Читать книгу Вечная мерзлота - Виктор Ремизов - Страница 14

В полтретьего ночи были за мысом, в Ошмаринскую бухту заходили по пологой метровой волне, которая, слабея, докатывалась сюда с Енисея. Встали в устье речки, в глубокой курье[51]. Здесь было тихо, птички щебетали на утреннем солнышке. «Полярный», как броненосец был покрыт ледяным панцирем. Народ хоть и наломался, а не спал. Из кормового кубрика доносились взрывы смеха. Степановна нажарила любимой всеми картошки с луком и на сале.

В командирском кубрике тоже было оживленно. Собрались в каюте пострадавшего Грача. Продубевшие на ледяном ветру лица раскраснелись в тепле. Руки у всех свекольные. Грач сидел в одних трусах у себя на койке, обложенный подушками – вокруг длинной кровянистой полосы на боку начинало помаленьку синеть.

– Опасаюсь, ребро бы не сломал, – сипел Иван Семенович, аккуратно нарезая почищенного уже, текущего жиром омуля и раскладывая закуску. – Егорка, сынок, сбегай на палубу, отщипни осетришку… О! – Механик вытаращил испуганные глаза. – А где у нас рыба? Что-то я ее не видел!

– Степановна убрала… как вся эта канитель началась, снесла к себе на камбуз, – улыбался старпом.

– Егорка, бежи сбегай, отрежь бочок!

Егор, одетый в ватные штаны и два свитера с ножом в руках побежал на палубу, вместо него вошел Белов, розовый, только из горячего душа, поставил бутылку спирта рядом с открытой банкой американской тушенки, которая вкусно пахла на всю каюту. Сел на койку к Семенычу:

– Ну что, старый, дал нам сегодня батюшка-Анисей просраться! Болит бок?

– Вон! – задрал руку Грач, поворачиваясь левым боком и показывая ушиб, – прямо на угол налетел, ты же видал! Как салага, ей Богу!

Егор принес бок осетра, сковородку жареной картохи и три больших вареных утиных яйца. Все были голодные. Старпом почистил яйца, развалил пополам оранжевыми желтками.

Белов разливал.

– Слышь, Сан Саныч, давай мужикам бутылку отнесу, – предложил старпом.

– Не положено! – Белов, не отвлекался, отмерял дозы по кружкам.

– Как черти все вкалывали… Давай уважим! У меня есть заначка.

Белов перестал лить и посмотрел на Фролыча:

– Что мне жалко? Или я не видел, как они работали? Там полкубрика новых людей! Хочешь, чтобы меня в Дудинке с буксира сняли?

– Надо бы налить ребятам! – поддержал Грач, как будто не слыша капитана, – этот Померанец мой, щербатый, прямо… загляденье-мужик! Я без него, как без рук! Хочешь, я сам снесу! Скажу от меня!

– Вы что, дети малые? – Белов поднял свою кружку.

Все нехотя потянулись, разобрали посуду. Многообещающий запах спирта плыл по каюте.

– Хорошо сработали! За это и выпьем! – Белов опрокинул обжигающую жидкость в горло.

Выдыхали, морщились, занюхивали. Грач крякнул, отер усы, взял кусочек жирной розовой стерлядки, пожевал:

– Егорка сегодня второй раз народился… ты как же свалился-то?

– Да я говорил уже, – недовольно посмотрел на Грача Егор, – шторм-трап зацепился, я перегнулся, а тут волной, как врежет, я и сам не понял. Борт рядом вроде, а не дотянусь!

– Егор, отнеси ребятам от меня сала… – попросил Грач.

– Нина Степановна им отнесла уже, я видел… – Егор наваливался на жареную картошку.

– От, зараза кокша у нас! – одобрил Грач, со значением, косясь на капитана.

– Ага! Не то, что некоторые! – Белов согласно качнул головой. – Повариха у них молодец, а капитан – говно!

– Я это не говорил! – не согласился Грач.

– А если заложат? – Белов снова взялся за бутылку.

– Да кто заложит?! – сорвалось с языка у захмелевшего Егора.

Белов с удивлением и строго посмотрел на своего малолетнего боцмана, но сдержался:

– Хотите? Пожалуйста, отнесу!

– Не надо, – неожиданно поддержал капитана старпом, с которого все и началось, – прав Сан Саныч. Может, и правда, кого-то подсунули? Потом, где-нибудь на берегу посидим.

Выпили еще по одной, ели неторопливо, Грач вытер не сильно чистой тряпицей усы, достал махорку:

– Вот говорят, водка вредная, мне один врач настрого запретил, а я думаю… – он ловко оторвал ровную полоску газеты, – не вредная она! Русским без нее никак! Иной раз жизнь так придавит, а выпьешь и ничего, глядишь – радость сделалась! Снаружи, оно, может, и не очень, а внутри уже радость!

Грач послюнявил и подклеил свою «сигаретку». Осмотрел ее, довольный:

– И правительство наше это дело хорошо понимает! – старый механик грозно-весело погрозил козьей ножкой в низкий потолок каюты.

Егор пьяно хмыкнул и радостно качнул головой. Он не любил водки, но с мужиками выпивать очень любил.

– Ты, Егорка, слушай, сынок! Сталин это понимает в тонкостях! Я в машинах так не шуруплю, как он в этом деле! Русской водки и английская королева иной раз спросит!

Выпили спирта за русскую водку.

Разговорились о частой непогоде в северных широтах, о штормах в открытом море.

– Мне и орден за плохую погоду дали, – улыбнулся капитан, вытирая руки от жирной рыбы.

– А как получилось-то? – спросил Грач, – расскажи, Сан Саныч, я думал «Красную звезду» только за боевые дают, а вы суда гнали из Германии… Тебе сколько же лет было?

– В сорок шестом… сколько? Восемнадцать уже было… – Сан Саныч, скромничая, пожал плечом, но все затихли с интересом. – Я вторым помощником капитана шел, а в Архангельске перед выходом старпом заболел, я сразу и стал первым.

– Ну рассказывай порядком! – настаивал Грач.

Сан Саныч взял у старпома папиросу, прикурил неторопливо, как будто вспоминал:

– Вышли из Архангельска двенадцать судов, мы на сухогрузе «Хабаровск», у немцев он «Бремен» назывался. Сначала в кильватер по Двине, потом по-походному «стайкой» – все друг друга видим, погода хорошая, Белое море прошли спокойно. В Баренце штормило и потрепало здорово – я первый раз в море, такой волны не видывал, иногда думал, разломиться сухогруз – длинный же! Но ничего, морское судно, а был и танкерок речной, так его полностью волной накрывало! Ну вот… неделю шли до острова Вайгач. Там больше недели стояли, бункеровались, чинились… а у меня капитаном был Самойлов Иван Демьяныч, заслуженный капитан, войну прошел в самом пекле – на Северном флоте! А до этого дела, – Белов кивнул на бутылку, – не сдержанный был… сам мне рассказывал, как они пили в войну. Говорил, нельзя без этого было, нервы человеческие не выдерживали. Короче, день мой капитан из каюты не показывается, другой… вызывает на совещание начальник экспедиции Воронин, покойник уже, царствие небесное, человек был властный… раз, другой вызывает… а мой пьяный – вокруг себя ничего не видит. Что я сделаю?! Пацан против него, я и подойти не смею! Короче, прибывают к нам на «Хабаровск» начальник экспедиции с начальником морской проводки и с помполитом. Мой мрачный, только похмелился с утра, ну и – слово за слово – хреном по столу! Мужик здоровый был, сгреб помполита за китель, чуть за борт его не выбросил, еле отняли. Утром по экспедиции морпроводок приказ – списали моего капитана, дело на него завели… а нам выходить через два часа. Иван Демьяныч протрезвел, пошел к Воронину, тот-то его очень уважал, и говорит, оставляй Белова капитаном, – Сан Саныч помолчал строго, – некого было больше. Так и оказался я в Карском море капитаном сухогруза. Только вышли – туманы начались, и такие поганые – в ста метрах ничего не видно. Глаза трешь, кажется, что ослеп…

– Туманов и у нас хватает… – заметил Грач.

