Читать книгу Разведчик Линицкий - Виктор Юнак - Страница 4

1.

Едва известие о свержении с престола императора Николая Второго достигло Киева, как тут же, 3 марта 1917 года, две партии – Общество украинских прогрессистов и Украинская социал-демократическая рабочая партия – в киевском клубе «Родина», что на Владимирской, 42, собрали более сотни представителей украинских политических партий, солдат, рабочих, духовенства, кооператоров, студенчества, общественных и культурных организаций. На этом собрании родилась идея создания организации для координации национального движения. Так, в жесткой полемике и острых дискуссиях, родилась Украинская Центральная рада – поначалу просто украинский представительный орган политических, общественных и культурных организаций, со временем, после апрельского Всеукраинского национального конгресса, превратившийся в революционный парламент Украинской народной республики.

Справедливости ради нужно отметить, что идея независимой УНР родилась не сразу. Рада разделилась на две партии – самостийников и автономистов. Первых возглавлял адвокат и общественный деятель Николай Михновский, выступавший за немедленное провозглашение независимости. Во главе вторых, ратовавших за автономию Украины в федеративном союзе с Россией, стояли писатель Владимир Винниченко и историк и публицист Дмитро Дорошенко. Впрочем, самостийники все же пошли на объединение с федералистами в надежде на то, что развитие революции приведет последних к признанию необходимости независимости Украины. Главой Украинской Центральной рады заочно избрали опального при царе, отбывавшего ссылку в Казани по обвинению в австрофильстве, украинского историка Михаила Грушевского.

И сразу после большевистского октябрьского переворота Украинская Центральная рада своим III Универсалом от 7 (20) ноября 1917 года провозгласила Украинскую народную республику с определенной территорией, но и с федеративными связями с Россией, а также утвердила закон о выборах в Украинское учредительное собрание. При этом по результатам выборов во Всероссийское Учредительное собрание на территории Украины большевики получили всего лишь десять процентов голосов, а все остальные партии социалистического направления – 75 %. Это, однако, не помешало пришедшим к власти большевикам 4 (17) декабря выдвинуть Украине ультиматум с требованием «оказывать содействие революционным войскам в деле их борьбы с контрреволюционным кадетско-калединским восстанием», который Центральная рада отвергла.

2 декабря 1917 года в газете «Сумской вестник» было опубликовано такое письмо-обращение начальника охраны города Сумы А. Линицкого:

«Покорнейше прошу в вашей уважаемой газете, господин редактор, напечатать следующие строки. Прилагая при этом выписку из приказа 5 ноября, сообщаю для сведения жителей города Сум и уезда, что вверенная им команда и я, являясь частью вышепоименованного полка, будем проводить в жизнь строго и определенно следующую резолюцию. Начальник охраны города прапорщик А. Линицкий. Резолюция 5-го зап. кав. полка. Выписка из приказа. В экстренном заседании исполнительного комитета Рады войсковых депутатов 5-го запасного кавалерийскаго полка и переменного его состава 27 ноября вынесена следующая резолюция.

Исполнительный комитет, обсудив резолюцию, вынесенную харьк. Советом рабочих и солдатских депутатов в заседании своем 27 ноября, на основании прежних постановлений Совета военных депутатов 5-го запасного кавалерийского полка и переменного состава, постановил:

1) Признать поход, начатый большевиками против Центральной рады, фактом явно недемократичным и не достойным имени истинных борцов за счастье и волю трудовых масс российской федерации республик.

2) Всеми силами протествовать против стремления большевиков передачи власти на территории Украины в руки Советов. Открыто заявить, что 5-й запасный кавалерийский полк со всем своим переменным составом, признающий власть Центральной рады и всецело подчиняющийся приказам войскового Секретариата Украины, будет бороться с тем, дабы власть и авторитет Центральной рады ни на йоту не были бы поколеблены или уменьшены, причем исполнительный комитет заявляет, что не дело большевикам заниматься государственным устройством Украины, сами знаем, что если Центральная рада не будет отвечать чаяниям и стремлениям украинского трудового народа, то она должна быть переизбрана.

С подлинным верно. Начальник охраны города и уезда прапорщик А. Леницкий. Сумы декабря 2 дня 1917 года».

После этого пробольшевистски настроенные депутаты Рады переехали в Харьков, где спустя восемь дней после ультиматума создали свое собственное правительство – Народный секретариат УНР, не подчиняющийся Центральной раде и Генеральному секретариату. Во всех крупных центрах власть правительства Центральной рады существовала к концу семнадцатого года лишь номинально. В Киеве это сознавали, но ничего уже поделать не могли.

Однако все равно не смирились с номинальной утерей и после разгона большевиками Учредительного собрания 6 января 1918 года Центральная рада 9 (22) января провозгласила IV универсал, согласно которому УНР провозглашалась независимой и суверенной страной, а Генеральный секретариат был преобразован в Совет народных министров УНР.

Но, как учил вождь большевиков: только та революция чего-либо стоит, если она умеет защищаться. И в УНР были созданы свои вооруженные силы.

Был брошен клич, на который довольно быстро откликнулись отряды «Вольного казачества», российские военнопленные-украинцы австро-венгерской армии, военнопленные-украинцы Германии и Австро-Венгрии, чьи войска в 1918 году оккупировали Украину. Но основную массу составили украинизированные дивизии Юго-Западного фронта еще царской армии. Ядром формирования регулярной Украинской армии был российский 34-й армейский корпус генерал-лейтенанта Павла Скоропадского, переименованный в августе 1917 года, после украинизации, в 1-й Украинский корпус. В сентябре на базе российского 6-го армейского корпуса сформирован 2-й Сечевой Запорожский корпус. В начале ноября 1917 года украинцы – офицеры, унтер-офицеры и солдаты Финляндского лейб-гвардии пехотного полка Российской императорской армии – сформировали Гайдамацкий курень под командованием сотника Пустовита. В декабре Симон Петлюра сформировал из добровольцев, преимущественно унтер-офицеров и солдат киевских военных школ, Гайдамацкий кош Слободской Украины. Зимой 1917/18 года некоторые из этих частей принимали участие в боях против большевистских войск на Левобережной Украине и во время обороны Киева, в то же время многие украинизированные части регулярной армии, поддержавшие Центральную раду в 1917 году, объявили о нейтралитете и отказались участвовать в возникшем военном конфликте между Украинской народной республикой и Российской советской республикой, в состав которой в то время входила провозглашенная большевиками в Харькове Украинская советская республика.

Таким образом, численность войск, подчинявшихся Центральной раде, достигала почти триста тысяч человек. Впрочем, к апрелю 1918 года в армии УНР оставалось приблизительно 15 тысяч человек, 60 пушек, 250 пулеметов. Однако особой дисциплиной эта армия не отличалась, не было никакой государственной организации украинской армии. Но немецких оккупантов не устраивала даже такая армия по соседству с собственной армией. И не без согласия германского кайзера Вильгельма на Украину был направлен георгиевский кавалер, генерал-лейтенант русской императорской армии, но уроженец Германии Павел Петрович Скоропадский, 29 апреля 1918 года совершивший государственный переворот и пришедший к власти.

В конце 1917 года Скоропадский возглавил сформированные Центральной радой национальные милицейские части, носившие название «Вольное казачество». 29 апреля 1918 года в Киеве на Всеукраинском съезде хлеборобов, куда съехались около семи тысяч помещиков и крупных крестьянских собственников, воспользовавшись затяжным кризисом Центральной рады УНР и опираясь на поддержку германских оккупационных войск, сочувствие офицерских кругов бывшей русской армии, зажиточного украинского крестьянства и казаков, Скоропадский был провозглашен гетманом Украины. После этого своей грамотой гетман Скоропадский распустил Центральную раду и Малую раду, а изданные ими законы отменил. Тем самым была упразднена Украинская народная республика и установлена Украинская держава. А сам Скоропадский принял официальный титул: «Его Светлость Ясновельможный Пан Гетман Всея Украины».

Ставший гетманом всея Украины, Скоропадский сначала занялся государственным строительством, а затем и строительством вооруженных сил, регулярной армии. К нему потянулись высшие офицеры и генералитет российской армии. Среди последних оказался и вернувшийся с Кавказского театра военных действий генерал-майор Александр Иванович Линицкий. Встреча с гетманом была недолгой, но конкретной. Два георгиевских кавалера, два боевых генерала понимали друг друга с полуслова. Хотя Линицкий и высказал свое недовольство германским покровительством Скоропадского.

– Дорогой мой Александр Иванович, куда деваться от этих немцев? – усмехнулся гетман. – Не они ли проплатили возвращение Ульянова в Россию? Не с ними ли большевики заключили мирный договор в Брест-Литовске? Поверьте мне на слово, генерал, наша разведка сообщает, что и у кайзера Вильгельма наступили непростые дни. Немецкая армия революционизируется. Австро-Венгрии более не существует. Так что максимум через полгода мы очистимся от немецких покровителей и от большевистской заразы. Мы построим независимую Украинскую державу, которую будут если не бояться в Европе, то уважать и принимать нас как равных.

Линицкий посмотрел в глаза Скоропадскому, тот выдержал взгляд, и Александр Иванович впитал в себя уверенность гетмана.

– Хорошо, Павел Петрович, я согласен. Но хотел бы прояснить, кем вы меня видите?

– Во-первых, вы будете переоформлены в генерал-хорунжии. И получите в командование Отдельную конную Екатеринославскую бригаду.

– Кто начштаба?

– Генерал Кислицын.

Линицкий немного помолчал, вспоминая, доводилось ли ему ранее пересекаться с Кислицыным, затем снова спросил:

– Снабжение, вооружение?

– Об этом даже не беспокойтесь, – успокоил его Скоропадский.

– Мои сыновья будут служить у меня.

– Разумеется, господин генерал-хорунжий!

Они одновременно встали.

– Слава Украине! – вытянувшись в струнку, четко произнес Линицкий.

– Слава Украине! И принимайте бригаду.

Они пожали друг другу руки. На следующий день генерал Линицкий выехал в Екатеринослав.

Армия гетмана Скоропадского состояла из 8 корпусов, 20 пехотных и 4 кавалерийских дивизий, 6 кавалерийских бригад, 16 легких и 8 тяжелых артбригад. Эти кадровые части состояли исключительно из подразделений российской Императорской армии (11, 12, 15, 31, 33, 42-й пехотных, 3-й и 4-й стрелковых, 7, 8, 9, 10, 11, 12-й кавалерийских, подразделений 4, 13, 14, 19, 20, 32, 34, 44-й пехотных, 3-й и 16-й кавалерийских дивизий) с прежним офицерским кадром. Собственно, все 64 пехотных (кроме полков 4-х особых дивизий) и 18 кавалерийских полков представляли собой переименованные полки русской армии, три четверти которых возглавлялись прежними командирами. Все должности в гетманской армии занимали русские офицеры, в абсолютном большинстве даже не украинцы по национальности. Избыток кадровых офицеров позволил военному министру в июне издать приказ об увольнении из армии всех офицеров военного времени с предоставлением им права доучиваться на положении юнкеров в военных училищах.

