Читать книгу Умерший рай - Виктор Улин, Виктор Викторович Улин - Страница 40

Меня опять несет в сторону.

Но решив рассказать про тот случай, не могу не коснуться положения советских евреев. Об этом написано достаточно, но каждый человек имеет право на свое частное мнение.

Люди моего поколения знают, что евреев в СССР было много. И даже очень много – в десятки раз больше, нежели сейчас. Сегодня почти все уехали на историческую родину. Или еще дальше, в Америку.

В описываемые времена евреи представляли значительную часть музыкантов, врачей и научных работников – и были неплохо пристроены в жизни. Чем вызывали спорадические вспышки антисемитизма со стороны других наций.

Положение богоизбранного народа в стране победившего социализма отличалось многими особенностями.

Октябрьская революция свершилась русскими руками с помощью еврейских мозгов. Ясное дело, что своего разума революционной массе – рабочим и матросам – было взять просто неоткуда. К тому же ни одна нация, пожалуй, не ненавидела царизм так остервенело, как евреи, загонявшиеся режимом за черту оседлости.

(Для тех, кто не понял последних слов: в царской России евреям дозволялось постоянное жительство лишь в определенных областях, ограниченных указами. Не помню точно, как проходила эта самая «черта» – но ни в Москве, ни в Петербурге, ни в Варшаве простой еврей жить не мог. Очень богатые, конечно, могли – но они, как сейчас выясняется, прекрасно жили и при Гитлере.)

Не секрет, что практически все большевики ленинского периода были евреями. Да и сам вождь, судя по всему, имел отношение к выходцам с Синая. Завоевав власть в рухнувшей России, евреи заняли все посты.

На этот счет есть старый – и небезопасный – политический анекдот тридцатых годов.

Заинтересовался бог на небе: что происходит в СССР? Послал на Землю пророка Луку. Через некоторое время приходит по небесной почте телеграмма:

– Сижу в ЧеКа.

Пророк Лука.

Послал бог следом пророка Илью. Та же история:

– Сижу и я.

Пророк Илья.

Подумал-подумал бог… и послал Моисея. Через неделю идет ответ:

– Жив-здоров.

Нарком Петров.

В этом анекдоте (где под ЧеКа кроется страшная аббревиатура Чрезвычайной Комиссии – своего рода симбиоза ФСБ и МВД первых лет революции) – квинтэссенция представления национальностей в правительстве предвоенного СССР. Достаточно вспомнить – теперь, конечно, это сделать трудно, но поверьте на слово – что среди наркомов, то есть министров, одних Кагановичей насчитывалось, если не ошибаюсь, трое.

Но после войны Сталин, ведомый неведомыми силами (хотя имея настоящую фамилию Джугашвили, сам принадлежал к грузинским евреям) вдруг открыл борьбу с потомками Сима. Она началась именем Лидии Тимашук аккуратно сфабрикованным делом кремлевских «врачей-убийц». (Эттингера и прочих.) И, вероятно, лишь болезни и смерть Генералиссимуса не позволили ему расправиться с евреями столь же круто, как с украинцами, литовцами, ингушами, крымскими татарами…

(Отвлекаясь от темы, замечу, что по фамилии, грассирующей речи, и внешности многие подозревают скрытого еврея даже во мне. На что с горечью отвечу, что моя плебейская фамилия возникла в дедовой деревне в честь его прабабки Ульяны – «Ули» – которая прожила целых сто девять лет. Картавость выдает ушедшие глубоко в прошлое дворянские корни отцовской половины: там есть какая-то связь с очень дальней ветвью Воронцовых. А что касается черных глаз, то они, как и фамилия, достались от деда, который, родившись в Тихвинском уезде, волею судеб оказался наполовину сербом. Так что ничего еврейского во мне нет – кроме характера. Почему «с горечью» – да потому, что имей я хоть каплю еврейской крови, то не гнил бы сейчас в России, а сидел бы на земле обетованной, в Иерусалиме или Эйлате, и распивал бы водку со своим другом Борисом Гольдштейном, которому повезло родиться в Молдавии евреем и уехать не дожидаясь полного развала страны…)

Так или иначе, но в брежневском СССР существовала двоякая, парадоксальная ситуация.