– Не-ет, – не согласился Белов, – совсем другое дело! Как в молоке идешь, носа судна не видно! Слава Богу, навигация у немцев была… у нас и сейчас такой нет! Так и шли сутками – туман и туман кругом – а мы как-то идем! У меня ноги тряслись, лучше уж шторм! Идем группой, обстановка все время меняется, льды, туман этот… Из двенадцати судов семь на мели залетели – кто-то пробился, один сухогруз на камни выбросило, а меня пронесло!

– Ох-ох-ох, дело наше флотское… давайте сынки, – Грач взял свою кружку, – заслуженный мужик был Иван Демьяныч… А в войну, ребятушки, не приведи Господи… в командах старики, да пацаны-малолетки… И ничего – работал флот! Все для фронта, все для победы, чего и говорить! – Грач замолчал, поглаживая больной бок, – а над этими стариками нквдешные рожи со своими пистолетами стояли. Столько несправедливости было! Половина капитанов в эту мясорубку ушли!

Все молчали. Ветер шумел через открытый иллюминатор, туда же уплывал тяжелый табачный дым.

– Как мы эту войну пережили?! – Грач сокрушенно качал головой. – Не понять нам этого никогда! Оно никому уже и не интересно, герои, и всё! А как и что было?

В поселок Дорофеевский пришли на другой день к вечеру. Встали на рейде. Совхоз имени Карла Маркса отстроился на краю небольшого старого поселка. Жилые бараки в два ряда, аккуратные длинные склады у берега. Погрузочный тельфер, широкие мостки вели к рыборазделке, сети и невода аккуратно развешены. Два больших деревянных бота покачивались на якорях, а у берега стояли с десяток разных лодок.

Спустили шлюпку. Грач, Белов, на руле боцман, на веслах Повелас и Йонас. Старпом остался на буксире. У берега их встречал молодой мужчина в сапогах, галифе и фуражке офицера госбезопасности, но обычном гражданском пиджаке:

– Лейтенант Габуния! Комендант этой крепости! – Лейтенант улыбался открыто, никак не стесняясь своего наряда. Черные, длинные не по Уставу и волнистые волосы, на которых еле держалась, лихо заломленная назад форменная фуражка, озорные глаза, черные усы и выразительные вороновы крылья бровей. Белов, перешагивая через борт шлюпки и подавая руку, невольно улыбнулся ему навстречу, отчего лейтенант улыбнулся еще шире, обнажая белые зубы.

Вечером поплыли неводить. В мотобот сели молодые женщины и девушки, и один белокурый парнишка лет семнадцати. Сзади тянулись на веревке две большие лодки с неводом. Всем распоряжался пожилой, однорукий и молчаливый бригадир. Он стоял на руле, рядом устроились Белов и Габуния.

Отплыли километров пять, причалили к пескам, выгрузились и началась привычная работа. Все делалось почти молча, изредка бригадир подавал голос, да девчонки переговаривались негромко и хихикали. В лодку с неводом сели парнишка с женщиной и стали выгребать в глубину. Невод падал с кормы, расправлялся неровной линией деревянных поплавков, несколько девушек с голыми ногами и подоткнутыми юбками взялись за береговой конец невода. Оживление вносил Габуния, он уже был одет в «рабочее» – старые полевые галифе и гимнастерку, шутил с девушками, на что они отзывались улыбками, а иногда и острыми шутками.

Было тепло, даже жарко, Белов с Егором разделись до тельняшек, но вскоре снова надели тужурки – комары прокусывали нещадно.

– После шторма их, считай, нет совсем! – Габуния протянул баночку с мазью, – берите! Деготь берестяной с вазелином! Наше, Дорофеевское изобретение!

– Да ну! – не согласился Грач, – этому изобретению сто лет!

Габуния не стал спорить, только улыбался, видно было, что он очень рад гостям. Развели огонь на старом кострище на тундровом взгорочке. Вокруг лежали распиленные вдоль бревна, чтобы сидеть, был устроен столик.

– Вот, что значит немецкая аккуратность! – похлопал Иван Семеныч по отструганной столешнице. – Наши ни за что не стали бы такое гоношить! На песке бы перекусывали!

Габуния поставил на стол сумку и посмотрел внимательно на Грача:

– Почему немцы? Это я просил сделать! – грузин театрально развел руки и стал доставать закуску. – Что тут нам положили? Муксун копченый – люблю, стерлядку не люблю, картошка в мундире… это тоже люблю!

Местные девчата с загорелыми лицами выглядели по-деревенски, все с косами и косичками, одеты, хоть и в рабочее, но чисто. Головы прикрыты платками с подшитыми сетками от комаров, сейчас они их откинули, открыв симпатичные молодые лица. Все босоногие. Только бригадир был в высоких резиновых сапогах и сером пиджаке с пустым рукавом, заложенным в боковой карман. Часть девушек работали на берегу, другие сидели дружной стайкой у своего костра, отмахивались от комаров, и весело выспрашивали о чем-то Егора. Бригадир, не отрываясь следил, как заводят невод, потом встал и подошел к воде. Прикурил, чиркнув спичку одной рукой.

Габуния с Беловым и Грачом выпили. Закусывали. Лейтенант госбезопасности, соскучившись по людям «с воли», не умолкал:

– В совхозе в основном немцы… скажем честно, – он с веселой улыбкой поднимал палец вверх, – в основном, немки! План выполняют, живут хорошо, все есть – пекарня, рыба, овощи, олени… даже свиней завели! В этой бригаде половина немки, половина – латышки, бригадир – эстонец. Зовут Айно…

– Что у него с рукой? – спросил Грач.

– На лесозаготовках деревом раздавило… Давайте еще по маленькой, сейчас потянут!

Лодка с дальним крылом невода, описав круг, причаливала к берегу. Вся бригада зашла в ледяную воду, кто по щиколотку, а кто и по колени… вскоре все уже впряглись и потянули на песок тяжелый невод. По поверхности тащились, играли дощечки-поплавки, временами в пространстве, захваченном сетью, начинала метаться большая рыба.

Чайки, крачки и пара орланов, возбужденные ожиданием, летали над дальним концом невода, падали в него, выхватывали рыбу, кричали и дрались. Нерпы, как поплавки торчали любопытными темными головами. Всем было весело. Габуния в сапогах забрался в самую гущу девчонок – они не особо его стеснялись – шутил свои шутки, специально усиливая акцент, кричал громко, если видел рыбу. Названия рыб он знал по-грузински, по-русски, по-немецки, на латышском и эстонском. Белов тоже был в высоких болотных сапогах, он зашел в глубину, тянул невод, эта работа была ему знакома, выправлял верхний урез, выбирая из него коряги и палки, захваченные снастью. Егор разулся, подвернул штаны и опасливо забежал в ледяную воду. Впрягся возле симпатичной беленькой Анны. Анна весело ему улыбалась, перебирая сеть, они касались друг друга мокрыми красными руками.

