Читать книгу Разведчик Линицкий - Виктор Юнак - Страница 5

1.

На одном из пароходов покидал Россию и еще слабый после ранения Леонид Линицкий. Он стоял на палубе и долго смотрел на удаляющийся берег Родины. Вернется ли он когда-нибудь сюда? Увидит ли когда-нибудь снова мать, сестер, братьев? Мог ли он каким-либо образом отказаться от эвакуации, укрыться где-нибудь, смешаться с толпой? Вряд ли! Ведь раненых эвакуировали под особым контролем и любой неверный шаг мог спровоцировать скандал, вплоть до расстрела по закону военного времени.

Придется начинать жить по новым правилам! Поначалу Линицкого это пугало. Но, едва ступив на турецкий берег, он взял себя в руки: теперь надеяться он мог только на самого себя.

Конечно, каждого из прибывших волновал вопрос: что будет дальше? Поползли слухи. Говорили о том, что все генералы, штаб-офицеры, не получившие должностей непосредственно перед эвакуацией и на кораблях, могут быть причислены к беженцам и освобождены от дальнейшей службы, что из армии будут уволены все, кто не пожелает больше находиться в ее рядах, а остальные вольются во французскую армию отдельным корпусом. Назывались даже суммы будущего солдатского и офицерского денежного содержания.

Неопределенность положения усугубляла задержка с высадкой, а тут еще к кораблям стали наведываться те, кто эвакуировался самостоятельно. Они подплывали на лодках к судам, разыскивали родственников, друзей и сослуживцев, распространяли разные слухи. Как правило, это были люди состоятельные, обеспечившие себе безбедную жизнь за границей. Их появление вызывало глухое раздражение оказавшихся на чужбине безо всяких средств к существованию.

Обстановку разрядил генерал Кутепов, предприняв жесткие меры. Он отдал приказ никого из посторонних к кораблям не подпускать, эвакуируемым к бортам судов не подходить. Допустившего послабления в дисциплине среди подчиненных командира корпуса генерала Писарева тут же снял с должности, а его начальника штаба арестовал. Нарядам на палубах было приказано по нарушителям открывать огонь.

Вскоре с пароходов стали снимать раненых, тяжело больных и гражданских беженцев, а затем и некоторые казачьи части. В это время поступила команда сдать оружие. Все знали, что на чужой земле придется разоружиться, так требовали международные правила. К кораблям подъезжали иностранные военные миссии с требованием сдачи оружия. Казалось – требование законное, но как не хотелось выполнять его. И не выполнили: сняли сотни две испорченных винтовок, с других кораблей тоже понемногу. А 1-я батарея так и вовсе отказалась выдать оружие зуавам, и те вернулись ни с чем.

В этих условиях решение проблемы опять взял на себя генерал Кутепов. 18 ноября 1920 года он подписал приказ № 1:

«§ 1. <…> в каждой дивизии распоряжением командиров корпусов всем чинам за исключением офицеров собрать в определенное место оружие, которое хранить под караулом.

§ 2. В каждой дивизии сформировать вооруженный винтовками батальон в составе 600 штыков с офицерами, которому придать одну пулеметную команду в составе 60 пулеметов».

Впоследствии по соглашению с французами воинским частям официально оставили одну двадцатую часть стрелкового оружия. В итоге французы все же изъяли 45 тысяч винтовок и 350 пулеметов, 12 миллионов ружейных патронов, 330 снарядов и 60 тысяч ручных гранат. Неплохо они поживились и другими запасами – с кораблей сгрузили 300 тысяч пудов чая и более 50 тысяч пудов других продуктов. Кроме того, французы изъяли сотни тысяч единиц обмундирования, 592 тонны кожи, почти миллион метров мануфактуры. Общая цена всего этого составила около 70 миллионов франков. Если к этому прибавить артиллерийские грузы на 35 миллионов франков, уголь на 6,5 миллиона, то станет ясно, что французская помощь войскам Врангеля была далеко не бескорыстной. Всего около 110 миллионов франков составила их выручка за труды по спасению врангелевских войск.

