Читать книгу Шесть дней из жизни дознавателя - Виктор Наговицын - Страница 6

Зефирка – мерзкий, скользкий, злобный тип. Если бы характеристику ему давала его воспитатель в детском саду, она бы сказала: «Рос избалованным, толстожопым мальчиком».

Габоронову в студенческие годы не повезло оказаться с ним в одной группе. И теперь от этого факта некуда было деться. За пять совместных лет обучения, Сергей Габоронов изучил эту личность на отлично. И самое последнее, чтобы он хотел – иметь с ним хоть что-то общее. Переступит через любого. Подставит не глядя. Вот про кого можно точно сказать, что ничего святого у него нет. Когда нужно что-то ему, то он будет бомбардировать пока не получит. А если всё-таки ему не удалось заполучить желаемое, месть будет коварна. Одновременно с поиском других возможностей в получении задуманного. Если бы это были благородные цели, направленные на помощь добрым людям, тогда его можно было бы назвать целеустремлённым человеком с несгибаемым стержнем. Но у него мировоззрение было совсем иным…

Чёрный Денис Львович, он же Зефирка, получил такое прозвище в студенческие годы. Когда на спор за упаковку зефирок переспал с одной девушкой, разыграв перед ней любовь. Это была скромная тихая девчонка, поверившая любовному натиску хулигана-искусителя. Условием сделки дружков были неоспоримые доказательства постельных дел. После исполнения задуманного, победу Чёрного его же товарищи не признавали. Делали вид, что раз нет «доказухи», то ничего и не было. Тогда Чёрный уговорил девушку снять на видео их амурные дела. Говорил, что для их семейного архива, на память о молодости и красоте. Заполучив пикантные съёмки, незамедлительно выложил их в Интернет. Рассказал всем, где можно это увидеть. Девушке от стыда пришлось уехать в другой город. А он получил выигранную упаковку зефирок. Вскоре отомстив и не поверившим изначально его слову дружкам.

Он чувствовал себя всегда безнаказанно. Поскольку его мама была судьёй в своё время. На момент окончания его учёбы вышла на пенсию, но стала оказывать платные юридические услуги. Попросту говоря – решала вопросы в суде. Там оставалась своей «в теме», а на гражданке числилась заведующей адвокатской конторой. Отец Чёрного работал в прокуратуре СССР. Так же был пенсионером. Какой-либо видимо-активной деятельности уже не вёл. Поэтому о его запятнанности нечего было сказать. Скорее всего, был старой правильной закалки, имея близких родственников в виде упырей у себя под носом, которые пользовались его честным именем при необходимости. Не желал ли он этого замечать, или и правда не знал, остаётся не известным.

Знакомые с детства различного рода влиятельные люди взрастили в Чёрном чувство, что везде всё можно решить, договориться, сделать так, как надо. В связи с чем круг его знакомых всегда был соответствующим: такие же потомки влиятельных людей или наглые, отмороженные дети внезапно обогатившихся коммерсантов. При некой финансовой состоятельности их родителей всегда творили что хотели. Если случались проблемы и за содеянное надо было бы ответить, всё решали запугиваниями и угрозами. Иногда приправляя всё это деньгами.

После юридического университета родители впихнули сыночка в прокуратуру. Но Чёрный сам попросился оттуда, поняв, что это серьёзная структура, в которой нужно пахать, работать и трудиться. Строго следовать букве закона. Быть грамотным, образованным и эрудированным. А Чёрный – полная противоположность.

Чтоб сыночка избавить от какого-то там служения Родине в солдатских сапогах, родители пристроили его в транспортную милицию. На должность не много не мало старшего инспектора по административной практике. В линейной милиции, по сравнению с городской, и так работы было немного. Иногда сотрудники ППС на железнодорожном вокзале напишут протокол на пьяного, вот Чёрный фактически занимался тем, что вёл учёт протоколов об административных правонарушениях.

В скором времени он понял, что, обладая милицейской ксивой, а в его руках это пошлое название было к месту, он стал вхож в милицейский мир, доселе считавшийся некой грязной нишей, в сравнении с другими правоохранительными структурами, такими как ФСБ и прокуратура. Оказалось, что на милицейском уровне иногда вопросы решаются быстрее и дешевле, нежели всё время обращаться через влиятельную силовую элиту.

Заводил знакомства. Мог решать вопросы в ГИБДД, чтобы не лишали прав. Мог раздобыть красивый государственный регистрационный знак. Многие отморозки стали обращаться к нему. По мере необходимости пытался отмазывать и от уголовных преступлений, если его дружки увлекались, например, рукоприкладствами. В общем, продолжал династию, обрастая связями в области правоохранения…

Габоронов же был с абсолютно другого круга. Простая семья, родители далеки от юриспруденции. После школы при выборе профессии Габоронов подошёл к дедушке Ивану Архиповичу, который рассудил так:

– Давай скупо, практично и со здравым смыслом: живём мы в маленьком селе, около небольшого городка. Без особо больших предприятий в округе. В наше время кругом учат в основном на юристов или экономистов. Выбирай юридический. Законы будут нарушать всегда. Без работы не останешься! Да и язык у тебя там, где надо. Хрен тебя переспоришь…

– Кто бы говорил, – подметил внук, – Значит юридический… Деда, а кем работать, юристом? Что они делают? Знают законы?