– Я боцман, – сказал он вдруг Анне с неожиданной для самого себя смелостью. Ему просто хотелось что-нибудь ей сказать. – С «Полярного»!

– О-о-о! – кокетливо улыбнулась девушка и состроила глазки. Пуговка на ее рубашке как раз расстегнулась от напряжения, открывая заветную щелочку меж пухлых грудей, Анна скосилась на нее весело, руки все равно были заняты, чтоб застегиваться, и она еще смелее улыбнулась Егору, будто разрешая и ему глядеть, куда он хочет.

Крачки, отчаянно крича, трепетали над самыми головами, падали возле рыбаков, выхватывали селедку-ряпушку, торчащую в ячее. К счастливице кидались другие крачки и чайки, возникал галдеж, «воздушный бой!» – кричал, показывал пальцем Вано. Бои возникали то там, то тут, не прекращались, драчливый базар, отчаянно вереща, висел над рыбаками и рыбой. Нерп вокруг невода становилось все больше.

– Подтягивай! Низа подбирай! – распоряжался бригадир неторопливым и аккуратным эстонским акцентом.

– Полно рыбы, Айно! – кричал Габуния. Он вдруг бросил тянуть, нагнулся и, схватив под жабры, волоком потащил на берег огромного осетра, тот зло бился, обдавая всех грязными брызгами песка и воды… Николь! Мария! Бэрэгис! Два пуда тащу!

Однорукий бригадир следом вытаскивал еще одного. Белов схватил большую стерлядь, запутавшуюся острым носом в сети, и не знал, что с ней делать – идти на берег ему было не с руки. Он растерянно держал бьющуюся сильную и красивую рыбу, и тут одна из девушек, высоко подбирая подол юбки и мелькая узкими коленками, подошла к нему, ловко ухватила стерлядь под жабру и потащила на берег. Белов кивнул благодарно, девушка была темненькая, с короткой стрижкой, с острыми, будто хрупкими чертами лица. Взглянула на него, словно они были давно знакомы… и даже, как будто она давно знает его… как любящая сестра посмотрела. Сан Саныч застыл столбом и завороженно смотрел ей вслед. Нездешней красоты тонкие щиколотки мелькали в грязной воде.

Девушка перевалила рыбу через борт лодки, повернулась и снова пошла в невод. Смотрела прямо на него и улыбалась. Молнии ударили в голову и одеревеневшие ноги Сан Саныча. Невод все тянулся, цеплял поплавками сапоги, рыба прыгала, обдавая грязью, люди смеялись довольные… Белов никогда не видел таких глаз. Его сердце замирало, что девушка сейчас исчезнет, сейчас уйдет куда-то и все. Ему хотелось схватить ее за руку.

Но девушка, так не похожая ни на кого здесь, снова встала на свое место, подбирала тонкой рукой грубую просмолённую тетиву невода, привычно выдергивала из ячеи запутавшуюся селедку. Белов не мог не глядеть на нее, но и глядеть не мог – робел, как школьник. Она, все так же спокойно, вместе со всеми тянула и разбирала невод. Никогда никто не смотрел так на Сан Саныча!

– Разрешите! – Белов мешал, его отстранял плечом однорукий бригадир. – Дайте-ка, отвяжу! – бригадир одним движением распустил узел на толстой мокрой веревке.

Выбрали осетров и стерлядей, еще подтянули, сколько смогли. Невод лежал огромной авоськой, набитой рыбой, тут и там торчали наружу узкие, серебряные тела туруханской селедки, больше всего ее и попало, и еще омулей зацепили косячок! В мутном, взбитом песке невода кипела рыба, ближе к берегу растекалась уставшим уже плоским живым серебром.

– Петер, давай сак! – чувствовалось, что и бригадир возбужден. Рыбы было много.

Белов встал на сак с белокурым красавцем Петером, и они стали черпать бьющуюся рыбу. Взваливали на борт лодки, выгружали, рыба наполняла рундуки: серебряные сиги, омули и селедка, жирные чиры, похожие на молочных поросят. Несколько больших щук попались, бригадир цеплял их багром и оттягивал на берег. Он попытался поднять самую большую за огромную челюсть, не осилил, ручка багра, скользкая от рыбы, выскочила из руки. Егор с Вано подскочили и перебросали пятнистых хищниц в отдельный рундук лодки, там же, как в карцере, ворочались темные налимы.

– Штормом к нам рыбу поддало! – бригадир Айно, довольный кивал на водный простор.

Принесли еще один сак, две девушки взялись было, но бригадир зашумел:

– Не надо! Куда бежим?! Как говорил наш нарядчик: Не лызь поперэк батька в пэкло! Вси там будэмо!

Вано отнял у девушек сак и, взяв в напарники Егора, стал нагружать рыбу. Первое, что ему вывернулось под руку была большая нельма.

– Эй, кто-нибудь! – радостно заорал Вано… – Смотри, какая!

– Анна, вон Анна! Иди сюда! – поддержал Егор.

Серебряная хищная красавица лежала на песке, изогнув мощную темную спину. Анна двумя руками не без труда потянула ее под жабры, хвост волочился по песку.

Оба рундука в лодке были загружены до краев, рыба уже начала выскакивать, подогнали и стали грузить вторую лодку. Габуния с Беловым отошли за свой столик, Грача было не оторвать от рыбы, Егора от веселой Анны. Вано налил по маленькой, он вообще наливал не по-русски – в маленькие металлические стаканчики.

Девушку звали Николь.

– Настоящая француженка, двадцать четыре года, очень хорошая, но приставать бесполезно! Ничего не действует! – улыбался Вано. – Поверь мне, брат Саша! Крепость грузинскую в кино видел? Одинокую, на скале?! Вот – это она!

Вано от вина делался еще веселее. Белову он нравился, он не мог не нравится, иногда, правда, Сан Саныч вспоминал, что Вано лейтенант госбезопасности, он на мгновение задумывался об этом и, снова, улыбаясь, кивал славному грузину. Вот, – думал Белов, вспоминая свои споры с Фролычем, который не любил сотрудников органов! – вот чекист, а какой человек!

– А ты к ней причаливал, значит?! – ревниво спросил Белов, когда они выпили и стали сворачивать закуску.

Ему хотелось еще поговорить о Николь, он все искал ее глазами среди девушек, работающих у лодок. Ему не нравилось, что она «француженка», казалось, что она особенная не поэтому, а потому что она сама такая особенная!

– Говорю тебе… Я тут с прошлой осени, до меня комендантом был лейтенант Лазаренко. Пьяница и скотина, каких поискать! Он с ней чего только не делал… без работы держал – считай, голодом морил! Ни в какую! Среди них есть такие! – Вано неопределенно развел руки, то ли восхищаясь, то ли не понимая. – Некоторые девчонки ее недолюбливают, кажется, ну, понимаешь – белая ворона. – Габуния закусил ус и перестал улыбаться, думая о чем-то, потом вздохнул и сказал негромко: – Тут им всем плохо, Саша, – он повернулся и посмотрел на берег, на девчонок, садящихся в лодки. – Немки, латышки, русские… какая разница. Если бы со мной так сделали, я бы камень на шею привязал!

Все уже погрузились, ждали только их.

