Читать книгу Шаль ламы. Повесть и рассказы (с иллюстрациями автора) - Виктор Овсянников - Страница 5

Гуляет казачья вольница по Волге-реке.

Тесно и скучно казаку-разбойнику в грязной и пыльной Руси. Как ни тешили себя, ни веселили гулящие людишки да воры – то трусливых купчишек порежут и щедрым их добром попользуются, то жирного татарина прищучат и с его чумазыми женками позабавятся вволю, а то коварного крымчака изловят да на кусочки порубят – всё уже не радует безмятежно, не облегчает грешную душу христианина.

«Тут я хоть гладкою рожей не красен да нарядом неярок, зато воровской волей свободен и блажен» – думал Ермак Тимофеевич, почивая в тени своего атаманского шатра, устав от казацкой ватаги своих соратников, на исходе особенно жаркого в тот год поволжского лета, которое ещё щедро пышет своим прощальным зноем.

От полуденного жара обленились и прочие казаки, лучшая часть бравого казачьего войска, окружавшая своего лихого атамана. После дневной трапезы, обильно сдобренной заморскими винами – щедрой данью, вольной или невольной, с плывущих по Волге купеческих караванов – многих казаков сморил сон. Кто, как сумел, укрылись они в скупой тени невысоких утёсов волжского берега или в собственных шатрах, душных и раскалённых от солнца, но мало-мало спасавших от его жгучих лучей.

Даже лень стало грабить купцов. Нынче дали и им передышку. Пусть ведают, что казачья вольница не одним лихоимством живёт, но и милостью к людям добрым, нескряжестым. Не много таких в купеческом мире. Они и сами не шибко боятся казаков, плывут открыто без ружейной охраны.

Тут, словно в подтвержденье тому, к берегу неспешно причалил одинокий, небольшой чёлн. Встрепенулись казаки, загалдели, опасаясь хитрого подвоха, но скоро успокоились, видя, что из челна выходят несколько безоружных татар и низко кланяются казакам.

Выступил вперёд особо нарядный, не слишком высокий, но крепкий татарин, почтенно снял соболью шапку и стал убедительно просить свести его к атаману – дело важное есть до него. А тут на шум и сам Ермак объявился. Глянул на упрямо домогавшегося его татарина и понял, что никакой опасности от него нет – хоть и крепок татарин, но не чета могучему казачьему атаману, да и сабля при нём с золочёной рукоятью, случай чего. Степенно повёл его в сторону, в скудную тень прибрежного корявого дерева, отогнав дремавшего под ним казака.

– Пошто меня кликал? Какое дело до меня? Сам-то кто такой, и пошто время моё драгоценное тратишь? – спрашивает Ермак строгим атаманским голосом.

Татарин снова низко поклонился и смиренно ответил:

– Зови, Ермолаюшка, меня – Тимер-мурза. Родом я из татарских мурз Казанского ханства. Добро в челне забрать можешь, коль воля такая будет. Дары сибирские собрал я царю Иоанну. Проведает, что пограбил их, тебе же хуже. Он и так на тебя серчает. Не заслужил ты пока славу колумбову, а там, кто знает…

Дрогнул Ермак при словах этих, но смолчал.

А татарин тем временем снимает с пояса под одеждой шаль, шёлковую, густо красную, этот цвет на Руси издавна киноварью зовётся, покрытую цветами неведомыми и узорами затейливыми.

– Бери, что хошь. Раздень, разуй меня – воля твоя – а шаль эту отдать не властен. Великому государю привезть должен. – ответил татарин и начал рассказывать:

– Шаль сию подарил мне лама из далекой страны за Камнями великими, Алтайскими, Саянскими да Байгальскими. И дал такое пророчество: кто де сбережет шаль в целости, станет де властелином огромной страны за Югорским камнем до океана Великого, а потеряет шаль – сам пропадет и обречет страну свою на разбой и разруху великую до скончания многих веков. – И ещё добавил – А о тебе, Ермак, много ведаю и давно искал.

Не поверил Ермак чу’дным, непонятным словам татарина:

– Что за страны неведомы? Откель знаешь про них да про меня, грешного? Врешь, басурманское семя!

Не смутился мурза и начал сказывать пока не долгую свою историю.