– Что нам известно об этой профессии в наше время? Скорее всего, в перспективе нужно будет стремиться стать адвокатом. Они вроде хорошо зарабатывают. Плюс ко всему, защищают обездоленных и невинно обвиняемых. Но в процессе обучения ты начнёшь понимать: чтобы стать адвокатом, нужен юридический стаж. Связей у нас нет, мы люди простые, поэтому всё самим нужно проходить. Получить стаж без опыта сейчас никак. Значит, по окончании одна дорога: туда, где текучка сотрудников, где приходят и уходят на раз-два. Там потребность в служащих не уменьшается, а только увеличивается. Туда возьмут всегда. Там то стаж и опыт получишь. И вот ты, такой красивый, несмотря на то, что немного лопоухий парень, чтобы выйти из замкнутого круга с опытом и стажем, отправишься на службу в правоохранительные органы… Я как-то слышал, что в милиции есть должности, на которых долго не задерживаются. А ты потерпишь. Понятно, что с детства ты не мечтал стать милиционером. Но тебе придётся этим заниматься. Будешь охранять право, установленное властью в его задуманном, широком понимании. Правда, чтоб туда пойти, нужна будет служба в армии. Парень ты крепкий, широкоплечий. Зря, что ли, плаванием занимался? Отслужишь без проблем. Я служил, отец вон, тоже. И ты будешь…

– Милиция – это хорошо, – подтвердил папа Габоронова, – вон у меня одноклассник, в сорок пять лет уже на пенсии. Неплохой вариант! Всю жизнь на посту простоял, тяжелее жезла ничего в руках не держал. Все побаивались с ним отношения испортить, посему относились к нему с таким видимым уважением. А мне ещё до шестидесяти пахать…

Семейный совет Габороновых так и решил. При чём не один из них понятия не имел о работе милиции! Какие это были текучие должности? Сколько зарабатывают адвокаты? Ничего не ведали! Данную схему бегло подсказал один «знакомый» юрист деда Габоронова. Его так и звали: «Юрист». Чем занимался, где работал – никто не вникал. Считался умным белым человеком лишь по одному названию. Он иногда приезжал вместе с женой проведать её бабушку, жившую в одном селе с Габороновыми. Вот дед, выловив как-то Юриста, раздобыл план действий для внука на всю жизнь.

Дед работал каменщиком, слесарем, стропальщиком, штукатуром-маляром и немного сварщиком. Папа Габоронова всю жизнь проработал на железной дороге машинистом. Они знали непонаслышке, что такое тяжёлый труд и ночные смены. И такую участь они Серёже не желали. Поэтому советовали туда, о чём судили только со стороны. Им казалось, что в милиции работать хорошо и престижно. Сергей, чтобы «выбиться в люди», следовал намеченному плану.

Если спросить о желании самого Серёжи после школы, то мальчик, конечно, мечтал кем-то стать. Но, к сожалению, выбранная профессия кинооператора никак не умещалась в сознании сельских жителей как серьёзная профессия.

С детства Серёжу интересовала фотография. Дедушка подарил внуку советский плёночный фотоаппарат – «Смена». Серёжа научился печатать фотографии: проявитель, закрепитель, фиксаж[3]… Закроется в ванной комнате с красным светом, выносит потом фотографии, хвастается – всем нравится. А когда он увидел у крёстного видеокамеру, так не на шаг от него не отходил. Его эта магия видеозаписи завораживала. А видеомагнитофон! А переписывать записи с одной видеокассеты на другую! Это была страсть Сергея!

Но когда дошло до момента выбора ВУЗа для поступления, идея с кинооператором на семейном совете сразу отмелась, как не реальная, не серьёзная и глупая. Прозвучали вопросы: «Где этому учат? – В Москве, если только! И учат ли на это вообще? Кто туда поедет? На что туда поедет? Где там жить?» Задавались какие угодно вопросы, на которые шестнадцатилетний парень без Интернета ответить не с мог. Источником знаний о внешнем мире был телевизор, в котором в указанной сельской местности вещал лишь «Первый канал». В последствии и «РТР» добавился. Но на поставленные взрослыми вопросы и там ответ не транслировали. Телефон-то проводной провели где-то ко второму курсу университета, в году так две тысячи втором…

Все эти нахлынувшие воспоминания и размышления о своём месте в этом огромном мире после звонка Чёрного были оборваны зашедшей в кабинет Ольгой Юрьевной:

– Габоронов, что сказал Десяткин? Когда придёт?

– Обещал быть в скором времени, Ольга Юрьевна. Пытался сказать, что занят, но я пригрозил принудительным доставлением в наши хоромы.

– Правильно, Габоронов. Ну, ждём. Дожимай его. Два свидетеля видели, как он ногой ударил. Очные ставки проводи. Сына Шавко вызывай, пусть косвенным свидетелем идёт «со слов папы, мамы мне известно, что-такой-то ударил, помял», понял?

– Понял, Ольга Юрьевна, – произнёс без энтузиазма дознаватель.

– Переговори сейчас с ним и иди домой спать, – полковник прекрасно знала, как Габоронов дорожит после суточным сном. Но к данной замашке личного состава начальство категорически негативно относилось.

