Читать книгу Безмолвие - Виктор Николаевич Яиков - Страница 8

1 мая 2012 года, Подмосковье

Беседка крытой террасой выходила к берегу озера. Удивительно, как компактно и в тоже время красиво был обустроен этот приусадебный участок в Подмосковье.

– Дядь Петь, в какой кастрюле говядина? – Валерий подал голос из-за открытой дверцы холодильника. Предлог пройтись до летней кухни, чтобы принести замаринованного мяса для шашлыка, показался ему отличной возможностью прихватить еще холодного пива.

– Какая разница, тащи оба ведра! – Ответил крепкий мужчина с необъятным животом. Он усердно махал рекламным автомобильным журналом над углями.

– Как мы поймем, чем татарина твоего кормить?

Идея занять обе руки маринадом вместо пива не прельщала Валерия. Придется идти до кухни два раза.

– Тут крыша, – дядя Петя показал пальцем на покрытие террасы, – Аллах не увидит, а Марат не различит, где халяль. Я этого жулика с армейки так пичкал свиным тушняком на гулянках.

Валерий положил пару баночек пива в кастрюлю с бараниной и вернулся к мангалу. Пузатый мужчина перестал нагонять кислород над углями. Скрутив журнал в руках, он задумчиво смотрел на покрывающиеся пеплом красные бока угольков.

– Как сынишка твой поживает? – Валера принялся завязывать светскую беседу. Дядя сегодня был немного задурманен. Переживания у старого война порой кипели в голове не шуточные. Плод воспоминаний. Видать сегодня какой-то якорек из памяти покачнул его омут в голове. Придонный ил пережитых эмоций дымкой поднимался, несомый волнами сознания. Опасное состояние при котором нужно вытягивать человека из самокопания в социум, наполненный людьми. Жена, сынишка и даже он, Валера – вот что должно окружать тонущего средь переживаний ветерана в минуты наплыва воспоминаний.

– Кто? – Несколько секунд осознания о ком речь, и поднятие из глубины за свежим глотком воздуха. – А, Сереженька. Он сегодня с мамкой и классом пошел в военный музей.

– На Поклонной горе?

Кивок.

– Хочет морячком стать, океаны бороздить. – Петр выдавил из себя улыбку, оправдывающую следующие произнесенные слова, – в море спокойнее, там люди не убивают друг друга.

Валера хотел было возразить последнему умозаключению, поделиться недавней находкой о линкоре «Новороссийск», но вовремя промолчал.

Не время затевать споры.

– Давно я братца не видел, – затянул Валера.

– Скоро паспорт получит первый. Начнутся бессонные ночи в побегах за девочками. Потом и я его реже видеть буду, сорванца.

Валера вспомнил свои холодные майские вечера предвыпускного класса. Цветущая вишня в свете высокого фонаря, неуклюжие прогулки с девочкой вдоль трассы до дома. Укоры своего эго за неуместные и несмешные шутки, выпаленные для нее. Потеющие ладошки и зудящие от прыщей щеки. А еще Валера с отвращением для себя пришел к вполне очевидному, но не озвученному ранее выводу: у парня уже что-то просыпалось в штанах, как и у него в свое время. В этом аналогии с малолетним двоюродным братцем проводить не хотелось. Сплюнул.

«Как снег покрывает красный от крови асфальт»… – пробормотал дядя Петя.

Валера достал одну из принесенных прохладных жестянок, протянул дяде. Тот, не отрывая взгляд от пепла, машинально вскрыл баночку пива. Прежде чем поднести напиток ко рту, плеснул освежающую пенную струйку на угли.

– Теперь порядок, – голос мужчины чуть дрогнул. Порывавшиеся выйти из недр груди слова, так и остались не озвученными под напором струи прохладного пива.

– Принято говорить «пепел, как снег горы Арарата» … – принялся было острить Валерий, но дядя его перебил.

– К черту Арарат! И Дербент и прочую … – Пиво вновь заглушило обрывки фраз.

Валерий тоже пригубил из своей банки, принялся насаживать мясо на шампур. Отвык он от тонкостей общения с ветераном Афганистана. Петр Васильевич был порой вспыльчив. Особенно в те моменты, когда его накрывали воспоминания. Прийти они могли ниоткуда, как сейчас, например. Картина легкого ноябрьского снега, мерещившаяся в пепельном осадке на углях, рисовала следы погромов в далеких землях.

В этот раз Петру вспомнился не Афганистан. С татарином Маратом они получили первое боевое крещение, будучи курсантами.

– Не спутай шампура с бараниной, – пробурчал Петр, приходя в реальность от воспоминаний.