Безусловно, вопрос – что будет с армией дальше – волновал Врангеля в первую очередь. Чтобы спасти остатки войск, барон принял решение – освободиться от беженцев, определить в госпитали раненых и больных, а боеспособную часть офицеров и солдат перегруппировать, придав ей вид управляемых воинских частей, способных к решению боевых задач.

Однако такое решение не устраивало французов, у которых уже был печальный опыт работы с русскими особыми пехотными бригадами, воевавшими против немцев в Первую мировую войну в составе французской армии. В сформированных тогда четырех бригадах насчитывалось сорок тысяч человек. По окончании войны французское правительство решило отправить их на укрепление войск Деникина, но это не совпало с планами русских солдат и некоторых офицеров. Когда один из первых эшелонов был направлен к белым в Новороссийск, среди солдат, уставших от четырехлетней войны, начались волнения, в результате чего 150 человек было арестовано. В первом же бою заколов часть своих офицеров, они попытались перейти к красным, но были перехвачены казаками, и те вместе с офицерской ротой почти всех дезертировавших зарубили. С большим трудом французам все же удалось избавиться от русских бригад. К осени двадцатого года общее число возвратившихся на родину достигло 15 тысяч человек. Две трети из них прибыли в Советскую Россию, треть к Деникину, потом – к Врангелю. Многие же так и не захотели вернуться на родину и стали беженцами.

И вот теперь новая обуза. Поначалу французское руководство планировало за счет войск Врангеля слегка пополнить свой иностранный легион, а остальным как можно быстрее предоставить статус беженцев. Первая часть этого плана была реализована без особых затруднений. Вербовщики из иностранного легиона приступили к записи желающих уже с первых дней по прибытии войск Врангеля. Из русских легионеров, а их набралось около трех тысяч, впоследствии было сформировано несколько частей, и главным образом кавалерийский полк, который потом сражался за интересы Франции в Тунисе, Марокко и других местах. Тысячи русских офицеров, солдат и казаков провели долгие годы военной страды под знаменами пяти полков легиона. На их долю выпала вся тяжесть борьбы с рифанцами, шлеухами, туарегами, друзами. В раскаленных песках Марокко и Сахары, на каменистых кряжах Сирии и Ливана, в душных ущельях Индокитая рассеяны кости безвестных русских легионеров, дравшихся за честь французских знамен. Что же касается перевода остальных войск на положение беженцев, то здесь французы сильно просчитались. Врангель твердо желал сохранить армию и добиться ее признания главными державами.

Но все оказалось гораздо сложнее, чем предполагалось. Совершенно отказали в приеме русских итальянцы и другие католические страны. Они, наоборот, воспользовались случаем и принялись буквально вылавливать детей русских беженцев, устраивая их в приюты и окатоличивая их там. Но не оказали гостеприимства и союзники – румыны, и бывшие враги – немцы, и даже единоверцы – греки.

Как только все корабли сосредоточились у берегов Турции, последовал приказ Врангеля: сняться с якорей и следовать к Галлиполийскому полуострову, завершить там перегруппировку и разместиться в лагерях.

Под проливным осенним дождем высадились в большинстве своем сломленные морально и физически люди, беженская масса, ничего уже не видевшая для себя впереди. Люди, входившие в состав полков, батарей и прочих частей, после высадки невольно жались друг к другу. Они были бесприютны и беспризорны, выброшены на пустые и дикие берега, полуодетые и лишенные средств к существованию. Большинство не имело ничего впереди, не знало ни языков, ни ремесел.

Выбор именно этого места был не случаен. После сокрушительного поражения Турции на Кавказском фронте в 1915 году по Мудросскому соглашению, а затем и по Севрскому договору европейская часть Турции, включая и Стамбул, становилась сферой безраздельного господства Франции и Англии. Пролив Дарданеллы, отделяющий полуостров Галлиполи от азиатской части Турции, перешел под контроль специально созданной особой комиссии. Решающее влияние в ней опять же имели Франция и Англия. На комиссию возлагалась задача по контролю за демилитаризацией черноморских проливов. Босфор и Дарданеллы объявлялись открытыми для мореплавания всех торговых и военных кораблей всех стран. Все это обеспечивало безопасность и правовую основу для выбора мест размещения войск Врангеля.

