Читать книгу Моя жизнь. Лирические мемуары - Виктор Васин - Страница 5

К началу девяностых, большая часть аксакалов первой волны ушла в мир иной (возможно, не в лучший); меньшая, дряхлеющая, являла собой гвардию отставных персон «державного» значения. Их дети и внуки к тому времени вошли в осознанную зрелость. Мажоры девяностых (как нарекли бы их сегодня), поднаторев в фактуре – «подавать себя» – смотрелись сановитее своих отцов.

К годам первой зрелости они успели потолкаться в престижных (домашних и закордонных) альма-матер. Стало быть, дозревши, могли предъявить бумаги, подтверждающие их высокую (с «забугорным» лоском) – образованность. Немудрено, что «породистые» мажоры претендовали (и были пристроены – через кумовские, кастовые, и родственные связи) на освобождающиеся номенклатурные посты. И когда в воздухе запахло новой революцией, и был провозглашён (правда, невнятно) курс на строительство (но всё с тем же человеческим лицом!) – частно-государственного капитализма, начальствующая публика второй и третьей волны рассудила: да, заводы, фабрики, ЛЭПы и плотины, и прочая недвижимость – собственность всенародная. Но, коль скоро заводы (продолжали рассуждать мажоры) строились, а недвижимость создавалась – под руководящим началом их (крупных, и не очень) номенклатурных предков, стало быть (при смене формации), ничейная собственность (по праву?..) должна перейти в их руки. Да-да, в руки прямых (и косвенных, читай – незаконнорождённых) наследников своих отцов. Так мыслилось. Но чтобы прибрать «ничейное» богатство к рукам, следовало придумать право. А лучше закон, объясняющий право. Родилось слово «приватизация». Предполагалась передача госимущества (земель, и всего, что перемещалось, стояло, и росло на этих землях) – в коллективное, и даже в индивидуальное владение. Либо за плату, либо… за «просто так». Но кто в те годы мог сполна заплатить за «ничейное» госимущество?..

Никто. А, посему, вариант: «возьми за просто так» подавался, как едиственно-возможный. К тому же, даровщинка позволяла ловкачам, близко стоящим к рычагам «распила госимущества» – немедля (и беззатратно!) шагнуть в капитализм.

В тот самый – приватно-государственный, в котором – авуары и власть – были бы… единым целым.

В истинном капитализме подобные «ценности» – разделены!

Собственность становилась манящим и безвозмездно-лакомым куском; её можно было взять взаймы у государства, и, что особенно замечательно, – без каких-либо обязательств отдачи долга.

Ибо отныне собственность именовалась – частной!

И, как гласил состряпанный под неё закон, – неприкасаемой!

Новоиспечённые нувориши (большой и средней руки) оделись в деловой импорт. Смотрелись «державно», и по-заморски респектабельно. Их, доселе скудный, совковый лексикон пополнился «рыночными» словесами: менеджмент, залог, ажио, акционирование, моржа, офшор, бенефициар…

Делёж (а проще – раздача заводов, газет, пароходов) обогатил (раздел-то шёл промеж самих себя) последнюю волну партийно-профсоюзно-комсомольских вожаков, и породил новый класс люмпенов, потерявших, пусть якобы коллективную, пусть всеобщеничейную, но всё же, хоть как-то греющую душу – народную собственность…

Часть общества, – та, что в который раз осталась ни с чем, возмущённо заявила (и, наверное, обоснованно), что огромные госценности были сделаны руками!., их отцов и дедов, а не руками?.. партийно-профсоюзно-комсомольских вожаков, и что делёж этих огромных ценностей «промеж этих самых вожаков» – чудовищно несправедлив. И что свобода и демократия при пустом кармане, а, стало быть, и при пустом желудке, – вещи абстрактные и им непонятные; и что с ними делать, при отсутствии хлеба насущного, люмпены, оставшиеся ни с чем – не знают.

Но разнокалиберные «либералы», поочерёдно взбираясь на демократические трибуны, изрекали: «…случилось то, что случилось. Революция совершилась. И хорошо, что сверху, и почти бескровно. Глупо тосковать по прошлому, в котором свирепствовала уравниловка, и не было свободы. Что до разгосударствления народного богатства – оно завершено. Да, – не скрывая ухмылки, соглашались крезы, – были огрехи. Да, – нехотя признавали молодцеватые нувориши и набобы, – при разделе госсобственности кое-какие «прегрешения» и «перегибы» имели место. Но, простите, – на голубом глазу вопрошали дрожжевые капиталисты, – разве мы не блюли закон, по которому «делилось» и приватизировалось имущество страны?! Вопрос же – кем, и с какой целью закон был писан – некорректен и провокационен.

Разве не очевидно: закон спущен сверху! И он исполнен. Кем? – нами, реформаторами, или, если хотите – будущими строителями постсоциалистического капитализма»…

Действительность – как уклад, как зримую явь (назидательно разглагольствовали реформаторы), надо принимать такой, какой она есть, а не такой, какой хотелось, чтоб была. И надо всего лишь стараться – не быть в ней лишними. Какой прок в бунтарстве и бузотёрстве, если поезд давно ушёл, а ты не успел (или не пытался) вскочить на подножку даже его последнего вагона?..