Гетман Скоропадский прекрасно понимал, что Украина обречена на войну с большевиками. Это вытекало просто по логике событий – лишившись Украины и Кубани, большевики остались без хлеба. И нужно отдать должное, украинские части воевали с большевиками не без успеха.

Часто жалуются, что гетманская армия была «армией без солдат». Особенно отличился в боях 2-й Запорожский полк на Черниговщине, вскоре превратившийся в корпус. Запорожский корпус по сути выгнал из Украины большевиков и поднял украинские флаги в Крыму. Правда, после этого гетман переформатировал корпус в трехтысячную дивизию.

Еще 9 февраля 1918 года в селе Гнативна под Киевом, куда стянулись все отряды и подразделения украинского войска, участвовавшие в киевских боях, по инициативе генерала Константина Присовского и подполковника Петра Болбочана состоялось большое совещание, на котором было принято решение объединить все имеющиеся силы в одно соединение под единым командованием. Новое подразделение получило название Отдельного Запорожского отряда. Командиром его стал генерал Присовский.

Положение отряда было неслыханно трудным. Запорожцам не хватало самого необходимого – продуктов, оружия и боеприпасов. К тому же отряд сражался фактически в окружении – с востока его давили красные части командарма Муравьева, с запада – отряд красного комдива Киквидзе, а с юго-запада – обольшевиченные полки 2-го гвардейского корпуса. Однако запорожцы блестяще вышли из затруднения. Стремительным ударом они заняли Коростень и захватили склады оружия и военного имущества. Ударом на Сарны они выбили из города большевиков Киквидзе и заставили эшелоны 2-го гвардейского корпуса (который сам рвался по домам) обходить позиции запорожцев стороной.

23 февраля 1918 года 2-й курень подполковника Болбочана приблизился к Житомиру. Позиции для наступления были выбраны настолько удачно, а секторы обстрела подобраны настолько умело, что 24 февраля большевики Киквидзе рванули из города после первой же атаки. Развивая успех, Запорожский отряд двинулся вперед. 1 марта от большевиков был освобожден Киев. 30 марта – Полтава, 6 апреля – Харьков. 24 апреля курени 2-го запорожского полка подполковника Болбочана маршировали по улицам освобожденного от красной власти Симферополя.

Однако накануне антигетманского восстания Запорожская дивизия снова начала пополняться, причем уже бойцами первого всеукраинского армейского призыва. Запорожцы отблагодарили за это гетмана – стали ударной силой восстания на Харьковщине. Вскоре Запорожская формация опять была развернута в корпус в две дивизии (около 16–20 тысяч штыков и сабель).

Славно повоевал с большевиками, да еще и вкупе с махновцами, генерал Линицкий. Правда, старший сын Александр уже в августе вступил в Добровольческую армию, где сначала служил ротмистром в Запасном кавалерийском полку, а затем был назначен Деникиным командиром эскадрона Сводно-гвардейского кавалерийского дивизиона.

Младший же сын генерала Линицкого, поручик Михаил Линицкий, погиб в бою 30 июля 1919 года.

К лету 1918 года на Украине находилось не менее трети всего русского офицерства: в Киеве до 50 тысяч, в Одессе – 20 тысяч, в Харькове – 12 тысяч, Екатеринославе – 8 тысяч. Как вспоминал генерал барон П.Н. Врангель: «Со всех сторон России пробивались теперь на Украину русские офицеры… ежеминутно рискуя жизнью, старались достигнуть они того единственного русского уголка, где надеялись поднять вновь трёхцветное русское знамя».

Но после случившейся в ноябре 1918 года революции в Германии, свергнувшей с престола кайзера Вильгельма, позиции Скоропадского значительно ухудшились, осенью – зимой 1918 года произошло антигетманское восстание, которое возглавил Симон Петлюра, и части, сформированные гетманом, массово перешли на сторону социалистов из Директории. Директория получила практически готовые государственные учреждения и воинские части. Но не удержала. Из примерно ста лиц высшего комсостава гетманской армии лишь менее четверти служили потом в украинской (петлюровской) армии, часть погибла в ходе петлюровского восстания или эмигрировала из объятой пламенем гражданской войны страны, а некоторые оказались в Красной армии. Но большинство офицеров впоследствии служило в белых армиях.

К генералу Антону Ивановичу Деникину в Вооруженные силы Юга России переходили целыми дивизиями. Правда, Деникин не брал на службу бывших гетманцев, которых считал предателями общерусского дела, и отправлял их в резерв. Более того, все офицеры, служившие в гетманской армии, должны были при поступлении во ВСЮР пройти специальные реабилитационные комиссии (это приравнивало их к офицерам, служившим у большевиков), что было несправедливо, поскольку эти офицеры в огромном большинстве не только относились с сочувствием к добровольцам, но и воевали с большевиками.

Да и то сказать: пополнение украинскими частями было больше на бумаге. Так, к Деникину присоединилась почти вся украинская кавалерия (кроме 2-й дивизии). Правда, здесь не обошлось без курьезов – в 1-й кавдивизии оказалось всего лишь пятьдесят сабель, а в 4-й и того меньше – только десять. 2-я кавалерийская дивизия генерала Барбовича, которая вышла из Харькова в количестве 350 сабель, по дороге к Деникину «усохла» до 74 сабель. Куда же делись все остальные? Вероятно, рванули по домам, не желая умирать ни за украинских социалистов, ни за «единую-неделимую».

Самой же крупной и наиболее дисциплинированной частью, присоединившейся к Добровольческой армии, оказался Екатеринославский корпус, включавший и Отдельную бригаду генерала Линицкого – около тысячи человек. Но и в этом случае Деникин отправил всех «гетманских» генералов в резерв чинов при штабе Главнокомандующего Вооруженными силами Юга Росссии. Так генерал Линицкий оказался в Белой гвардии.

2.

Харьков последних лет десятых годов ХХ столетия напоминал потревоженный пчелиный улей. Все чаще и чаще на улицах города можно было встретить людей с растерянными лицами, по которым харьковчане безошибочно определяли беженца. Из-за наплыва беженцев свободного жилья в городе не осталось – все заняли перемещенные лица, благодаря которым взлетели цены. Если раньше комната стоила 50 рублей в день, то теперь хозяева брали и по двести – триста, а маленькие в 20–25 рублей стали стоить 70—100. В то время любое приграничное местечко промышляло перевозом беженцев через границу. Многие частные дома превращались в постоялые дворы. Хозяева брали с постояльцев большие деньги и рекомендовали возчиков, знавших, как провезти мимо большевиков. Зачастую такие переезды охранялись матросами, сопровождавшими подводы.

Среди обывателей ощущение страха и тревоги также нарастало с каждым днем. Одна пожилая женщина, плача, говорила: «Ох, что-то будет, говорят, приехали товарищи буржуев резать…» Солдаты успокаивали ее: «Не бойсь, тетка! Все это бабские выдумки. Не резать приехали, а порядок устанавливать».

В то время мостовые в Харькове были плохи, лишь на лучших улицах они были хорошо выложены гранитными кубиками, схваченными цементом. Окраинные же улицы не везде замощены. Тротуары в центре города асфальтовые или из цементных плиток; на второстепенных улицах – из плит песчаника и деревянные. Извозчики главным образом были одноконные, таких харьковчане называли «ванько». Лучшие извозчики шиковали на резиновых шинах, но у них и такса была дороже. Впрочем, все большей популярностью у горожан пользовались трамваи-конки, которые, во-первых, перевозили гораздо больше пассажиров, а, во-вторых, брали дешевле извозчиков (за пять копеек можно было проехать полгорода), количество которых постепенно снижалось до нескольких тысяч. На весь город было около трехсот автомобилей. Росту их популяции не способствовали плохие мостовые и такие же плохие шоссе и проселочные дороги за городом. Освещение в городе на окраинах керосиновое и электрическое, в центре газовое и на некоторых улицах электрическое. В последнее время большие уличные дуговые фонари заменялись большим числом калильных лампочек, чем достигалось несравненно более сильное и равномерное, хотя и не столь эффектное освещение улиц.

По вечерам окраины Харькова засыпали чутким сном. Улицы становились совершенно безлюдны. Сквозь редкие промежутки между порывами ветра хлопали то близкие, то далекие выстрелы из винтовок. После каждого близкого выстрела запоздалый пешеход бегом и без оглядки одолевает короткое расстояние до ближайшего внушительного предмета, чтобы спрятаться. Останавливается, переводит дух, а выждав момент, срывается и бежит дальше.

Харьков с начала 1918-го вплоть до конца 1919 года неоднократно переходил из рук в руки. Войска Центральной рады, немецкие оккупанты, большевики, гетманцы Скоропадского, петлюровцы, белогвардейцы, снова большевики… В 1918–1919 годах Харьков – столица Донецко-Криворожской Республики, а с 1919 года и вовсе столица Украины.

После начавшегося в мае 1919 года наступления армий Деникина красные отошли из Донской области, оставив Донбасс и Харьков, с тем, чтобы уже в августе начать контрнаступление против армий Деникина. От всех этих военных перипетий Харьков очень сильно пострадал.

Леня Линицкий после возвращения домой решил продолжить учебу. Он записался на физико-математический факультет Харьковского университета. Ему надоело воевать. И он полностью погрузился в атмосферу студенческого быта, которому не мешала даже продолжавшаяся война.

Зато преподавателям эта самая война и неустроенность быта доставляла огромные неудобства – тогда было не до образования, и преподавателям часто не платили зарплату за их труд. Отдельные учреждения отправляли своих ходоков не только к харьковским властям, но и в Киев, и наиболее расторопные возвращались с деньгами.

Впрочем, жизнь в учебных заведениях при этом не останавливалась. И некоторые студенты, гимназисты и профессора работали и учились с увлеченим. Так, известен случай, когда летом 1919 года профессор Харьковского университета, где возглавлял кафедру анатомии Владимир Петрович Воробьёв (который потом вместе с профессором Збарским бальзамировал Ленина), преподавал еще и в Художественном училище анатомию. Он был большим поклонником и ценителем обнаженного тела и чем-то вроде председателя клуба нудистов. Однажды на главной улице Харькова Сумской произошел такой случай. Из дверей гимназии Е.Н. Драшковской, из здания с большими стеклянными фонарями на крыше (нынешний «Дом физкультуры»), вышла великолепно сложенная обнаженная девушка, перешла улицу и скрылась за дверью дома. Извозчики остановили лошадей, вся публика на улице окаменела и прижималась к стенам, когда она проходила мимо. Говорили, что тут не обошлось без Воробьёва.

Да не только преподавателям было плохо и безденежно. Для властей разного толка в период 1917–1920 годов одной из самых острых проблем был дефицит денежной наличности. Так, при гетмане целая армия земских служащих осталась с пустым кошельком и с пустым желудком, и чтобы выжить, вынуждена была распродавать свой домашний скарб. Земская управа реагировала на это лишь обещаниями, ссылаясь на отсутствие денежных знаков. В последние дни нахождения у власти Директории Харьковская городская управа смогла выплатить жалованье работникам лишь за половину января, опять-таки исходя из наличности кассы. Да и у Советов достаточного количества денег не хватало, и сотрудники всех учебных заведений оставались без жалованья с января по май 1919 года.

