Читать книгу Никитки, или Чёрным по белому - Виктор Теплицкий - Страница 4

Иерея Никитина влекли к себе буквы и отталкивали цифры. В буквах он видел тайну, в цифрах – расчёт. А может, он не любил математику, с которой чаще всего приходилось сталкиваться в жизни?

Геометрия настигала иерея почти на каждом шагу. Люди ему виделись фигурами. Виделись, хоть тресни. Треугольники, квадраты, ромбы, ещё куда ни шло. Но параллелепипеды, сферы, тетраэдры – как с этими-то быть?

Начальство, к примеру, это всегда что-то кубическое, массивное. Жёсткие рёбра, острые углы – попробуй обойди.

Непросто было с цилиндрами или сферами. Что ни скажи – всё вскользь; обнять – не получится, прижаться – не выйдет. Призмы, как и конусы, особенно усечённые, претендовали на оригинальность, а женщины рисовались сплошными многогранниками. Да ещё с такими названиями, что зубы можно вывернуть на раз-два-три. Так повернётся – тетрагон-тритетраэдр, эдак – пентагон-триоктаэдр. Жуть! У иерея пестрило не только в глазах, извилины накалялись и готовы были расплавиться через несколько минут разговора или исповеди.

Мало того, некоторые фигуры постоянно что-то скрывали, вынося за скобки только то, что считали нужным. В дело шли рамки, корни и матрицы.

И как тут быть? У иерея просили совета, участия и приводили новые фигуры – пообъёмистей и заковыристей. Вот и приходилось Никитину копаться в глухих и звонких, зреть в корни, подбирать аффиксы, мостить однородные ряды. На все ломаные и вершины он щедро сыпал идиомы, заполнял провалы синекдохами, не гнушаясь даже оксюмороном.

Срывался, конечно. Чего греха таить. Бывало, как завернёт коннотацию да ещё аллитерацию присовокупит – многоугольник готов аж наизнанку вывернуться. Запыхтит, раскраснеется, зашуршит всеми своими линиями. Но глядишь – загрузился: пошёл, значит, процесс.

Почти каждый вечер, Никитин, поглаживая собственные грани, начинал заклинание:

Я – буквожадный?

Буквожадный!

Я беспощадный?

Беспощадный!

Я книжник злой и фарисей?

Фарисей!

И мне не надо

ни шоколада,

ни мармелада,

а только маленьких,

да, очень маленьких…

словей!!!

Скорей, слова ко мне, скорей!

Карету мне, карету!

«Карамба!» – вопил иерей, набрасываясь на каталоги и справочники, вытряхивая на стол пометы, условные обозначения, статьи, примечания, словарные гнёзда и устойчивые сочетания.

Всем эти добром он набивал себя доверху, готовясь встретить завтрашний день.

Да трепещут цифры!

Да ликуют буквы!

Жили-были. Девушка

Жила-была девушка. Симпатичная, энергичная, современная. У неё, как у всех людей, имелись тела и душа. Тело поселилось в квартире, душа – в телефоне. Только на ночь душа возвращалась в тело, когда девушка засыпала. Но, как только звучала бодрящая мелодия, душа тут же ныряла в плоскую коробочку. Там она радовалась и печалилась, общалась с друзьями, делилась впечатлениями, узнавала много нового. Изредка душа выпархивала – ненадолго. При этом тело от радости буквально не чуяло ног. Без души оно тосковало, ревновало не только к мобильнику, но и к другим устройствам. Душе без тела жилось спокойно.

У девушки был парень. Его душа тоже обитала в телефоне. Там они и познакомились. Там, в основном, и жили, пока их тела ели, пили, соединялись и делали всё необходимое.

Но случилось непоправимое – у девушки украли сотовый. Отвлеклась на минутку, забылась, сунула руку в карман – пусто. Переворошила сумочку – ничего! С телефоном пропала и душа.