Например, потому, что если за ночь случилось одно-два серьёзных происшествия, то можно сказать, в общей сложности дежуривший спал около шести часов в сутки, хоть и в кабинете, в неудобном положении, не раздеваясь, но этого, по их мнению, вполне должно хватить. Съезди домой, переоденься, прими душ и «давай, давай, возвращайся».

Время было уже около девяти часов, всё той же пятницы. Служебный кабинет заполнился оставшимися дознавателями: майорами милиции Звонарёвой и Сивачёвой. Их называли «два декрета и майор». Между званиями, как правило, должно пройти три года. Если девушка будучи старшим лейтенантом отправляется в декрет, то по возвращении она уже капитан. Снова пошла за вторым ребёночком – жди обратно уже майором. В милиции «рожать выгодно». Останется отработать ещё лет четырнадцать до минимальной пенсии. И всё, жизнь удалась! Правда во время службы детки будут видеть маму крайне редко.

Так же в кабинет вошла лейтенант Третьякова. Миниатюрная, но цепкая барышня. Не смотря на все трудности, работала неистово. У неё была жажда к власти. Жёсткая, хваткая, своего не упустит. Тоже одна из тех, кто «дожмёт» любого жулика. Но если с ней наладить отношения, что у Габоронова получилось – лучше друга не найти. До вступления в милицейские ряды успела обзавестись мужем и родить ребёнка. По возрасту чуть старше Сергея.

Становилось жарковато. Сергей уж очень хотел переодеться после суточного дежурства, но это пока не маячило. Просто китель он не хотел снимать. Под ним рубашка, на которой погонов не было. Это всегда выглядит некрасиво. Поэтому нужно было перекидывать пагоны с кителя на рубашку, а для этого надо практически раздеться. Сидел, терпел.

Около девяти часов двадцати минут в дверь кабинета дознавателей постучались. Кто-то приоткрыл, не дожидаясь ответа.

– Вы к кому? – сразу набросилась Третьякова, чей рабочий стол находился ближе всего к двери.

– К Габоронову, – уверенно произнёс мужской голос.

– Проходите! – дознаватель Третьякова разрешила войти визитёру, – Серёжа, это к тебе.

Габоронов пригласил присесть тридцати трёхлетнего мужчину на стул, расположенный с правой стороны от его рабочего стола. Попросил минуточку дочитать что-то по уголовному делу, листая страницы. Это было для того, чтобы Десяткин немного осмотрелся, обвыкся, и его воинственный запал сдулся. Также надо было показать, что дознаватель начнёт тогда, когда посчитает нужным.

Взгляд Алексея Борисовича Десяткина был уверенным и даже нагловатым. Видно, что он не испытывает страх от самого факта нахождения в милиции. Он был женат. На иждивении сын шести лет. Официально работал, что была редкость для жулика. С виду добропорядочный гражданин – не подкопаешься.

Преступники в жизни – это как правило, антисоциальные элементы, работающие от случая к случаю, но с обязательными регулярными запоями. Они склонны к преступлениям, а именно: подраться, украсть что-нибудь, что-то сломать, испортить, влипнуть в какую-нибудь дурацкую историю в результате своих же безответственных действий. Это не организованная вооружённая преступность, которую обычный человек редко когда встречает. Это мелкие пакостники, которые своими действиями вредят простым людям, доставляют массу неудобств. Вот с такой преступностью в большинстве своём борется милиция. Скучно. Не романтично. Не масштабно. Не заметно. Но это кому-то надо делать! Приходится сдерживать слой населения, который никак не хочет эволюционировать в сторону порядка.

Часто ли слышно о тяжёлых, сложных операциях, которые проводят врачи? Например, реконструкция костей, пересадка органов, транслюминальная баллонная ангиопластика аорты? А кого мы видим в бесконечных очередях в поликлиниках? С какими диагнозами? С каким потоком болезней приходится справляться обычным докторам? Простуда, температура, воспаления лёгких, давление. Из чего-то посерьёзнее: аппендикс или переломы рук и ног.

Вот так и в милиции. Идёт поток краж, повреждений имущества, угонов, мордобоев. И всё это не от организованной преступности, а от таких же простых, только безалаберных людей, живущих рядом. Которые никак не желают выполнять элементарные правила поведения в обществе.

Алексей Десяткин же был не из тех забулдыг с философией из кинофильма «Джентльмены удачи»: украл, выпил – в тюрьму! Он обыкновенный, нормальный парень с образованием, с профессией составителя вагонов, не склонный к преступлениям вообще. Но! Совершивший его. Судя по всему – не сдержался. Психанул. Дал волю эмоциям. Можно его понять. Но Габоронов отлично знал и другое: совершённое Десяткиным – это уже плохой сигнал. Тогда он не сдержал гнева и ударил ногой по двери автомобиля, потрепав перед этим пенсионера, между прочим. А в следующий раз что? Из-за этой безнаказанности поймёт, что такое поведение не имеет последствий, и даст в морду другому водителю за неправильную парковку? Просто снова не сдержится? Нервная система у парня расшаталась. Чтоб он взял в руки свои ноги, наказание должно быть.

Дознаватель отдела дознания старший лейтенант милиции Габоронов пристально посмотрел на Десяткина, оторвав взгляд от уголовного дела. Пытался понять, что это за человек.

Затем улыбнулся и спросил:

– Ну, что с Вами делать будем?

