Читать книгу Хрустальная сосна. «Где, в каких краях встретимся с тобою?..» - Виктор Улин - Страница 8

В первый же вечер выяснилось, что кто-то из нас должен идти на ферму за молоком.

– Саша-командир велел часов в десять отправляться, – сказала за ужином Тамара. – Это недалеко отсюда. Говорит, километра два в один конец.

– Знаю, – сказал я. – Мы прошлом году тоже за молоком на ферму ходили. Правда, не отсюда, а из деревни. Ближе получалось.

– Пошли, тогда сегодня мы сходим, что ли? – предложил Славка.

– Давай, – согласился я. – Обновим парное молоко… Давай, Тамара, справку от председателя…

В десять часов, прихватив две пустые десятилитровые фляги, стоявшие на кухне еще с той смены, мы двинулись в путь.

Вечерело. Воздух пока держал теплый солнечный свет – но само солнце клонилось к закату. Большое, круглое и красное, висело оно за нашими спинами, над черными деревьями острова.

Мы не спеша шагали по серой колее, пробитой грузовиком через луг. Потом поднялись наверх около паромной переправы и зашагали по пыльной дороге.

Вечерняя дорога, которой не казалось конца, лежала перед нами. Красное солнце осталось позади, быстро падая в расселину между островом и высоким правым берегом. А перед нами над дорогой, над дрожащей в далекой сумеречной дымке деревней, и даже над густо лиловеющей цепью неблизких гор, перекинулась полоса облаков. И солнце, прощаясь, красило их в нежный розовато-сиреневый цвет.

– Смотри, какое чудо эти облака, – почему-то тихо сказал я. – Какой удивительный цвет…

– Как черносмородинное мороженое, – вздохнул Славка.

– Черносмородинное? А где тебе его доводилось пробовать? Неужто в нашей дыре его где-то подают?

– Нет, конечно. В Москве как-то раз. В командировке.

– В командировке… – повторил я. – В командировке – боже мой, какое гнусное слово. Командировка, командир, начальник, план, аттестация, работа… Как далеко вся эта гадость сейчас. Звонок будильника, турникет, охота за свободным вкладышем…

– Ругань начальника, – продолжил Славка. – И очередь у кассы за несколькими трешницами.

– И у кассы тоже… Ничего этого теперь нет. Словно ничего и не было – ни телефонных звонков, ни давки в автобусе. Ни-че-го. Никакой этой мышиной возни. Нет и не будет целых четыре недели. Ничего, кроме этой вечерней дороги. И сиреневой дымки заката, и свода облаков, нависших малиновой аркой над нами, и звука наших шагов в теплой пыли, и тихого позвякивания крышек на пустых флягах…

– Красиво говоришь, Женя, – улыбнулся Славка. – Ты, случаем, стихи не пишешь?

– Стихи? Да нет, даже не пробовал никогда. Жизнь – она, знаешь, как-то больше все прозой диктует…

– Да, прозы хватает… Вот, например, перед самым отъездом начальник мне ласково сказал… А! – он ожесточенно взмахнул рукой, прерывая сам себя. – Ну его к едреной матери. Всех и все – к едреной матери… Не хочу ни о чем даже вспоминать. Ты прав – ничего не надо, пусть ничего больше сейчас не будет. Только твоя вечерняя дорога.

– «Вечерняя дорога», а сам материшься, как кучер, – усмехнулся я.

– И это верно, – вздохнул Славка.

Ферма раскинулась невдалеке от дороги, чуть ближе деревни – почти сразу за кладбищем.

Мы прошли по скользким деревянным мосткам, проложенным по жидкой грязи, ровным слоем заливавшей скотный двор, и остановились у грубо сколоченной будки, где помещался холодильник. Надсадно ревел дизель, питающий током доилку; под низким навесом мычали, толкались и вздыхали бурые коровы. Пожилая доярка, внимательно повертев в узловатых руках нашу бумажку с размашистой подписью председателя, налила молока.

– Выпьем, что ли, парного? – предложил я, когда мы вышли за ворота.

