Читать книгу Ночи бродячие. Рассказы и публицистика. Зарубки памяти - Виктор Савельев - Страница 3

Вчера был грустный день, который в 1904 году, ровно 90 лет назад, в России был воспринят как праздник: 30 июля (по новому стилю это 12-е августа) в царской семье родился наследник – цесаревич Алексей. Будучи далёкими от всякого монархизма, мы тем не менее не можем пройти равнодушно мимо воспоминаний, которые публикуются к этой дате. Маленький мальчик в матросском костюмчике – каким он предстаёт перед нами на фотографиях разных лет – что-то тревожит в нас и будит, как погасший лучик, во времена смуты и тяжёлой войны на миг озаривший Россию надеждой. Он был явно неординарным ребенком, и его наставник П. Жильяр вспоминал:

«Алексею Ник. было тогда 9,5 лет. Он был довольно крупен для своего возраста, имел тонкий, продолговатый овал лица с нежными чертами, чудные светло-каштановые волосы с бронзовыми переливами, большие серые глаза, напоминавшие глаза его матери. У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости. Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе. В маленьком капризном существе, каким он казался вначале, я открыл ребёнка с сердцем от природы любящим и чувствительным к страданиям, потому что сам он уже много страдал…»

Мальчика в матроске в возрасте 13-ти лет расстреляли со всей семьёй в Екатеринбурге. И странно, странно было нам узнать, каким он был, только сейчас…

Я видел это место, где не стало этого мальчика и всех других, и доктора Боткина, который в тот день отказался покинуть царскую семью и был расстрелян «за компанию»… В то время об этом не принято было говорить, и непонятно почему немолодой грузный преподаватель, устало потирая стёкла очков, вдруг «не по теме» стал рассказывать в аудитории о последнем дне Романовых нам, молодым журналистам, приехавшим на сессию в Свердловск. Тогда стояло душное уральское лето – быть может, такое же, как то лето 1918-го года, когда в Екатеринбурге под корень решили вырубить романовский род…

Та самая публикация…

– Где это случилось? – не выдержав, прервал рассказчика кто-то из нас.

Преподаватель криво усмехнулся и долго глядел в широкое солнечное окно.

– Да в двух минутах ходьбы отсюда: у Исетского пруда, – наконец вымолвил он. – Вы там, небось, гуляли. Помните на берегу скульптурную группу с флагом? Она как раз смотрит на дом с подвалом, где расстреляли царя. У нас его зовут ипатьевским, по имени тогдашнего владельца. Если вы войдёте в этот дом, то посредине увидите лестницу, которая ведёт с первого этажа вниз – в полуподвал. Про эту лестницу один местный большевик написал книгу «Двадцать три ступени вниз» – потому что для расстрела всю царскую семью повели по этим ступеням. Им ничего не сказали о цели этого спуска – просто объявили, что внизу будет зачитано сообщение. Если вы спуститесь по этим ступеням, то пройдите по коридору налево – в самую дальнюю комнату. Там их и усадили на скамью у стены: царя, царицу со всеми детьми, а солдаты встали напротив… Весь текст указа был составлен так, чтобы слово приговора «расстрелять» было последним… В молчании Николай Второй и все слушали вступительный текст: «За кровь, безвинно пролитую на Ходынском поле, за тысячи замученных политкаторжан…», – никто ещё не понимал, к чему клонит документ. При слове «расстрелять» солдаты по договорённости дали залп по сидящим на скамье… Николай Романов оказался самым крепким – он ещё пытался встать навстречу пулям…

…В молчании мы вышли из университета. Сиял и пел июньский день, звенели трамваи.

