Читать книгу В день черной звезды. Сборник стихов - Виктор Николаевич Рубцов - Страница 4

Птицы

Нет для вольного ветра и света границ.

Нет кордонов для певчих, стремительных птиц,

Для крылатых и царственных лебедей…

Почему же границы – для вольных людей?

Или мы не вольны? Наша вольность – обман?..

Встал над грудью волны беспросветный туман.

Слышу скрип допотопной чеченской арбы:

Не шути так, поэт, мы – простые рабы.

Кто-то выдумал сказку про вольных людей,

Перепутав с людьми золотых лебедей,

Посмотри, как под солнцем их крылья горят!

И без слов о свободе своей говорят:

Люди, вы, ваша жизнь – за забором,

За кордоном, с большим и надёжным запором.

И пока есть границы и этот забор,

О свободе и братстве смешон разговор!

Ранняя весна у Шексны

Фиолетовый, рыхлеющий,

Подогретый солнцем снег,

Словно старый муж дряхлеющий,

Жалость вызвавший и смех

У безжалостной капризницы,

Веселящейся весны…

Слезы, словно камни в ризнице…

А глаза жены ясны.

Возбуждает ревность взглядом,

Жжет слабеющую грудь,

Полнит душу горьким ядом,

Открывая жизни суть:

Он умрет, она живая

С соловьями будет петь!..

Мысль, как рана ножевая,

Мука тяжкая – терпеть,

Представлять в зеленом шуме

Ликование весны….

Смолк в последней, грустной думе

В голой роще у Шексны.

Из восточной тетради

Поезда гремучая змея,

С золотистой чешуёй из окон,

Прожигала ночи чёрный локон,

Вслед гудку шипела: «Азия…»

Родины покинутой мотив -

В опалённых ветках биюргена.

Родина томилась в шифре гена,

Шум зеленой жизни затаив,

Словно нежность – в твёрдости души,

Словно песню в немоте курганов…

Мне её напел акын Курбанов,

Струны сердца трогая в тиши.

Плакала пророчица-домбра

О конце трагическом Арала

И о том, как время покарало

Всех, кто не желал ему добра…

Но не верил я в такой конец.

Подлецы живут преуспевая,

Про эдемы людям напевая,

Не стыдясь предательских колец…

Не стыдясь газетного суда,

Обвиненья в преступленья века

И того, что море, как калека,

Бросило в песках свои суда.

Господи! Хоть ты их покарай -

Морегубов злых из «Минводхоза»!

Погибает голубая роза…

И не манит рукотворный «рай»…

Поезда гремучая змея,

С золотистой чешуёй из окон,

Прожигала чёрной ночи локон

И молчала в муках Азия.

Мангышлак. 12 июня 1980 года.

Мастеру Аманкулу

Ракушечника кружево. Акулы

Скелет, застывший в розовой скале…

У Аманкула выпуклые скулы,

Блестящие, как чайник на столе.

Распиливают кладбище акул.

Откуда им в пустыне было взяться? -

Гадает старый мастер Аманкул.

Но даже он не может догадаться.

В Сарматском море, что ракушек, тайн.

Оставил их потомкам Авиценна…

Вгрызается в историю комбайн,

И весь карьер – грохочущая сцена.

За слоем – слой – все зримее распил,

Загадочного прошлого явленье.

Гружу бруски на запыленный «ЗИЛ»,

Везу к ЖД – до пункта назначенья…

Везу на экспорт каменных акул,

Пусть украшают праздничные залы….

Для них старался мастер Аманкул,

Мечтавший натолкнуться на кораллы.

Он ищет их уже который год,

Как амулеты – заболевшей внучке

И верит, что спасут кораллы род -

Застывшие в Сармате закорючки.

Гимн Актау (Шевченко)

Мерцает мириадами огней

Актау в фиолетовой ночи.

И, кажется, что нет его родней:

В любую дверь, как в сердце постучи!

И он тебе откроет, ты поверь,

Усталый путник, сбившийся с пути,

И сердце, и души широкой дверь,

Не даст пропасть, обиженным уйти.