– Да ты сам все знаешь! Во время войны, когда их только привезли, за буханку хлеба можно было, кого хочешь. Этот Лазаренко так и делал. Так и говорил: хочешь мамашу, хочешь дочку… – он выразительно посмотрел на Белова, – вот так!

– Врал он, пес! – Белов недовольно тряхнул головой. – Я работал в то время, это было бы известно! – Белову не хотелось, чтобы так было, но он знал такие случаи. Люди говорили.

– Гаремы заводили, Саша! – Габуния поднял спокойные черные глаза на Белова. – От голода женщины на все шли. Семьи спасали!

– И как же… – не уступал Белов, – разве вам это можно?!

– Нельзя, конечно. Связь со ссыльными… Кого-то сажали… но человек слабый! Ты один в этой пустыне, женщин, сколько хочешь, и все они в твоей власти! Жизнь их детей в твоих руках! Сами приходили! Много такого Саша! Очень много!

Белов и верил, и не верил. Ему казалось, что лейтенант, как и все грузины, преувеличивает. Они забрались в мотобот.

Всю недолгую дорогу до поселка Белов смотрел на Николь. Она должна была чувствовать его взгляд, но не посмотрела ни разу. Улыбаясь, слушала Грача, который раздухарился и оседлал любимую тему. Память у старого механика на давние события была исключительная:

– В 1908 году работали мы на рыбопромышленную компанию. Две тысячи человек нанимали тогда на рыбную ловлю! – Грач со значением всех осмотрел, – и мы эти бригады с самых верхов сюда на пески доставляли: лодки, снасти, соль… Бочки для засолки рыбы по дороге брали – в Енисейске их из лиственницы клепали, а в Костином или в Бахте из кедра! Кедровые намного лучше, а обруча́ из тальника или из черемухи делали! Ой, мастера работали! А бочки были, скажу я вам деточки, и по 20 и 25 пудов! Эвон, какие! – Грач распахнул руки и сделал суровое лицо. – Тогда тут порядку много было! Всё строго по правилам ловилось! И засолку контролировали и чистоту, даже из Астрахани привозили спецов по засолке, те в тузлуке[52] солили, или всухую… по-разному. Я почему знаю, с нами однажды, не соврать, году в десятом или двенадцатом, губернатор Енисейской губернии плавал, сам все осматривал. Такое от царя указание вышло, чтобы рыбы было больше в продаже, и чтобы она хорошо засолена была. Тогда, кстати, на все снасти разрешали ловить – и на самоловы и неводами. По триста, четыреста и пятьсот пудов брали на невод! Это в среднем!

Белов невольно слушал старика, и ему слегка досадно было, что тот раскудахтался про свою рыбу. А может быть и от чего-то другого досадно. Он вцепился взглядом в аккуратную голову Николь. Белый платочек, охватывающий загорелую шею, трепетал под встречным ветром, и Сан Санычу нервно становилось, что он сейчас расстанется с ней даже не познакомившись.

Он стиснул зубы и, матеря себя за непонятно откуда взявшуюся робость, отвернулся обреченно, стал смотреть на тундру, над которой в чистом шатре неба висело ночное солнце – на часах было полпервого.

Или даже не в этом было дело. Ему досадно было за невероятную девушку, которая почему-то должна была жить здесь. Он не мог представить ее во Франции, потому что совершенно не мог представить себе эту Францию, но здесь, рядом с лодками и неводом… такая красивая. Он вздохнул хмуро, повернулся к Вано, тот ворковал со своей грудастой и симпатичной Гертой.

– Слушай, Вано, могу я забрать ее на «Полярный»? – спросил первое, что пришло в голову.

– Кого? – не понял Вано.

– Ну, ее, – кивнул в сторону Николь.

Вано повернулся к Белову. Улыбнулся хитро:

– Почему нельзя, дорогой! Ты что, влюбился? – грузин понимающе обнял Белова.

– Погоди, я серьезно, у нас зарплаты очень хорошие!

– Оформить можно… – подумав, сказал Вано, – а она захочет?

– Не знаю, – Белов удивился его вопросу, – мне как раз матроска нужна…

– У нее никого тут нет, может, и захочет! Давай компанию соберем, песни петь будем! Ты сам и поговори с ней… – Вано легкомысленно подмигнул Белову, повернулся и стал что-то шептать на ухо своей подружке. Та хихикала, посматривала на Белова и кивала головой.

Николь задумчиво глядела на залив, по ледяной поверхности которого бежали теплые вечерние лучи. Небо на горизонте было нежно-желтым, а выше голубело. Она спокойно повернулась и внимательно посмотрела на Белова. И было в ее взгляде что-то… может, просьба, или жажда чего-то… а может, и ответ на тревожные, немые вопросы Сан Саныча.

Бывают такие взгляды в жизни, которые решают все. Даже если ты еще не понял, что уже все решилось, оно решилось. Но это потом, по прошествии лет становится ясно… Белов же видел это теперь. Эта случайная, ни на кого не похожая девушка – его судьба!

Бот причалил к поселку, возникла веселая суета, девчонки начали грузить рыбу в носилки, бригадир с несерьезным эстонским недовольством – даже брови не сдвинул – остановил их и, не торопясь, пошел заводить движок и запускать механизированную погрузку.

Вытащили на берег весла, паруса, длинный и тяжелый невод развесили сушиться. Габуния показал Белову крайний дом на берегу:

– Приходи, все придумаем! – сказал и ушел со своей Гертой. За плечи ее обнимал.

Белов глядел ему вслед и не понимал, почему Габуния выбрал именно эту, милую, но очень обычную девушку. Николь была богиней рядом с ней. Егор не отходил от хохочущей и, кажется, счастливой Анны. Он совершенно забыл, что он боцман и тоже был босой, с подвернутыми штанами, хвастаясь силой, помогал носить, вытягивал лодки. И всякий момент, когда это можно было, держал ее за руку, а она, не стесняясь подруг, держала его. Белов и Анну рассмотрел внимательно – ничего особенного, веселая, крепкая девчонка с двумя тугими и короткими косичками. Лет восемнадцать… выглядела она взрослее Егора… била на нем комаров и без стеснения прижималась пухлой грудью к его тельняшке. Белов понимал их, но ему не хотелось, чтобы Николь вела себя так же… с Николь так нельзя было.

Он переобувался, чистил запачкавшуюся одежду и чувствовал, что должен что-то сделать. Не разобраться было. Даже представить себе разговор, как он предлагает ей работу на буксире, у него не получалось – только видел ее удивленный взгляд. Сан Саныч морщился сурово и никак не мог сосредоточиться. В нем клокотало желание забрать Николь с собой, и оно же – это желание усиливало страх, что она откажется. В какие-то мгновения ему совершенно ясно было, что она откажется и он ненавидел себя. В нем откуда-то появились уже чувства, которые от всей этой торопливости становились мелкими и даже гадкими, и ему не хотелось уже ничего говорить и ничего делать. Даже стыдно становилось. Должность матроски на «Полярном» была занята.

Директор совхоза ссыльный немец Гюнтер Манн пришел с кочегарами Йонасом и Повеласом, поздоровался за руку с Беловым и бригадиром, посмотрел рыбу в лодках. Пошутил что-то по-немецки с девушками, потом улыбнулся Грачу, который сидел на бревне, позевывая во весь рот, возле мешков с рыбой:

– Вы, Иван Семеныч, опять нам фарт привезли! – он забрал девушек и пошел в поселок.