Ключевые посты в науках и искусствах были заняты евреями. Однако над страной непрерывно курился легкий дымок антисемитизма.

В общем это объяснимо.

Советский союз усиленно заигрывал с исламскими странами. Не гнушался объявить «другом СССР» даже всякое политическое отребье вроде Ясира Арафата, руководителя экстремистской Организации освобождения Палестины.

(Существуй Бен Ладен при Брежневе – и его грудь наверняка украшали бы орден Ленина и Золотая Звезда Героя Социалистического Труда.)

Исходя из этого, имелась четкая идеологическая раскладка Синайского полуострова. Арабы – несчастные, добрые, притесняемые страдальцы. Укрепляющие возвращенную Родину евреи – бандиты хуже Гитлера. В то время широко употреблялся термин «сионизм», на самом деле означающий всего лишь движение к воссоединению еврейской нации. Но тогда сионизм отождествлялся с фашизмом. Кто-то из проституток мужского пола – политических обозревателей, меняющих окраску при каждой смене власти – даже написал книгу под названием «Сионизм есть фашизм».

Поскольку советские евреи оставались хоть и советскими, но все-таки евреями, в них видели потенциальных сионистов.

И относились примерно так же, как к поволжским немцам в годы войны.

Кроме того, не стоит забывать, что существовало движение диссидентов, то есть людей, пытающихся противостоять коммунистическому режиму изнутри. Порой – ценою чудовищных притеснений вплоть до высылки в отдаленные города и тюремного заключения. Диссидентами чаще всего объявлялись деятели науки, причем умнейшие – которые обычно оказывались евреями.

Наличествовал и еще один фактор, объективно-экономический. Когда, осмелев, советские евреи в конце семидесятых начали отбывать на родину предков, очевидной стала утечка умов. А также разбазаривание средств: получив бесплатное высшее образование, еврей спокойно уезжал за границу. Не отработав стране положенных законом трех лет после института.

С этой точки зрения тогдашнее отношение к евреям объяснимо.

Ленинград всегда был еврейским городом – пожалуй, вторым после Одессы. Университет – еврейским ВУЗом. А математико-механический факультет – еврейским факультетом. Ведь очевидно, что лишь упорный немецкий, легкий французский да хитрый еврейский умы могут преуспевать в этой античеловеческой науке.

Политика негласного государственного антисемитизма заключалась в том, что евреев правдами и неправдами не принимали в университет.

Конечно, евреи потеряли бы право именоваться евреями, не придумай средств борьбы. Я учился на последнем «еврейском» курсе, где четверть студентов принадлежала к нежелательной национальности. «Являлись лицами иудейского вероисповедания», как сказали бы в дореволюционной России. Однако среди всех имелось лишь два официальных еврея – то есть признающих свою национальность в анкетах. Остальные писались русскими. Я их понимал: еще не все собирались уезжать, остающимся предстояло жить.

К закату брежневской эпохи антисемитизм стал явным. Когда я работал председателем той самой «Общественной приемной комиссии» математико-механического факультета в 1982 году, нам было приказано сверху принять в число студентов только одного еврея. Хотя в тогдашнем Ленинграде массы евреев учились в математических школах и не мыслили себе иной специальности.

Политика партии проводилась жестко, но хитро. С иудейской хитростью.

Впрочем, сейчас это меня уже не удивляет: расправляясь с врагами, коммунисты всегда присваивали их методы. Подобно дикарям из каннибальских племен, которые съедали мозги убитых врагов, чтобы стать умнее.