Накормит, обогреет в трудный час.

И, если надо, даст постель и кров.

Хотя ему и нелегко сейчас,

Но тот же в людях дух и та же кровь,

Как в юности Актау, на заре

Его надежды, веры и любви…

Магнитом тянет память к той поре!

И ты её, Господь, благослови!

Она дала нам многое понять

На краешке обветренной земли -

Присягу человечности принять,

Поднять БН, дома, как корабли…

Поднять людей на добрые дела,

Поднять сады и благородный дух…

Она своих героев родила,

И я молю, чтоб их огонь не тух

В сердцах потомков, в вечности, в ночи…

И озарил пустыню и прибой…

Большое сердце города, стучи!…

Пока ты бьёшься, жив и я с тобой,

Пока ты бьёшься, живы сыновья.

Пусть берегут священные огни.

Любовь к тебе им завещаю я,

И верю, что не подведут они.

Шагай же в степь походкою былой,

Пари над морем, вскинувший крыла..,

Чтоб никогда историк удалой

Не написал: «Здесь тоже жизнь была»…

Была и будет! И покуда есть!

Не истребить достоинство и честь!..

Горит огонь! – Летит, как чайка, весть

О том, что жив и молод город мой, -

Приходит первой зрелости пора…

Плыву во тьме на огоньки домой

И привечает Белая гора.

Мерцает мириадами огней

Актау над каспийскою волной.

И чувствуешь, что нет его родней,

И ты ему – желанный и родной.

Сияй сердцами Белая гора,

Плыви по морю вечности, плыви!

А юности счастливая пора

Звездой надежды в зрелости живи!

Мерцай потомкам верным маяком,

Указывай им самый точный путь,

Чтобы приплыть желанным земляком

И с истинной дороги не свернуть!

–

Актау – в переводе с казахского – Белая гора (Прим. Авт.)

БН – сокращённое название атомного реактора на быстрых нейтронах. БН-350 – первый в мире реактор такого типа, построенный в Шевченко – ныне г. Актау на Мангышлаке.

Мыс Актау *

Прибрежная волна похожа на кумыс.

Напившись допьяна, упал к прибою мыс.

Забыл годам и дням гигант щербатый счёт.

Как пенная вода история течёт.

В расщелинах камней – тысячелетий пыль.

Поведай нам, Хазар, о пережитом быль,

Про древний Мангышлак и буйные пиры,

Про канувшие в прах заснувшие миры,

Про саков, кипчаков и гордый род адай!

Из древности слова их правды передай!

На кончике копья, на острие стрелы,

В орнаменте ковра, в терпении скалы,

Что точит день за днём солёная волна,

И криком грудь скалы не вырванным полна.

Задавлен в глубине громадами камней,

Но, кажется, вот-вот прорвётся он ко мне.

И я узнаю гнёт и дикий клич веков,

Стремленье к небесам, смешенье языков,

Кипучую, как в шторм, историю-волну

Про этот вечный мир и вечную войну…

Про жизнь, что на века пришла на белый мыс,

Про пенную волну, хмельную, как кумыс

Кошкар-ата

Солнце и луна над Кошкар-ата,

Словно в мир иной древние врата.

Мир вам, сыновьям неба и земли!..

Громкий сердца стук, чуточку замри!

В мёртвой тишине сон не потревожь…

Серою гюрзой отползает ложь…

И чиста душа на Кошкар-ата,

В золоте лучей древние врата…

А за ними ширь – взгляд, куда ни кинь:

Выжженная степь и морская синь,

Воля и простор да полёт души…

Слышу клич орлов, реющих в тиши.

Слышу голоса табуна веков,

Вижу бренный прах спящих стариков.

Солнце и луна над Кошкар-ата, -

Словно в мир иной древние врата.

Ниже уровня моря

Ниже уровня моря порою случается чудо.

В жёлтом мареве зноя и белом содоме песков

Вдруг двугорбая тень на тебя упадёт от верблюда,

И живая прохлада остудит каналы висков.