Линицкий все-таки не выдержал всей этой неустроенности и после первого же курса университета ушел в Красную армию.

3.

В мае – июне 1919 года Добровольческая армия генерал-лейтенанта Владимира Зеноновича Май-Маевского материализовалась совершенно неожиданным образом под Харьковом. Она появилась из тумана Каменноугольного района, где считалась большевиками вплоть до поздней весны 1919 года надежно зафиксированной и неопасной для продвижения идей Мировой революции. Так начинался выход армии Деникина на широкое оперативное пространство и московскую дорогу.

Ко второй половине июня 1919 года основные силы генерала Май-Маевского вплотную приблизились к Харькову, контролируемому Красной армией, и начали готовиться к штурму. Основное наступление на город развивалось силами 1-го Армейского корпуса генерала Кутепова с юга и юго-востока. С 20 июня на подступах к городу завязались бои у железнодорожной станции Лосево, а затем в районе Паровозостроительного завода (нынешнего завода им. Малышева). В это же время силы красных заняли оборону у станции Основа, несколько атак белых на станцию были отбиты. Большие потери понес сводно-стрелковый полк Добровольческой армии.

Решающую роль в прорыве обороны Харькова сыграли Дроздовские части 1-го Армейского корпуса под командованием полковника Туркула, переброшенные под Харьков по железной дороге из района Изюма и Балаклеи. Высадившись 23 июня 1919 года из вагонов за несколько километров до крупной узловой станции Основа, дроздовцы 24 июня с утра атаковали позиции красных у станции, опрокинули их и, преследуя отступающих по железнодорожной ветке до станции Харьков – Левада, перешли реку Харьков по деревянному мосту у харьковской электрической станции. Перейдя мост, силы белых вошли в центральную часть города по улице Кузнечной.

Во время продвижения часть Дроздовского полка на улице Московской была обстреляна броневиком «Товарищ Артём» во главе с красным командиром Евгением Станкевичем, оказавшим наиболее ожесточённое сопротивление. Были убитые и раненые. Броневик белогвардейцы забросали гранатами и затем захватили, а его экипаж, состоявший из 4-х матросов, покинув машину, попытался скрыться в одном из домов на улице Рыбной, но был схвачен дроздовцами и тут же в присутствии народа расстрелян на Николаевской площади у стены Харьковской городской думы.

К 9 часам вечера город был взят, во время продвижения по городу единственное место, где большевики оказали значительное сопротивление, была Холодная гора, находящаяся в западной части города и с которой имелась возможность держать под огнем железнодорожный вокзал и центр города. Красные установили здесь орудия и пулеметы, стрелявшие по наступающим цепям. В скором времени белогвардейцам также были подвезены орудия, которыми и были подавлены батареи красноармейцев. Цепи быстро пошли вперед и под непрерывным пулеметным и ружейным огнем очистили гору. Остатки Красной армии отступили по Григоровскому шоссе, так как железная дорога была перекрыта еще утром. Этим объясняется и поспешность, с которой запоздавшие комиссары покидали днем в автомобилях Харьков.

Не получив поддержки со стороны других войск, отошедших от Харькова, отряд Александра Пархоменко, принявшего на себя командование красными войсками гарнизона, с отборным отрядом харьковских коммунистов, курсантов и моряков к утру 26 июня оставил город, прорвав кольцо окружения. При этом красные убитыми, ранеными и пленными потеряли больше 75 процентов защитников города, большие потери были и в 13-й армии.

Основные силы Добровольческой армии вступили в город на следующее утро, 25 июня 1919 года, по открытому дроздовцами пути и высадились на Южном вокзале, захватив попутно после короткой стычки оставленные красными на вокзале бронепоезда и бронеплощадки. Затем войска проследовали парадным маршем в сторону центра города по улице Екатеринославской (нынешний Полтавский Шлях). Во главе войск шел командир дроздовцев генерал В.К. Витковский.

В результате взятия Харькова Добровольческая армия уничтожила сильный узел сопротивления красных (названный Климом Ворошиловым «Красным Верденом» за его неприступность) на пути к Москве; захватила огромные трофеи: бронеавтомобили, бронепоезда, пулемёты, амуницию и боеприпасы; овладела важным промышленным центром. Таким образом, Вооруженные силы Юга России захватили не только важный в стратегическом отношении город, но также пополнили свои ресурсы и получили возможность использовать промышленный потенциал Харькова.

С огромным воодушевлением встретило Добровольческую армию население города. Вступающих засыпали цветами и встречали овациями. До поздней ночи на улицах толпился народ, обсуждая события.

Практически на следующий день в Харькове в гостинице «Метрополь» по приказу коменданта города полковника Гравицкого началась запись добровольцев в армию, и уже первый день записи дал 1500 человек добровольцев. Буквально за несколько дней их число возросло до 10 000 человек. При этом ряды Белой армии пополняли многие рабочие Харькова. Кроме них записывались юнкера, офицеры, студенты, представители буржуазии, интеллигенция. Был даже сформирован Харьковский студенческий боевой отряд. Белую армию поддержала и большая группа милиционеров Харькова (около 260 человек), которая присоединилась к ней в городе. Когда в город вошел 2-й Корниловский полк Добрармии, туда влилось столько офицеров, что взводы 1-й офицерской роты разбухли до 80 человек. Много офицеров было из народных учителей, землемеров Харьковской землеустроительной комиссии, артистов театра Корш, студентов, техников, служащих земских управ, учителей городских училищ и даже семинаристов. И если еще 18 мая во время боев в Каменноугольном бассейне (Донбассе) армия насчитывала 9600 бойцов, то к 3 июля, через неделю после взятия Харькова и пополнения армии горожанами и добровольцами, ее численность, несмотря на боевые потери и потери от болезней, возросла до 26 тысяч бойцов. Здесь же в Добровольческую армию вступил подростком великий писатель Гайто Газданов, автор романов «Золотой будда», «Вечер у Клэр» и других.

В начале июля 1919 года командир 1-го Армейского корпуса генерал Александр Кутепов объявил в Харьковской области приказ, согласно которому мобилизации подлежали: штаб-офицеры до 50-летнего возраста, обер-офицеры, юнкера, подпрапорщики, сверхсрочные, унтер-офицеры, вольноопределяющиеся 1-го и 2-го разрядов до 43 лет, занимавшиеся хлебопашеством до 24 лет, учащиеся, сверстники которых призваны на военную службу, и прочие граждане, в том числе преподаватели до 35-летнего возраста. Мобилизации подлежали также все пленные красноармейцы, не состоявшие в большевистской партии, и служившие в Красной армии бывшие офицеры, не являющиеся коммунистами.

Впрочем, приказ приказом, но жизнь рассудила несколько иначе. Прием добровольцев протекал без признаков какой-либо системы. Каждая часть образовывала свое вербовочное бюро, которое и принимало всех желающих без лишних формальностей. Выбор части зависел исключительно от желания поступающих, причем это желание являлось зачастую следствием чисто внешних впечатлений. Одних соблазняла нарядная форма дроздовцев, у других оказывались знакомые в артиллерии. А, к примеру, в Белозерский полк добровольцы записывались по той причине, что им понравились каски, которыми блистали белозерцы на параде в день приезда главнокомандующего Добрармии Антона Ивановича Деникина. Впрочем, офицеров привлекал Белозерский полк как полк прежней императорской армии.

Генерал-лейтенант Май-Маевский устроил свою штаб-квартиру в Доме дворянского собрания на Николаевской площади. Том самом, где разворачивались основные события фильма «Адъютант его превосходительства». И где действовал и советский контрразведчик, адъютант Май-Маевского штабс-капитан Марков, протопип киношного штабс-капитана Кольцова. При главноначальствующем находились советы представителей ведомств и помощник по гражданской части. На пост помощника был назначен генерал-майор М.М. Бутчик. В сквере перед гостиницей «Гранд-отель» на Сергиевской площади делегация русских промышленников во главе с Рябушинским вручила Май-Маевскому золотую шашку.

Все ждали прибытия в Харьков генерала Деникина. Антон Иванович не заставил себя долго ждать: прибыл сюда 28 июня. В честь него в городе был организован парад добровольческих частей, который состоялся на Соборной площади.

На Николаевской и Соборной площадях был молебен, который отслужил архиепископ Тихон, а епископ Феодор преподнес икону. Войска прошли маршем: полки 1-й Дроздовский, Терский, Белозерский, инженерный взвод, пулеметная команда, артиллерия и два броневика «Россия» и «Полковник Войналович». На вокзале для встречи выстроена в почетном карауле знаменная рота 2-го Дроздовского офицерского полка с оркестром духовой музыки.

– Здравствуйте, славные мои боевые товарищи Дроздовцы! – приветствовал свои войска генерал Деникин.

После парада Деникин присутствовал на торжественном молебне, посвященном освобождению города, на площади перед Никольским собором. Жители города и депутации городских общественных организаций преподнесли Главнокомандующему хлеб-соль на специальном блюде. Кроме того, фабриканты пожертвовали на нужды Добрармии 2,5 млн рублей.

А уже 3 июля Деникин обнародовал свою Московскую директиву и именно из Харькова начал свой поход на Москву.

Все эти события наблюдал Леонид Линицкий, облаченный в свою унтер-офицерскую форму, правда, без погон. Все замечал и подмечал, что-то записывал, вернувшись домой, но больше полагался на свою память. Общался с харьковчанами и бойцами Добрармии, незаметно для них выведывая нужные данные.

В середине июля 1919 года Линицкий уже воевал в составе 13-й Красной армии. Впрочем, долго воевать не пришлось.

К концу августа прорыв красных на Купянск и Волчанск был окончательно ликвидирован, и части Добровольческой армии получили возможность продолжать прерванное наступление. С другой стороны, неудача красных в широко задуманной ими операции, для которой были собраны значительные силы, больно отозвалась на моральном состоянии Красной армии, и без того сильно потрепанной на линии рек Сейм и Сеймица. Добровольческая армия не встретила поэтому того сопротивления, которое ожидалось при взятии укрепленного района города Курска. В одном из ожесточенных боев под Курском в августе Линицкий был тяжело ранен. Медицинская комиссия после выздоровления признала его негодным к воинской службе. Линицкий вернулся в Харьков и продолжил учебу в университете. При этом снова тренировал свою память и смекалку, замечая и запоминая все, что касалось Вооруженных сил Юга России.

4.

Командарма 13-й армии из латышских стрелков Роберта Эйдемана сменил еврей Иероним Уборевич. Порядка стало несколько больше, Уборевич оказался более решительным военачальником и первым делом наладил дисциплину. Пора было перехватывать иницитиву у деникинцев.