– Ничего. Я с адвокатом разговаривал. Он говорит, можно прекратить дело за примирением сторон и возмещением ущерба.

– Каким адвокатом? У Вас же Хлорин защитник. Так?

– Нет. Я нанял другого адвоката. Проконсультировался с ним. Он говорит, можно прекратить дело за примирением сторон.

– О как! В законе есть такая возможность, но о каком примирении идёт речь? О каком возмещении ущерба Вы говорите? Вы же утверждаете, что ничего не совершали. А значит не причиняли никакого ущерба! Не били ногой по автомобилю! Зачем это вы будете что-то возмещать, если этого не делали?

– Да чтоб это уже быстрее закончилось! Это было больше года назад, а я до сих пор вынужден оправдываться за тот день!

– Так Вы нам всем одолжение сделаете? Возьмёте на себя то, чего не совершали, чтоб побыстрее всё это закончилось? Как благородно! Это потерпевший же во всём виноват! Из-за него же мы тут все собрались. Не из-за Вас, потому что Вы не смогли просто проехать мимо!

– Да не мог я проехать мимо! Там яма! А у меня машина была японская с низкой посадкой!

– Так что ж теперь, имущество другому человеку портить? Если Вы припаркуетесь неправильно, мне тоже можно будет подойти и шарахнуть ногой по двери Вашего авто?

Обстановка немного накалилась. Коллеги-дознаватели чуть-чуть притихли, разговаривая между собой. Впрочем, для маленького кабинета это было повседневной, нормальной атмосферой. Просто в такие моменты остальные коллеги начинали говорить чуть тише.

После небольшого молчания Габоронов предложил пройти на балкон и перекурить. Десяткин согласился.

Лицемерие – это поведение, прикрывающее неискренность. Это демонстрация человеку, что при совершении им плохого поступка ты его не осуждаешь, а даже находишь оправдания его действиям. Это для того, чтобы не испортить с ним отношения.

Лицемерный человек в обществе не вызывает уважения. Наоборот, такое поведение считается крайне негативным и подвергается осуждению.

Манипуляция тоже считается чем-то нарицательным. Поскольку это скрытое управление человеком, а значит хитрость.

Вот бы все жили открыто. Не хитрили! Говорили бы то, что думают… Не нравился бы им человек, например, коллега, так и говорили бы: «Мне не приятно с тобой разговаривать. Ты должен понимать, что мне приходится с тобой взаимодействовать по работе, которую я ненавижу! Заковыристо устроен мир: помимо всего прочего, чтобы выжить, людям нужно кушать. А чтобы есть, нужны деньги. А их надо зарабатывать. Сначала нужно десять лет в школе учится. Потом, желательно в университете – пять. И только потом тебя допустят к какой-нибудь „нормальной“ профессии. Раньше люди ходили в лаптях, выращивали продукты в своём хозяйстве, жили в гармонии с природой, которая давала всё, что нужно человеку: свежий воздух, воду, еду, одежду. С раннего возраста осваивали навыки для жизни, помогая родителям по хозяйству. А теперь? Всем сделали местечки в городе. Ничего не производят! Делают вид, что вообще делают что-то важное: документики, подписи, печати, контроль. За это платят маленькую зарплату и отнимают весь белый свет. Поэтому я вынужден стоять тут и объяснять тебе в очередной раз, что шрифт печати документа должен быть двенадцатым, а между строчный интервал – одинарный! Понимаешь?».

Нет. Всё по-другому устроено: «Ой, Вы сегодня так замечательно выглядите! Позвольте мне напомнить Вам: вот тут шрифт должен быть другим. Но это всё мелочи по сравнению с Вашей ослепительной красотой!» Можно принять это за вежливость, но тогда и она выражает не то, что думает собеседник. Получается, хитрят практически всегда…

У дознавателя Габоронова есть цель: привлечь к ответственности Десяткина за совершённое им преступление, при условии, что он вину не признаёт и в содеянном не раскаивается. Поэтому путём лицемерия, ради манипуляции, Габоронов затеял разговор на балконе милицейского учреждения:

– Думаешь я тебя не понимаю? Какой-то старый хрыч поставил посреди дороги своё корыто, начал там мешки разгружать. Плевать хотел на окружающих: «Пусть подождут!». Вынудил тебя ждать в тот момент, когда ты ехал с ночной смены. Устал, хочешь спать, а тут какая-то возня. Попросил отъехать, он ни в какую. Ты ему и так, и эдак, а он упёрся. Да я бы на твоём месте и по морде ему съездил! Как ты вообще сдержался?

