Читать книгу Литературный институт - Виктор Улин - Страница 21

Но пора вернуться к городам, упомянутым в заголовке.

Ведь они представляют главные места моей жизни.

* * *

Про Санкт-Петербург (то есть про Ленинград моих лучших лет) здесь подробно писать не буду.

Отмечу только, что этот город своеобразен по самой своей природе.

Он родился искусственно, выстроенный Петром по линейке.

Причем точкой отсчета служила тюрьма – Петропавловская крепость – что характерно для России

Лишь в XIX веке Петербург слегка очеловечился, разрастаясь естественным образом по окраинам.

Правда, «Санкт-Петербург» сегодняшний смотрится нормально в ряду других европейских городов.

Но центр его – сердце города, откуда начинается знакомство с северной столицей – остался прежним, не считая современных вывесок.

* * *

Первым моим впечатлением от Ленинграда (когда я приехал туда с мамой школьником в 1973 году) было то, что это город холодный.

Холодным он и являлся, в чем я убедился, прожив на Невских берегах 8 лет, с 1976 по 1985.

Ленинград был не только холодным, но и сырым (250 дней в году я ходил с мокрыми ногами…) и тусклым (300 дней там висели тучи).

Безбашенный Петр построил его в самом гиблом месте Европы – где не селились даже убогие чухонцы.

Замостил болото костями подданных, а сам не ощущал неудобств, вечно пьяный и окутанный табачным дымом.

Впрочем, о том говорилось многими авторами.

Я хочу сказать иное.

* * *

Ленинград на первых порах казался для меня холодным, как живое существо, принявшее облик города.

* * *

Постепенно он раскрылся и я его полюбил, но…

Но эта любовь мало подпитана человеческой чувственностью.

Той самой, которая проистекает из личных опытов молодости.

А эти опыты с Ленинградом были связаны очень сильно.

Ведь именно в этом городе я познал 4 своих женщин – включая первую – испытал 4 любови и 16 увлечений разной степени глубины.

(Отмечу, что эти три градации не пересекаются; я вспоминаю разных женщин в зависимости от степени достижений: первой своей женой я сначала был увлечен, затем в нее влюбился и только после этого ее познал.)

Но в воспоминаниях о Ленинграде-Петербурге я вижу не этих женщин.

* * *

Отвлекусь на еще один факт.

В Уфе я познал 30 женщин (из которых 1 была активной лесбиянкой) перенес на себе 5 любовей (включая 3 неземных!), а число увлеченностей не поддается оценке – помню лишь то, что в 15 из них контакт не ограничивался поцелуями, а в 4 не мешала одежда.

Но Уфа не оставила приятных воспоминаний.

* * *

Возвращаясь к Ленинграду, отмечу, что он ассоциируется у меня лишь с ощущениями от самого города.

Я не думаю о тех самых женщинах, не вспоминаю ни их лиц, ни круглых коленок, ни впервые увиденных нежных частей…

Но зато перед глазами стоит полная балетной музыки желто-белая декорация улицы Зодчего Росси.

И уцелевшее – хоть и отмеченное трещиной от снарядного осколка – дореволюционно голубоватое кварцевое стекло на переходе из Зимнего дворца в собственно Эрмитаж, один из корпусов лучшего в мире музея.

И дореволюционную же алмазную грань обычной лестничной форточки второго этажа дома №3 по улице Марата. В подъезде, где когда-то съезжали по перилам молодые Мравинский и Шостакович – и где я провел лучшие вечера этажом ниже. С бывшим Соловецким юнгой, бывшим флотским боцманом и кандидатом химических наук Игорем Николаевичем Максимовым – памяти которого посвящен рассказ «Пари». И с его тещей Верой Федоровной Ивановой – проведшей годы в Китае, обучившей меня всему лучшему и воспитавшей то утонченное барство, которое до сих пор ведет меня по жизни.

И сохранившую «i» – хоть и с замазанным «ёрсом» – сине-белую эмалированную табличку в районе Адмиралтейства, оповещающую прохожего, что тот попал в

Керченскiй переулокъ.

И другую табличку – на Невском, около упомянутой «Смерти мужьям» – тоже синюю, но не металлическую, а с трафаретными буквами по накрашенному фону:

«Граждане! При артобстреле эта сторона улицы является наиболее опасной!»

И так далее…

Наверное, рано или поздно в другой книге я опишу подобные впечатления от Ленинграда.

* * *

Здесь же приведу строфу из стихотворения, вроде бы посвященного женщинам, но на самом деле обращенному к «Моему Ленинграду»:

К Инженерному замку каштаны тянули верхушки,

В Летний сад сквозь решетку неслышно лилась темнота,

Перед Русским музеем смеялся живой еще Пушкин,

Громоздились атланты, безмолвно храня Эрмитаж…

* * *

Ленинград оставил в душе впечатление чего-то очень возвышенного, почти торжественного и глубоко классического, как симфония Гайдна.