Бродит тело по городу само не своё. Пытается девушка разрыдаться – не получается, рассердиться – не выходит: чувства все в телефоне остались. И вообще кругом всё какое-то чужое, незнакомое – страшное. Цвета блеклые, звуки тихие какие-то, нечёткие. А самое главное: как теперь жить? Без души-то?

Кое-как, не иначе, по наитию, отыскала дом, квартиру. Вошла. На диване парень. Кто такой? А тот водит пальцем по экрану, словно ищет чего-то, но только и слышно: «абонент недоступен, перезвоните позже». Тело бочком-бочком – и на улицу.

Кружит, кружит, спросить бы кого, да куда там – все глазами в коробочках, будто собаки на поводках. Сверху крупа сыплется, мороз за лицо хватает. Замёрзла девушка. Хорошо, что тело дорогу запомнило. Вот и двор знакомый. На скамейке чувак сидит – тот самый, из квартиры. Увидал, бросился, смартфон протягивает. Девушка глянула на экран, а там… Душа! Целёхонька! В сетях запуталась, тем и спаслась. Тут всё на своё место встало. И краски заиграли, и звук в наушниках загромыхал, и чувства вернулись. Слёзы по щекам бегут, на губах улыбка сияет, телефон в руках скачет. Так, держась за него, парочка домой и отправилась.

Теперь у девушки две коробочки. Душа в обеих превосходно себя чувствует. Она ведь неосязаемая. Утончённая, ранимая… при соответствующих настройках. Тело больше не ревнует. Лучше короткие свидания, чем вообще никаких. Бойфренд тоже второй мобильник купил. Мало ли что может случиться?

Жили-были. Дворник

Жил-был дворник. По образованию – филолог, по призванию – учитель. Правда, учительствовал он недолго. Дело в том, что у дворника была тонкая организация души. Он не мог терпеть грубости, не выносил хамства, а от сквернословия чувствовал почти физическую боль. Потому в школах не задерживался. Открывая дверь очередного лицея или гимназии, он говорил себе – если найдётся десяток тех, кто не матерится, останусь. Через месяц-два в заявлении об уходе он писал: «Грубость учащихся превосходит степень терпимости, ибо слаб человек».

Так и мыкался бы, перебиваясь репетиторством, пока не повстречал друга-математика с метлой в руках. У математика было четверо детей. Друг описал всё плюсы и минусы дворницкой работы, и филолог стал подметальщиком, не переставая, впрочем, оставаться филологом.

Его по-прежнему коробило от бранных слов, которыми швырялись прохожие, но со школой – никакого сравнения. Вполне терпимо, говорил себе дворник, да и работу сразу видно.

Через полгода у него открылась удивительная способность: он стал видеть… матерки. Грязные, колючие оборвыши, напоминавшие крупных гусениц. выскакивали изо рта на одежду, шлёпались на асфальт или висли на кустах. Пахли отвратительно. Выбрасывать в мусорный бак оказалось бесполезно – матерщина расползалась довольно быстро. К счастью, в подвале имелось множество картонных коробок. Набив каждую до верха, заклеивал её скотчем. Но что дальше?

– Ума не приложу, – жаловался он математику.

– Сжигать их бесполезно, – рассуждал тот вслух. – А что если травить?

– Чем? Дустом, что ли?

– Словом! Минус на плюс даёт ноль. Неси-ка, брат, классику.

Эксперимент превзошёл все ожидания. С первых же слов матерки начинали изгибаться, корчиться, потом дёргались и высыхали. Так началась Великая Чистка.

Читать приходилось много и разного. Забористые, особо устойчивые сопротивлялись и сладить с ними было не так-то просто. Некоторых не брали книги девятнадцатого века, другие реагировали только на определённых авторов, и, главное быстро приспосабливались.

– Возможна мутация, – предупредил как-то грузчик-биолог из соседнего магазина.

А искусствовед, торгующая вязаными шапочками, добавила:

– Сейчас наблюдается смешение жанров. Рэп в сопровождении оркестра, эротизм в драматургии. О литературе я просто молчу. Когда ненорматив станет нормой, тогда уже ничто не поможет. Торопитесь!