Командование Южным фронтом влило 13-ю армию в состав группы войск Владимира Ивановича Селивачёва, генерал-лейтенанта царской армии, участника корниловского мятежа августа семнадцатого, после чего 9 сентября он был отстранен от должности «за причастность к мятежу» и заключен в Бердичевскую тюрьму. Спустя два дня, 11 сентября, «эвакуирован в Россию по состоянию здоровья», зачислен в резерв штаба Киевского военного округа. 29 января 1918 года ушел в отставку по состоянию здоровья. Но уже в декабре восемнадцатого года призван в Красную армию, в комиссию по исследованию и использованию опыта войны при Всеросглавштабе. В 1919 году несколько месяцев провел под арестом в тюрьме по обвинению в принадлежности к подпольной офицерской организации. В августе 1919 года командующий Южным фронтом Егорьев сделал Селивачёва своим помощником, одновременно назначив его командующим ударной группой войск с численностью группы около 40 тысяч штыков, 4,1 тысячи сабель, 235 орудий, 1236 пулеметов, и действовала она на участке фронта в 410 километров. Впрочем, недоверие к Селивачёву со стороны руководства Красной армии никуда не делось.

В этот момент и пришел в Красную армию бывший унтер-офицер российской императорской армии Леонид Линицкий.

Комполка Бирюков настороженно встретил юного новобранца.

– Как фамилия?

– Линицкий.

– Из дворян?

– Так точно! Но это не помешало мне сорвать выступление Керенского на фронте, в результате чего меня приговорили к смертной казни, замененной позже штрафным полком.

– Это совсем другое дело, товарищ Линицкий, – комполка уже более дружелюбно посмотрел на Линицкого. – Ротой сможешь командовать?

– Я старший унтер-офицер царской армии, командовать умею.

– Вот и отлично!

Группа Селивачёва начала наступление 15 августа 1919 года с нанесения удара в стык Донской и Добровольческой армий. Несмотря на действия в тылу группы конницы Мамонтова, наступление поначалу проходило успешно. К 25 августа были заняты Новый Оскол, Бирюч, Валуйки. Части группы продвинулись к Белгороду, были заняты Волчанск и Купянск, конные разъезды красных находились уже на подступах к Харькову.

В атаку пошла конница белогвардейцев. На полном скаку белая конница с гиком и криками приближалась к передовым окопам красных. Линицкий выжидал, приставив к глазам бинокль, бойцы из его роты напряглись. Винтовки были нацелены на врага, пулеметчики держали пальцы на гашетках.

– Пулеметчики, огонь! – наконец прозвучала команда.

И словно цепные псы, сорвавшиеся с цепи, посыпались пули из стволов моментально раскалившихся пулеметов. Первые жертвы падали под ноги своим и чужим коням, но пули не щадили и самих животных.

– Огонь! – снова скомандовал Линицкий.

И тут уже защелкали затворы мосинских винтовок.

И вдруг сверху послышался шум моторов. Красноармейцы подняли головы и увидели два довольно низко летящих биплана. Деникин, пожалуй, первым в Белой армии применил авиацию. Самолеты некоторое время кружили над красными окопами, затем с одного из самолетов вниз полетела со свистом бомба. Один из бойцов поднял винтовку и выстрелил вверх по самолету. Тот набрал высоту и улетел на очередной круг. Второй пилот полил землю пулеметной очередью и тоже, вслед за первым, улетел на разворот.

Тем временем конница врага уже почти достигла окопов, а там вдали, под ее прикрытием, бежали навстречу пехотинцы армии генерала Кутепова. Тут конница начала рассеиваться в разные стороны, и Линицкий понял, что предстоит настоящая рукопашная рубка.

– За мной, товарищи! Вперед, за власть Советов!

Линицкий, подняв вверх руку с маузером, выскочил из окопа. Тут же его примеру последовали и бойцы. А рядом, справа и слева, так же поднимался в атаку весь полк Бирюкова во главе со своим командиром.

Та атака завершилась для красного полка успешно, город Купянск был взят красными войсками, только вот Леонид Линицкий этого не узнал: он упал, сраженный сразу несколькими пулями – в грудь, в легкое, в плечо…

Леонид Линицкий перед выпиской из госпиталя был признан комиссией негодным к воинской службе. Для него это было ударом. Он тяжело его переживал. С другой стороны, как могло быть иначе, если врачам не удалось даже вытащить все пули из тела молодого человека: ему так и пришлось жить с кусочками свинца в организме.

Мать, Надежда Петровна, как могла, старалась отвлечь сына, а потом предложила ему вернуться в университет и продолжить учебу. К тому времени в Харькове уже окончательно установилась советская власть, стало тихо, налаживалась мирная жизнь.

– Пожалуй, вы правы, мама. Так будет лучше.

Тем не менее, даже продолжая учебу на естественном отделении физико-математического факультета Харьковского университета, Леонид, помимо учебников и конспектов, постоянно читал газеты со сводками с фронтов Гражданской войны. Он не мог оставаться безучастным от всего происходящего. И тренировал свое тело, укреплял организм.

Тем временем, к лету 1920 года на юге Украины, в Крыму и на Кубани активизировались Вооруженные силы Юга России, которые к тому времени уже возглавил генерал-лейтенант барон Петр Федорович Врангель, которого большевики окрестили «черным бароном» за его любимую черную бурку. Война притягивала к себе. И Линицкий не выдержал, снова рванул на фронт, добрался до противостоявшей врангелевцам 13-й армии Южного фронта. И вот уже командарм Иероним Петрович Уборевич подписывает приказ о зачислении красного командира Леонида Леонидовича Линицкого в разведотдел 13-й армии. Его начали готовить для заброски в тыл противника.

Так началась официальная служба Леонида Линицкого в советской разведке.

5.

К августу 1920 года Красная армия уже полностью перехватила инициативу. Белая армия вынуждена была откатиться в окрестности Крымского полуострова. По всему чувствовалось, что Гражданская война шла к развязке. Однако же победа была хотя и желанна, но не так уж и близка и по-прежнему весьма кровава. На Южный фронт, на борьбу с Врангелем большевики перебрасывали лучших своих военачальников. Командовал фронтом Михаил Фрунзе, не проигравший в той войне ни одного сражения, хотя не служил в царской армии – и вообще не был кадровым военным. То же относилось и к Василию Блюхеру, с успехом завершившему боевой путь на Дальнем Востоке со своей 51-й стрелковой дивизией. 4 июля 1920 года Блюхер получил приказ о переброске дивизии на Южный фронт на борьбу с врангелевцами в Северной Таврии.

Начальник штаба 13-й армии вызвал к себе Леонида Линицкого. Только что штаб армии принял решение о направлении 51-й дивизии на Каховский плацдарм, и необходимо было направить туда гонца с этим секретным приказом. Выбор пал на Линицкого, уже проверенного бойца и, хоть и молодого, но опытного разведчика.

– Товарищ Линицкий, товарищ Уборевич считает тебя одним из лучших наших разведчиков. И дает тебе важное задание, – начштаба взял со стола пакет и протянул его Линицкому. – Тебе следует отправиться в штаб 51-й дивизии и вручить этот пакет лично начдиву Блюхеру. Идти нужно будет через тыл врангелевцев, а там, сам знаешь, всякое может случиться. В случае, если ты вдруг окажешься в руках белых, пакет необходимо любым способом уничтожить. Задание ясно, товарищ красноармеец?

– Так точно! Можете быть уверены, я не подведу.

– Выйти ты должен еще засветло. Значит, у тебя есть еще пара часов, товарищ Линицкий.

Линицкий ушел готовиться в дорогу. Ему вручили соответствующий документ, который должен был засвидетельствовать в штабе 51-й дивизии, кто он такой. Как его и научили в разведшколе, свидетельство он заделал в каблук сапога, а сам пакет он спрятал на груди. Путь и в самом деле был неблизкий и весьма опасный – он ведь мог попасть и в руки ничего о нем не знавших красных, а мог и на белых напороться. К тому же то там, то здесь раздавалась стрельба, а то громыхали и настоящие бои.

Вот и в расположении 51-й стрелковой дивизии Блюхера шел бой. В минуты опасности Василий Константинович был спокоен и, казалось, даже весел. Без колебаний отдавал он приказы. Интуиция подсказывала ему расстановку сил, талант полководца позволял предвидеть исход боя еще до его начала. Бойцы видели, что Блюхер никогда не ошибается, и верили в него. С этой верой нередко и гибли.

Когда Линицкий выходил из штаба армии, он знал, что штаб 51-й дивизии находился довольно далеко от передовой. Но, еще не дойдя до нужного села, за несколько верст, он услышал боевые раскаты: беспрерывно строчили пулеметы, стреляли из винтовок. Там шел жестокий бой. Линицкий ускорил шаг. Стрельба была все ближе. Зато теперь он понял, что произошло: в тылу дивизии оказался передовой отряд белого генерала Слащёва. Дабы самому не оказаться в кольце белогвардейцев, Линицкому пришлось свернуть с дороги и огородами и садами обойти их. Он успокоился лишь тогда, когда увидел впереди бойцов с красными звездами на фуражках. Ползком, короткими перебежками приблизился он к передовой линии. Совсем близко были речные плавни, пахло влагой, перемешанной с пороховыми газами.

– Братцы, штаб дивизии где? – спросил он у ближайшего красноармейца, по пояс стоявшего в одиночном окопчике, локтями облокотившись на земляной бруствер.

Тот на секунду отвлекся от созерцания вражеской цепи сквозь мушку винтовки, внимательно окинув взглядом незнакомца, и тут же, перезарядив ее, спросил:

– А ты кто таков будешь?

– Гонец из штаба армии. У меня пакет для товарища Блюхера от командарма.

Красноармеец нажал на спусковой крючок, выстрелил и посмотрел в сторону выстрела: попал или нет. Затем, не поворачивая головы, ответил:

– В полуверсте отсюда, держись южнее. Во-он та хата, видишь? – махнул он в указанном направлении и снова стал целиться во врага.

Линицкий кивнул и, глянув на хату, все так же ползком, а где можно, и бегом, двинулся к штабу. Пули свистели совсем рядом, пришлось прижиматься к земле. Рядом упал замертво красноармеец. Линицкий оглянулся и увидел почти прямо перед собой нескольких белогвардейцев. Он тут же поднял винтовку убитого бойца и скатился в окопчик. Перезарядил трехлинейку, проверил, есть ли патроны, и начал стрелять. Учеба в унтер-офицерской школе, а также уже в красной разведшколе дала себя знать: пули попадали в цель. Но и противник стрелять умел. Двоих Линицкий успел застрелить, а третий попал в него. Линицкий застонал, но ему на выручку пришли красноармейцы. Они отбили атаку и в короткую передышку стали искать раненых товарищей, чтобы оттащить их подальше и спрятать в плавнях, пока не подойдут основные силы. Двое бойцов оказались и рядом с Линицким.

– Глянь, Мыкола, кажись, не наш? – удивленно осматривал Линицкого один из подошедших, долговязый и худой красноармеец в перепачканной грязью гимнастерке.

– Как же не наш. Глянь-ка, двух беляков завалил, – ответил второй, ростом чуть пониже и с маленькой бородой.

– Братцы, я гонец из штаба армии, – слабым голосом заговорил Линицкий. – У меня вот здесь, – он показал на грудь, – под гимнастеркой, пакет для товарища Блюхера с приказом командарма, товарища Уборевича. Мне в штаб надобно.

– Так ты идти-то сможешь? – спросил Мыкола.

– Не знаю! Помогите встать.

Красноармейцы подхватили Линицкого под руки, помогли ему подняться, но слабость и дрожание ног не позволили Леониду сделать и двух шагов.