– После взятия Казани доблестной ратью царя Иоанна и перехода её в Русь великую, переметнулся я на службу нашему Государю, да лишился своих прежних наделов в Казанском ханстве. Стал я верным государевым человеком, выполнял поручения разные важных слуг государевых. Однакож переменчивы нравы Иоанновы. Ушёл я, спасаясь от царской опалы очередной, да пришлось перейти в купеческое сословие. Свела судьба меня с Саин-Булат ханом, кой на службе государевой после крещения сделался Симеоном Бекбулатовичем, был в почёте у царя нашего да назначен Государем касимовским ханом. Перебрался и я в Касимов, в коем худо-бедно промышлял купеческим делом.

Вскорости – продолжал мурза – Государь сделал Симеона великим князем всея Руси, поселил в Москве в дворец отдельный да оделил всяческими почестями. Надолго ли, не ведаю. Коварен наш царь и непредсказуем рабами его грешными.

В годы те, три года с лишком тому, сбирался я в великий поход в Китай-страну по купеческому делу. В лето 76 года ушёл я в плавание из Касимова по Оке да Волге до Астрахани. Пересёк Каспий и дале по большой шёлковой дороге… Но это долгая история. После, коли дозволишь, поведаю тебе.

– Мудрёно вещаешь, мурза. От меня-то чего тебе потребно? И пошто я должен тебя миловать да отпущать с поклажами твоими? – отвечал сердито Ермак мурзе.

Тот помолчал немного и продолжил.

– До великого Государя мне надобно. В скорости поймёшь, зачем. Сам не ведаю, в коих силах теперь Бекбулатович – за три года с лишком не мало могло смениться. Имеется у меня и запасный ход к Государю, коли потребно будет. Видит всё бог наш православный. Не кинет меня грешного.

Знамо тебе, Ермак, сколь переменчив нрав государев. Былая добродетель взрастала ненавистью да расправами грозными. Лютый гнев сменялся недолгим раскаянием да молитвами, да снова гневом, лютым да жестоким пуще прежнего. Божья Русь погрязла в смутах да шатаниях, изменах да клеветах, пытках да смертоубийствах.

Не один он повинен в нраве своём буйном да во власти жестокой. Народец московский, подлый от века, доныне и впредь, завсегда раболепно молил его вертаться к воле своей жёсткой да коварной, карая виновных да неповинных, лишь бы не покинул он их, убогих, рабов преданных да жалких с вожделенной любовью их к правителям – тиранам да душегубам – да недоверием к правителям мягким да справедливым.

Тяжко больна Русь, почти, а то и вовсе безнадежно. Потребно излечить её, поставить на путь праведный, сколь можно сие. Упокоить смятённого духом Государя, залившего пол Руси кровью виновных, да больше – неповинных. И шаль потребна тому в помощь. Ты всё ж казак, не холоп жалкий, разуметь должон.

Молвил я тебе про запасный путь к Государю, ежели с Бекбулатовичем случилось чего да иные пути обрежутся. Царь по большей части проживал в Александровской слободе, сделавши крепость неприступную да окружив себя неусыпной охраной опричников верных. Хоть опричнина и кончилась, да верные царю люди из неё остались. Хорошо ведом мне опричник бывший, конюх Государев – Фетка Суря Яковлев сын2. Он часто ездил к Государю в слободу да, слыхал я, поныне верен да близок ему.

– Брось кривить, басурманин, речами своими путанными! Ты де крещеный, говоришь, Иуда? Братьев своих предал. Коему ж ты Богу веруешь – Аллаху басурманскому али Господу нашему Иисусу Христу? Да есть ли в тебе Бог, бывший государев человек?

Лишь на миг сверкнули искры в раскосых глазах татарина, да не скрылись от Ермака. Напряжение в каждом из них нарастало и грозило недоброй развязкой. Но тут круглолицый мурза расплылся в такой улыбке, на какую способны бывают лишь дети татарского племени:

– Ты верно молвил, казак: государев я был человек, им и остался в душе моей грешной, да Бог мой – государев Бог! Нет народа, более преданного своему Государю, коего они равно страшатся и любят. Всюду Господня держава с Государем, Богом посаженным, в сей да в грядущей жизни!

Сладкая, но коварная улыбка татарина не сходила с лица. Тревожно и тихо стало вокруг, лишь в пожухлой траве разом затрещали кузнечики. В предвечернем воздухе было звонко, нестерпимо жарко и душно. Пахло скорой грозой.