Валера посмотрел на оголенное мохнатое пузо пожилого человека. Этот мужчина пережил многое и о том говорили не только редкие татуировки на предплечье и костяшках пальцев – военные регалии – но и шрамы. Под правой грудью белел здоровый округлый шрам размером с пятирублевую монету. На спине, чуть ниже просматривался подобный шрам более меньших размеров. Принял в себя металла дядька в свое время, причем, с его слов, это произошло не на войне, но в месте пострашнее – в центре Москвы, на Арбате. Война она не там, где граница интересов – она всегда там, где есть, хотя бы два человека.

Надо говорить, так будет легче – этот рецепт душевного здоровья Валерий усвоил с детских времен, когда отец был еще жив. Тогда глава семейства до глубокой ночи засиживался за пьяным столом с братом и его боевыми товарищами.

– Дядь Петь, я давно знаю Марата, но не припомню, чтобы ты рассказывал, как вы с ним познакомились.

Пузатый мужчина потряс пустой баночкой надо ртом, вытряхивая последние капли пива.

– Мы познакомились с этим маленьким злобным татарчонком при дожде из отрубленных писек.

Валерий поперхнулся глотком пива, неделикатно сплюнул все содержимое на брусчатку.

– Что, достаточно романтичное вступление для вашего московского брата? – Захохотал Петр, поняв, что зацепил изнеженного племянничка за живое.

– Сам-то давно в Калугу переехал? – Огрызнулся тот.

– Даже в этом … городе, – мужик махнул рукой в сторону МКАДа, – я всегда занимался настоящим делом. Не то, что ты. Эх, видел бы тебя отец.

– Он мне посоветовал идти на экономический факультет. В этой стране должен кто-то проектировать не только дома, но и финансовые потоки.

– Не напоминай…

Петр замолк, всмотрелся в угли. Нет, не снег и не кровь, а всего лишь обугленные деревяшки.

– Женится тебе, дураку, надо. Скоро четвертый десяток пойдет, – дядя заговорил о житейских темах, значит отошел приступ так называемого Афганистанского синдрома, или как новомодно нынче именовать: «Вьетнамские флешбеки».

– Я чайлдфри. – Холодно буркнул Валера. Отговорка на все случаи жизни. «Ты импотент?» – нет, просто чайлдфри; «Значит, боишься ответственности?» – чайлдфри; «Ты эгоист!» – я чайлдфри; «Почему в мире столько несправедливости?» – Бог тоже чайлдфри, посмотрите, что он сделал со своим единственным сыном.

– Пидар ты, а не чайлдфри! – Рявкнул Петр, – что вообще за слово такое?

– В прямом переводе «свободные от детей».

– Во-во, точно пидар. И как только Машка тебя терпит. Была бы нормальная баба, уже за десяток лет под венец отволокла. Тьфу.

– Во-первых, она не «моя баба», мы друзья. Во-вторых, она тоже…

Валера не успел договорить, как Петр вклинил:

– Чайлдфри!

Заливисто расхохотались.

– Зачем девке голову морочишь? Бегаете, развлекаетесь, а как до дела, так: «мы просто друзья».

– Это другое, долго рассказывать, – замялся Валера.

Вопрос женитьбы на Маше он как-то рассматривал, но не хотел сейчас о том разговаривать с подвыпившим родственником. Как тому объяснить о своем страхе испортить состояние процветающего комфорта. С Машей весело, с ней легко, но все это кончится, лишь у них появится повод для официального требования обязательств. «Почему ты ужинаешь без меня?», «Почему спишь в другой постели?», «Нам надо присмотреть домик в Электростали» и прочее и прочее. Лишь одна мысль о необходимости обустраивать семейное гнездышко и отращивать усы для солидных семейных фотографий, пробуждает в ушах Валеры гул. Он зажмурился и замотал головой.

– Слабые отговорки, – махнул рукой Петр.

Валерий захотел отомстить дяде за чрезмерно хамское вмешательство в его личные вопросы. Надменное поведение легко пошатнуть, припомнив тему отданного Родине долга. Давний прием: если нечего противопоставить, говори о патриотизме. Жаль, оружие отчаянного финального хода непременно приводит к опрокинутому душевному равновесию. После того, старого воина нелегко поставить на ноги здравомыслия вновь.

К черту, Петр заслужил, нечего обзываться:

– Когда, говоришь, те загадочные осадки из писек были?

Петр закурил.

– Я был курсе на втором, – выдохнул дым, подумал о годах. – Да, мне еще двадцати не было. Тогда мы с Маратом впервые почувствовали тепло чужой крови на своих руках. Скажу я тебе, такое ощущение – не из приятных. Но братство, скреплённое кровью чужака – наиболее крепкое.

Валерий взял следующий шампур, старался держать кисти рук подальше от белоснежной футболки. Перепачканные в крови и маринаде руки крепко сжимали куски мертвых животных.

– Это ты сейчас про Афганистан?

Дядя Петя рассмеялся тем самым смехом из арсенала, что наигранно демонстрируют заносчивые учителя на уроке перед сказавшим глупость учеником.