Десяткин глянул недоверчиво на дознавателя, но старший лейтенант продолжал:

– Я-то вижу этих упырей каждый день: алкаши вонючие, дебилы недоделанные. Они в такой среде выросли, и ничего ты с ними не поделаешь. Никак не изменишь. А ты не из них! Я-то вижу, что ты не как они! Ты нормальный человек! Образование. Работа. Семья. Ребёнок. Понятное дело, что ты никакой не преступник! Тебя возмущает сама ситуация, в которой ты, по сути, прав: это он машину поставил так, что тебе не проехать! Однако уголовное дело не разбирает всю подноготную. Тут не важно, отчего так случилось. Тут разбирают сам твой удар ногой! Что этому предшествовало, и кто виноват в том, что ситуация так сложилась это второй вопрос. На это прокуратура и суд даже не смотрят. Тут отметается вся лирика. Рассматривают только твой удар ногой! Признаваясь, ты не признаёшься, что ты был не прав тогда, а он прав! Нет! Признаваясь, ты соглашаешься, что ударил со злости эту грёбанную дверь! Так уж вышло, он подал заявление. Да, сделали вот такую оценку суммы ущерба. И свидетели есть, что на тебя указывают. Пойми, тебе не отвертеться! Система тебя в суд затащит по любому! Только от тебя зависит, в каком качестве ты в суд пойдешь, как будешь выглядеть перед судьёй! Как эти вонючие алкаши, с которыми мы постоянно тут дела имеем, или ты выделишься на их фоне и пойдешь как случайно оказавшийся в такой ситуации человек?!

Ты сам отец! Представь, в соседней комнате слышится звук разбитой вазы. Ты приходишь, а там твой сын стоит, глаза вылупил на осколки, моргает чаще обычного – не знает, что делать! Понимает, что ты будешь его ругать, начинает отпираться: «Это не я, папа, это не я!». Какая твоя реакция? Конечно, ты понимаешь, что это он. Его отрицание начинает тебя только злить. Так? Он бы извинился и, может, ты бы его даже не поругал за эту вазу. Но в данной ситуации тебя выбесит его отрицание. Так и с тобой! Все понимают, что ты шарахнул ногой эту машину. И прокурор понимает! И судья поймёт.

Не бывает такого, чтоб конфликт был, двое свидетелей говорят на тебя, а ты невиновен. Перед судьёй ты будешь выглядеть как отпирающийся мальчик. Так ты только настроишь всех против себя. Да уже настроил! Больше года прошло! Прокурорские дело нам каждый раз возвращают. Ситуация так и висит, всех напрягает. И тебя! В каком качестве ты пойдёшь в суд, зависит от того, как мы распишем эту ситуацию сейчас. Или ты неуравновешенный псих, который не сдержался и упирается на ровном месте. Или ты доведённый до усталости порядочный гражданин, отработавший ночь. По пути споткнувшийся из-за накопившихся проблем, случайно совершивший проступок. Но вину признающий, в содеянном раскаивающийся и у всех просящий прощения! Получишь своё условное наказание, а то и вовсе штраф и всё! Понимаешь?

– Да понимаю я всё! – полилось с Десяткина как с опрокинутой двухсотлитровой бочки, – Старый козёл вечно так, поставит свою машину, что не проехать, не пройти. Постоянно что-то возит, что-то выгружает, Плюшкин хренов. У него весь двор завален всяким хламом. Я с ночной смены, мне жена звонит, что у ребёнка температура, нужно в больницу ехать. Я взял ребёнка, жену. Смотались в поликлинику. Едем домой, спать невероятно хочу! Подъезжаю, до дома чуть-чуть, а тут дед этот. На нём то я и сорвался! А он заявление накатал. Сумму ущерба эту ещё выдумали шесть тысяч! Да при аварии одна точка стоит четыре с половиной максимум, а тут шесть с лишним! Я и возмутился. Уголовное дело! Что из меня преступника то делают?! Конечно, я не хочу сознаваться и соглашаться со всем этим бредом!

– Вот! За рулём, уставший. Ещё и свозил в больницу своего ребёнка! Между прочим, из-за этого ты и был в расстроенных чувствах, – подбадривал дознаватель сознавшегося в совершении преступления Десяткина.

Десяткин прекрасно понимал, что дознаватель прав. Понимать понимал, но избежать ответственности по-прежнему хотел.

– Мне адвокат всё время говорит, что можно по примирению сторон дело закрыть, – уже обыкновенным тоном излагал мысли Десяткин.

– Кто твой адвокат?

– Тимофеев.

– Слышал о нём, но не встречался ещё. А старый, бесплатный, которого тебе Родина предоставила? Чем он тебе не понравился?

– Хлорин, что ли? Да он ничего не делал! Встречаться не хотел, занят вечно. Я обратился к платному.

– Ну, дело твоё…

– Может, Вы поговорите с ним? Вы же в юридических делах больше понимаете. Я с этим первый раз сталкиваюсь.

– С Тимофеевым? Конечно поговорим. Но, понимаешь, чтобы прекратить дело по примирению сторон, – начал доверительно произносить дознаватель, – Ты должен признавать свою вину и раскаиваться в содеянном. Возместить ущерб потерпевшему. А из твоих показаний, данных ранее, ещё когда дело было у другого дознавателя, следует, что ты вину не признаёшь категорически.

– Да я готов признать, хрен с ним, лишь бы дело прекратить, – начал обещать Десяткин.

– Это хорошо, только тут есть небольшой риск. Прокуратура потом будет решать прекратить это дело по примирению сторон или нет. Да и потерпевший должен быть на это согласен, понимаешь?

– Да я поговорю с дедом, всё возмещу…

– Алексей Борисович, мне нужно обсудить это с начальством. Покури пока тут.