– Давай на дорогу отойдем, там воздух почище.

Мы поднялись на насыпь и встали около какой-то изгороди. Я откинул крышку фляги и протянул Славке. Он сделал несколько глотков и поставил ее на землю.

– Пей, не стесняйся, – сказал я. – Все равно останется, двадцать литров на тринадцать человек – это залиться можно.

– Не хочу больше, – Славка покачал головой. – Я вообще-то молоко не очень люблю.

– А я – так очень…

Молоко было теплым, сладковатым и полным того особого, ни с чем не сравнимого запаха, какой бывает только у парного. Я пил долго, чувствуя как теплые струйки текут по подбородку и капли падают в мягкую дорожную пыль. Оторвался я от фляги лишь когда понял, что больше в меня просто не войдет.

– Ну и силен же ты пить, – покачал головой Славка.

– А ты думал? Все, теперь каждый день буду сюда ходить. Никому не уступлю право хлебнуть первым прямо на дороге. Будем ходить вместе?

– Будем, – улыбнулся Славка. – Может, и еще кого-нибудь с собой возьмем.

Я как-то не задумался над его последними словами. Мы подхватили ношу и зашагали к лагерю. Солнце уже скрылось за островом, и теперь небо на западе горело розовым светом, делая совершенно черным зубчатый силуэт леса. Мягко пружиня своей еще не остывшей пылью, дорога вела вдоль реки, мимо парома – к лагерю, который показался вдали, смутно белея палатками, между которых уже резвился неяркий в ранних сумерках огонек костра…

– —

Потом мы опять сидели у огня и пели. Костер, заваленный зелеными ветками, щедро дымил, разгоняя комаров. Я исполнял совершенно автоматически, витая мыслями где-то далеко и высоко. И спокойно рассматривал своих колхозных товарищей. Тамара сидела с Генкой, а Саня Лавров – с окольцованной Ольгой. Я заметил еще вчера, что они везде – и в столовой, и у костра – садятся вместе. Неужели наша компания уже начала делиться по парам? Костя-Мореход, судя по всему, ни с кем делиться не собирался: он занял место между Викой и Людой и уделял внимание обеим сразу. А Аркадий пристроился к Кате. Люда его отшила, причем весьма болезненным способом; к Вике он, вероятно, не решался приближаться на расстояние удара, Ольга и Тамара были прочно заняты. Катя же подходила: она казалась свободной, безобидной и беззащитной. Не обращая никакого внимания на сидящего с другой стороны Славку, он придвинулся к ней тесно и шептал что-то на ухо с таким видом, будто их давно и крепко что-то связывает. Катя глядела на огонь, и красные отсветы плясали в стеклах ее очков.

Я смотрел, и мне было неприятно, что Аркашка за ней ухаживает. Странно, но я ощущал в себе нечто вроде ревности. Хотя на каком основании имел право испытывать подобное чувство? Между Катей и мной ничего не было и не могло быть; я вообще не собирался ни с кем сходиться в колхозе. Но, тем не менее, факт имелся налицо: что Катя нравилась мне настолько, что соседство любого мужчины с нею приносило неудовольствие. Любого, кроме Славки – он в счет не шел, так как являлся моим лучшим другом. И, кроме того, я знал его слишком хорошо и не сомневался, что он-то к Кате приставать не собирается…

Так я пел и играл, думая о каких-то неожиданных и странных вещах и даже не заметив пролетевшее время. Принесли магнитофон и начались танцы. Мне не хотелось ни дергаться, ни обниматься под музыку, и я пошел на кухню пить молоко. Оно уже совсем остыло и даже загустело сверху чистыми сливками. Я налил себе в алюминиевую кружку и опустился за стол.

Кругом стояла темнота: ведь, наверное, было уже около двух часов ночи. Постепенно глаза привыкли к мраку, и я различил очертанья навеса, темные букеты цветов в больших банках – их девчонки нарвали на лугу и расставили еще днем по столу – оставленные кружки, миску с хлебом, забытый кем-то транзисторный приемник… Плотный черный воздух словно поглотил в себе музыку, еле доносившуюся от недалекого костра, и отчетливо слышались обступившие меня ночные звуки.

