Читать книгу Жребий изгоев. Всеслав Чародей – 1 - Виктор Некрас - Страница 8

На Софии звенели клепала – размеренно и звонко. Князь невольно поморщился и затворил окно.

За спиной скрипнула дверь – в горницу просунул голову доверенный холоп.

– Княже…

– Чего ещё? – недовольно бросил Всеслав, теребя в руках конец пояса, хотя и так знал – чего.

– Прошают быть на службе в церкви.

– Скажи, болен, не иду, – ответил Всеслав. Можно было сказать, что службу отстоит в своей церкви, да только ведь всё равно узнают правду – поп из княжьей церкви расскажет. Да и не только поп – этот вот холоп, хоть и доверенный, а всё одно христианин. Ни на кого из них Всеславу надеяться нельзя. Ну и ладно – пора уж открыть лица.

Холоп, меж тем, всё ещё торчал в дверях, словно выжидая, что князь передумает.

– Ну, чего стал?! – рыкнул князь, свирепея, и сделал себе на памяти верную зарубку – завтра же избавиться и от этого холопа, и от остальных христиан в терему. Да и в Детинце тоже пора бы. Пора уже поменять теремную обслугу, разогнать эту христианскую братию подальше. Сначала жалко было – отцу верно служили, обижать людей не хотелось, потом привык. Но сейчас, когда пресвитер уже пять раз назойливо напомнил про пропущенные князем службы – это Авраамий-то, истинный христианин, который и приверженность князя к старой вере искренне почитал только своей виной! Когда затеваются большие дела и зреют большие замыслы, терпеть из жалости наушников в терему не стоит – может большой кровью оборотиться. Там, на посадах, в Окольном городе, да в Старом городе если и есть они где, так мало… пусть их. А кривские бояре… средь них теперь мало христиан, да и те утрутся и промолчат, им их бог велел терпеть и подставить правую щеку после левой.

Дверь вновь скрипнула. Всеслав оборотился с немалой злобой, но тут же обуздал себя – пришла княгиня.

– Сколько раз говорил холопам – дверь смазать, – процедил он. – Бездельники. Дармоеды.

– Опять буянишь, ладо? – Бранимира подошла вплотную, провела ладонью по волосам князя, чуть дёрнула за длинную прядь – Всеслав не брил головы и подбородка по примеру воев, не жертвовал волос Перуну. Велесову потомку это не к лицу.

Всеслав по-прежнему раздражённо дёрнул плечами, освободил волосы из рук жены.

– Р-разгоню всех… – бормотнул он, невольно остывая. – Наушники.

– Грозен ты, княже, как я погляжу, – княгиня улыбнулась. – И куда денешь?

– Пусть к епископу в прислугу идут, – махнул рукой Всеслав.

Княгиня звонко расхохоталась – она и до сих пор, на четвёртом десятке, сохранила весёлый нрав.

– Войну затеваешь, Всеславе? – внезапно спросила она, положа руку ему на плечо. Князь невольно вздрогнул, поднял на неё удивлённые глаза.

– Ты… откуда знаешь?..

Бранимира усмехнулась, села на высокий подлокотник кресла, прижалась к мужеву плечу.

– Забыл, княже, кто я такова?..

Нет, он не забыл.

– Слухи и до меня донеслись, – Бранимира улыбалась. – Негоже тебе, ладо, таиться от меня. Вон правильно христиане говорят – муж и жена да будут едина плоть.

Всеслав криво усмехнулся:

– Они ещё говорят – жена да убоится мужа своего.

– Не дождутся! – княгиня гордо вздёрнула подбородок.

– Вот так-то лучше, – засмеялся Всеслав. – А то я уж подумал: ну, если и жена моя христианские речи повторять взялась, так надо мне оружие складывать да обратно кресту кланяться.

Княгиня засмеялась:

– Не приведи, Мокоше.

На том разговор и закончился.

Да, Бранюшка, затеваю я новую войну! – горько бросил про себя князь. И не с иноплеменниками войну, со своими, русичами, мало того – кривичами единокровными! А и как иначе?!

Когда-то давно, как только взял в кривской земле отец Всеславль, Брячислав-князь, решил он восстановить разрушенный Владимиром прадедов город. Обновлённая, отстроенная заново Брячиславом кривская столица разрасталась, народ в Полоцк притекал медленно, но верно. Слух про веротерпимого полоцкого князя разнёсся далеко по всей Руси, и народ бежал из-под руки Ярослава киевского в кривскую землю, чая здесь найти прибежище, где никто не помешает молиться русским богам. Полоцк богател на торговле с варягами и урманами – по Двине с Варяжского моря прямой путь к Днепру.