– Давай-ка мы тебя перевяжем, браток, и в плавнях спрячем, а там подмога нам придет…

– Не надо в плавни, братцы. У меня же пакет, – Линицкий вытащил из-за пазухи слегка окровавленный конверт, запечатанный сургучной печатью. – Он никак не должен попасть к белякам.

Бородатый Мыкола начал перевязывать рану – были прострелены нога и живот.

– Коли доверишь нам, мы доставим пакет в штаб, – предложил долговязый. – Ты теперь не ходок.

Он взял у Линицкого пакет. Мыкола закончил перевязку, и они потащили Линицкого к плавням.

– Главное, чтоб к белякам не попал, – постанывая, умолял Линицкий. – Лучше уничтожьте его.

– Знамо дело. Мы ж не дурни.

– Беляки! – закричал Мыкола.

Долговязый выпрямился, глядя вдаль: там снова показалась белая конница.

– Бросьте меня! Бегом в штаб с пакетом! – приказал Линицкий.

До плавней оставалось совсем немного, но рисковать и в самом деле не стоило. Оба красноармейца положили Линицкого на землю, тот снова застонал от боли, и уже через пару минут они исчезли в густых зарослях ивняка. Линицкий пополз в том же направлении, но силы его покидали, кровь тонкой струйкой сочилась сквозь гимнастерку.

В том бою силы были неравными: белая конница воспользовалась эффектом неожиданности и прорвала оборону красных. Тем пришлось отступить. И вот уже белые пехотинцы бодро вышагивали по полю боя, высматривая раненых противников, чтобы добить их. Пленных брать не было никакого смысла. Так двое белогвардейцев оказалось рядом с Линицким. Почувствовав их приближение, Леонид застыл, практически не дыша и распластавшись по земле. Белогвардейцы остановились рядом, пытаясь определить, живой человек перед ними или уже труп. Один из них сапогом резким движением перевернул тело и, видимо, задел рану. Линицкий застонал.

– А, красная сволочь, живой, значит! – обрадовался белогвардеец. – Ну, тогда получай!

Он размахнулся и прикладом винтовки раскроил Линицкому череп. И тут же потерял к нему всякий интерес. Оба товарища продолжили путь в поисках очередных жертв.

Казалось бы, никакого спасения уже не было. Леонид лежал без сознания, истекая кровью. Но ему в очередной раз повезло. Появился еще один, теперь уже санитарный белогвардейский разъезд. Увидев окровавленного человека, двое санитаров подошли к нему, склонились. По окровавленной безо всяких знаков различия одежде сложно было определить, кто это – свой или враг. Пошарив по карманам, обыскав его и ничего не найдя, один из них разорвал гимнастерку, прислушавшись, не прикасаясь к израненному телу.

– Кажется, дышит.

– Давай его в госпиталь, там разберутся.

Второй жестом руки подозвал ехавшего следом на телеге товарища. Вдвоем они осторожно подняли и положили Линицкого рядом с еще двумя постанывающими ранеными на телегу. Не прошло и часа, как Линицкий уже оказался в полевом госпитале на операционном столе. Пришлось сделать трепанацию черепа, вынимать пули и зашивать простреленные живот и ногу. Через день он пришел в себя.

– Где я? – слегка повертев головой, спросил Леонид.

– В полевом госпитале армии его превосходительства генерала барона Петра Федоровича Врангеля, батенька, – обрадовался пришедшему в себя незнакомцу полноватый средних лет в очках в золотой оправе доктор. – Как ваша фамилия, голубчик?

– Линицкий!

И тут до Леонида дошло, что он в самом логове врангелевцев. Пошевелив ногами, он слабым голосом спросил:

– Где мои сапоги, доктор?

– Не волнуйтесь! Ваши сапоги ждут вас в палате. Это, кстати, единственные ваши вещи, которые у вас остались. Все остальное настолько пропиталось кровью, что мы их сожгли.

Линицкий кивнул. Его больше всего волновали сапоги. Ведь там, в одном из каблуков были спрятаны его документы, подтверждающие его статус красного лазутчика.

Между тем фамилия Линицкий, которую назвал Леонид, сыграла свою решающую роль. Доктор доложил главврачу.

– Уж не генерала ли Линицкого родственник? – предположил последний. – Вот что, дорогой Сергей Юльевич, отправляйте его с первой же партией в лазарет в Севастополь.

– Слушаюсь, Федор Николаевич.

6.

Севастополь снова, как и шесть десятков лет тому назад, превратился в аорту целой страны, живущей под страхом закупорки тромбом этой жизненно важной артерии. Вся страшная сила противостояния единого еще всего пару-тройку лет назад народа сконцентрировалась в этом относительно небольшом, но героическом городе на берегу Черного моря. 1920-й год – решающий год советской власти, новой России. Выстоит или не выстоит?

Еще в начале октября 1919 года Вооруженные силы Юга России занимали территорию 16–18 губерний и областей с пространством 810 тысяч квадратных верст и населением 42 миллиона человек. Страны Антанты сделали Крым перевалочной базой военных поставок. Франция, требуя компенсации (военное имущество в обмен на пшеницу), превращала помощь в торговлю, военно-политические и экономические отношения с Белым движением из-за этого налаживались с трудом. Однако три обстоятельства объективно подталкивали Францию к более активным действиям в России: угроза большевизма; опасения русско-германского сближения; заинтересованность в уплате долгов российских правительств.

Англичане компенсаций не требовали. Их содействие было всесторонним – материальным, финансовым, политическим, отчасти сугубо военным (инструкторы). Однако неудачи белых, с одной стороны, давление собственных левых и профсоюзов – с другой, наконец, боязнь восстановления «единой и неделимой» России как возможной угрозы британским интересам приводят осенью 1919 года правительство Ллойд Джорджа к уменьшению масштабов помощи и поискам перемирия с большевиками. В конце декабря Антанта, по настоянию Англии, снимает блокаду Советской России.

Помощь Деникину оказывали также США, Италия, Греция и даже бывший противник – Болгария. В начале 1920 года в Севастополе высадились два эшелона болгарских войск. Но, несмотря на столь солидную поддержку извне, Красная армия при неоценимой помощи Повстанческой армии Нестора Махно, наносит во второй половине октября 1919 года ряд серьезных поражений деникинцам, и они начинают стремительно откатываться назад.

21 ноября Южный фронт красных получил приказ об общем наступлении. Ноябрь – декабрь – время отступления Белой армии, численность которой, примерно 50 тысяч человек, равнялась численности войск красного Южного фронта, на всех направлениях. Восток – донцы и кубанцы, а главное – добровольцы генерал-майора В.З. Май-Маевского, западнее – войска Киевского главноначальствующего А.М. Драгомирова и Новороссийского – Н.Н. Шиллинга. Против Махно сражался 3-й армейский корпус Якова Александровича Слащёва.

26 декабря Слащёв получил приказ главнокомандующего – прорываться на юг, организовать оборону Северной Таврии и Крыма. 7 января 1920 года он отдает приказ, согласно которому генералу Шиллингу поручено объединить командование и всю власть в Крыму и Таврии. Силы 3-го корпуса Слащёва составляли: около 2200 штыков, 12 тысяч шашек и 32 орудия. Для обороны Северной Таврии этого было ничтожно мало. Поэтому, нарушив требования Ставки, Слащёв отводит свой корпус за Перекоп. Если главнокомандование смотрело на Крым, как на что-то обреченное, то Слащёв принял решение: оборонять полуостров до последней возможности.

Полуостров, до начала 1920 года, стал глубоким тылом Вооруженных сил Юга России. Теперь Крыму предстояло испытать военную диктатуру деникинских властей. Сразу же были отменены все законы, приказы и распоряжения советской власти, украинского и крымского краевого правительств. Восстановлена Таврическая губерния. Бердянский, Мелитопольский и Днепровский уезды 25 июня включены в ее состав. 23 июля приказом главнокомандующего генерал-лейтенант Николай Николаевич Шиллинг был назначен главноначальствующим Таврической губернии. Позже – и Херсонской, а после успешного десанта в Одессу и захвата ее – главноначальствующим Новороссийской области в составе Одесской, Херсонской и Таврической губерний. Был восстановлен Правительствующий сенат. Деникин распустил городские думы и земства, назначив новые выборы. Возрастной ценз повышался до 25 лет, вводились двухлетний ценз оседлости и двухстепенность выборов.

Впрочем, население отнеслось к выборам почти индифферентно. Так, в Симферополе голосовало 4 тысячи человек – 10 % избирателей, в Ялте – 3 тысячи из 10 тысяч, в Евпатории – 1703 из 12 168, Балаклаве – 384 из 11 340… В городских думах большинство получили правые партии. В Симферополе победу одержали кадеты, в Ялте – домовладельцы, в Севастополе – социалисты. Национальные списки, особенно татарский, потерпели поражение.

Однако при всем своем афишируемом либерализме Деникин оставался убежденным сторонником диктатуры. В Крыму был введен паспортный режим и учет населения. Создаются паспортно-пропускные пункты. 2/3 декабря запрещается свободный въезд в Севастополь.

13 августа свет увидело постановление, которым всякая критика, распространение путем печати или в речах, произносимых в публичных местах, каких-либо сведений, имеющих целью вызвать раздражение или неудовольствие населения ВСЮР, армий Колчака, военных сил союзников, наконец, военных и гражданских властей, запрещалась. Виновные подвергались шестимесячному заключению или штрафу до 20 тысяч рублей. Севастопольским градоначальником предписывалось, под угрозой строгой ответственности, сдать всю литературу большевистского характера в трехдневный срок.

Начались репресии. Расстрелян за службу у большевиков офицер царской армии И.С. Статковский. Приговорены военно-полевым судом бывшие матросы Я. Карнаухов, Л. Каплин и другие. Расстреляно несколько советских работников. На 2 сентября отбывали срок 201 человек политзаключенных, под следствием находились 314; на 1 октября соответственно – 279 и 508. Большевики и сочувствующие им были объектом беспредельной ненависти деникинцев. Но репрессии не миновали и легальные как будто организации меньшевиков и эсеров.

8 августа арестован мировой судья 4-го участка Севастопольского судебно-мирового округа, бывший председатель Центрофлота эсер С.С. Кнорус. При обыске у Кноруса обнаружена корреспонденция, из которой, по словам начальника контрразведки, усматривается, что он вел непосредственные сношения с центральной советской властью. В ночь на 1 сентября по обвинению ни более ни менее как в государственной измене арестован городской голова Севастополя В.А. Могилевский. 2 сентября состоялось экстренное заседание Крымпрофа, исполкома Севастопольского совета профсоюзов и делегатов ряда союзов. Оно было несанкционированным, поэтому председательствующего Н.Л. Канторовича приговорили к шестимесячному заключению. Таким образом, в считаные дни меньшевики лишились почти всех своих вождей. Пострадали и эсеры.

Так Гражданская война, принимавшая всевозможные обличья, делала из человека все более совершенную машину для истребления соотечественников.