И дворник торопился. Наспех прибравшись, читал до хрипоты романы и поэмы до поздней ночи. Друзья помогали: приносили книги, подметали, кормили. А матюги всё сыпались и сыпались…

Сколько бы ещё длилась война – неизвестно. Дворника уволили. Без объяснений.

Новый дворник-таджик принимая инструмент, улыбался, неустанно кивал и повторял одно и то же слово.

– Только не открывай коробки.

– Хорошо!

– Там древнее зло. Скверна.

– Хорошо!

– Русская скверна самая скверная.

– Хорошо!

– Да что же здесь хорошего!

– Говорить по-таджикски. Ругаться по-русски! Хорошо!

Филолог махнул обречённо рукой и вышел из подвала.

«Tempus consilium dabit», – пробормотал он и углубился в страницы объявлений.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —

Tempus consilium dabit (лат) – «Время покажет»

Жили-были. Кондуктор

Жила-была кондуктор. Суровая женщина, воспитанная жёсткой эпохой. Никто не видел, чтобы она когда-нибудь улыбалась. Какие могут быть улыбки, когда вокруг шныряют зайцы? Держи ухо востро, товарищ!

Вид у кондуктора был внушительный. На неохватной груди валуном сумка с рулоном билетов. Короткая стрижка, глаза-точки, усики. Неизменный красный спортивный костюм, облегающий мощную стать.

Она любила те времена, когда несла вахту на узеньком, душном автобусе. Билеты тогда стоили копейки, кондукторское место возвышалось недалеко от задней двери. Обзор был прекрасным, а взор таким, что не требовалось сходить с престола – пассажиры спешили первыми. Те безумцы, что отваживались дожидаться кондуктора, были обречены на очень неприятный разговор. Но таких было мало. И всё же…

Как-то раз в автобус заскочил заморыш-очкарик. Уцепился за поручень и уставился в окно. Кондуктор испепеляла замухрышку взглядом, но казалось, он не чувствует ожогов. И тогда она поднялась. Двинулась, словно цунами на японскую деревушку.

Выдержала паузу (тут у людей обычно начинали шевелиться волосы на затылке), голосом (что-то среднее между рыком и громом) обрушилась на свою жертву:

– Ну?!

– Антилопа Гну, – последовал ответ. – Изящное, между прочим, животное.

– Не поняла?

– Сочувствую, – очкарик пожал плечами.

Кондуктор слышала, как в груди клокочет лава. В стёклышках отражались красные точки.

– Ты чё, умник?

– А разве не видно?

– Оплати проезд, клоун!!!

– Не верю! – вскричал плюгавец. – Здесь необходима пауза.

Он театрально воздел руки:

– О! Плати! Больше пафоса, страсти…

Договорить ему не дали. Ухватив наглеца за ворот, тяжёлая кондукторская рука влекла его к выходу. Двери с шипением открылись…

– А у вас молоко убежало!..

Хватка внезапно ослабла. Кондуктор вспомнила, что утром ставила кастрюлю на плиту. Но выключила ли? Эта мысль, словно ушат холодной воды, окатила кондуктора. Огонь угас, лава застыла. Кондуктор бросилась к водителю. Но что он мог сделать?

Она уже не могла сидеть. Спешила к пассажирам, молча рассчитывала и непрестанно смотрела на часы.

Подходя к дому, кондуктор чувствовала, как по спине ручьями бежит пот. Что только не рисовалось в её голове!

В кастрюле мирно покоилось молоко. Торопясь, кондуктор забыла повернуть ручку. «Уф!» – выдохнула она, достала из кармана платок и вытерла лицо.

…Кондуктор в домашнем халате задумчиво глядела в кастрюлю. Когда молоко закипело, случилось удивительное. Губы вдруг расплылись …и на лице засияла самая настоящая улыбка.

С тех пор, всякий раз, когда кипятила молоко, она непременно улыбалась.