения, претендующего на нечто эпическое. Через несколько минут неблагодарные слушатели принялись откровенно зевать, иные так стали разливать по рюмкам все, что попадалось под руку, а кое-кто начал хлопать, давая понять автору, что пора закругляться. И автор, растерянно оглядев стол, произнес вдруг осипшим голосом:

– Я заканчиваю, друзья мои. Еще прошу минуточку внимания. – При этом он переложил несколько листков и, набрав в грудь воздуху, продолжил на высокой ноте:

– Ура! – закричал кто-то, и все с облегчением подхватили:

– Ура! Ура! Ура!

А поэт, потрясая своей поэмой, полез целоваться к юбиляру, и оба прослезились.

Рюмки, между тем, снова наполнились. Чебаков налил в свою минералки, продолжая трезвыми глазами оглядывать стол. Но тут его внимание привлек возникший спор между сидящими рядом Семибратовым и контр-адмиралом Будаковым. И спор этот все накалялся, грозя втянуть в себя всех присутствующих.

– И что это у нас за армия! – возмущался моряк. – Что за командование, которое с какой-то Грузией не проиграло войну только потому, что армия Грузии и ее командование оказались еще менее способными к настоящей войне! Это ж только представить себе – и то в голове не умещается, а тут действительность во всей своей чудовищной несообразности: премьер на Олимпиаде, президент черте где, министра обороны найти не могут, Генштаб затеял ремонт и полностью отключился от внешнего мира, у солдат все те же «калаши» с прицелами времен Ивана Грозного, собственных миротворцев бросили на произвол судьбы – по существу, на истребление, – связь по мобильным телефонам… А реформа? За эталон берут американцев, а те за всю свою историю выиграли всего одну войну – с Мексикой.

– А что, у вас на флоте лучше, что ли? – вступился за сухопутные войска Семибратов.

– Конечно, лучше! И дисциплина выше, и дедовщины практически не наблюдается, и на корабли всякий сброд не берем. И тех же грузин на море приструнили так, что они больше не рыпались.

– Еще бы: ракетные катеришки против ракетного крейсера! – поддел моряка Семибратов.

– А в сорок первом! – загорячился тот. – В сорок первом флот немцев встретил в полной боевой готовности. И ни одного корабля не потерял. Если бы не сухопутное командование…

– Постой, постой, Николай Трофимыч! – вмешался Чебаков. – Война с немцем – это давняя история. И корабли там теряли, можно сказать, попусту, так что хвастаться особо нечем. Потому всю войну у сткнки и простояли. А вот война с Грузией, между прочим, проливает кое-какой свет и на прошлое. Вот ты говоришь: премьер на Олимпиаде, президент на даче, министр обороны черте где. Согласен. Знало наше руководство о том, что нападут грузины? Уверен – знало. Иначе бы жители Южной Осетии сидели дома. А они почти все выехали в Северную Осетию. Остались те, кто не поверил, что будет война… Нет, ты помолчи и послушай! – остановил открывшего было рот адмирала Чебаков. – Более того, скажу тебе, не только знало, но и подталкивало грузин к войне. Мол, пользуйтесь моментом: и Генштаб у нас в разгоне, и премьера нет, и того, и другого, и третьего. А почему? А потому, скажу я тебе, что нам нужна была очевидность грузинской агрессии против Южной Осетии. А уж потом поднимать армию и делать решительные шаги по дипломатической линии. И тифлисские дурачки на эту дохлую лягушку клюнули. И американцы, которым очень хотелось, чтобы мы влипли в длительный конфликт вместе с ними. А потому клюнули, что были уверены: у русских бардак – самое их нормальное состояние. Слава богу, нам не пришлось придумывать предлог вроде того, что придумали американцы перед вторжением в Ирак. Нас потом и так клевали со всех сторон, обвиняли в агрессии, превышении ответных мер и прочих грехах. В чем-чем, а в этом случае я нашему руководству готов поаплодировать. Но не шибко громко. Потому что выиграть в эпизоде, еще не значит выиграть вообще. А что армия наша доведена до ручки, с этим я полностью согласен. Так в этом и наша с вами вина имеется: жалованье получали хорошее, ордена и звезды на погоны за выслугу лет не задерживали, поэтому сидели и сопели в две дырки, уверенные, что наверху виднее, что делать и как.

– Что ж, может ты и прав… насчет войны с Грузией, – пожал плечами адмирал. – Но чтобы до такого цинизма…

– Согласен: цинизм! – слегка повысил голос Чебаков. – Но политика без цинизма не бывает. Наверху, между прочим, сидят не самые глупые головы и просчитывают, в каком случае выигрыш больше и потерь меньше, а в каком наоборот. А теперь давай с этих позиций глянем на сорок первый, – продолжал плести свою нить генерал, будто с кафедры военной истории, которой некогда заведовал в академии. – Что армия к тому времени у нас тоже была не на высоте, Сталин знал: финская война показала. Если бы Жуков проиграл японцам на Халхин-Голе, прозрение наступило бы раньше почти на год, но вряд ли что изменило. Зато Жукова мы бы потеряли. Более того, скажу тебе: победа Жукова над непобедимыми японцами сыграла с нашим Генштабом и Наркоматом обороны злую шутку: мол, если япошек, то каких-то там финнов шапками закидаем. Сталин, между прочим, в то время в военных делах разбирался слабо, верил своим генералам, а те очень любили пустить пыль ему в глаза – как у нас всегда водилось и водится до сих пор. Да. Лишь к концу сорок третьего года Сталин кое-чему научился. Как и многие будущие маршалы. Если глянуть с нынешних позиций, то договор с Гитлером и так называемый «пакт Риббентроп – Молотов» в тридцать девятом году говорят о том, что Сталин боялся начинать войну с Гитлером, заигрывал с ним, делал все, чтобы войну как-нибудь оттянуть. Иногда и такое допускал, что теперь нам кажется первостатейной глупостью…

Тут кто-то перебил Чебакова, предложив тост за то, чтобы Волгограду вернули имя Сталина, на Лубянку – памятник Дзержинскому. И что-то там еще.

Выпили и за это.

Потом языки развязались, заговорили о том, что как же так: в Свердловской области, например, поставили памятник расстрелянной там по приказу того же Свердлова царской семье, то есть поставили на один постамент палача и жертву, и все довольны, будто так и должно быть. Или те же города Рошаль, Ногинск! Или тот же Бауман… Кто такой этот Бауман? Чем таким прославился? Самый настоящий провокатор. Всех переименовали, а этих оставили. Почему? А потому что… сами знаете, почему.

И много еще чего было сказано – всего и не упомнишь. Да и нет нужды. Однако все эти передряги настроение Чебакову испортили. И теперь, когда генерал ехал на свою дачу, где давно уже хозяйничает его внук, и где его ждут родственники и кто-то там еще, он все еще переживал перевыборы, свое ненужное и даже вредное откровение с адмиралом, и чувствовал себя таким уставшим, что ему ничего не хотелось, а если чего и хотелось, так это понять, что сегодня произошло и чем оно отзовется в будущем. Но не в смысле каких-то преследований со стороны властей: они этих невинных проказ, к счастью, не замечают – или делают вид, что не замечают, – а раньше бы… а в смысле некоего несоответствия между речами и действительностью. Однако о таких вещах можно размышлять только на свежую голову. Но что тут поделаешь? Не бежать же куда глаза глядят от собственных мыслей. От действительности не убежишь.