Это был прорыв в деле. Десяткин решился признать свою вину. Это хорошо и справедливо. Но в его понимании он сознавался не потому, что раскаялся. А для того, чтобы прекратить уголовное дело. А на это никто никогда при таких условиях не пойдёт. Не из-за того, что просто жалко столько труда прекратить – это в том числе. А из-за того, что примирение, даже в человеческом понимании – это когда совершил проступок, но тут же извиняешься, хочешь исправить содеянное, загладить свою вину, возместить ущерб. И потерпевший это видит. Только при таких обстоятельствах, да на начальном этапе расследования, есть возможность прекратить уголовное дело в связи с примирением сторон. Но на практике на такое редко когда идут правоохранители.

Это для правонарушителя здорово – напиться, например, набедокурить, показать своё истинное нутро, когда, что называется, понесло. А окружающим он доставляет массу проблем. Когда человек адекватный, то при совершении случайного злодеяния, он сразу же, в этот же момент будет просить прощения, предлагать возместить ущерб. Потерпевший увидит раскаяние и тогда до милиции дело даже не дойдёт! Люди между собой без участия государства примирятся, да и всё. А когда и если дело дошло до разбирательства в милиции, значит, стороны не смогли самостоятельно уладить конфликт в полной мере. Поэтому без всякого зазрения совести в правоохранительной системе отсутствует практика по прекращению уголовных дел за примирением сторон. И Габоронов, естественно, Десяткину это сказать не мог.

В данном случае Десяткин изначально вёл себя дерзко во время совершения преступления. Ещё и отказывался в этом признаваться, а значит, не испытывал никакой вины. Будет ли это искренним примирением с потерпевшим? Увидит ли заявитель покаяние в действиях преступника? Нет. Для Десяткина такое раскаянье – лишь попытка уйти от судимости. Все это понимают.

И возвращаясь к вопросу о проделанной работе. После совершения преступления состоялось оформление данного материала, сбор доказательств, опросы свидетелей, установление суммы ущерба, возбуждение уголовного дела, допросы потерпевшего, свидетелей, подозреваемого. Пятый месяц дознания! Ради чего? Чтобы Десяткина теперь примирить и отпустить? Лишь потому, что он до этого созрел? А точнее, лишь потому, что адвокат ему так советует? Нет. Такого надо привлекать к ответственности!

Габоронов оставил Десяткина на балконе, прошёл через свой кабинет, вышел в коридор. Постучался в дверь с табличкой «НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА ДОЗНАНИЯ». Не дожидаясь ответа, Габоронов залетел в кабинет радостный.

– Ольга Юрьевна, он хочет дело прекратить в связи с примирением сторон!

– Прекрасненько! Пускай сознаётся и идёт в суд, сволочь.

– Я ему так и сказал, он должен сначала признаться, а потом прокуратура будет решать прекратить дело или нет.

– Правильно. Кто у него адвокат? Наш же, Хлорин?

– Нет, он похоже платника нанял, Тимофеев что ли.

– Есть такой.

– Реально защищает?

– По большому счёту нет. Перед клиентами показывает, что отрабатывает свой хлеб, а на самом деле ему плевать.

– Что дальше делаем, Ольга Юрьевна?

– Тут надо действовать быстро, пока он не передумал. Зови его адвоката. Десяткин письменно отказывается от Хлорина и берёт Тимофеева. Дополнительно допрашиваешь подозреваемого в присутствии его адвоката, где он признаёт вину. Делаешь проверку показаний на месте. Допрашиваешь понятых с выводки. Допрашиваешь в качестве свидетеля жену Десяткина. Пусть показывает: «Со слов мужа мне стало известно, что Десяткин ударил дверь автомобиля. Возбудили уголовное дело». Пусть косвенным свидетелем будет. Ему скажешь, что её надо допросить для характеризующего. Делаешь очную ставку с потерпевшим, в которой он признается в содеянном и пообещает возместить ущерб. Они пишут ходатайства о прекращении дела. А мы им отказываем. Составляешь обвинительный акт и всё – в суд! Пока он согласен, работай с ним Габоронов. Такой, как Десяткин, потом может передумать и снова упираться.

– Ага, понял, Ольга Юрьевна!

– Сейчас бери его и езжайте делать проверку показаний на месте. Пофоткай его, пусть покажет, как бил по машине, – видя, как лицо Габоронова становиться напряжённым, решила сказать и радостные слова, – И иди спать. Остальное завтра. Давай, Габоронов, чтоб он ещё раз не соскочил! Что у тебя по остальным делам?

– Кларкин с яйцами практически готов. Осталось кое-что доделать с ним. Обвинительный набрать и всё. Но он пропал, скотина бешенная! Апрешумян практически готов, но ещё характеристику участковые никак не принесут. Вот Десяткина надеюсь закончить до конца месяца.

– Это три. Ещё два дела?

– Снегенев тоже абонент не абонент. Паспарту хренов! Так и не выходит на связь, скотина. Операм говорил, но пока безуспешно. А по нему, в принципе тоже всё готово. Свидетеля одного допросить и всё. И Придворов остаётся. Он тоже пока не пришёл. Честно говоря, я его ещё и не вызывал, но, судя по объяснению он в полной сознанке. Характеризующий на него пришёл.

– По Кларкину с Придворовым участковым скажу, чтоб их привели. У Апрешумяна характеристика? Принесут. Снегенев? Ерёмова попрошу, чтоб опера поторопил. Давай, Габоронов, пять дел нужно закончить, конец месяца. Иди работай с Десяткиным, пока он не передумал.