Николь ушла вместе со всеми, ни разу не обернувшись.

Белов не знал, что ему делать – идти в гости к лейтенанту расхотелось. Хмель проходил, подумал, не вернуться ли на судно… Егор с Анной стояли в стороне и о чем-то тихо говорили. Потом Егор подошел, и, отводя глаза, попросился в увольнение на всю ночь. Белов разрешил.

На судно уплывал Грач, загруженный рыбой, кочегары, довольные, что повидали знакомых и побывали на кладбище, сидели на веслах, ожидая Белова.

– Ну что, Сан Саныч, поплыли? – спросил Грач.

– Ладно, давайте без меня… – Белов решил сходить к лейтенанту, – посматривайте на берег, если костерок запалю, пришлите шлюпку.

Изба лейтенанта Габуния была относительно новая, пятистенок, с просторными сенями, заваленными всяким хозяйством. Пахло керосином, рыбой, дымом от печки и одеколоном. Белов слышал хохот внутри, но в полутьме сеней и от стеснения не мог отыскать ручку двери.

Николь была здесь, всего девчонок было пятеро, приодеты в нарядное, лейтенант как раз говорил тост, все держали в руках маленькие зеленые стаканчики. Печь трещала.

– О-о-о! Саша, дорогой! Заходи, генацвали! Тост за нашего капитана – покорителя страшных бурь! Ура!

У девчонок стаканчики были полные, они выпили, Николь тоже хорошо отпила, заметил Белов, и махнул свой. Не почувствовав обжигающего вкуса спирта, с удивлением понюхал из стакана.

– Вино пьем, Саша, не для пьянства, для радости! Песни будем петь! – смеялся Вано.

– Черничное! – весело поддержала пухленькая Герта, – это Вано придумал наливку.

В горнице был полумрак, подсвеченный низким ночным солнцем. Девушки накрывали стол, в центре стояла бутылка коньяка, миска с конфетами, печеньем и шоколадом, сухая копченая колбаса, порезанная кружочками – все это богатство явно было из продуктового набора лейтенанта госбезопасности. Местными были только куски отварной оленины, сливочное масло и миска белой икры. Девушки в кухне пекли блинчики на двух керосинках. Все сновали туда-сюда.

– Так! Кто лучше всех печет блины, тот сидит рядом с капитаном! – Габуния осторожно обнял одну, – Мария?! – потом другую, – Николь?!

Николь была в бордовой кофте с аккуратно залатанными локтями, длинной темной юбке и босиком. У нее были маленькие ноги и тонкие ступни.

Вано усадил ее рядом с Беловым. Она была не против, спокойно ему улыбнулась. И Белов, не зная, как у него хватило смелости, нашел ее руку под столом. Она чуть отдернула руку и опять посмотрела на Белова строго и доверчиво. Руку не убрала.

Было уже полтретьего ночи, в восемь утра начинался новый рабочий день, но все веселились. Выпивали, закусывали, Николь говорила без акцента, совершенно, как русская. Вано поднимал тосты и требовал, чтобы их говорили все. Белов сказал что-то совсем глупое про суровый Енисей. Все это время он сидел молча, иногда напряжено улыбался и мало, что соображал. Только чувствовал возле себя Николь, ее тонкую ладонь. Временами он пытался думать, как предложить ей уплыть с ними, но его отвлекали, и он брал свою полную рюмку или блин… Он вообще не представлял, как бы стал обходиться с такой матроской на «Полярном»… даже видел, как моет вместо нее палубу и каюты.

Выпив, он снова находил под столом ее ладонь, и ему казалось, что она ждала его руку и даже чуть пожимала, отвечая на его легкое пожатие. В голове возникали смелые мысли, что он просто уговаривает ее уехать с ним… И видел ее в своей каюте… он косился на Николь и не понимал, что происходит – ему и хотелось остаться с ней наедине, и совсем не хотелось, чтобы получилось что-то такое. Он окончательно запутался и просто сидел, растерянно перебирая ее тонкие пальцы. И думал, как все это глупо – куда он увезет ее?

Некурящий Сан Саныч выходил вместе с Вано и брал у него папиросу. Ничего не расспрашивал про Николь, он знает про нее больше лейтенанта. Да и Вано все время говорил, рассказывал о своей службе, которую он с удовольствием бросил бы, о Герте – у них был ребенок и намечался второй. Белов вспоминал ладонь Николь, и не хотел никаких слова – он чувствовал к ней такую нежность, какой не испытывал никогда. Николь была для него больше, чем просто красивая девушка. Он хмурился и бросал недокуренную папиросу, от которой у него кружилась голова и было гадко во рту.

Девушки запели латышскую песню, Николь тоже поддержала, видно было, что не первый раз поют вместе. Потом затеяли шуточную немецкую, где в припеве все хлопали в ладоши и топали ногами. Хлопал и Белов, он слегка захмелел и ему тоже хотел спеть что-то такое же веселое, но его опередил Вано:

– Давайте русскую!

– Нет! – закричали девчонки, – грузинскую! Вано, пожалуйста!

– Сколько вам говорить, – Вано притворно сводил дуги бровей над горбатым носом, – грузинские минимум трое должны петь! Я один – как могу?! Перед человеком меня позорите!

Но они упросили, и он запел. Хрипловатый и негромкий голос Вано в песне непривычно чисто и красиво звучал. Белов представлял себе высокие горы, вспоминал стихи: «Кавказ подо мною, один в вышине…» Он даже подумал прочитать, но совсем не помнил…

Он пошел ее провожать. Было полпятого, на улице не раннее уже утро накрапывало мелким, непонятно откуда взявшимся слепым дождичком, люди копошились по хозяйству, солнце стояло над заливом, освещая бескрайнюю тундру, среди которой и притулился поселок. У воды из огромного ствола был устроен дымарь для лошадей. По утру мошки было мало, но один конь, привычно понуро стоял в дыму, помахивая хвостом. Древний старик с белой бородой, широкий и уже негнущийся, тащил, натужившись, с двумя белобрысыми недоростками балан от реки. Бревно было длинное, сил у них явно не хватало, но не бросали, дед что-то говорил негромко на незнакомом языке. Увидев Белова с Николь, старик остановился, кивнул в ответ, стоял и смотрел внимательно. Белов тоже привычно кивнул пожилому человеку.

Они шли рядом и молчали. Он знал, что она не позовет его к себе в дом, но если бы и позвала, он, наверное, не пошел бы. Он это понял и успокоился. В колбе песчаных часов оставались последние песчинки. Когда подошли к калитке, Белов, преодолевая тяжелое волнение, спросил:

– Пойдешь ко мне на буксир? Уборщицей… зарплата хорошая. – В висках стучало, он боялся глядеть ей в глаза.

– Меня не отпустят отсюда, даже письма не разрешают. – Николь не удивилась его предложению. – А вам, правда, нужна уборщица?

– Нужна! – Белову не важно было, что он врал, он хотел понять… хочет она с ним? Что-то было не так, он это видел. – Почему ты сказала «вы»?

– Здесь мы вдвоем… мы с вами даже не познакомились… – Николь глядела доверчиво и серьезно.

– Да?! – Белов ничего не соображал, он боялся, что она уйдет – всего несколько шагов и исчезнет за дверью, нельзя было отпускать ее просто так.

Николь и не собиралась уходить, она спокойно на него глядела и даже ласково, как будто любовалась им, Белов это видел, но не верил. Все это было так странно, так не похоже на поведение женщин и девчат, которых знал капитан «Полярного». Он блуждал в мыслях и чувствах, она все спутала в его душе.