– А кто твой Государь и кто твой Бог? – ошарашил ехидно мурза Ермака каверзным таким вопросом.

Опешил Ермак. От вопроса такого он словно язык проглотил. Вместо разгневанных слов только кровь наливала лицо.

– Не мучь себя, я сам поведаю тебе – прервал раскаленную тишину Тимер-мурза. – Из племени ты жидовствующих, христопродавцев, католических выкрестов. И Бог твой – наш, да не наш. Что замолк? Убей поганого татарина, коли не так. Я все ведаю да все скажу, аки на духу – на то и чаял встречи с тобой, желал пуще всех радостей земных и грехов моих тяжких отпущения.

Обмяк наш Ермак, атаман-герой, разбойник бравый и беспощадный. Только и смог прошептать сквозь скрежет зубов и дыханья жар:

– Говори, мурза, все говори, что про меня ведаешь! Иначе убью тут же, раздавлю аки тварь мерзкую, с землей сравняю. Ни Бог, ни Дьявол не воспретят!

Помолчал маленько татарин-купец, понял хитрожопый, что теперь спешить некуда и рассказ пойдет небыстрый. Никуда теперь Ермак-богатырь от него не денется, покуда не поведает татарин всего, что знает, что сам видывал да от других слыхивал. А чего не знает, тому Бог надоумит. А чей Бог – уже не важно.

– Токмо, Ермак, не погоняй меня. Начну издалеча, штоб тебе яснее стало. Будучи первораз в Сибири, после 65-го года, через поморов из Березова (был и там один надёжный человечек) получил я тайное задание от главного царева слуги Григория Скуратова-Бельского, по прозванию Малюта. Человек сей и сказывал мне про тебя, Ермолай. Де пытал Малюта брата твоего, Евсея, в тот самый год учреждения опричнины. Тогда-то Евсей де под пытками много насказывал об тебе. На то есть свидетельства. Сказывают, в лето 1565 года, во второй день июля месяца на допросе оный беглый именем Евсей Тимофеев сын показал на себя, что рожден де в Кафе городе3, что от роду ему де полных сорок два года, вероисповеданием де крещеный еврей, из католиков…

Дрогнули тут, встрепенулись широкие плечи Ермака, но совладал собою казак, вида не подал, лишь сдвинул густые брови да слушать сталь еще прилежнее.

– Слыхали мы, что ты де итальянский католик, тайно присланный в Русь нашу через Тавриду Папой либо одним из кардиналов. Ведомо нам, что в 80-е годы прошлого века в ту же Кафу, в бегстве от мора голодного де добралось семейств несколько из Генуи, в числе их де и некий Готлиб Коломбо, крещеный еврей, суконщик, с семейством. Был среди многих детей его малолетний сын Тимоти – истинный отец твой, Ермолай Тимофеевич. А ты де – внучатый племянник великого Колумба. Так-то, атаман.4

Ведаем, Ермак, что велено было тебе служить Господу Богу твоему в лице наместника его на земле Папе католическому, да ты де горделиво возомнил, что наместник тот далече, да избрал себе волю казацкую, да предался разбоям да грабежам. Но един наш Бог, а наместник его на нашей земле – царь православный Иоанн Великий!

Замолк мурза, дух перевел и продолжил в полголоса:

– В Москве нашей православной про подвиги твои давно ведали да изловить грозились. Но умен, хоть свиреп да коварен, наш государь Иоанн, а слуга его Малюта, хоть жесток, но хитер. И решил Малюта сослужить особую службу государю, и его царское благословение получил. – сказал мурза и добавил:

– Кому коли не тебе, отпрыску племя Колумбова, да атаману дерзкому и удачливому покорить отныне и до веку бескрайнее царство Сибирское, от Югорского Камени до самого океана Великого, а то и до самых земель колумбовых, и сделать Русь нашу величайшей из государств великих да земель Господних!

Вновь встрепенулся Ермак, но велел мурзе продолжать свой сказ.

– Пошукали мы тебя в тот раз на Волге, да времени было в обрез да в другие места надобно было. А как вернулся, так враз и вспомнил, что дело сие малютово доделать надобно. Иначе худо мне будет да тебе несдобровать. Всех достанут, всюду сыщут.

– Складно навещал, мурза, да опоздал малость. Сказывали, в прошлом 1573 годе преставился де раб божий Малюта. Да обоих нас ослободнил от обузы государевой.