Не смотря на своё святое право поспать после суточного дежурства, Габоронов сам был настроен закрепить утреннюю победу, поэтому прекрасно понимал: пока Десяткин согласился, надо делать.

Выйдя на балкон, где курил Десяткин, дознаватель к нему присоединился.

– Давай пробовать Алексей Борисович. Начальство сказало, что сейчас допрашиваемся с твоим адвокатом. Ты признаёшь вину и очень раскаиваешься в содеянном. В деле о примирении без потерпевшего никак. Поэтому сегодня допрашиваемся, едем на место, делаем проверку показаний на месте, фоткаемся там, чтоб прокурорские видели, что ты сотрудничаешь со следствием. Искренне, действительно раскаиваешься. После чего ты отправляешься к потерпевшему и реально просишь у него прощения. Договариваешься на примирение. Сообщаешь мне, что он согласен. Мы проводим очную ставку, то есть его показания, твои показания, в процессе которых ты снова вину признаешь и просишь прекратить дело. Потерпевший подтверждает, что согласен на примирение прям на очняке. После этого вы пишите ходатайства о прекращении. Я с этим всем иду в прокуратуру, и если они разрешат, мы дело прекращаем. Повторюсь, есть риск. Но, чтоб ты понимал, мы сделаем всё, чтобы дело прекратить. А за прокурорских мы не отвечаем. Сам понимаешь, это наш надзорный орган. Но мы постараемся. Понял?

– Да, я всё понял, – звучал всё тот же нормальный тон человека, у которого появилась надежда на разрешения конфликта без последствий.

– Звони адвокату, пусть подъезжает, будем начинать. А я пойду пока документы подготовлю.

Габоронов оставил Десяткина на балконе. Сам присел за свой рабочий стол понимая, что завязывается с данным гражданином надолго. «Понятых ещё надо найти, – не радостно подумал Габоронов, – Это нужно будет их позвать на выводку, потом чтоб пришли в кабинет, допросились, потом в суд, возможно, явились. Тут только своих надо. Когда адвокат этот ещё приедет? Надо всех состыковать».

Коллеги Габоронова ушли на планёрку. Поскольку старший лейтенант уже занимался жуликом, да ещё и будучи с ночной смены, он официально был избавлен от «отчёта и наставлений» по делам текущим.

– Сергей… – выдалась пауза, было очевидно, что Десяткин не помнит отчество Габоронова.

– Владимирович, но можно просто Сергей, – дал понять Габоронов, что лучше к нему обращаться по имени, чтоб не возникало между ними границ, – Говори, что с адвокатом?

– Он просит с Вами переговорить по телефону, – протянул аппарат Десяткин, стоя в проёме между кабинетом и балконом.

– Ну, давай, переговорим, – неохотно взял трубку Габоронов.

Разговаривать с собеседником лицом к лицу всегда лучше. Его замыслы понятнее. А по голосу труднее ориентироваться о истинных намерениях человека и представлять с кем имеешь дело.

– Доброе утро! Вас беспокоит защитник подозреваемого Десяткина – Тимофеев Михаил Олегович, – презентабельно произнёс доброжелательный голос.

– Здравствуйте, но в материалах дела отсутствует Ваш ордер[4]. А это значит у подозреваемого Десяткина другой адвокат, – Габоронов сходу обрубил хорошие отношения, начав давить формализмом.

Дознаватели не любят платных адвокатов. По определению они находятся по разные стороны. Расследование уголовного дела – это, по мимо всего прочего, соблюдение чётко прописанных процессуальных норм. По закону нельзя в принципе разговаривать с подозреваемым по делу без защитника, что Габоронов уже сделал. Пусть и без государственного защитника Хлорина, которому действительно всё равно. Но о нём позже.

Когда в уголовном деле всё хорошо: жулик раскаивается, вину признаёт, то оформлять всё гораздо проще. Проще для всех. Можно за один день, например, отработать потерпевшего. Сразу после допроса дать бумажечку об ознакомлении с материалами уголовного дела. Он распишется без проставления даты. Когда этот день подойдёт, к концу расследования, дознаватель проставит её. Якобы потерпевший только что приходил и пролистал уголовное дело. Всем это выгодно. Потерпевшему не надо тащиться ещё раз в милицию. Дознавателю не выбирать время, не ждать, когда придёт заявитель, а спокойно «шить» дело.

С жуликом практически та же история. По закону каждый раз нужно вызывать подозреваемого с защитником. Подписывать всё в точные даты. Разъяснять все права и обязанности. Знакомить со всеми материалами уголовного дела. Избирать меру пресечения каждые десять дней. Отменять её. Снова избирать. Так уж положено. В уголовном деле, как правило, около ста пятидесяти листов! Если такое, как это, с упирающимся подозреваемым – около двухсот пятидесяти. Каждый документ что-то да значит. На каждом должны быть подписи, даты ознакомления и прочее.

Когда адвокат платный, он начинает показывать подозреваемому, что активно участвует в его деле. Хотя по факту только обязывает делать всё по правилам. Конечно, все бы рады были делать всё по букве закона. Но кто даёт на это время? От исполнения правил расследование лишь затягивается, а суть не меняется. А если начать такую волокиту, то количество расследованных дел уменьшится, а значит, возрастёт число не раскрытых. Это приведёт к уводу от ответственности даже раскаивающихся и готовых пойти в суд. Кому тогда от исполнения инструкций станет хорошо?