Сейчас почти во всех ВУЗах медалисты проходят по собеседованию. То есть не сдавая ни одного экзамена, а дав взятку председателю предметной комиссии, который задает вчерашнему школьнику ряд дурацких вопросов, результат ответов на которые может быть оценен только спрашивающим.

В те годы медалисты поступали по одному экзамену. То есть могли поступить, написав математику на «пятерку». В противном случае им предстояло сдавать все оставшиеся экзамены в общем потоке.

И скажу совершенно честно, что нынешней коррупцией тогда не пахло, и оценки по-настоящему не подделывались. Впрочем, здесь тоже проявляется историческая закономерность: в государстве, где главные преступники (коммунисты, фашисты или красные кхмеры – без разницы) находятся у власти, серьезной преступности в массах нет места. Причем как обычной, так и экономической.

Но вернемся к теме.

Для соблюдения приличий заранее выбирался «показательный еврей» с характерной фамилией – в год моего командирства ОПК это был Рабинович. Естественно, медалист. Он сдавал первый экзамен, получал «пятерку» за идеальную работу и с помпой зачислялся в студенты.

О чем тут же вывешивалось крупное объявление.

Всем остальным евреям методами мелких придирок – которые известны любому квалифицированному преподавателю – занижали результаты сначала по математике, потом по сочинению. Всего чуть-чуть. Но этого хватало. И эти ребята – виноватые только в своем еврейском происхождении –оказывались за пределами конкурсной черты из-за низкого общего балла.

Справедливо разъяренные родители атаковали приемную комиссию, обвиняя ее в антисемитизме.

– Помилуй бог, какой антисемитизм!

– ответственный секретарь делал жест в сторону доски объявлений.

– Вон посмотрите: у нас Рабинович вообще с одного экзамена поступил. Готовиться надо было лучше, вот что…

Возможно, я не открываю Америки этими рассказами.

А возможно, вы мне просто не поверите.

Но именно при мне подобным способом был отвергнут светлой памяти сын моего будущего сослуживца по Башкирскому государственному университету, доцента Израиля Айзиковича Соломеща – Миша Соломещ, истинный математик и блестящий ученый. Именно блестящий, поскольку вернувшись в Уфу, он сходу начал карьеру. Окончив Башкирский университет, стал научным работником. И не знаю на каких высот парил бы сейчас, не оборви его жизнь ранняя смерть…

(Отмечу, что ни я, ни мои бойцы в этих играх участия не принимали, поскольку отвечали лишь за расклейку объявлений, обеспечение бумажками, порядок во время экзаменов и так далее.)

Вспоминая те деформированные времена, хочу отметить, что травля диссидентов, скрытый антисемитизм, подозрение в сионизме, встречная борьба иудейской нации за выживание и так далее, привели к тому, что само слово «еврей» стало запретным. Почти неприличным.

Позволялось сказать про татарина: «Он татарин».

Или про чукчу: «Он чукча».

Но прямо назвать кого-то евреем было равносильно ругательству.

Заподозрить человека в том, что он еврей – даже если он действительно был стопроцентным евреем и имел классическую семитскую внешность – означало нанести тяжкую обиду.

Забавно, но с двадцатилетней отрыжкой прошлого идиотизма я столкнулся не так давно, когда оказался на стажировке в московской фирме.

Желаю сделать приятное одной из коллег, чье происхождение не оставляло сомнений, я заговорил с ней на идиш.

(Обладая врожденной склонностью к языкам, я знаю несколько расхожих фраз на этом старом, забытом даже евреями – но понятным почти наполовину любому, знающему немецкий – наречии. Как попугай из гениального фильма по повести Эфраима Севелы.)

Каково же было мое удивление, когда Юдифь – назовем ее так – обиделась на меня за прилюдное раскрытие ее национальности. Хотя я не имел в виду ничего плохого.

Но вернемся к тому человеку, воспоминание о котором заставило написать это отступление.