Читать книгу Полудочка. Его судьба - Виктор Улин - Страница 15

1

Ганцев привстал, проснувшись от некомфортного звука.

Где-то текла вода, грозя затопить весь белый свет.

Протянув руку, он ощутил обрезиненную поверхность прикроватных часов и холодный металл кнопки.

По огромной спальне плеснулся синий свет, в нем сверкнули хромированные извивы торшера, символизирующего рождественское деревце, отразились в зеркале над туалетным столиком Маргариты.

Прежде, чем подсветка погасла, Ганцев увидел, что часы показывают шесть минут третьего.

Вода пошумела еще чуть-чуть и смолкла.

Он сел на кровати, потряс головой и сориентировался в обстановке.

Вода падала из лейки «тропического» душа в ванной комнате нижнего этажа их двухуровневой квартиры.

Санузлов тут имелось два. Туалеты были оборудованы испанскими унитазами, чешскими раковинами и немецкими смесителями с гигиеническим душем, на стенах висели одинаковые зеркала, в которых отражались одинаковые полотенцесушители. Даже кафельную плитку, настенную и напольную, удалось подобрать сходного рисунка, отличающуюся цветом.

А ванные помещения были разными.

На «спальном» втором этаже стояла большая угловая ванна с гидромассажем. Она считалась Маргаритиной, в ней можно было купаться вдвоем и даже заниматься сексом. Но супруги Ганцевы сексом давно не занимались, не занялись и тут – ни в акриловой ванне, ни на необъятной кровати.

Санузлы первого этажа входили во владение Ганцева. В ванной стояла душевая кабина с многофункциональным смесителем. Мастера, которые ее устанавливали, предупредили, что в потолочном распылителе всегда остается вода, которая удерживается поверхностным натяжением и выливается в момент, когда температура достигает нужного показателя.

Сейчас момент наступил, вода вылилась и разбудила, поскольку лестничная шахта усиливала любой звук..

В последнее время Ганцев стал спать неважно; разбуженный не мог быстро уснуть.

Встав с кровати, он прошел к окну и распахнул балконную дверь.

Здесь можно было шуметь без опасения потревожить жену: та спала в своей спальне, оклеенной голубыми обоями, с панно из настоящей английской плитки в изголовье кровати. Мечта Маргариты сбылась, она имела отдельное помещение, отдельный платяной шкаф и даже личный балкон.

Правда, он выходил во двор, был маленьким и незастекленным. Герметизированная стеклопакетами утепленная лоджия, куда открывалась спальня, смотрела на недалекую реку и дарила самым чудесным из видов.

Окна лоджии были раскрыты, стояли на фиксаторах, в спальню ворвался холодноватый воздух ночи. Лето перевалило за половину, кончался июль, жара спала раньше сроков.

Неслышно прошаркав по пушистому ковролину, Ганцев снял с крючка толстый халат из двустороннего темно-зеленого бархата и вышел в холл второго этажа. Он был огромным, для освещения имелись целых две люстры.

Дверь Маргаритиной спальни была открыта: жена любила воздух, которого в этой квартире, имеющей площадь около двухсот метров, хватало с избытком. Проем глухо чернел, задернутые шторы не пропускали снаружи ни лучика.

Рядом открывалась дверь Ганцевского кабинета. Там не имелось балкона, зато два окна заливали солнцем его рабочий стол и коричневый кожаный диван у стены. Штор Ганцев не задергивал, сейчас в кабинете сияли окна противоположных домов, подрагивали фонари далекого шоссе.

Слабого отсвета хватало, чтобы по-кошачьи прокрасться к лестнице.

Датчик движения сработал исправно, по двум пролетам вспыхнул свет. Ганцев не стал вешать там люстру, не желая раздобывать пятиметровую лестницу всякий раз, когда перегорит лампочка, и разместил сферические светильники по стенам на высоте человеческого роста.

Плитка «Примавера» – испанская, кобальтовая с красными цветами и зелеными листьями, которой была выложена стена шахты – вспыхнула и заиграла.

Ганцев опустил руку на перила, установленные неделю назад. Дорогое красное дерево еще источало аромат, хромированные стойки сияли. Ступени из искусственного гранита ложились под ноги, маленькая площадка синела напольной плиткой, которая стоила столько, что за эту сумму какой-нибудь пролетарий смог бы обложить дешевкой и кухню и ванну и туалет от пола до потолка.

Верхний холл, уложенный паркетной доской цвета «венге», позволял пересечь его бесшумно. Нижний был гулким, каждый шаг отдавался в углах.

Его стоило называть «прихожей», но он таковой не являлся. В обычных российских прихожих люди упирались локтями в стены и балансировали на одной ноге, по одному сбрасывая ботинки. В этой – огромной, как гараж для автомобиля гольф-класса – стоял изящный красный диван, на котором могли комфортно разуться сразу два человека.

А пол, создающий звонкое эхо, был выложен «ромбом» в черно-белую клетку и вызывал мысли о временах Монтекки и Капулетти.

О друге Викторе, которого собственная дочь сравнивала с камбалой, способной мимикрировать под шахматную доску, Ганцев не подумал.