Габоронов, по крайней мере, так считает: есть цель – нужно достичь конечного результата всеми возможными вариантами, без лирики.

– Это безусловно, простите, как Вас по имени-отчеству? – продолжил вежливый голос защитника.

– Сергей Владимирович Габоронов, дознаватель, старший лейтенант милиции, – серьёзно представился милиционер, который только что жулику позволял обращаться к себе просто по имени.

– Сергей Владимирович, очень приятно. Конечно, Вы правы, ордер я пока не предоставил, но мы просто ждали вызова к Вам. Я предъявлю его при первой же возможности.

– Хорошо, – успокоился старший лейтенант, судя по голосу адвокат не был настроен качать права по каждому поводу, – Когда Вы сможете подъехать, Михаил Олегович?

– Да, об этом… Скажите, пожалуйста, а Десяткин около Вас? Он слышит наш разговор?

– Я Вас понял, – Габоронов быстренько встал и перешёл на балкон, оставив в кабинете подозреваемого. Уголовное дело он автоматически, по привычке, взял с собой, чтобы жулик его не уничтожил, – Да, я Вас слушаю…

– Дело в том, что Десяткин мне уже порядком надоел. Я давно отработал свой гонорар, а он всё время просит встреч, ищет способы решения данного уголовного дела. Я ему и подсказал, что можно примириться с потерпевшим и попробовать прекратить уголовное дело. Конечно, я понимаю, что фактически это будет тяжело, но это какой-то выход из сложившейся ситуации, путь к завершению данной истории. Понимаете?

– Прекрасно понимаю, ещё тот тип, если честно. Пенсионера обидел, а сейчас упирается.

– Да, совершенно, верно. И всё-таки, я бы со своим подзащитным настаивал на прекращении дела.

– Только для этого ему надо признаться в совершении, примириться с потерпевшим, так?

– Примиримся, безусловно примиримся, – также доброжелательно вещал адвокат Тимофеев.

– Когда Вы сможете подъехать? Нам надо допроситься, сделать выводку за сегодня.

– Сегодня? А Вы хотите закрепиться в его признаниях? Понимаю. Хоть и главное в прекращении по примирении – это загладить причинённый вред…

– Да, но причинённый! А для этого нужно согласиться, что он его причинил! – Габоронов почувствовал в реплике защитника Тимофеева всё ту же попытку соскочить с ответственности.

Адвокат, что свойственно им всем, интерпретировал закон в выгодную ему сторону. В этом большое отличие от теоретической части законодательства и практической. Такое происходит благодаря всему великолепию, разнообразию и богатству русского языка. Защитник Тимофеев в указанной норме о примирении для подзащитного увидел главное – это возмещение ущерба. Но позвольте, теперь можно подойти к человеку, зарядить пощёчину, кинуть ему в рожу тысячу рублей, которая должна убрать красноту щеки с обалдевшего потерпевшего и всё, примирился? Нет. Государственная правоохранительная система видит эту норму по-другому: признайся, раскайся, а потом уж загладь вину.

Такая трактовка законодательства адвокатами, идущая в разрез с повседневным милицейским станком, – это ещё один повод иметь постоянные разногласия с защитниками. Поэтому Габоронов, услышав такую попытку Тимофеева увести разговор в сторону договорённостей с потерпевшим, а не в сторону раскаяния, пришёл вновь в себя. Поскольку из-за первоначальной доброжелательности Тимофеева, дознаватель немного заблудился, что они делают одно дело.

– Не, не, не, Михаил Олегович! У нас по плану дополнительный допрос, признание, проверка показаний на месте, потом очная ставка с потерпевшим, а затем уже ходатайства от Вас о примирении! – настаивал именно на таком порядке дознания старший лейтенант.

– Хорошо, хорошо, конечно, – начал снова доброжелательно стелить защитник Тимофеев, – Мы не против! Только у меня одна просьба: я не рассчитывал на проведение следственных действий сегодня. У меня суд с утра по другому делу. Если нет возможности перенести…

– Нет! – категорично заявил дознаватель, хотя адвокат похоже произносил эту фразу именно в ключе того, что и не надеялся на перенос встречи.

– Я так и предполагал, – нисколько не показал голосом свою обиду на то, что был перебит, а также по-доброму продолжил, – Позвольте я сегодня не приду, а Вы без меня всё сделаете, а я потом подпишу… У меня совершенно нет на него времени, я консультировал Десяткина уже раз пять. Вы когда планируете дело в суд направлять? Мне бы сделать всё за одну встречу…

– В этом месяце! – чуть не вырвалась радость Габоронова от того, что адвокат показал свой интерес на разовую встречу, что означало отсутствие препятствий по делу со стороны защитника, – Я Вас понял, Михаил Олегович. Переговорите тогда с Десяткиным, чтоб он не переживал, что без Вас начнём. И продиктуйте, пожалуйста, номер ордера, чтоб вписать его сейчас в протокол, а при встрече вложим его в дело.

– Да, безусловно, записывайте…

Габоронов незаметно, спокойно выдохнул. Со всеми были достигнуты договорённости. Осталось всего лишь воплотить всё это в жизнь!