Успокоится кровь, закипевшая было в сосудах,

Над тобой, ослабевшим, наклонится сильный бура*…

Меньше думай, собрат, о подземных запасах и рудах,

И хватайся за гриву, хрипя от спасенья «ура!»

Он дотащит тебя, твой неведомый друг, до аула.

Там напоят шубатом, не помня обиды и зла…

Лишь поморщится кто-то от частого грома и гула,

Что с собой в этот край твоя новая жизнь привезла…

–

*

бура – верблюд ( каз.)

Нет в душе соловья

Над сизой кошмою Устюрта -

Лиловая, звёздная юрта.

Лежим, распластавшись, под ней,

Не видя родимых огней.

Они затерялись за далью,

Как будто всё прошлое сталью

Судьба, как палач, отсекла,

И болью душа истекла.

Внутри омертвело, остыло,

И стало гордиться постыло:

«Мы – русские, мы – сыновья…!»

Нет в душах сирот соловья!

Нет радости песенных дней,

Когда пели гимны о ней -

России великой и милой…

С размашистой ширью и силой.

Над сизой кошмою Устюрта

Рождается племя манкурта,

Которому сруб или юрта,

Со звёздами даже – одно!

Не тронет души ни рядно,

Ни отчий двуглавый туяк…

Так кто же – чужак иль свояк

Мой сын вдалеке от тебя…

Россия, пойми хоть себя,

Куда и зачем ты идёшь,

К какому рассвету ведёшь!

Себя по пути не забудь,

А мы уж, поверь, как-нибудь…

Покуда над ширью Устюрта

Нас греет просторная юрта.

Не держат обид сыновья.

Но нет уже, нет – соловья!

Письмо другу

Пишу из далёкой России.

Стоит золотая пора.

В округе пшеницу скосили,

И гуси ушли со двора.

Жиреют стада на покосах,

В стерне – золотое зерно…

Луга умываются в росах,

И галки кричат озорно.

Я бедный, заброшенный странник.

Бреду неизвестно куда,

Как тихого счастья изгнанник,

А куры мне вслед: «Куд – куда?»…

– Туда, где земная свобода,

Туда, где для сердца простор,

И синий орёл небосвода Крыла, как хотел, распростёр.

1996 год.

Мангышлак

Солнце из жидкой стали,

Песчано-глиняный зной.

Жадными люди стали

С белою новизной:

Пьют воду, как будто пиво,

Из полных ещё баклаг.

Как жёлтую воду – ива,

Как бронзовый чай – Сайлаг.

Жадно, но скоро кончится.

Тогда за себя держись.

Слабый от жажды скорчится,

Ящеркой юркнет жизнь.

Солнце ударит в темя,

Выпьет глаза, как сок,

И остановят время

Глина, жара, песок…

Но, сильный возьмёт лопату

И будет до крови рыть

Землю. Сверху, как вату,

А ниже!.. Но, значит, жить,

Смеяться потом и плакать

От мутной, сырой воды…

Вот так бы влюбиться в слякоть

И в утренние плоды,

Что в жизни давно приелись.

Вон – гоним в запасы сок…

Мне в душу, как в кожу, въелись:

Жара, Мангышлак, песок…

Дождь в пустыне

Вот и грянуло,

Вот и вылилась

Чаша неба,

Вдруг наклонившись.

И пустыня

Как будто выгнулась,

К ливню жёлтому

Прислонившись

Воспалённой,

Горячей кожею…

Зашипел песок вековой…

Зашатался,

Как конь стреноженный,

И упал

Летний зной.

У Азова

Стылый ветер ползёт от лимана,

Где казанка, присев на корму,

Тянет к берегу сеть аламана,

Тарахтя про безрыбье и тьму.

Грустный вечер идёт по причалу

В брезентовке на крупных плечах,

По песку, как по стылому чалу,

Мимо солью поросших корчаг,

Мимо ржавых, погибших посудин,

По морскому погибшему дну…

И никто за разбой не подсуден,

Только треск про гуманность одну!