– И я слыхивал об том. Как давеча в Астрахань по торговому делу добрался, сыскал меня человечек один да о том же поведал, что погиб де воевода дворовый при штурме ливонской крепости от рук единоверцев твоих… ладно, ладно, молчу. Да еще поведал, что Малюта де на смертном уже одре, в бреду ли, в уме ли обостренном такое речил, не дословно, да, как слышал да помню:

«Умру нынче, да дело мое государево жить будет во веки многие. Да Государями крепчать будет, ибо не мочно царю без грозы быти. Аки конь под царем без узды, тако и царство без грозы. Да дело опричное да святое буде шириться и полниться по всея Руси, в границах нынешних да в грядущих. Придут цари и уйдут цари. Опустеют застенки пытошные в Константине с Еленой на Васильевом спуске, да место царское не опустеет. Государев гнев упрочится да лютее станет к врагам своим. Палаты мои грешные на Лубянке сто крат умножатся да украсятся. Подвалы мои пытошные – сто крат уширятся да углубятся. Да быть по сему во многие веки на Руси!» – молвил так да дух испустил.

Нет потому нам, Ермолаюшка, воли вольной да не будет. Сильны, долги да беспощадны руки государевы. Всюду сыщут да покарают. Меня хилого да тебя могучего. Прими посему все, что молвлю тебе, аки долг государев, долг Божий… Исполни с честью да славой. Послужи Государю нашему, Богу нашему да единому.

Замолк на миг мурза и продолжил:

– Коль не понял покуда, растолкую. Ведомо мне, что за каменьями Югорскими есть страна великая – Тартария, до самых земель до колумбовых. Много сказывал мне о том мудрый человек, лама тибетский, даровавший мне шаль чудесную. Почитай, половину страны той прошёл я в три года до каменьев алтайских, саянских, байгальских. Поведаю после, коль велишь. Идти тебе надобно под Югорье к государевым людям братьям Строгановым. Они и укажут тебе путь-дорогу. А там, как Бог даст.

Снова замолк татарин. Звенящую зноем тишину нарушало далёкое, едва слышное урчание грома.

– Ты не первый христианин ступишь на землю сибирскую, – молвил мурза. – Из сказа моего, да и сам слышал ты, Ермолай, что де не мало русских, православных да иных христиан потоптали да кровушкой полили просторы сибирские, однакож суждена тебе Богом и Государем нашим особа честь – победить антихристову да идольскую власть да путь широкий на восход проторить. Русь святую продлить безмерно да величие ее бескрайним сделать. Суждено искупить тебе делом святым ересь братьев твоих жидовствующих, смуту новгородскую и псковскую сеявших. В том и есть на тебе государев и Божий промысел!

Притомился мурза от речей своих. Помолчал с минуту, пот с лица утирая. Глянул по сторонам. Знойное лето, хоть на выдохе, а жар к вечеру не спадал. Травы кругом пожухли. Воздух сухой и жгучий. Дождя давно не было. Всё живое истосковалось по влаге небесной. Даже Волга обмелела и обнажила сухие песчаные берега. Небо темнеть начало, обещая скорою грозу в ночи грядущей.

– А я, коль желаешь, – продолжил мурза – могу поведать, коим путём добыл я шаль чудодейственную. Долгий будет сказ, да и ночь долгая, поведаю, ежели терпения твоего хватит. Скажу, Ермолай, то, что ведать особливо не потребно, да пуще убедит тебя в правде моей перед тобою да в шали чудодействии.

Совсем смягчился суровый Ермак и повёл мурзу в свой богатый шатёр, как дорогого гостя, проникся нежданным доверием к нему, с любопытством ожидая его нового сказа. Потчевал Ермак нежданного гостя:

– Ты нынче нашему Богу подвластен. Забудь про заветы Корана. Пей всласть вино заморское, вкушай вяленую кабанятину. Бог наш добрый, токмо насчёт жён поскупился, да мы жён недостачу на воле наше казачьей сами восполняем.

Первый гром прогремел за шатром Ермаковым, первые, ещё робкие, долгожданные струи небесные омыли его. Ермак с мурзой вместе перекусили, на ночь глядя, изысканной атаманской снедью, да винами заморскими, что бог послал, и удобно уселись на мягком ковре, готовясь к долгому сказанию и слушанью…