Было решено устроить основной лагерь на Галлиполийском полуострове в районе одноименного города. Здесь высаживались и после переформирования размещались все пехотные и артиллерийские части, конница, штаб корпуса, военно-учебные заведения и тыловые учреждения. Примерно в 200 километрах, если считать по прямой, вблизи населенного пункта Чаталджа, были отведены места для лагерей, где размещались донские казачьи части. Примерно на таком же расстоянии от Галлиполи, на греческом острове Лемнос уже существовал лагерь для кубанцев, и туда направлялась часть Кубанского казачьего корпуса. Греция в это время еще продолжала вести изнурительную войну против Турции и не возражала против размещения врангелевских войск на своей территории.

1-й армейский корпус генерала Кутепова, расквартированный в Галлиполи, насчитывал к 1 января 1921 года 9540 офицеров, 15 617 солдат, 569 военных чиновников и 142 человека медицинского персонала – всего 25 868 человек. Среди них было 1444 женщины и 244 ребенка. Кроме того, в составе воинских частей числилось около 90 воспитанников – мальчиков 10–12 лет.

Для размещения войск корпуса французским командованием была назначена долина пересыхающей каменистой речки Бююк-Дере в шести километрах западнее Галлиполи – унылое место, по весне кишащее змеями. В 1919 году здесь располагался английский лагерь, обитатели которого из-за обилия змей и зарослей шиповника называли это место «Долиной роз и смерти». Русские же, сменившие здесь англичан, за пустынность и созвучие с Галлиполи назвали его «Голым полем».

В самом городе должны были разместиться штаб корпуса, военные учебные заведения и Технический полк.

Общее руководство всеми соединениями и частями оставалось за Врангелем. Свой штаб он разместил на яхте «Лукулл», бросившей якорь на рейде Константинополя.

2.

Галлиполийский полуостров представлял из себя довольно унылое зрелище: почти от самого порта тянулись унылые постройки казарменного типа, за которыми возвышался старый маяк, а за ним потянулись серые развалины небольшого городка с редкой чахлой зеленью, неказистыми домиками на набережной.

Вообще Галлиполийский полуостров тянется узкой полосой с северо-востока на юго-запад на 85–90 километров вдоль Дарданелльского пролива. Его ширина юго-западнее города Галлиполи составляет всего около 27 километров, а наиболее узкое место по перешейку, соединяющему его с материком у селения Булаир, – чуть более четырех километров. Северо-восточная часть полуострова более низменная, почти равнинная у перешейка, а юго-западная – гористая. Местное население, несмотря на благоприятный климат и плодородные почвы, почти не занималось сельским хозяйством, не было даже садов и огородов. Выращивали лишь бахчевые и бобовые культуры, да плохого качества пшеницу. Турки там жили вперемешку с греками, да еще немного вечных скитальцев – евреев с армянами. На полуострове было довольно много сел и деревушек и только один город – Галлиполи. Излучина берега закрывала его рейд от восточной зыби из Мраморного моря и образовывала удобную якорную стоянку для крупных кораблей, а старинная маленькая гавань обеспечивала безопасность для мелких судов.

Само название города объяснялось по-разному. Греки считали, что на их языке это – «красивый город». Другие связывали его с именем галлов, отряд которых проживал здесь некоторое время в 278 г. до н. э., а потом переправился в Азию. В черте города и за его пределами было немало разрушенных фундаментов больших домов, культовых сооружений, дворцов, фонтанов. Все это говорило о том, что город знавал и другие, более счастливые времена.

Свой след здесь оставили и события более позднего времени. Во время Крымской войны, в 1854 году, французы устроили на полуострове промежуточную базу и возвели для этого сильные укрепления на Булаирском перешейке. Тогда же в Галлиполи пригнали крупную партию русских пленных, часть из которых после смерти погребли на участке, отведенном потом для кладбища 1-го армейского корпуса.