Пожелание в пустыне

Развалины храма и желтая грусть

Немых и загадочных тысячелетий…

В зрачки, как вместилища вечности, пусть

Войдет новый мир миллионом соцветий!

И там, где песок раскаленный и пыль

Лежат, как останки минувшего века,

До неба поднимется новая быль,

До неба – земные дела человека!

Пусть хлынет из скважин живая вода!

И травы взойдут над пустыней бесплодной,

И строгий потомок уже никогда

Не вспомнит о ней, как о самой голодной!

В год дракона на кишиневском рынке

Все еще с протянутой ладонью

Ходят по базару попрошайки.

И, молясь, как богу, беззаконью, -

Спекулянтов и воришек шайки.

Кишинев клоакою базара

Потягаться может и с Востоком:

Вот потомок вещего хазара,

Честь забыв, торгует кислым соком…

Кровь сочится из коровьей туши.

Рубит ее дальний внук Малюты.

И дерет безвкусицею уши

«Звукозапись» с жаждой инвалюты…

А ряды, ряды полны товара.

Море разношерстного народа.

Говор тысяч, слитый в шум базара,

Запах леса, поля, огорода.

Все здесь, как в одном котле огромном,

В месиво замешано июнем….

Разогреем страсти на скоромном,

Заглянем в бумажники и плюнем.

Дорого! С протянутой ладонью

Жить, как видно, проще попрошайкам.

И молиться легче беззаконью

Воровским и спекулянтским шайкам,

Чем служить Отечеству, закону,

Жить, как прочим, – на одну зарплату,

Посылая жалобы Дракону -

В год его счастливый – супостату.

Столице мимоходом

Скорый поезд промчит мимо станции,

Жарким ветром и дымом обдаст,

Но со мной не нарушит дистанции,

Не возьмет, захолустью отдаст.

Не ропщу, дни промчались столичные,

Праздник сердца стихает в груди,

Но, прости, это все слишком личное,

Коммунальная жизнь впереди.

А вокруг – пустота захолустная,

Вянут дни, как листва на песке,

Вот такая история грустная -

После губ на горячем соске,

После гула сердечного праздника,

После жгучего тока в крови…

Ты прости своего «безобразника»,

Я примчусь, но всерьез позови!

Легенда и предположение

Седую бороду тумана

Огладил ветер, как рукой

Купец, отстав от каравана,

С тревожной думой над рекой:

Как перейти, и что с товаром?…

Не утонуть бы невзначай…

Река всходила легким паром,

Как будто в ней – горячий чай…

Эх, будь что будет, раздеваюсь! -

Решил рискнуть собой купец,

Снял шаровары, отдуваясь,

И вдруг услышал: «Вот глупец!..

Смотри, когда в спасенье веришь,

И по воде сухим пройдешь,

А нет – то глубь до дна промеришь

И мокрым брода не найдешь!..»

Шел по реке купцу навстречу

Христос… рассеялся туман,

И пал купец без дара речи,

Не веря в зрительный обман.

Ты не Христос, а наважденье! -

Оторопев, решил купец, -

Не знал подобных с дня рожденья…

– Но вот узнал, молись, глупец!

– Чур, чур меня! Уйди нечистый!… -

Погнал, ругаясь, фарисей.

Но вдруг лучистый и плечистый

Над ним заплакал Моисей:

– О, смертные, мой труд напрасен!

В вас даже в бога веры нет.

И путь ваш жалок и ужасен!…

– Прости! – вскричал купец в ответ.

Но, видно, не было прощенья -

Ум потерявшему купцу….

И нам не будет возвращенья

В дом к оскорбленному Отцу.

Знакомому

Ну что тебе до нашей сельской прозы,

Когда вдыхая нежный аромат,

Блаженствуешь под звуки ариозы

В Большом!.. А здесь сплошной навоз и мат,

Сплошная грязь убогих закоулков,

Сплошная тьма непросвещенных душ

И душный хмель горбатых закоулков,

А царь музыки – барабанный туш.