Те, кого подобные доводы убеждали – смирялись; и, смирившись, приступали… к выживанию. С головой погружались в омут коммерции. Открывали собственное «дело»… в виде лотка у дороги. Прежний (сленговый) лексикон, выброшенных на обочину инженеров, врачей, учителей, актёров, пополнился словами: челнок, купи-продай, опт, розница, предпринимательство… (конечно же, с ласкающим слух эпитетом – индивидуальное!). Вертелись, изворачивались, хитрили, пускались во все тяжкие, теряли здоровье, разорялись, спивались, и умирали… не дотягивая до сорока пяти.

Те же, которые смиряться не хотели, уходили в криминал. Исповедуя лозунг: «грабь награбленное!», легионы «несогласных», не гнушаясь никакими средствами, приступили к переделу… (не по понятиям, как им казалось) поделённого имущества. «Рыночный» лексикон – мелкой шушеры, вымогателей, и просто бандитов – пополнился словами: рэкет, крыша, отжим, счётчик…

В короткий срок сформировалась «плеяда» авторитетов. Фигуры (титулованные, и не столь), как и нувориши, оделись в деловой импорт. Выглядели карикатурно. Импорт (даже настоящий) сидел на авторитетах, как на корове седло. Подводили – и вкус, и манеры. Но вот – лексикон авторитетов (чувствовалось расслоение) довольно скоро (и заметно) стал отличаться от лексикона шушеры и жаргона ближайших подручных. Авторитеты пополнили прежний «понятийный» сленг более цивилизованными словесами, и с важным видом (иногда не к месту и невпопад), произносили: рейдерство, недружественное поглощение, сферы влияния, офшор, легализация «средств», и вывоз «капитала»…

Всё возвращалось на круги своя. Видимо и впрямь, политические циклы (любого окраса и содержания) – развиваются по спирали.

И закон «отрицания отрицания» тоже подчинён правилу спирали, и на более высоком уровне вновь отрицает то, что однажды уже было отвергнуто.

Формации рождаются, живут, выходят на пик процветанья, но, исчерпав временную квоту, – отмирают. И как всегда их могильщиками становятся революции, – бархатные, кровавые и бескровные, цветные и чёрно-белые, начатые либо сверху, либо снизу.

Революции – во все времена преследующие только две цели: разрушить до основания, а то, что осталось – отнять и поделить…..Зачем столь долгий экскурс в наше (и моё) недавнее прошлое? Есть ли в моих суждениях самобытность осмысления времени, в котором жил? Я – рядовой обыватель, которому удалось «объять» – две трети ушедшего, и два десятка лет нового – веков.

Смею надеяться, что есть. Хотя бы в частностях. Скажем, в убеждённости, что большие состояния делаются из воздуха, а малые – из обмана ближнего. Что расслоение в любом сообществе – обязательно, поскольку люди – не усреднённая масса, а испокон разнятся… по таланту, физике, и способу мышления. Что революции, вводя уравниловку, загоняют расслоение в подполье, где закономерно и до предела обостряется противоречия, – неизбежно, рано или поздно, приводящие к бунту, или к тому, что, на марксистском языке, называют – сменой формации.

Отсюда и моё (возможно спорное утверждение), что история, и на очередном витке прогресса – повторяется (и будет повторяться), а жизнь (в любой её ипостаси), как и во все времена – в нас и вне нас – состоит (и будет состоять)… из зарождения, расцвета, и неизбежной смерти.

И что подобный алгоритм конца характерен не только для живых особей, но и для государства, утратившего (в силу эволюционного старения) свой – внутренний, стержневой иммунитет.

Пафосно? Витиевато? – Нисколько.

Я, пусть с трудом, и задыхаясь, – но добежал до середины восьмого десятка. Говорят, для жителей Европы – это не возраст.

Любопытно, для какой её части? Взглянув на географические параметры, в который раз убеждаюсь: я ведь тоже живу в Европе…

К несчастью, в той её части, где в двадцать седьмом году прошлого века люд едва дотягивал до сорока, а к середине столетия – с трудом добирался до шестидесяти.

Почему те, что – западнее, живут дольше? Есть ли в феномене «длинножительства» – их собственная заслуга? Став в позу, западные утверждают: «всё дело – в нашем образе жизни, в высоте нашей медицины, и в наших докторах, которые у нас таковыми являются, а не, как у вас – записаны в таковые».

Чего в этом пафосном спиче больше? – спеси, простой констатации данности, либо снисходительной поучительности… Не знаю. Возможно, всего – в равных долях. Сам же по себе – факт упрям, и его не замолчать: живут дольше! И даже, будучи побеждёнными – «утробоядно!» – живут лучше победителей…

В чём причина короткого века нас, живущих восточнее, – догадываюсь. Но развивать эту мысль не хочу. Слишком много вопросов, разрешить которые я не в силах. Слишком много… Почему в глобальных войнах – восточных всегда гибнет вдвое больше, чем западных? Почему большие победы даются нам только такой ценой? Ведь исстари нас учили исповедовать принцип: «не числом, а умением!»… И ещё десяток таких же непреодолимых – почему?