А восемь лет назад, в ночь с 23 на 24 июня 1912 года, на полуострове произошло сильное землетрясение, от которого в Галлиполи пострадали почти все строения, а в округе погибло несколько тысяч жителей. Ситуация усугублялась еще тем, что в то время в этих местах громыхала Балканская война. Тогда на полуострове скопилось до двухсот тысяч мусульман, бежавших от сербов и болгар, угрожавших Константинополю. Эти беженцы грабили местных христиан, уничтожали сады на топливо. В войну 1914–1918 годов часть христиан была выселена с полуострова, их дома тоже грабились и разрушались. От корабельной артиллерии в эту войну город пострадал не сильно, но налеты и бомбардировки авиации уничтожили много крупных зданий. Вот такое место предстояло осваивать русским изгнанникам.

Генерал Александр Павлович Кутепов встретился с командованием французского гарнизона, осмотрел полуразрушенный городок и понял, что даже треть корпуса в нем разместить не удастся. Он высказал эти свои опасения французскому офицеру.

– Неподалеку есть место, где можно разместить остальные соединения и части.

Верхом на лошадях Кутепов и сопровождавший его французский офицер отправились для осмотра лагеря. С возвышенного берега им открылась долина «роз и смерти», названная так потому, что вдоль протекающей в долине речонки было много кустов роз и водились змеи двух пород, из них одна ядовитая, а другая род маленького удава. Земля эта принадлежала какому-то турецкому полковнику.

– Это все? – невольно вырвалось у Кутепова.

– Все, – пожал плечами француз.

Кутепову ничего не оставалось делать, как согласиться. Спустя сутки коренастый чернобородый моложавый генерал Кутепов стоял на небольшом возвышении со всем своим штабом и в бинокль разглядывал располагавшихся то там, то там в разных местах и с разными возможностями и удобствами тысячи и тысячи своих соотечественников – военных и гражданских, и даже женщин и детей. Дожди хоть и прекратились, но унылая, серая, промозглая погода в этом голом поле (как метко передали солдаты на русский лад непонятное название Галлиполи) не способствовала оптимизму и хорошему настроению. Наконец, генерал опустил бинокль и повернулся к штабным.

– Господа! – решительно произнес он. – Только строжайшая дисциплина спасет корпус от разложения и гибели. Посему приказываю!

Адъютанты тут же раскрыли свои планшеты.

– Первое! Встать лагерем по всем правилам Полевого устава. Разбить палатки по ротным линейкам. Второе! Построить знаменные площадки и ружейные парки. Наметить строевой плац и стрельбище. Третье! Воздвигнуть шатер походной церкви и соорудить гимнастический городок. Четвертое. Открыть учебные классы для юнкеров.

Он замолчал, что-то еще обдумывая. Но тут решился вставить слово молодой 27-летний генерал Николай Скоблин, любимец Врангеля и Кутепова.

– Александр Павлович, неплохо было бы еще и театральные подмостки сколотить.

– Николай Владимирович не может не подмазать Плевицкой, – генерал Барбович едва слышно хмыкнул, обращаясь к стоявшему рядом полковнику Ряснянскому.

– Генерал Плевицкий, что вы хотите, – развел тот руками.

– Да, да, – согласился Кутепов. – Развлечения в таком месте – не самое последнее дело. Но, господа, не надо забывать и про лазарет и гауптвахту.

Решено было по левому берегу речки разместить пешие части и артиллерию, а по правому – кавалеристов. У устья реки, ближе к морю, было оставлено место для беженского батальона. Непосредственно в городе планировали разместить штаб корпуса, офицерское собрание, военные училища, сведенные в один полк технические части, артиллерийскую школу, комендатуру, гауптвахту, интендантские и другие учреждения. На самом берегу моря был выделен домик для генерала Кутепова. Неподалеку, в небольшом двухэтажном доме разместились: конвой генерала Кутепова, радиотелеграфное отделение, штаб какой-то артиллерийской бригады и командный состав технического полка.

И работа закипела. Однако далеко не все были согласны с этим.

– Мы кто? Беженцы! Зачем нам здесь работать?! Нас кормят французы, с голоду не подохнем, – заросший недельной щетиной прапорщик сплевывал себе под ноги.

Его сторону сразу приняло несколько человек, побросавших кирки и лопаты.

– Русской армии больше нет! Мы просто – беженская пыль.