Обновления город требовал и по иной причине – Брячиславу хотелось городовым строительством показать, что его стольный город не ниже Киева или Новгорода, так же богат и красив, так же достоин стать стольным городом. Тогда и предложил ему епископ Мина, присланный из Киева самим митрополитом грек, построить каменный собор. Софийский. Стойно Киеву и Новгороду, где Ярослав только-только построил такие же точно соборы. Стойно самому Царьграду, наконец!

Князь подумал и согласился.

Каменный собор, всего третий на Руси, будет зримо воплощать мощь и богатство полоцкой земли, а имя собора лучше прочих иных слов скажет о княжьем достоинстве полоцких Изяславичей. Разумный поймёт!

Артель царьградских каменных мастеров трудилась без устали, но строительство шло долго – попробуй-ка в лесной да болотистой кривской земле найди потребное количество камня, да подвези его к Полоцку. А после смерти Брячиславлей строительство замедлилось (Всеславу того было не надобно, он просто не хотел раньше времени своего отношения к кресту выказывать), невзирая на то, что и достраивать оставалось – чуть. Потому и достроили собор недавно, всего лет пять тому, а освятили и вовсе только год спустя после окончания строительства. Службы в нём велись, да только Всеслав бывал на них редко. А теперь и вовсе решился отбросить скурату, показать истинное лицо. Глядишь, и будет высящаяся над городом каменная громада служить прибежищем воронья да диких голубей – пусть погоняет их пресвитер Анфимий.

А дальше постройки собора и не продвинулось дело у Мины и Анфимия – не спешили кривичи креститься. Даже и полочане, стольного города жители и то крещены были не все. А и кто крещён, так те, как и деды и прадеды, домовым да лешим требы кладут, а в церкви помолясь, домовым чурам плошку с молоком и краюху хлеба ставят.

Когда же вздумал епископ Мина князю попенять, Брячислав заявил прямо:

– Ты вот речёшь, что бог есть любовь – так и учи по любви! А нечего чужими мечами размахивать.

И дело веры Христовой в Полоцке остановилось.

На Полоцк спускался вечер.

Зажглись огни в разноцветных слюдяных окнах княжьего терема. Тускло светили лучины в затянутых бычьим пузырём волоковых окошках градских простолюдинов. Стучал колотушки ночных сторожей, шла по улицам в неверном рваном свете жагр, звякая доспехами, городовая стража.

Зажёгся свет в окнах терема епископа Мины и в избе пресвитера Анфимия, у самого собора, у княжьего подворья.

Епископ несколько времени стоял на крыльце, глядя на вечерний город, вздохнул, и ушёл в сени, медленно и бесшумно затворив за собой дверь. Задвинул засов, вернулся в жило, по-летнему душное, поморщился, рывком поднял оконную раму. Сквозняк качнул язычки пламени на лучинах и свечах, взмахнул занавесью.

Спать не хотелось.

Мина подошёл к полке, посветил свечой. Багровое пляшущее пламя отразилось в посеребрённых буквах на переплётах книг. Епископ вытянул пухлую книгу, сшитую из листов бересты. Молча сел за стол, открыл книгу, вздохнул – тщетное мечтание найти в книге ответ на то, на что ответ нужно искать в человеческих душах.

От княжьего терема в отверстое окно донеслись голоса – князь Всеслав пировал с дружиной.

Епископ несколько мгновений сидел, вслушиваясь, лицо его медленно омрачалось.

Князь – язычник!

Епископ давно питал в отношении князя стойкие подозрения в его язычестве.

Но Мина молчал.

Пока молчал.

Да и что теперь?

В Киев писать, митрополиту? Жаловаться на главу земли здешней, писать, что новый Юлиан Отступник созревает здесь?

Так был уж на Руси новый Юлиан Отступник. Святополк Ярополчич Окаянный.

Да и негоже священнику, Христову служителю доносами заниматься. Твоё упущение, тебе и исправлять.

Исправлять?

Тот Юлиан, настоящий, что в Риме был… он ведь покаялся после, понял, что неправ был…

Ты победил, Галилеянин!

– Господи! – прошептал священник страстно, падая перед иконами на колени. – Помоги мне, господи! Наставь на путь истинный! Моя это вина, не смог отворотить отрока от искушения бесовского!

Господь не отвечал.

Над Полоцком плыл вечер.

А наутро…

– И что же, княже, мыслишь, от веры христианской всю жизнь бегать?! – горько и яростно говорил епископ.

Князь вдруг встретил яростный, полный боли и страдания – и гнева, да! – взгляд пресвитера Анфимия – старший священник Святой Софии тоже счёл нужным присутствовать при разговоре Мины с князем.