Протяжно крикнула сова на болоте. Раз, потом еще – отрывисто и резко, – словно кого-то поймала и радовалась этому. Подал голос сверчок около кухни, под забором в примятой траве. Прошуршала возле изгороди то ли мышь, то ли змея. И откуда-то из-за перелеска вдруг раздался тонкий перезвон колокольчика: видимо, на большом лугу, или даже еще дальше, паслись в ночном лошади…

Когда я вернулся к костру, народ сидел вокруг костра. Магнитофон играл из травы известнейшую и очень хорошую песню про горную лаванду, под которую танцевали всего две пары.

Гена с Тамарой просто топтались на месте, очень крепко обнявшись.

Лавров с Ольгой действительно танцевали. Они выделывали невероятно красивые, гладкие и скользящие движения. Со стороны казалось, что Саша ловит Ольгу, вырывающуюся из его рук – а она, хоть и ускальзывает, но позволяет себя поймать. Это было грациозно и даже как-то трепетно.

Кроме того, я вдруг заметил, какие у нее прекрасные, ровные, невероятно длинные ноги. Ольга мне совершенно не нравилась, но все-таки, как любой нормальный мужчина двадцати четырех лет, теоретически неравнодушный к женскому телу, я иногда исподтишка рассматривал и ее. Подобно всем другим девицам, по лагерю она ходила практически голая, лишь едва прикрывая необходимые места весьма откровенным желтым купальником. Хотя прикрывать было нечего: Ольгино тело не выделялось ничем особенным; полураздетая, она обратила бы на себя мужской взор лишь в обществе полностью одетых женщин. Рядом с такой же полуголой, но великолепно сложенной Викой Ольга совершенно проигрывала. Однако сейчас, пусть и укрытые старым вылинявшим трико, ноги ее прямо-таки били по глазам. Казалась, вся Ольга состоит из одних только ног, – которые, хоть это и звучит банально, росли у нее прямо из подмышек. А возможно, и не росли – просто, танцуя с Лавровым, она показывала себя совершенно иной, чем днем в обычной жизни.

Я поразился, увидев, как здорово танцует Сашка. Сам я, даже если бы завязался тройным узлом, не смог бы показать и десятую долю того, что выделывал у костра он.

Но все-таки, на кой черт ему сдалась замужняя Ольга? Взял бы лучше Вику, она все-таки свободна, – думал я.

Тот факт, что, вероятно, только Ольга из всех умела по-настоящему танцевать, мне даже не пришел в голову.

Я посидел у костра с полчаса. Постепенно все разошлись. Последней, пожелав нам спокойной ночи, исчезла в темноте Катя. Мы со Славкой остались вдвоем. Пары продолжали танцевать, не чувствовали усталости.

– Полезли и мы спать, что ли? – предложил я.

– Пошли. Только… Только я еще на речку схожу, – ответил Славка.

– Ладно, тогда до утра, – сказал я.

Засыпая, я слышал, как от костра доносится тихая музыка. Как ни странно, она не мешала, а наоборот, подхватила и понесла куда-то – в остаток ночи, который можно было отдать сну.

– —

Журавли, видимо, облюбовали соседний с нами луг.

Их протяжные крики разбудили меня и на второе утро, и на третье. И я опять вскакивал раньше всех и бежал к реке умываться. Правда, помощи на кухне больше не требовалось: там уже вертелись Геныч с Лавровым. Будто и вовсе не ложились спать. Наверное, так оно и было – и, позавтракав, они заваливались спать до своей вечерней смены. Впрочем, меня не касалось, кто когда спит. И с кем – тоже.

Шофер приезжал по-прежнему рано, но уже не гудел и не зубоскалил. Тихо вылезал из кабины и замирал около столовой напротив сидящей Вики. Стоял, пока мы завтракали, не спуская с нее глаз, как загипнотизированный. Когда она бросала на него мимолетный взгляд, он краснел и отворачивался.