Уровень жизни неминуемо катился вниз. Жить стало хуже, чем при большевиках. Закономерно растет смертность, распространяются эпидемии: в 1919 году холера, инфлюэнца, тиф, в 1920-м – то же самое плюс случаи чумы. Все попытки рабочих, крестьян, служащих хоть как-то улучшить свое положение караются беспощадно. В деревнях опять появляется наводящий страх и ужас своими наездами отряд Шнейдера, которого не так давно открыто требовали отдать под суд. В Ак-Мечетской волости крестьяне, не желающие отдавать неподъемную для них арендную плату, оказывают карательному отряду первое в Крыму массовое вооруженное сопротивление. Последовала неизбежная расправа.

Авторитарный жесточайший режим, установленный Деникиным, был обречен. Он не имел никакой полноценной идейной, политической и экономической программы. Он не имел массовой опоры и существовал исключительно приказами, насилием, арестами и казнями. И никакая английская помощь спасти его не могла. 17 марта 1920 года Деникин переносит Ставку в Крым. Остаются считаные дни до его ухода с политической сцены.

13—14 марта агония Вооруженных сил Юга России завершилась новороссийским исходом. Рухнуло государственное образование юга, и осколки его, разбросанные далеко, катились от Каспия до Черного моря, увлекая людские волны. Утром 22 марта барон Петр Николаевич Врангель был в Севастополе. Совет ВСЮР единогласно высказался за Врангеля как преемника главнокомандующего.

Все смешалось в Крыму в разгар весны. На полуостров с Северного Кавказа хлынули остатки деникинских войск. К местному населению, беженцам, тыловым службам прибавилось 25 тысяч добровольцев, 10 тысяч донцов и кубанцев, и число их росло. Состояние войск, прибывших в Крым из Новороссии, было поистине ужасно, это была не армия, а банда. Орудия и обозы были брошены. Ружья и часть пулеметов сохранил еще Добровольческий корпус, в который была сведена Добровольческая армия под командованием Кутепова. Донцы и кубанцы в большинстве и этого не имели.

С утроенной энергией заработали в Крыму контрразведывательные органы обеих противоборствующих сторон, создав сильную агентурную сеть. Красные подпольщики подозревали в связи с контрразведкой Барона-Марсельзе, расстрелянного в партизанском отряде П. Макарова; Мигачева, Хижняченко и Круглова, расстрелянных в 20-е годы по приговору советского суда. Агентом контрразведки был член подпольного обкома РКП(б) А. Ахтырский. О существовании агентурной сети говорят целенаправленные аресты руководства подполья в городах Крыма и немногочисленные отчеты контрразведки и сводки.

Материалы на подпольщиков контрразведка получала во время обысков, некоторые подпольщики не выдерживали пыток и выдавали товарищей. По показаниям арестованной в Симферополе С.Я. Клейман было арестовано 5 человек в Симферополе и 2 человека в Евпатории. Арестованный в августе один из руководителей севастопольского подполья М.Д. Акодис выдал члена обкома РКП(б) Н.А. Глагмана, у которого на квартире были найдены печати областного комитета и партийные документы и т. д. Выявить агентуру было сложно, поскольку контрразведчики строго руководствовались «Инструкцией для ведения агентурного делопроизводства контрразведывательными органами», утвержденной в августе 1919 года, согласно которой сведения агентурно-розыскного характера получал узкий круг сотрудников, телеграммы отправлялись только шифрованные, и содержание их могло быть известно только начальнику пункта и лицу, ответственному за шифрование документа. Пункт 6 Инструкции гласил: «Все секретные сотрудники, работающие по заданиям контрразведывательных органов, могут быть записанными исключительно только в личную записную книжку начальника контрразведывательного органа, которую он должен всегда иметь при себе и при малейшей опасности ее уничтожить. Вся запись должна состоять в помещении трех слов: имени, отчества и фамилии сотрудника, без упоминания каких бы то ни было слов, касающихся агентуры, ее места жительства и занятий. Запись сотрудников должна быть зашифрована лично продуманным шифром начальника контрразведывательного органа». Для текущих дел в каждом пункте заводилась «Алфавитная книжка секретных сотрудников» с указанием только кличек. Эта книжка также подлежала немедленному уничтожению при малейшей опасности.

С другой стороны, не дремало и руководство Южного фронта. В апреле – мае 1920 года регистрационное (разведывательное) отделение 13-й армии Южного фронта Советской республики успешно внедрило резидентуру в органы Морского управления в Севастополе, которая передавала квалифицированные разведывательные данные о составе и передвижении белого флота, артиллерии и запасах топлива на судах, составе команд. Белой контрразведке не удалось раскрыть резидентуру, которая успешно работала до прихода в Севастополь частей Красной армии.

Вконец разложившиеся контрразведчики, осваговцы и тому подобные, предельно избалованные безнаказанностью типы нашли себе кумиров в лице генерала Покровского, а также начальника штаба генерала К.К. Мамонтова генерала Постовского. В конце концов генерал Врангель выдворил всех троих за границу. Работа по наведению порядка предстояла огромная. Врангель взялся за нее с решимостью, энергией, знанием дела. И начал он с самого себя.

Барон работал по 10–12 часов в сутки, требуя того же от подчиненных, с семи утра до полуночи. В восемь открывался прием – начштаба, комфлотом, начальника военного управления, просителей и прочих. С часу до двух – обед, с двух до пяти – опять доклады, вечером – опять приемы, работа за столом, изредка – прогулки, часто посещения воинских частей, лазаретов. Постоянно – выезды на фронт, непосредственное управление войсками.

Врангель совмещает посты главнокомандующего и правителя, то есть военную и гражданскую власти. После соглашения с казачьими атаманами его полный титул звучал так – Главнокомандующий Русской армией и Правитель Юга России. Эвакуированные в Ялту сенаторы и местные правые подали Врангелю записку, суть которой сводилась к тому, что другого устройства власти, кроме военной диктатуры, при настоящих условиях мы не можем принять – иначе это было бы сознательно идти на окончательную гибель того святого дела, во главе которого вы стоите. Само собой подразумевавшаяся диктатура выдвигалась не как временное необходимое зло, а как универсальное средство для спасения Родины. При диктаторе предполагался Совет из пяти начальников управления. Нечто типа деникинского Особого совещания, но не столь громоздкое. Врангель, однако, и без подсказок, сразу открыто провозгласил себя диктатором, то есть вождем, не обремененным законодательством и обладающим неограниченными полномочиями, и никогда не скрывал своей антипатии к демократической форме правления.

Репрессивная машина при Врангеле, как бы приняв эстафету от прежних администраций, работала, не сбавляя оборотов, перемалывая и правых и виноватых. Можно ли было в таких условиях говорить о безопасности населения и защите его прав? Но Врангель все-таки сумел сразу же внести в крымскую жизнь новые ноты, как бы они, приятно или раздражающе, ни звучали. Постепенно, но последовательно, устанавливается дисциплина: замолкают или удаляются из Крыма интриганы, успокаиваются войска, преследуются уголовники.

Фрондировало казачество, не скрывавшее своих чувств к добровольцам после Новороссийска, когда последние захватили корабли, бросив казаков на произвол судьбы. Главнокомандующему, несмотря на жесткие меры по отношению к автономистам, удалось, следуя заявленному курсу на консолидацию всех антибольшевистских сил, подписать 22 июля соглашение с атаманами и правительствами Дона, Кубани, Терека и Астрахани. Суть его сводилась к следующему: казачество получает полную независимость во внутреннем устройстве и управлении, главнокомандующий – полноту власти над всеми вооруженными силами, во внешней политике, в управлении железными дорогами и телеграфом. Исключительное внимание Врангель, как и его предшественники, уделял идеологии. Барон, будучи глубоко верующим человеком, не уставал пропагандировать и насаждать православие как духовную опору будущей возрожденной России. Земельный закон вернул церкви ее владения. Было создано Церковное военное управление во главе с епископом Вениамином, осуществлявшее руководство священниками во всех воинских частях. Врангель, полагаясь отныне на духовенство, ликвидировал армейские политотделы. Крымско-татарский вопрос при Врангеле стушевался, ушел вглубь. Татары неохотно шли в войска, всячески уклонялись от призывов, но никаких враждебных проявлений со стороны населения до сего времени не наблюдалось.

Режим Врангеля мог продержаться только за счет иностранной помощи. Армия целиком зависела от нее. Приходилось брать взаймы товарами под высокие проценты или расплачиваться золотом, валютой, сырьем. Весной армия снабжалась за счет остатков кредита в 14,5 миллиона фунтов, предоставленных англичанами Деникину. Великобритания настаивала на замкнутости Врангеля в Крыму. Врангель обращается к Франции.

Французская республика всецело поддерживала Польшу, ведущую войну с Советской Россией. Завязывался сложный дипломатический узел: Польша, которой Петлюра подарил Галицию и Волынь, желала видеть Украину своим вассалом, но Врангеля это ни в коей степени устроить не могло. Франция настаивала, чтобы Врангель пришел на помощь полякам и ударил в тыл Юго-Западному фронту красных.

Позиция Великобритании была такова: скорейшее прекращение Гражданской войны и установление нормальных торговых отношений с Советами. Поэтому, с одной стороны, британское правительство стало свертывать материальную помощь Врангелю, с другой – связалось с Наркоматом иностранных дел Советской России, имея целью перемирие и в то же время сохранение в Крыму врангелевской армии. 17 апреля министр иностранных дел Великобритании Дж. Керзон обратился к наркоминдел Г.В. Чичерину с телеграммой, в которой угрожал вмешательством британского флота в случае наступления советских войск на юге, и предлагал посредничество в переговорах. 28 апреля Врангель провозгласил создание Русской армии. Армии – не добровольческой, а общенациональной. Врангель не питал иллюзий по поводу своих возможностей за пределами Крыма. Эта психология врангелевской армии, связанная с верой не в свои победы, а лишь в прочность своей организации, которая должна пережить большевиков, психология, создавшаяся еще в Крыму, сохранилась и в изгнании. Всего Русская армия насчитывала до 25 тысяч боевого состава. 25 мая началось общее наступление. Днем ранее, в районе деревни Кирилловка на северном побережье Азовского моря был высажен десант войск Слащёва. Используя внезапность и превосходство в силах, белые развернули наступление. Это было началом затяжных и ожесточенных боев в Северной Таврии с апреля по октябрь.

4 августа подал в отставку Слащёв. Врангель ее принял, а 6 августа удостоил Слащёва приставкой к фамилии – Крымский. 20 августа он был восторженно встречен в Ялте, где городская дума единогласно постановила поднести генералу Слащёву-Крымскому звание почетного гражданина города Ялты.

Италия, Бельгия, США, Япония благожелательно относились к режиму Врангеля, но признавать его не спешили. На это решилась союзница Польши – Франция, выдвинув, однако, ряд условий: признание долговых обязательств предыдущих русских правительств, перехода земли в руки крестьян и создание народного представительства на демократических основах. В начале сентября главнокомандующий принимает делегацию от армии одного из повстанческих украинских генералов Омельяновича-Павленко, приехавшую для информации и выяснения условий возможного соглашения.

Тогда же генерал для поручений по делам Украины при начштаба В.Ф. Кирей, поддерживавший контакты с украинскими повстанцами, набросал контуры отношения правительства Юга России к Украине. Это волеизъявление народа, назначение высшей гражданской администрации только из уроженцев Украины и выборы низшей самим народом, формирование украинских воинских частей. Создается специальная комиссия по украинским делам.