– А как же еще? – Белов от отчаяния выпустил все свои мысли на волю. – Так мы будем вместе!

– Вам нужна не уборщица… любовница?

– Мне? – глупо спросил Белов и почувствовал, что начинает краснеть.

– Ну, да… – она была серьезна, она ни в чем его не обвиняла. – Лейтенант Габуния сказал, что вы женаты. Это правда?

Белов нахмурился, он не понимал, при чем здесь его жена. Совсем не хотелось вспоминать о ней. Он мысленно отодвинул жену в сторону.

– Саша, хотите, я все про себя скажу? – она опять очень просто улыбнулась, безо всякой игры, или какой-то еще мысли.

Белов напрягся, он ждал, что сейчас его пошлют куда подальше. Он стряхнул с себя робость:

– Скажите! – тоже перешел на «вы». Нечаянно вышло, но он сам почувствовал, что так стало лучше. Она стала еще желаннее.

– Хорошо, – она глянула по пустой улице, – давайте на лавочку…

Они сели, и опять она сама села так близко, что он почувствовал ее. И даже взяла его под руку и доверчиво прижалась, заглядывая в глаза:

– Саша, ничего, что я называю вас Саша, – она озорно улыбнулась, – Сан Саныч мне тоже нравится! Почему вас так зовут?!

Белов слушал ее, и смотрел на нее… и ему было плохо. Она прижималась, и эта ее приветливая улыбка, как будто они были знакомы сто лет… Он боялся, что она сейчас будет говорить что-то вежливое. Если бы он мог, он не стал бы ее слушать.

– Саша, вы мне очень нравитесь! – она наклонила голову, будто положила ее на плаху.

Белов замер и не шевелился.

– Знаете, почему я говорю об этом? Потому что очень, очень нравитесь! Мне так никто еще не нравился! – Белов слышал, как она волнуется, как стучит ее сердце и слегка дрожит голос, он взял ее маленькую руку, и она впервые, ясно, нервно и крепко ответила на пожатие. – Вы мне так понравились, что я просто не могла на вас смотреть, но подождите, я собьюсь. Я когда-то, в той еще жизни смотрела фильм, в котором двое любили друг друга, не зная, как их зовут. Они не знали имен друг друга. Они были свободными, то есть, нет, у него была жена, у нее муж, но вообще они были свободными людьми, не как я, понимаете… Я не то говорю, да? – Она замолчала, отвернулась от него и стала смотреть на залив. Потом заговорила медленно: – Последний раз я так разговаривала с парнем восемь лет назад. Это было в Риге, я была там у подруги. Мы до войны учились вместе в пансионе, в Париже… – она посмотрела на Сан Саныча, соображая, надо ли объяснять, – это долго рассказывать… Мне было шестнадцать, ему восемнадцать. Он был высокий, очень умный и деликатный. Он хорошо говорил по-французски. Мы всю ночь гуляли вдвоем после его выпускного вечера, знаете, раннее утро, солнце вставало… Его звали Айварс, и я думала, как же мы сможем быть вместе, если я живу в оккупированной Франции, а он в Латвии? Представляете, что меня тогда волновало?! Через неделю нас сажали в деревянные вагоны, пахнущие навозом. Это была моя первая любовь, я долго грустила о нем…

Белов слушал внимательно. Николь думала о чем-то, посмотрела на него пристально, но решительно тряхнув головой, продолжила:

– Я не знаю, почему мне хочется рассказать вам это. Наверное, потому что я знаю, что мы скоро расстанемся… Но это не главное… Я здесь все время одна, все время думаю о жизни и о любви людей друг к другу… Если вам будет неинтересно, скажите мне! – Она замолчала, теребя пуговицу кофты. Глянула на Белова быстро и внимательно: – Я сегодня увидела вас и весь день думаю о своей любви… В сорок третьем, когда нас везли сюда на барже, мы всю дорогу разговаривали с одним немцем. Его звали Людвиг, как Бетховена. Он был красивый, только очень худой – еды ни у кого не было. Мне его было жалко, но знаете… я им любовалась! Я не могла не смотреть на него – прекрасные, грустные голубые глаза на таком красивом лице. Он был очень добрым и все время помогал другим. Я тогда плохо говорила по-русски, а он хорошо – он был с Волги… Их выгрузили в Сопкарге, и он умер в тот же год, очень скоро. Я только потом узнала. Я плакала целую неделю – знаете, о чем я жалела? Что не сказала ему ничего, не сказала, что он мне нравится, что я влюбилась. А он мне очень нравился, так бывает, не важно, что всего одна неделя вместе… – я за эти годы многому научилась. Я не сказала, а возможно, ему это было нужно. Он умер, не зная о моей любви… – она подняла глаза на Белова, – вам может показаться, что это все ерунда, но… понимаете… – Николь замолчала, повернулась на залив, на далекое солнце в дымке утреннего тумана. – У нас нет никакой другой возможности сказать Господу, что мы есть! Единственное, что у нас есть, это любовь!

Сан Саныч совсем запутался. Он не ожидал ничего такого. А может, как раз и ожидал – такая необычная девушка и должна была быть такой. Он сидел тихо, глядя себе под ноги.

Николь посмотрела на него, кивнула молча, рука расслабилась в руке Белова. Она медленно и вдумчиво заговорила:

– Я все время думаю о таких вещах, смотрю на этот залив и думаю. Залив меня понимает без слов. Вчера вечером, когда увидела вас, я сказала себе, какой он красивый, не стесняйся этого, это можно! Пусть на один вечер! Люби его! У тебя есть только сегодня, чтобы его любить, глядеть на него, сколько хочешь! Не стесняйся никого! Вот! Почти так я и делала… у меня никогда такого не было, и я очень вам благодарна!

Она опять замолчала, смело посмотрела на Сан Саныча и улыбнулась:

– Вы думаете, я ненормальная? Ну, хорошо! Я буду вас вспоминать… буду думать о вас, разговаривать, сидеть с вами на этой лавочке и держать за руку.

Она смотрела очень просто, в ее глазах не было ни выдумки, ни хитрости, они были ясными, как утренняя заря, окружавшая их. Белов тряхнул головой, запустил руку в волосы:

– Николь, – Сан Саныч первый раз произнес ее имя вслух и сам удивился, как крепко оно звучит, – я не знаю, что хочу сказать…

– Ну и не говорите ничего! – она осторожно прижала ладошку к его губам. – Не надо никакой матроски – от этого будет только плохо! Я весь вечер обманывала себя, я сказала себе, что я свободна! Такая глупая ложь не может жить больше, чем один вечер. Нельзя любить несвободной – так говорил мой отец, его расстреляли немцы…

– Да? – машинально удивился Сан Саныч.

Он не то, чтобы не понимал ее… он никогда ни о чем таком не думал. Ему ясно было, что их бессонная ночь прошла и от этой мысли на него навалилась усталость. В наступающем дне почему-то не было радости и почти не осталось очарования. Как будто сама жизнь вдруг встал между ними.

– Я пойду! Не обращайте на меня внимания, я сама не все понимаю… Вы капитан – сильный и свободный, вы не можете быть несчастливы!

Она открыла калитку. Белов обреченно смотрел ей вслед. Она обернулась на крыльце:

– Спасибо вам за все! Сан Саныч!

