Читать книгу Сопротивление (сборник) - Виктор Ширали - Страница 2

(о поэзии Виктора Ширали)

Есть книги, обреченные стать редкостью еще до своего выхода. Таково, попавшее мне в руки – только из типографии – собрание стихов Виктора Ширали. В двух книжках. Тираж – две с половиной тысячи. Называется – «Сопротивление». На обложках – черным по белому и белым по черному – обугленный и заснеженный облик Ширали. Художник – Елена Минина. Ее же, под стать стихам, гениальные рисунки, рассыпанные по книгам[1].

Здесь нет преувеличения – стихи гениальны. Не все, но те, которые не принадлежат Ширали, написанные не им. Поэт – сверхпроводник Вдохновенья. Он умеет не оказывать сопротивление Вдохновению, овладевающему им. О чем он и свидетельствует:

Ослабить, оставить наперед заданные представления о мире и словах, называющих вещи этого мира, об их семантике и синтаксисе. Все творится заново, творится Словом, и этот поэтический мир, которым является каждое стихотворение, и язык, которым созидается этот мир.

Нулевое – в отношении Вдохновения, сопротивление Ширали оказывается бесконечным в отношении скуки, пошлости и лжи, пронизывающей наш мир. Все может быть возвышено, спасено от грязи: похоти нет, ибо за ней стоит Любовь, нет скуки будней, ибо за ними стоит Праздник, нет и бесправия и лжи, ибо за ними стоит Правота. Противостояние злу не может быть сведено к противостоянию политическому. И без сопротивления материала не может быть построено ничего:

Чувственное может быть целомудренно, более того, только чувственное и может быть целомудренным: «И соски, / влажные, словно щенячьи носы, / целовали ладонь мою». Откуда эти строчки, из библейской Песни Песней или из стихов Ширали?

Ширали – лирик в том смысле, что его поэзия всегда взыскание любви. Каждое настоящее стихотворение вызвано ею, вытянуто любовью, как лучом солнца из земли. Впрочем, у поэта об этом сказано точнее и неожиданней:

Последнее слово срывается с уст, последняя буква с кончика пера, и стихотворение оказывается в руках читателя.

Читатель, в том числе и поэт в качестве первого читателя своей поэзии, и есть та «девочка», та «душа», достоянием которой оказываются его стихи.

Вслед за Пушкиным, возвысившим форму письма или послания до поэзии, и за Мандельштамом, говорившим о провиденциальном собеседнике, без которого невозможны настоящие стихи, Ширали продолжает в русской поэзии традицию обращенности к Другому. И хотя многие его стихи по внешности адресованы женщине, другу или товарищу-поэту, но истинным адресатом поэта, его возлюбленной, его жизнью, является Та душа, в которую войдут и в которой пребудут его стихи.

Подлинная встреча поэта и читателя совершается в Любви, и это подражание непорочному зачатию – высшее благо, о котором смеет просить поэт:

Изменой здесь является не измена с кем-то, а само изменение, подверженность времени – не важно, идет ли речь об изменении в возлюбленной, в читателе или в душе поэта. Ширали постоянней, чем кто бы то ни было: И если я / чего и в ком ищу, / То лишь того, / чтоб на тебя похожа / Была она… / Как ты уже не сможешь».

Стихи, вошедшие в сборники, расположены не в хронологическом порядке – дата и место написания стихов значения не имеют. С того времени, как он начал писать стихи, Ширали – все тот же, при всей непредсказуемости его стихов. На стороне тождественности – мощь и правота, с которой поэт отстаивает свою личность, само свое существование (обычно в крупных стихах. Это – «Повторы», «Сопротивление», «Когда победим…»). На стороне многообразия – та причудливость, т. е. способность к мгновенному восприятию сущего, которая встречается в его миниатюрах. Мощь и причудливость, тождественность в различии… не это ли называется барокко?

Для Ширали нет в поэзии наперед заданных законов, кроме разве верности себе, то есть вдохновению. Каждое стихотворение для него само, обретая себя, свою форму, как река, обретающая в Рельефе свое бытие, находит закон для своей свободы.

В стихотворении Ширали «Сад» (само стихотворение есть Сад) говорит о саде, в котором… «не было ограды / а, значит, не было свободы…» Обретая форму, слово находит свой закон, т. е. свободу,

Поэт и читатель не обязаны знать, а исследователю, которому предстоит изучить творчество поэта, не мешает задуматься над тем, что «рельеф» в его английском варианте: relief – означает не только выпуклость местности, но и снятие боли.

Поэзия, свобода, обретшая для себя закон, слово, получившее определенность стихотворения, есть снятие боли, исцеление. И это особенно важно, когда речь идет о поэзии Ширали, сказавшего некогда: «Я ж умею только там, где больно».

И если, как говорит Пушкин, поэт должен быть судим по закону, который он сам над собой поставил, то речь, обретающая в поэзии свою единственную форму, и есть этот закон, по которому оправдывается поэт, по которому уже не он, а Тот, Кто, как говорит Ширали, подносил его, подобно флейте, к губам и, вкладывая в его раны персты, сообщал ему Свою музыку, Свое дыхание, должен по праву быть признанным настоящим творцом стихотворения, точнее, Творцом поэта.

В этом, вероятно, и кроется тайна сочетания неизменности, тождественного в своей личности автора с бесконечным разнообразием и изменчивостью его стихов. Поэзия всегда творится заново, у нее нет предшественников и не может быть последователей, в том числе и в творчестве самого поэта. Но не иметь предшественников – значит быть старше всех. Поэзия бесконечно старит поэта и бесконечно молодит, ибо всегда творит его абсолютно новым. Только относительное старение – результат «опыта» – разрушение, причиняемое временем. Бег времени нельзя остановить, т. е. нельзя не стареть. Можно, однако, как это происходит у поэта, оказаться пронзаемым временем, пока оно не разъест, не выжжет, как уксус, саму возможность старения. И тогда, уже абсолютно проницаемый, не оказывающий сопротивление Времени поэт, сам становится рекою времен, речью, не имеющей ни начала, ни конца, старше которой нет ничего и юней которой нет ничего. Об этом – одни из самых глубоких в сборнике – «Стихи о времени» Виктора Ширали:

Река времени есть речь поэта, река имени или «река, которая имеет Имя», река имени поэта, имени, которое ставится над его произведениями, на обложке сборника его стихов. Оно встречает нас, предваряя всякую нашу встречу с поэзией, прежде, чем мы пойдем «под обложку», погрузимся в чтение, будем захвачены рекою этой речи. Оно провожает нас и на обратном пути, когда мы закрываем книгу.

Имя поэта – предтеча нашей встречи с Поэзией и свидетель нашей разлуки с нею, знак и залог того, что в ту же реку, ибо тем же остается это имя, можно будет войти снова, вопреки тому, что говорил Кратил.

Г. Беневич

(Впервые опубликовано в «Сборнике Трудов Высшей Религиозно-философской Школы». СПб. № 2, 1993. С. 75–81)