– Всю жизнь мыслишь несмысленным да негласным резным деревяшкам поклоняться?! – взлетевший яростно голос епископа вынудил Всеслава вздрогнуть.

На челюсти князя вмиг взбухли желваки, взгляд священника чуть дрогнул, но не отступил – крепок духом епископ Мина!

– Больно вы скоры, христиане, веру чужую оскорблять, – тяжело сказал Всеслав Брячиславич, наливаясь багровой яростью.

– И тем не менее, ты им поклоняешься, княже, – холодно ответил епископ, чуть кривя в едва заметной усмешке уголок рта.

– Это вы, рабы божьи, своему богу поклоняетесь, – хмыкнул князь, обуздав гнев и надавливая голосом на слово «рабы». – А мы своих богов почитаем.

– Не богов, а деревяшки резные! – вновь бросил Мина высокомерно.

Епископ нарывался. Сузив глаза, Всеслав несколько мгновений разглядывал священника, внезапно поняв, чего тот добивается – вызвать гнев князя. Истинный гнев владыки, от которого, даже не высказанного вслух, порой лопаются слюдяные переплёты окон, гнётся серебряная посуда, сами собой выскакивают из ножен мечи. И погинуть за свою веру, стать новым мучеником.

И создать христианам повод для немедленной священной войны.

Ну-ну…

Зря стараешься, епископ. Зря стараешься, грек.

Повод для войны киевские Ярославичи и без тебя найдут.

А мученика я им не дам.

Однако же оскорбление богов прощать тоже нельзя.

– Не вижу, кир Мина, чем ваши раскрашенные доски лучше наших резных капей…

И проняло епископа.

– Ты! – голос священника взлетел и сорвался. И – в крик! с пеной в уголках рта! с безумием в побелелых глазах! – Язычник! Невеглас! Святые божьи лики! Окна в инобытие! К нечестивым идолам приравнять! Прокляну!

Князь даже залюбовался, настолько жуток был в своём безумном гневе христианский святитель.

Дал прокричаться.

Выждал, пока Мина смолкнет.

А потом сгрёб за отвороты, притянул ближе к себе и гневно выдохнул прямо в безумные глаза, в источающий бешеный хрип рот:

– Не нравится?! когда твою веру оскорбляют?! А?!

Мина глядел теперь уже почти со страхом, созерцая истинный лик полоцкого оборотня, проклятого богом язычника, потомка бешеной Рогнеды-Гориславы. Епископ зримо ощутил вдруг на себе взгляд кого-то страшного огромного и могущественного, глядящего на него прямо из глаз князя. И почти что ждал, что Всеслав сейчас обернётся волком альбо медведем, готовил себя к мучительной смерти в звериных клыках и когтях.

– Вот и мне – не нравится! – уже стихая, рыкнул Всеслав.

Оттолкнул, почти отшвырнул от себя золоторизника – худое тело бессильно упало в кресло.

– Да воскреснет бог… – хрипло откашлялся Мина, – и да расточатся вороги его…

Князь так же хрипло рассмеялся.

– Несмеян! Витко!

Дверь отворилась мгновенно – ближние вои Всеславли стояли прямо в сенях. Небось, и слышали всё, – подумал князь мельком. Глянул на их готовно-довольные рожи, усмехнулся – эти за своего князя в огонь и воду готовы… Хоть он оборотень будь, хоть кто.

– Епископ Мина уезжает! Далеко! Готов ли возок?!

– Готов, княже! – коротко ответил Несмеян, сжав зубы и сверля Мину взглядом.

– Проводите его!

С порога епископ оборотился, задержал шаг.

– Проклинаю, отступник!

– Ничего, обсохну, – усмехнулся князь под восхищёнными взглядами дружины. Им на такое отважиться было бы трудно – проклятие служителя бога, хоть и чужого – не шутка. А он князь, владыка, предстатель всей кривской земли перед богами… ему и чужого бога бояться не пристало, с ним благословение своих богов.

Мина ушёл, ушёл за ним и пресвитер, вышел за дверь Витко, только Несмеян задержался на пороге, глянув на князя с коротким, но внятным вопросом – не следует ли, мол?.. Князь чуть заметно качнул головой.

Пусть живёт епископ. Пусть едет в Киев, жалуется на него хоть великому князю, хоть митрополиту… хоть в Царьград едет, самому патриарху жалиться… Ну да, это война, конечно, война…

Ну а иначе – как?

Вот Несмеян готов был презреть вослед своему князю волю чужого бога и даже пролить кровь его служителя… но это тоже война.

Жизнь епископа тут ничего не решает.

Война неизбежна.