На свадьбах, днях рождений, похоронах

Он бухает в мирскую тишину,

И криком откликается в воронах,

Взрывающих тревогой вышину.

Он в душу бьет, и кажется, что скоро

Уставшая от буханья душа

Не выдержит и рухнет, как опора,

В глазах живые искорки туша….

О, господи, как много в мире шума!

Как мало в нем просветов и ума!

А ты мне пишешь о проблемах ГУМа,

О том, что в дефиците бастурма…

1986 год

В Рени

Захолустный, пограничный,

Пыльный, крохотный Рени,

Поубавь апломб столичный,

Душу чем-нибудь плени!

Голубой водой Дуная

Иль кагульскою волной,

Что под солнцем, как Даная,

Светит нежной белизной.

На нее из-за Дуная

Ворог щурился не раз.

И потом, ногой пиная,

Вышибал слезу из глаз,

Проносился ураганом

По пустынному Рени

С палашом и ятаганом,

Слыша – «Боже, сохрани!»…

Но хранил не бог, а воин,

Царь войны – простой солдат.

Вечной славы удостоен

В мир ренийский ратный вклад.

Обелиск и крест у храма -

Молчаливая печаль,

Букв старинных диаграмма…

К ним зрачками глаз причаль!..

Колокольней безъязыкой

Растревожь, напомни мне

Как под пули шли с музыкой

Россияне по войне!

Как суворовцы лихие,

Не вкусившие Данай,

Вспоминали жен в стихие,

Отправляясь за Дунай…

Вспоминали и тонули,

Отдавали кровь волнам.

И сейчас не потому ли

У Дуная зябко нам?

Дует ветер на рассвете,

В душу веет холодок -

В металлическом корсете

Пограничный городок.

Синь Дуная за забором?

Слава русская на дне?

Или все мы под запором

В несвободном нашем дне?

Мы – потомки тех дунайцев,

Кровь проливших за Дунай,

Получили дар данайцев

И насмешки от Данай? –

От недавних жалких узниц,

Так просивших им помочь -

Придунайских стран – союзниц -

Полюбовниц лишь на ночь?

Слышу я из-за забора:

«Вы, Ванюши, дурачки!

Не Россия, а умора!..» -

Страхом вывела зрачки.

Страх колючий у Дуная

На священном берегу,

Словно нечисть водяная

Поднялась, но… – ни гу-гу!

О политике – ни слова.

Из молчания – забор…

Говоришь, что нет улова?

Но зато и друг – не вор,

Он свободно за забором

Ловит сельдь и сазана,

Нет, не рыба под запором,

Под запором вся страна.

Под запором наше право,

Честь и русская душа.

И на дне дунайском – слава…

И в кармане – ни гроша.

А когда – то пограничный,

Пыльный, крохотный Рени

Поставлял в дворец столичный

Рыбы – боже сохрани!

Сам был сыт, кормил Одессу,

И любил иных Данай,

Не всерьез, для «антиресу»,

Лил шампанское в Дунай!..

А сегодня по Дунаю

Приплывают чех и шваб,

Чтоб за шмотки взять Данаю,

За валюту – русских баб!

Эх, проснулся бы Суворов!

Вот бы врезал сгоряча

Тем, кто все извел без воров,

Над страною хохоча…

Сам себе воздвиг осаду.

А богатства – за забор…

Сердцем чувствую досаду

От морей до гордых гор.

Сердцем чувствую обиду

За державу и Рени,

За печальную планиду!..

Русь, проснись и сохрани

Славу предков и свободу

В жены брать любых Данай

И входить в святую воду,

В синий, с кровушкой, Дунай.

1985 год

* * *

Томится Русь, предчувствуя свой час,

Без помощи провидцев и пророков.

Довольно исторических уроков,

Чтоб и самой предчувствовать сейчас.

Довольно брать других в учителя,

Довольно жить с оглядкой на соседа,

Пора восстать из серости и бреда,

Жить, не боясь чужого фитиля.