На рейде у совхоза простояли сутки, брали на борт соленую рыбу, погрузкой командовал боцман, закончили только к ночи, и Егор снова попросился на берег. Белов был выпивший – с Габуния сидели с обеда в капитанской каюте – ему самому, то очень хотелось на берег, то становилось необъяснимо стыдно и не хотелось совсем. Он посмотрел на своего боцмана хмуро и, хотя должны были выходить вечером, отпустил до двух утра. Грач уплыл с Егором «отблагодарить» Гюнтера.

Белов с Вано вышли подышать, смотрели, как удаляется шлюпка, работы стихли, команда ужинала в кормовом кубрике, матрос Климов заканчивал сращивать металлический трос, гремел негромко по палубе. И в природе все успокаивалось и затихало – не горланили чайки, не так громко плескалась рыба – белая ночь, она все равно ночь.

Вано соскучился по свежему человеку, да и возрастом они были близки, говорил и говорил. Про счастливое детство у бабушки в деревне, про прекрасный Тбилиси, читал на грузинском стихи Нико Бараташвили, рассказывал, что Нико, как и Лермонтов прожил всего двадцать семь лет, и что он, Вано Габуния, проживет столько же! Они вернулись в каюту, Сан Саныч не мог уже пить, но перед гостем было неудобно, и он достал еще бутылку спирта.

Вано тосковал по Грузии и очень открыто рассказывал о себе. Отец его умер рано, воспитывал дядя, большой чин в НКВД. Вано пошел по тому же ведомству, на годичные курсы младших лейтенантов – это был сорок второй год, ему было восемнадцать лет – он уже видел себя на фронте, но дядя оставил его в Москве и сделал своим помощником. В Москве служба не заладилась, он перевел племянника в Красноярское краевое управление НКВД, к своему товарищу. Вано писал рапорты об отправке на фронт, об увольнении из органов, писал гневные письма дяде и своему начальству. Тогда его отправили еще дальше, сначала в Дудинку, а потом в Дорофеевский. Комендантом нескольких ссыльных поселков.

– Я написал ему, все, что думаю, но он за мной все равно следит! – Вано прикурил и открыл иллюминатор. Он не был пьян, но очень возбужден. – Что тут происходит, Саша – никто уже не поймет! Они сами, там наверху, ничего не понимают!

– А ты… не хочешь служить в органах?

– Я не знаю… – Вано посмотрел сквозь Белова. – Я же никогда не был настоящим чекистом, и в Красноярске, и в Дудинке я за штатом состоял! Ни одного дела не вел, и везде знали, чей я племянник. Но, может, и хорошо, что здесь оказался…

Белов смотрел, не очень понимая.

– Я тут могу людям помочь… – Вано замолчал, заглянул в пустую кружку. – Налей, что ли?

– Не хочу больше, – признался Сан Саныч.

– Я тоже не буду… В сорок четвертом я был в Усть-Хантайке и Потапово. Слышал, наверное, там за три года из двух тысяч ссыльнопоселенцев, двести человек в живых остались! – Вано замолчал, думая о чем-то.

– И что? – спросил Белов.

– Ничего. Коменданта посадили на три года за халатность. Я не застал самых тяжелых сорок второго-сорок третьего, но в сорок четвертом уже был здесь, и у меня от голода не умирали! От людей очень много зависит, Саша!

Габуния налил себе, посмотрел на Сан Саныча, тот покачал головой, Вано выпил, и, прикрыв иллюминатор, заговорил вполголоса:

– Знаешь сколько ссыльных в крае? Две тысячи таких комендатур, как моя. Вот так! И коменданты везде разные…

– Ты есть не хочешь? – Сан Саныч давно уже хотел есть.

– Не хочу! Я выпью еще, надоел тебе? Ты уйдешь, я опять тут один останусь…

– А что ты думаешь о Сталине?

– Что я могу думать? – Вано пристально посмотрел на Белова, как будто что-то хотел сказать, но молчал. Отвернулся, головой покачал, все думая о чем-то. Потом усмехнулся и расслабленно откинулся на спинку стула. – Сталин в Москве сидит, почти никуда не ездит…

– Вот и я думаю, – поддержал Белов. – Он не может все контролировать, мы сами должны… нужна сознательность.

– Это точно… – Габуния как-то по-особенному смотрел на Сан Саныча. – Никогда люди не докричатся до него отсюда.

– До Сталина? – не понял Белов.

– До него… – Вано встал, открыл дверь каюты, выглянул, прислушиваясь. Из соседней каюты доносился храп старпома. Вано вернулся и снова сел напротив. – Например, Николь Вернье…

– Как ее фамилия?

– Вернье.

– А ее за что сослали? – напрягся Сан Саныч.

– Говорит, сбежала от немцев из Франции без документов, была в Латвии у подруги, ну и загребли вместе с семьей подруги. Кого только не брали? И домработниц, и любовниц…

– И что же, нельзя ей помочь? – Белов не понимал, как это все могло быть.

– Она по документам латышкой числится. Как ей доказать, что она француженка?! – Вано в смущении потрогал усы. – Наши никогда ведь не признаются, что французскую гражданку просто так за Полярный круг загнали. Пишут отказы на ее заявления, и все. Причину не обязаны объяснять.

– А ты не можешь ей помочь?

Вано посмотрел на Белова, изучая его, заговорил, словно нехотя:

– Я пробовал, но… – он виновато развел руки. – Иностранцев тут много и выпускать их отсюда не будут. Это я точно знаю.

Сан Саныч проводил Габунию. Попрощались тепло, долго не разжимали рукопожатие, глядя друг на друга, обещали видеться.

Белов сидел в своей каюте и, хотя страшно хотел спать, не ложился. Николь была рядом, он представлял ее крыльцо, как он заходит к ней, застает ее сонную и обнимает. И они стоят, обнявшись. Что-то большое произошло меж ними вчера ночью, кровь волной бросалось к сердцу Сан Саныча, он хватал себя за голову, стискивал челюсти – он чувствовал, что не увидит ее больше никогда. Он застывал, хмуро уставившись в стол с высохшими закусками. Какая-то непонятная, но правильная сила останавливала его, он ни за что не поплыл бы сейчас к ней.

Было уже четыре утра, остроконечные тени деревьев с высокого правого берега достигали середины неширокой протоки. Соскучившийся по работе «Полярный» весело резал носом вершины этих теней. На вахте за компанию с боцманом, сидел на своем стуле, плохо спящий по ночам, а тут еще и подпивший Грач. Он вернулся с берега вместе с Егором, не уснул, а плеснув сто грамм на старые дрожжи, поднялся в рубку. Степановна что-то готовила, выходила на палубу, выливала из ведра за борт. Временами в приоткрытую дверь рубки залетали вкусные запахи.

Залив кончился, вошли в систему Бреховских островов, протоки были узкие, но глубокие и опасаться было нечего. Егор, широко зевая, поглядывал на близкие берега.

После двух ночей с Анной он был зверски голодный и так хотел спать, что если бы не болтовня Грача, то и уснул бы за штурвалом. Что-то пылало в мозгу. Он думал, что теперь должен жениться на ней, и от этой мысли в голове только добавлялось копоти. Он и не против был, но ему совсем недавно исполнилось шестнадцать… мать, конечно, ругалась бы… а еще не хотелось менять вольную флотскую жизнь, которая только начиналась. Анна ничего и не говорила, спросила только, весело улыбаясь, «а если будет ребеночек?» Егор не нашелся, покраснел, как рак в кастрюле. Если не считать пары нечаянных, неуклюжих случаев, это была первая в его жизни женщина.