Средоточием украинской политической жизни в Крыму стал в это время Севастополь, где можно было встретить представителей чуть ли не всех направлений, за исключением крайних левых. 2 октября в 7 часов вечера в помещении украинской гимназии им. Т.Г. Шевченко в Севастополе открылся первый и последний съезд блока, получившего название национально-демократического, принявший, по сути, единственную резолюцию об украинской армии.

Немалую роль в крушении врангелевского режима сыграли «зеленые». Массовость этого явления была следствием ненависти к мобилизациям, к войне, желания выжить. Население устало от не имеющей, казалось, конца бойни. Характерной особенностью зеленоармейского движения в Крыму было желание отдохнуть, уйти от какой бы то ни было войны. Именно этот, чисто народный исход проявления стихийного пацифизма подтверждает, что Гражданская война была Крыму навязана, что воинственность и агрессивность чужеродны менталитету его жителей. Бороться с процессом повсеместного уклонения от воинской службы оказалось невозможным. Что только не предпринимали власти – конфискацию имущества, систему заложничества, тюрьмы и расстрелы – все напрасно: количество дезертиров – «зеленых» росло с каждым днем, чему очень благоприятствовал крымский ландшафт – леса и горы. «Зеленые» вызывали всеобщую симпатию, им помогали и многие стражники. С января 1920 года отряды «зеленых» начинают стремительно «краснеть», чему причинами были: усиление репрессий, влекущее жажду мести; бегство в горы большевиков и пленных красноармейцев и коммунистическая пропаганда; наконец, стремление появившихся «красно-зеленых» втянуть в свои ряды как можно больше людей. Так «зеленые», промышлявшие до этого грабежами и набегами, становятся повстанцами.

С августа по ноябрь повстанцы провели до 80 крупных операций. Заметно возросла численность полков. Когда красные войска вступили в Крым, повстанцы, насчитывавшие, по сводным данным, до двух тысяч штыков, оказали им непосредственную помощь, отрезав белым путь на Феодосию и разбив несколько частей.

С сентября у Южного фронта появился новый командир – Михаил Фрунзе. Теперь целью номер один стало освобождение Крыма. В октябре войска Врангеля потерпели поражение в Северной Таврии. Повстанческими частями Нестора Махно был прорван Турецкий вал и было осуществлено продвижение на Крым. Во второй декаде ноября ими были освобождены города Симферополь и Севастополь.

В ноябре отряды Повстанческой армии были влиты в состав армии Красной. 10 ноября в Симферополе власть взял в свои руки ревком во главе с членом ОК В.С. Васильевым. Ревкомы возникают и в других городах Крыма. 11 ноября Михаил Васильевич Фрунзе отправил Врангелю радиограмму с предложением о сдаче белогвардейцев в 24-часовой срок (сдавшимся в плен обеспечивалась жизнь, желающим – свободный выезд за границу; в случае отказа вся вина за пролитую кровь возлагалась на офицеров Белой армии). Врангель на радиограмму не ответил и, со своей стороны, приказал закрыть все радиостанции, за исключением одной, обслуживаемой офицерами. Тем самым главком Русской армии решает защищать Крым до конца.

13 ноября части 2-й конной армии Федора Миронова вошли в Симферополь. 14 ноября войска 4-й армии вступили в Феодосию, 16 ноября 3-й конный корпус – в Керчь. За время боевых действий – 28 октября – 16 ноября – войска Южного фронта взяли в плен 52,1 тысячи солдат и офицеров. Начинался «пир победителей». Фрунзе обещал амнистию, но Троцкий разрешил своим войскам в течение четырнадцати дней расправляться с «врагами народа» и грабить их жилища. Венгерский коммунист Бела Кун зверствовал так, что сам Троцкий сместил его.

Справедливости ради надо заметить, что и врангелевцы не были пушистыми ангелами: главнокомандующий разрешал командиру Добровольческого корпуса своей армии генералу Кутепову «украсить виселицами для противника весь Крым». По словам очевидцев тех событий, только в Симферополе, в центре города, на трамвайных столбах висело обычно 10–15 полуобнаженных трупов с устрашающей надписью на деревянных досках: «Коммунист». Даже известный идеолог Белого движения В.В. Шульгин отмечал, что «Врангель позволил своим подчиненным карать, грабить и убивать людей, не согласных с ним не во имя тяжелого долга, а, собственно, ради садистского, извращенного, грязно-кровавого удовольствия».

В Севастополе тревога росла с каждым часом. Кавалерия не могла долго сдерживать наступление красных. Город нельзя было узнать. К центру Севастополя нескончаемым потоком тянулись автомобили, телеги, повозки. Этот поток начинался где-то далеко за городом. Ехали в основном тыловики и беженцы, многие с семьями. Иногда в потоке оказывалось несколько подвод, в которых вповалку на сене лежали военные, или проезжали несколько тачанок, запряженных четверкой замечательных лошадей, с пулеметами, укрепленными на заднем сиденье. Это были, по-видимому, остатки какой-нибудь разбитой или разбежавшейся военной части. За подводы платили миллионы… В городе начались погромы, пожары. Горел грандиозный склад Американского Красного Креста на мельнице Радоконаки и склад интендантского имущества. Ночью зарево страшного пожара озаряло город… Власть в городе переходила в руки городского самоуправления. Ввиду начавшихся грабежей и погромов, к Врангелю в гостиницу Киста явилась 13 ноября думская делегация, указывая на необходимость образования городской самообороны.

– Я не допущу этого ни в коем случае, – ответил Врангель, – так как этим могут воспользоваться большевики, чтобы помешать эвакуации.

С утра следующего дня стали проходить на погрузку воинские части. Следовали они в образцовом порядке, не останавливаясь и не растягиваясь. Их встречали специально выделенные офицеры и провожали прямиком к пристани на погрузку. Большинство магазинов были закрыты, а двери покинутых домов раскрыты настежь. Город пустел. Много беженцев скопилось на дорогах, ведущих к Севастополю. Группа учеников Морского корпуса, находившихся в отпуске, пришла пешком из Симферополя.

В Севастополе улицы патрулировали чины комендатуры, казаки и юнкера. Случаи мародерства немедленно пресекались. На улицах, примыкавших к порту, было поставлено оцепление, пройти через которое можно было, только имея при себе специальные пропуска.

Чтобы позволить всем погрузиться, еще 1 ноября армия защищала окрестности города по линии фортификаций 1855 года: генерал Скалон – северную часть, от моря до линии железной дороги; генерал Кутепов – от железной дороги до вокзала и дальше к морю. Флоту был отдан приказ погрузить эти последние заставы в 12 и выйти на рейд в 13 часов.

Эвакуация госпиталей являлась особенно тяжелой задачей. Транспорт «Ялта», предназначенный для раненых, был перегружен, но их оставалось еще много.

Генерал Шатилов пришел к Врангелю с рапортом:

– Англичане обещали взять пятьдесят раненых, но это капля в море. Во всяком случае, невозможно увезти всех…

Барон нетерпеливо его прервал:

– Раненые должны быть вывезены все, и они будут вывезены… и пока они не будут вывезены, я не уеду.

Врангелевцы отступали в полном порядке, почти без контакта с противником. Сорвать эвакуацию не удалось. 11 ноября началась погрузка на корабли. Де Мартель выразил согласие принять всех оставляющих Крым под покровительство Франции. Для покрытия расходов французское правительство брало в залог российские корабли. Утром 14 ноября барон Врангель объехал на катере суда. Сошел на берег. В 2 часа 40 минут, видя, что погрузились все, Врангель взошел на катер и направился к крейсеру «Генерал Корнилов». В Евпатории эвакуация прошла нормально. Врангель объехал Ялту, Феодосию, Керчь, чтобы лично проследить за погрузкой. Прощаясь с людьми, барон честно предупреждал:

– Русские люди! Оставшаяся одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существует право и правда. В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности. По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и тех отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага. Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для ее эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих. Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает. Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье!

Все вокруг было в движении. Никогда, вероятно, не видел севастопольский порт такого скопления судов и людей. Перегруженные войсками транспорты, глубоко осев в воду, направлялись к внешнему рейду. Помосты у пристани дрожали под тяжелыми шагами грузившихся полков. Казаки расставались со своими лошадьми.

Погрузка раненых, а также тыловых частей и учреждений во всех портах полуострова началась заблаговременно, по мере готовности судов, и уже тогда стало ясно, что эвакуируемых будет не 72 тысячи человек, как предполагалось, а как минимум в два раза больше. Решили задействовать наряду с транспортными и боевые корабли Черноморского флота, а по согласованию с союзным командованием использовать еще иностранные суда: американский пароход «Фараби», греческие «Сфинос» и «Кенкен», французский «Текла-Болен», итальянский «Глория», польский «Полония», а также семь английских, американских и французских миноносцев и французский крейсер «Вальдек Руссо».

Предвидя возможное нападение красных на иностранные суда, принимающие войска Врангеля и беженцев, французский адмирал Дюмениль направил советским властям и верховному командованию советских войск телеграмму следующего содержания: «По приказу Главнокомандующего все войска Русской армии на юге России и гражданское население, желающие уехать вместе с ним из Крыма, могут уезжать… Я дал указание всем судам, находящимся под моей властью, оказать помощь в эвакуации и предлагаю вам дать немедленный приказ вашим войскам, чтобы они не мешали вооруженной силой проведению погрузки на суда. Я сам не имею никакого намерения разрушать какое бы то ни было русское заведение, однако информирую вас, что если хотя бы один из моих кораблей подвергнется нападению, я оставляю за собой право использовать репрессивные меры и подвергнуть бомбардировке либо Севастополь, либо другой населенный пункт на Черном море». Разумеется, большевики не стали мешать эвакуации.

13 ноября Врангель удостоверился, что все войска погружены, что сейчас грузятся последние заставы. Тогда только появилась на Графской пристани его высокая фигура в серой офицерской шинели и фуражке корниловского полка. Он приказал снять с охраны города юнкеров, построил их на площади у Главного штаба, поблагодарил за службу и сказал:

– Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы идем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга.

Почти у самого берега он повернулся к северу, в направлении к Москве, и, сняв фуражку, перекрестился и низко поклонился Родине в последний раз.

В 14 часов 40 минут катер отчалил от пристани и, медленно обогнув с носа крейсер «Корнилов», приблизился к правому борту. У Андреевского флага виднелась высокая фигура в серой шинели. Похудевшее, осунувшееся лицо, образ железного рыцаря средневековой легенды.

Эвакуация Севастополя закончена.

Находясь в постоянной связи с французским адмиралом Дюменилем, Врангель удостоверился, что эвакуация Ялты, Керчи и Феодосии также прошла благополучно. Только тогда отдал он приказ № 4771:

«Эвакуация из Крыма прошла в образцовом порядке. Ушло 120 судов, вывезено около 150 000 человек. Сохранена грозная русская военная сила. От лица службы приношу глубокую благодарность за выдающуюся работу по эвакуации командующему флотом вице-адмиралу Кедрову, генералам Кутепову, Абрамову, Скалону, Стогову, Барбовичу, Драценко и всем чинам доблестного флота и армии, честно выполнявшим работу в тяжелые дни эвакуации».