– Нет, то было несколько раньше. Нас отправили усмирять бунт. Мы выбивали дурь из озверевших граждан.

– Опять сочиняешь. В Советском Союзе же не было восстаний, – удивился Валерий.

– Если про то не пищали из каждого утюга, как сейчас бывает, не значит, что чего-то не было. Говорят, что в Союзе и секса не было. Но вот он я, и вот он ты. От чего мы родились? От большой любви наших матерей к Родине, скажешь? Как про мою мамку, так там и в помине не было таковой любви.

– Слышал про Черкасское восстание, не валенок. – Принялся защищаться Валерий, – но оно было в начале шестидесятых. Ты под стол ходил.

– В Черкасском было народное волнение. Не путай. Я говорю именно о бунте.

Племянник оценивающе взглянул на Петра. В произнесенных словах уже не чувствовалось ноток иронии. Этот человек за годы службы в МВД знал не понаслышке, чем отличается бунт от восстания, волнение от беспорядка, подстрекаемый митинг от санкционированного. В крайнем сравнении разница была настолько не отличимая, что только люди с особо развитым в душе цинизмом, могли ее разглядеть.

– Были и другие восстания, кроме Черкесска. Много было, о чем люди стали говорить только десятилетия спустя.

– Замалчивали в основном производственные трагедии.

– Железнодорожная трагедия Каменск-Шахтинский, и множество авиакатастроф…

– Гибель линкора «Новороссийск», – добавил Валерий.

– Линкор? Нет, не слышал.

– В пятидесятых. В Симферополе затонул.

Петр покачал головой, пытаясь пробудить в памяти хоть какой-то лоскуток воспоминаний о новостях про линкор.

– Нет, не слышал, – подвёл итог раздумий.

– Погибло около тысячи человек. – Валерий ощутил некую досаду от того, как даже старожилы, подобные дяде Пете, не слышали про это событие. Осознание моментальной гибели огромного корабля с последующим тихим списанием настолько потрясало его воображение, что казалось равносильным с Лунным фильмом Кубрика, если смотреть по шкале разоблаченных заговоров. И никто в пятидесятых не сказал про затонувшую посудину: «Она утонула». Просто промолчали, как и не было трофейного «Юлия Цезаря» вовсе.

Дядя Петя с детства казался Валере человеком, посвященным во все секреты государства. Валерий помнил этого мужичка без обвисшего пуза, молодцеватого, в отглаженной милицейской форме с фуражкой. Такой человек в представлении мальчишки должен был обладать знаниями о всем потаенном в стране, чтобы хитро вылавливать преступников. По факту, получалось, наоборот. Тех, кто ближе был к охране государственных секретов, информировали меньше всего, дабы не разрушать уважение к охраняемым особам. Дед говорил, что охранники Освенцима не знали о топливе для поместных печек.

– Погоди! Припоминаю твоя бабка, как ее… Ну, полоумная теща моего нерадивого братца…

Валерию перестал нравиться этот разговор. К дяде Петру он испытывал особое, уважительное отношение. Оттого поклеп из его слов казался действительно обидным. Можно сказать, заслуженным.

– Так вот, Татьяна ее звали! Она в бреду постоянно приговаривала, что ее муж погиб где-то там, на затонувшем линкоре. Может про это, ты имеешь сейчас разговор.

– На линкоре был анти бунт. – Валерий сплюнул. Отличное сравнение, дядя – гибель тысячи людей для тебя сродни больной фантазии недалекой бабы. Но в слух произнес: – Люди даже не боролись за свое спасение. Просто выполняли инструкцию.

– Околесицу городишь. Так всё-таки корабль затонул или его моряки потопили?

– Все было совсем иначе… – Валерий не успел договорить

– Если бы в Союзе затонула тысяча бравых моряков, про их геройскую службу песни бы слагали!

И дядя запел своим сиплым, отвратительным голосом:

Врагу не сдается наш гордый Варяг!

Прощайте, товарищи, с богом, ура!

Не думали мы еще с вами вчера,

Что нынче умрем под волнами.

Слова и тональность песни дядя, как всегда, напутал. Это было абсолютно безразлично единственно присутствующему здесь обладателю музыкального слуха. Валерий скептически покачал головой, наблюдая за тем, как виновник торжества хмелеет раньше срока. Подорвал старик здоровье на государевой службе. Уже легко уносит бравого офицера с простой кружки крепкого пива.

– Про твой «Новороссийск» даже я, кадровый офицер, не знаю. Опять начитался своей западной прессы… – Петр махнул рукой.

Валерий выложил первую партию шампуров над углями. Равномерный белый цвет угля мерцал по углам розовым отблеском томящегося жара. Бог огня ждал жертвы, чтобы воскреснуть. Едва крупные капли жира стекли с мяса на угли, как образовался язычок пламени.