– Нинка печет что-то? А? – кивнул старый механик в сторону камбуза.

– Пирожки с рыбой, – ответил Егор и крепко зевнул, – сходили бы, Иван Семеныч, она вам даст пару пирожков.

– Так тебе и по ночной вахте положено доппитание!

– Я уже съел… чай с сахаром, да горбушку! Пирожка бы! Оленя-то моего сожрали уже!

– И то! Я Гюнтера с тридцать первого года знаю… посидели с ним, молодость вспомнили, он не с Волги, настоящий немец, в Коминтерне состоял. Он тогда и по-русски едва разговаривал, а его поставили заведующим мастерскими! Хоть и зэк, а уважали! Заслуженный человек, он везде заслуженный! Самый богатый совхоз на весь Таймыр! У кого еще мотоботы есть?!

Егор устало посмотрел на старика, и начал подкручивать штурвал на перевальный знак. Солнце слепило глаза. Егор прикрывался рукой, просматривая курс и зевал неудержимо. Грач за пирожками не пошел, Егор открыл дверцу шкафчика, пошарил там, ни хлебца, ни кусочка сахара не было. Он уже шарил. Снова прищурился на реку.

– Ой-я-а-а! – Егор сунул руку вперед и машинально сбросил ход.

– Чего? – выставился в окно хмельной Грач.

– Лоси! Через протоку перебивают! – Егор сдвинул телеграф на самый малый. – Чего делаем, ружье у Сан Саныча!

– Лосиха! Похоже, с прошлогодком! Здоровый уже! – спокойно рассуждал Грач.

– Иван Семеныч! Шлюпку будем спускать? Мы в прошлом году веревку прямо с борта накинули и стреляли! Вы постойте, я за Сан Санычем сбегаю! – Егор кинулся в кубрик.

Грач встал за штурвал. Животные плыли наперерез, забирали чуть вверх по течению, оказавшись перед буксиром, разделились, лосиха пересекла уже курс и была слева от «Полярного», лосенок испугался и повернул было обратно, потом снова развернулся и теперь плыл у самого правого борта, рукой можно было достать. Он вытягивал морду вдоль воды и то пугливо прикладывал, то выставлял вперед лопухи ушей. Время от времени мыкал негромко. «Полярный» шел совсем медленно.

Из кубрика выбрался непроснувшийся Сан Саныч в тельняшке, фуражке и трусах. В руках ружье. Увидел лосиху, она плыла уже у самого носа судна, крутила головой и время от времени выбрасывала вперед большое острое копыто.

– Унести может! – крикнул Егору, – надо веревку!

Егор полетел в свою каптерку, капитан стоял с ружьем наготове. Переломил двустволку, проверил патроны. Лосенок опять замычал, вытянув губастую морду, его хорошо было слышно. Лосиха ответила. Прибежал Егор.

– Лосиху стрелять хотите? – суетился взволнованно боцман, распутывая веревку.

Сан Саныч шагнул к самому борту, встал твердо и поднял ружье, целясь в шею лосихи, она была в пяти метрах. Сзади из рубки раздался сиплый крик Грача:

– Лосенка стреляй, Сан Саныч, ты что?! – он совсем остановил машину.

Крик сбил капитана с толку, он обернулся на Грача, и тут лосиха оплыла, наконец, нос и, радостно замычав, понеслась по течению навстречу лопоухому лосенку, они врезались, спутались на мгновение, но потом бок о бок развернулись от «Полярного».

Белов нахмурился и переломив ружье, вытащил пули.

– Не будете стрелять?! – услышал сзади голос Егора. Вцепившись в фальшборт, он глядел в сторону быстро удаляющихся зверей. Потом поднялся в рубку и встал за штурвал.

– Чего не стреляли-то? – спросил Грач.

Белов не ответил, направился к себе в каюту.

– Я бы тоже не стал, – Егор все глядел вслед сохатым, – видели, как она к нему кинулась?!

– Кто? – не понял Грач.

– Да, лосиха.

– Ну, понятно… – философски равнодушно согласился не сильно трезвый Грач.

Старпом Фролыч открыл дверь. Умывшийся, свежий:

– Иди поспи, я постою… – кивнул боцману.

– Мне еще два часа.

– Иди-иди, жених, на тебе лица нет, весь в свисток ушел! Я полсуток шконку давил, больше не могу, – добродушно выпроваживал боцмана Фролыч.

Белов пришел, обсудили лосиху с лосенком. Согласились, что живые они лучше мертвых. В рубке затихло. Подстукивал цепью штурвал в сильных и спокойных руках старпома. Прошли остров, Енисей стал шире, Белов смотрел на играющие под чистым небом синие летние волны. Думал рассеянно о хорошем теплом человеке Габунии, о загадочной и прекрасной девушке, от которой он, капитан «Полярного» Сан Саныч Белов, уходил сейчас вверх по Енисею. Все становилось на свои места, как будто ничего и не было. От этих мыслей становилось немного грустно, но чувствовалась и радость. Как будто сама жизнь решила слишком сложную для людей задачу.

– Все – сухой закон! – сказал Белов негромко и твердо. – Устал от пьянки…

Старпом покосился на него снисходительно.

– Кочегары на каждой стоянке крутятся на берегу… – Грач со значением глянул на капитана.

– Ну? – не понял Белов.

– Может, чего затевают лесные братья[53]?! Тебе бы доложить в Управление… если что… мы, мол, предупреждали!

Белов только поморщился на похмельного старика, глядел вдаль и думал о своем.

– А ты что знаешь о лесных братьях, Иван Семеныч? – спросил Фролыч.

– А мне и знать не надо! – Грач с тупой гордостью уставился на старпома.

Фролыч только головой крутнул:

– У тебя, Иван Семеныч, семь пятниц на неделе! То ты горюешь, что людей невинных сажают, то в стукачишки записываешься?!

Грач нахмурился, хотел что-то сказать, но нашелся не сразу:

– Я старый человек, сказал то, что сказал, и не тебе меня учить! Обезопаситься надо… я… – Он слез со стула, глянул гневно на Фролыча: – Не ждал от тебя такого, Сергей Фролыч! От кого хошь ждал, но не от тебя! – и, аккуратно переступив порог, и придерживаясь двумя руками, вышел вон.

– Иван Семеныч! – крикнул вслед старпом, – я не хотел, чего ты…

– Что уж ты, правда, Фролыч, дед с похмелья всегда туповатый, они вчера с Гюнтером… – Белов с усмешкой качнул головой, – я не знал, что Гюнтер пьет.

Старпом помолчал, обдумывая. Посмотрел на капитана, потом снова повернулся на реку. Заговорил спокойно:

– Что мы за люди? У нас и так хорошо, и так пойдет! Чего мы такие недоделанные? Он же старый, повидавший… Сколько его друзей угробили! Все своими глазами видел, а сейчас несчастные литовцы ему подозрительны! У них в этих местах все родные остались. Как не понять?!

– Здесь и не поймешь ничего, мозги пухнут… – отмахнулся недовольно Белов, вспоминая разговоры с Вано.

– Тут не в мозгах дело, Сан Саныч. Похоже, у нас совести не осталось…

Белов промолчал. Ему не хотелось ни о чем думать. То ли в душе, то ли в затылке застряла Николь. Он не понимал, зачем все это с ним произошло.