Лестничный свет погас, едва он вышел из зоны действия выключателя, почти сразу сработал локальный светильник – диодная сборка с датчиком, стоящая в розетке над полом.

Холл неярко осветился, в одном из дверных проемов показалась внутренность гостиной – огромный диван из белой кожи и панно из плитки «Аквилон» над ним. Маргарита была фанаткой кафельной плитки, количество ее в новом доме не поддавалось исчислению. Еще более огромный светодиодный SMART-телевизор прятался в тени, но от того не исчезал.

Напротив гостиной открывалась столовая, где стоял длинный стол из черной гевеи на двенадцать персон в окружении черных кожаных стульев, там не хватало лишь Гитлера в главенствующем торце. На противоположной стене поблескивали розетки – силовая, антенная и интернетская – в ожидании еще одного телевизора, пока не купленного.

По техплану квартира на улице с красивым названием «Набережная реки Идель» считалась четырехкомнатной: с тремя жилыми помещениями на втором этаже и одном на первом. Но Ганцев велел заложить кирпичом проем между узкой кухней и примыкающей столовой, вычленил ее отдельно.

В кухню проникало сияние двора, дежурный прибор в припольной розетке не сработал, полагая, что тут достаточно светло.

Вдоль стены слабо искрилась шестиметровая столешница, залитая из акрилового камня. Поблескивали дверцы гарнитура, у ближнего конца матово белел фасад посудомоечной машины.

Эта изумительная квартира была самим совершенством со всех точек зрения.

Ганцев купил ее после того, как сработала махинация по «школьному» тендеру, потом удвоил стоимость ремонтом, длившимся полтора года.

Они с Маргаритой бесконечно ездили по салонам и строительным рынкам, подбирали сначала обои, плитку, полы, потом – мебель. Он контролировал каждый вбитый гвоздь, вымерял каждый сантиметр, рассчитывал до мелочей все, вплоть до проводки домашнего кинотеатра, идущей от стене к стене под натяжным потолком.

Напольную плитку для нижнего холла пришлось искать два месяца: один вариант казался слишком шероховатым, в нем должна была собираться грязь, другой – зеркально гладкий – обещал падения, у третьего белый цвет казался сероватым, чернота четвертого отливала ненужной синевой…

О таких обязательных вещах, как кондиционеры и дорогая сантехника, не стоило говорить. Ступени для лестницы, не понравившиеся жене, Ганцев перезаказывал два раза.

Возня вокруг нового жилья, казалось, сблизила отдалившихся супругов.

Сейчас сказка для людей, ценящих жизнь, была полностью готова.

Она сияла чистотой, поскольку тут, как и на Гагарина, убиралась домработница, только другая – энергичная деревенская девушка, которую Ганцев от широты души время от времени угощал кофе. Причем не растворимым, а сваренным в дорогом эспрессо-автомате.

В этом доме стоило жить и заново радоваться жизни даже в конце пятого десятка.

Тропический дуршлаг выбросил еще серию капель, звук гулко донесся из спящего холла.

Ганцев открыл нижнюю дверцу холодильника – оригинального японского «Хитачи», привезенного под заказ.

На полке стояла бутылка водки «Белуга Голд Лайн», какую рядовой россиянин не только не пил, но даже никогда не видел.

Он налил себе большую стопку и вышел на балкон.

Со стороны двора всегда оказывалось теплее, тут можно было стоять в одном халате.

Водка, холодная и несравненно мягкая, отпустила душу.

В черном небе над домами пулевыми отверстиями зияли звезды. В астрономии Ганцев не разбирался, но узнал Большую Медведицу, ее ковш был известен с детского сада.

Впрочем, небесный узор с ковшиком не ассоциировался, ковши употреблялись только в деревне. Медведица напоминала ему колесную корзинку с длинной ручкой, атрибут современного супермаркета. Хотя и такой штукой Ганцев тоже не пользовался – всегда брал большую тележку, которую можно нагрузить с верхом и подкатить к машине на парковку.

Однажды он где-то прочитал фразу: «Август – месяц королей». В нынешнем положении Ганцев мог считать себя королем. Но почему-то надвигающийся август не обнадеживал.

Радость медлила за порогом бронированной двери.

Причина заключалась не в том, что они с женой спали по разным комнатам.

Как раз наоборот, ночное дистанцирование улучшило и облегчило жизнь. Теперь Ганцев мог каждый вечер напиваться до желаемого состояния, не мешая Маргарите неспокойным сном. А когда совсем не спалось, он проскальзывал в кабинет, закрывал дверь и о утра что-нибудь беззвучно смотрел на компьютере.

Не виновата была и Ксенька.

Связь с ней ничего не стоила по шкале семейных ценностей. Изменяя жене, Ганцев не изменял своему дому, а это казалось главным.

Да и вообще, физическая близость – точнее физическая верность – не стоила ровным счетом ничего, пока семья оставалась семьей. На то намекал еще автор иллюзорного «Маленького принца», граф де Сент-Экзюпери.

И, возможно, в Ксенькином «Маленьком лорде» говорилось о том же самом.