– Не может быть, – сказал Борька Минеев, мой однокурсник и друг из Нижнего Тагила. – Я точно знаю, что царскую семью расстреляли не здесь, а на шахтах в Алапаевске. Мой хороший товарищ собственными глазами видел в архиве освидетельствование и описание в шахте тел братьев царя, семьи…

Мы ещё не знали, что расстрелов было действительно два – в Алапаевске на тех шахтах на второй день были расстреляны остальные члены семьи Романовых, великие князья…

Дом Ипатьева в июле 1930

Даже не пообедав, мы побежали на берег пруда и нашли скульптурную группу, которая была повёрнута лицами к старому особняку, напоминавшему длинный барак среди окружавших его прибрежных домиков. На нём была вывеска какого-то культпросветучреждения, иногда заходил народ. Озираясь и придумывая, что бы сказать, если остановят, мы вошли с центрального крыльца в «ипатьевский» дом. На счастье, нас никто не заметил, мы не мешкая спустились по лестнице, по которой когда-то уводили Романовых… В коридорчике внизу тоже никто не попался – мы прошли в самый конец и приоткрыли дверь, за которой играл баян и шаркали детские ноги. На нас недоумевающее посмотрели преподаватель танцев и баянист: дети Страны Советов, как и полагается, разучивали в маленьком зальчике весёлую польку – их белые банты и разгорячённые лица ясней слов говорили, что ни о каких расстрелах и Романовых они не ведают. И только на противоположном конце зальчика, на самой дальней двери, висел грузный и, видно, давно не открываемый замок…

– Там, где замок, эта комната! – зашептал Борька и захлопнул дверь в танцкласс. – Давай подберёмся со стороны и заглянем в окошко…

Со стороны пруда мы подошли во дворе к сто лет не мытому крайнему окну вровень с землёй и цветом в землю. Кто-то, видно, упорно не хотел, чтобы люди знали о страшном смысле этого места, и устроил в комнате свалку. Сквозь поросшее паутиной стекло мы только и смогли разглядеть какие-то верстаки и сваленные в кучу электромоторы. Всё походило на брошенный склад с вещами, преданными забвению… Устав тереться у грязного стекла, мы вздохнули и вышли на спускающуюся к пруду почти деревенскую улицу… На противоположной стороне её стоял мужчина с кинокамерой – что-то сразу выдавало в нём приезжего – и очень тщательно снимал угол дома и ворота, из которых мы вышли. На нас он не обратил внимания…

Многое из увиденного тогда стёрлось из памяти. Сейчас, когда я вспоминаю этот поход почти двадцатилетней давности, то жалею, что ничего не сфотографировал и не записал – тогда такую тему не пустили бы на страницы газет, а автору репортажа грозило бы отлучение от журналистики на долгие годы, если не навсегда… Теперь же этот дом уже не снимешь: по чьему-то указанию дом снесли во времена, когда секретарём Свердловского обкома партии был Б. Ельцин.

Ныне, когда я гляжу на фотографии этого сгинувшего мальчика в матросском костюмчике, я невольно вспоминаю тот танцевальный зальчик и счастливые детские голоса. Наверное, многие считали тогда, что лучше бы нам расти в неведении… Но может ли жить радость рядом с таким? Ведь сказал же у Достоевского Иван Карамазов, что не примет гармонии и счастья человечества, если за них заплачено хоть единой слезинкой замученного ребёнка – словно за много лет предвидел, что непременно для построения «светлого завтра» кого-нибудь замучат или убьют… Плакал ли ночами накануне расстрела в комнате маленький цесаревич, было ли ему страшно? И нашли ли счастье те, кто «во имя нового» сокрушил храмы и семьи, и этого мальчика, не дожившего до своих четырнадцати лет? И много ли счастья досталось нам после их злодеяний? И почему на всём пути истории нашей всё повторяются эти меты: зарезанный в Угличе маленький царевич Дмитрий, этот мальчик, те почти что мальчишки, что после свары у Белого дома оказались на Ваганьковском?..

Наверное, мы не очень счастливый народ, и ответов тут нет. И остаётся только помнить нам, что 90 лет назад родился мальчик… Который не по возрасту деликатен был и умён – и так чувствителен к чужому страданию…

Виктор САВЕЛЬЕВ.

Источник: газета «Советская Башкирия», 13 августа 1994 года.