Эти 120 судов составляли армаду, в которую, кроме военных кораблей Черноморского флота, входили транспорты, пассажирские и торговые корабли, яхты, баржи и даже плавучий маяк на буксире. Спасать население пришли также суда из Варны, Константинополя, Батуми и даже, по счастливой случайности, из Архангельска и Владивостока.

Но Врангель видел и знал не все, что творилось в гавани при посадке на пароходы. Даже имея необходимые удостоверения, где указывалось на «обязательную эвакуацию», многим жаждавшим эмиграции приходилось по шесть часов стоять в толпе и быть свидетелем душу раздирающих сцен у трапа.

Не видел он, как мать артиллериста-марковца подпоручика де Тиллота прибежала на пристань, когда уже отчалил последний пароход «Дооб», и стала умолять сына не уезжать. Тот сначала не соглашался, но потом все же внял мольбам матери и вплавь вернулся на берег. Впрочем, спустя всего пять лет он все же эмигрировал из России при почти детективных обстоятельствах. В мае 1925 года группа заговорщиков, в которую входил и де Тиллот, захватила идущий из Севастополя в Одессу пароход «Утриш» и ушла на нем в Болгарию.

Не видел Врангель и страшных трагедий, разыгрывавшихся прямо на пристани. Во время погрузки, когда у пристани уже не оставалось кораблей, а к ней подходили все новые группы, собралась огромная толпа в тысячи человек. Многие из них не знали, чего ждать? Что будет? Как и всегда в России, надеялись на «авось»: «авось» кто-нибудь возьмет, «авось» что-нибудь подвернется. Но находились и такие, которые не выдерживали «игры нервов»: с проклятиями уходили от пристани. Были и другие, решившие окончательно расстаться со всем – они стрелялись. Был момент, когда отовсюду раздавались выстрелы один за другим. Начался массовый психоз. Только крики более стойких: «Господа! Что вы делаете? Не стреляйтесь! Пароходы еще будут. Все сможем погрузиться и уехать!» – смогли остановить малодушных. Один офицер застрелил сперва своего коня, а затем пустил и себе пулю в лоб. Один безоружный поручик стал просить у капитана дать ему свой револьвер, на что капитан отвечал:

– Обожди еще. Стреляться рано. Подожди прихода красных, тогда я и тебе, и себе пущу пулю в лоб.

Не знал барон и того, что на пароход «Рион» сначала грузили свиней для питания тыловых превосходительств и ящики с увозимым казенным добром, а затем, уже под вечер, вспомнили о «штатских»: журналистах, врачах, сестрах милосердия, профессорах и прокурорах. Генерал Петров распоряжался порядком эвакуации, уцепившись обеими руками в загривки двух своих ординарцев и брыкая ногами в лицо запоздавшим женщинам. Когда какая-нибудь унылая фигура не повиновалась его окрикам, тогда появлялись рослые молодцы с винтовками с примкнутыми штыками, и пожитки несчастного летели в море. Еще на берегу чернела густая толпа народа, когда трапы начали панически убирать (как потом выяснилось, кто-то шепнул генералу Петрову, что большевики готовят нападение на пароход), и доступ на пароход был прекращен. Полурастерзанные, оглушенные тумаками и площадной бранью, счастливчики наконец взбирались на палубу «Риона».

Но это были еще цветочки. На пароходе оказалось еще хуже: вся палуба – как сплошной военный лагерь, напоминающий пир Батыя после битвы при Калке. Публика чертыхается, чавкает, храпит, справляет естественные потребности, толкается отчаянно коленями и локтями, орет и запугивает друг друга чудовищными угрозами. То тут, то там разнимают сцепившихся тыловых полковников и капитанов, готовых друг друга застрелить из-за кружки кипятку или передвинутого чемодана. Ходят друг другу по ногам, обливают борщом и кипятком, ругаются в очередях у уборных площадной бранью, не стесняясь близостью женщин и детей.

А в каютах расположилась привилегированная публика, в погонах и без оных. Вся тыловая накипь, квалифицированные авантюристы, шакалы и гиены Гражданской войны со своими самками, червонные валеты в фантастических формах, исполненные показного апломба, способные на любую низость, вплоть до убийства беззащитного, – всё это пьянствует, поедает консервы, неуклюже перекатываясь немытым телом и скручивая корявыми пальцами бесчисленные «собачьи ножки».

Более того, по пути к Босфору выяснилось, что на «Рионе» недостаточно воды и пищи. Тем не менее до Стамбула-таки пароход добрался. Спасибо подоспевшим американцам, взявшим «Рион» на буксир и немного подкормившим оголодавших пассажиров.

Французский адмирал Дюмениль на судне «Вальдек Руссо» с миноносцами и буксирами сразу же покинул Стамбул, спеша на помощь Крыму. Он получил от Жоржа Лейга, председателя Совета министров и министра иностранных дел Франции, следующую телеграмму: «Я одобряю принятые Вами меры. Французское правительство не может оставить без помощи правительство Юга России, находящееся в критическом положении. Позиция полного нейтралитета, принятая Англией, не позволяет русским рассчитывать ни на кого другого, кроме нас! Франция не может бросить на верную смерть тысячи людей, ничего не предприняв для их спасения».

А Врангель в это время думал о возможности перевести вооруженные русские силы на Западный фронт и писал об этом де Мартелю; писал и о возможности сотрудничества русских сил с Международной комиссией по контролю проливов. Врангель знал, что делал: покидая Крымский полуостров, белогвардейцы вывезли с собой около 7 тысяч тонн различного продовольствия (только зерна – 5 тысяч тонн, сахара – 233 тонны, чая – 283 тонны) и огромное количество предметов вещевого довольствия. Эти запасы были так велики, что он мог бы полгода содержать на них армию, если бы все это не было отнято впоследствии французами. Но 1 ноября Врангель получил ответ представителя Франции: «Де Мартель предполагает пока, как единственно возможное, русским офицерам, преимущественно специалистам, перейти на французскую службу, для чего придется принять и… французское подданство».

Мог ли Врангель сообщить об этом предложении людям, против своей воли покидавшим страну, которую они любили; морякам, чей бело-синий Андреевский стяг покидал навсегда колыбель Черноморского флота под бронзовым взглядом Нахимова, Корнилова и Лазарева?!

Около четырех часов последний транспорт – «Россия» – покинул Керчь. На 126 судах было вывезено 145 693 человека, не считая команд. За исключением погибшего миноносца «Живой», потерянного в Черном море и, несмотря на поиски, так никогда и не найденного, все корабли прибыли в Константинополь.

С началом плавания к унынию и страху перед неизвестностью у тех, кто покинул родину, прибавились и физические страдания: голод, жажда, болезни, нашествие вшей, которые потом донимали их все время и в лагерях. И трудно сказать, что в этом перечне было ужаснее. Разместились все в страшной тесноте, попавшие в трюмы задыхались от духоты, а те, кому досталась палуба, мерзли от холода. Из-за неравномерности загрузки некоторые суда шли с большим креном, грозя перевернуться в любой момент. Так, на «Херсоне» периодически раздавались команды, по которым все должны были перебегать то на правый, то на левый борт, чтобы как-то выровнять судно. В этом переходе особенно тяжело пришлось женщинам, детям и пожилым людям. Несколько стариков и младенцев умерло.

Не хватало продуктов. На том же «Херсоне», например, в день на человека выдавалось по стакану жидкого супа и по нескольку галет. Буханку хлеба там, где он был, делили на 50 человек. Через четыре дня такого питания те, кто не имел с собой никаких съестных припасов, уже не могли подниматься на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Выручали мучные лепешки. В трюмах добывали муку, размачивали ее в воде и полученным тестом облепляли трубы, по которым шел пар.

Однако не все находились в одинаковых условиях. Некоторые успели перед погрузкой пограбить склады и неплохо обеспечить себя, а эвакуировавшиеся из Ялты так и вообще запаслись вином, которым пытались заглушить горечь поражения и страх перед будущим. Продовольствие расхищалось и непосредственно из тех небольших запасов, которые были на кораблях. В кают-компаниях, где, как правило, размещались штабники, были и пьянство, и карточные игры, и даже танцы под фортепьяно. В пьяном виде скандалили, заставляли играть оркестры в то время, как сидевшие в трюмах испражнялись под себя. Устраивали на кораблях военно-полевые суды и даже приводили смертные приговоры в исполнение. На транспорте «Саратов» для высших чинов корпуса подавались обеды из трех блюд, готовились бифштексы и торты. На броненосце «Алексеев» видели даму, выгуливавшую собачку. В рядовой беженской массе можно было услышать такие слова: «В конце концов, как ни относиться к большевикам, а нужно прийти к заключению, что они оказали русскому народу огромную услугу: выбросили, выперли за границу весь этот сор, всю эту гниль…»

Пароходы с русскими изгнанниками подходили к Константинополю, начиная с 15 ноября, и к 23 числу их основная масса сосредоточилась на внешнем рейде. На всех кораблях, кроме позывных, подняли сигналы: «Терпим голод» и «Терпим жажду». Это были не просто сигналы, это был крик десятков тысяч людей о помощи.

Переход через Черное море продлился менее недели, хотя многим казалось, что суда месяцами боролись с бурями. И вот, наконец, Константинополь-Стамбул – сказочный, яркий, цветистый! После бурных ночей Черного моря бухта Мода при входе в Мраморное море представилась неожиданной картиной спокойных глубоких вод, залитых солнцем. Это скопище кораблей всех размеров, от броненосцев до моторных катеров, от больших пассажирских кораблей до барж, было настоящим плавучим городом. Оживленный, многонациональный восточный город, блестящие военные мундиры, элегантные туалеты на террасах Перы и Галаты, все посольства, эскадры французская, английская, американская – всесильные в водах Босфора – и рядом столько нищеты!..

Еще до эвакуации, 6 ноября 1920 года, французский морской министр предупреждал адмирала де Бона, командующего французскими морскими силами в Константинополе: «Поскольку вы не располагаете достаточными средствами, договоритесь с адмиралом де Робеком о британском содействии». 12 ноября главный комиссар Франции в Константинополе Дефранс дал знать своему правительству, что Лондон предписал адмиралу де Робеку… полную нейтральность. Он это подтвердил немного позже: «По словам английского главного комиссара, представительство Его Величества не хочет принять никакую ответственность в этом деле. Что касается судьбы беженцев, он заявил, что вся ответственность ложится на Францию, которая признала правительство Врангеля».

Франция не отказалась от своих обязательств. Переговоры с представителями Балканских стран позволили высадить на берег армию и штатских. Вскоре стало известно, что добровольцы будут интернированы в Галлиполи, донские казаки – в Чатальджу около Константинополя, кубанцы – на Лемнос.

Турция, Сербия, Болгария, Румыния и Греция соглашались принять гражданское население. Оставался флот. Адмиралы Дюмениль и де Бон предлагали послать флот в Бизерту (Тунис), но, по мнению министра иностранных дел Жоржа Лейга, «отправка русских в Тунис или же на какую другую часть французской территории сопряжена с непреодолимыми трудностями».