Мы по-прежнему ездили в кузове, а Вика забиралась в кабину. Не знаю уж, чем они там по пути занимались, но грузовик ехал очень медленно. Так, что мы со Славкой стояли в полный рост, не держась за борта, чем вызывали буйный ужас девчонок. И были этим горды, как два молодых петуха. Впрочем, мы и были молодыми.

Все быстро сделалось привычным.

Дорога через деревню, небольшая встряска на железнодорожном переезде, заезд по узкому проселку на поле, где пололи девчонки, потом к нам на АВМ.

Горячий вихрь смены, прерванный передышкой обеда. Обратный путь, речка, холодная вода, мигом смывающая усталость. Вечерняя дорога на ферму, неспешный разговор со Славкой, горячие капли парного молока. Ночной костер, песни, танцы, короткий и крепкий сон… И снова будили меня журавлиные крики. И опять ждала холодная вода, завтрак под прохладным утренним навесом, грузовик и работа…

– —

Три дня утренней смены пролетели молниеносно. И пришел наш черед идти в вечернюю.

По этому случаю мы со Славкой не ложились часов до четырех. Напевшись и натанцевавшись, разошлись спать все. Попросив напоследок спеть еще раз про милую со словами о хрустальной сосне, ушла Катя. Позевав и молча поглядев на тускло играющие угли, ушли Вика с Людой. С исчезновением лиц женского пола заскучал и уползли спать сначала Аркадий, потом Костя-Мореход. Прихватив магнитофон, исчезли в направлении кухни Геныч и крепко ухватившая его Тамара. Ушел на привычную – как это выяснилось теперь – ночную прогулку по дороге до кладбища и обратно Саша-К. Скрылись куда-то даже Лавров с Ольгой – то ли улеглись в свои мешки, чтоб выспаться перед утренней сменой, то ли отправились гулять на реку.

А мы все сидели и сидели у остывающего костра. Он уже не грел; только оранжевые головни, оставшиеся от поленьев, светились янтарем, да перебегали по ним красные протуберанцы. Мы смотрели на небо. Оно было высоким и ясным, до краев заполненным звездами.

– Вот, смотри, – Кассиопея, – пояснял Славка, большой специалист в области звездочтения. – Вот Персей. А вон там, присмотрись… Видишь – светлое пятнышко? Это и есть та самая туманность Андромеды…

Я следил за его указаниями, запрокинув голову, а глаза мои закрывались, не в силах бороться с усталостью и сном. Я вдруг почувствовал, что если сейчас же не пойду спать, то свалюсь прямо тут, на земле. Славка же, обрадованный ясными звездами был готов бодрствовать еще неизвестно сколько…

Я поднялся, опершись на его плечо и пошел к палатке.

У самого входа что-то зашуршало, кто-то выдвинулся мне навстречу, обдав душистой волной. Я вздрогнул от неожиданности.

– Жень, это я, Вика… – прошептала темнота.

Я и сам уже понял, что это Вика: в неясном свете звезд смутно блеснули ее волосы, которые невозможно было спутать ни с чьими другими.

– Вы завтра со Славой с утра куда-нибудь собирались? – неожиданно спросила она.

– Нет… А что? – удивился я.

– Да ничего особенного. Просто я хотела утром после завтрака – я ведь завтра на кухню заступаю – сходить на большой луг за лесом. Мне… мне полыни надо нарвать. А одной как-то неуютно далеко от лагеря. Может, сходим вместе, если тебе все равно куда идти?

– Хорошо, – сонно ответил я; мне и в самом деле было все равно, куда завтра идти. – Договорились. Схо-одим…

– Отлично, – тихо проговорила Вика и, коснувшись моей руки, быстро исчезла во мраке.

Я так и не понял, откуда она появилась, ведь вроде бы давно ушла спать. Получалось, что она ждала меня специально для того, чтоб договориться о завтрашнем походе за полынью… Или и не ждала вовсе, а просто случайно поднялась среди ночи, выбралась из палатки, услышала, как я иду, и решила поговорить. Как будто предстоял договор о какой-то серьезной вещи…