Когда Кутепову доложили об этих брожениях и разговорах, он понял, что наступил психологический момент. Он немедленно верхом на лошади прибыл к частям, ему указали на прапорщика. Генерал брезгливо посмотрел на него сверху вниз, спросил:

– Почему не бриты? Не по форме одеты, прапорщик! Как фамилия?

Тот непроизвольно вытянулся в струнку, застегнул китель и шинель на все пуговицы и хорошо поставленным голосом кадрового военного ответил:

– Прапорщик Дерюгин, ваше превосходительство!

– За слова, недостойные звания русского офицера, вы пойдете под полевой суд, прапорщик! Вот тогда и узнаете, жива ли еще русская армия!

Прапорщик тут же сник, опустил глаза, но все еще стоял по стойке «смирно».

– Господа, есть ли еще среди вас те, кто сомневается в жизнеспособности нашей армии, кто не верит, что мы все еще организованная сила, хотя почти не вооруженная, но все же могущая постоять за себя? И наступит тот час, когда мы вернемся на нашу Родину, вернемся в Россию победителями, мы освободим Россию от тех, кто прятался за штыками и спинами красноармейских полков. Господа офицеры! Солдаты! Запомните – мы с вами вооруженная сила, живущая исстари установленными традициями и уставами прежней армии!

Тут же все подтянулись, встрепенулись. Молодежь подняла голову.

– Только жесточайшие требования воинской дисциплины и строевой подтянутости спасут нас в этом гиблом месте.

После этого случая в городе и в лагере была налажена гарнизонная служба, к которой на первых порах привлекались лишь военные училища, как наиболее сохранившие воинский вид. Передвижение по городу разрешалось только с семи утра до семи вечера. Принимались меры по охране города, сначала системой караулов, а потом дозоров от дежурных рот военных училищ. Каждый военнослужащий, прибывающий в город из палаточного лагеря, обязан был иметь увольнительную записку. Караулы и патрули поддерживали порядок не только среди военнослужащих, но, с согласия местных властей, и среди гражданского населения. Были созданы три гауптвахты: дисциплинарная, передаточный пункт задержанных комендатурой, а также для подследственных и отбывающих наказание по приговорам судов.

Вскоре по корпусу был издан приказ о зачете «галлиполийского сидения» во фронтовой стаж и о продолжении производства в очередные воинские звания. Не лишенные юмора галлиполийцы по-своему отреагировали на это. Кто-то нарисовал карикатуру, которая ходила по рукам, пока ее не изъяли. На ней был изображен строй галлиполийцев из одних только генералов. В отдалении единственный оставшийся полковник готовит на всех кашу. Врангель, с большой седой бородой, опираясь на палочку, вместе с престарелыми Витковским и Кутеповым проводит смотр построившимся генералам. Надпись внизу сообщала, что это происходит в 1951 году, и приводила слова обращения Врангеля: «Держитесь, орлы. Пройдет еще два месяца, и нас признают как армию».

Тем не менее противников голодного сидения в Галлиполи не убывало. Уже в первые месяцы от голода и болезней там умерло свыше 400 человек. Но любая попытка побега каралась расстрелом. Несколько офицеров пытались бежать в армию Мустафы Кемаля. Их поймали. Генерал Кутепов лично зверски избил каждого, а затем приказал расстрелять.

45-летний полковник Петр Николаевич Щеглов до революции служил в Собственном Его Величества железнодорожном полку. В Добрармии он неоднократно отличился в боях, был ранен. В Галлиполи полковник Щеглов заболел москитной лихорадкой. Находясь в лазарете эвакопункта, уставший от голода, болезней, не видя никаких радужных перспектив в будущем, он стал излагать молодым офицерам, лечившимся в том же лазарете, о том, что истинно народной русской армией является не та, что находится сейчас в Галлиполи, а та, что в России – советская армия. Впрочем, молодежь не смогла долго слушать сбрендившего на почве голода и болезни заслуженного полковника. Они подали коллективное заявление – протест против речей полковника Щеглова. А поскольку за Щегловым подобная агитация наблюдалась и в его батальоне, это заявление стало последним поводом к преданию его военно-полевому суду. Суд был скорый, больного полковника вытащили из лазарета и расстреляли. Это вызвало протесты даже со стороны кадровых офицеров.

Только в 1-м корпусе генерала Кутепова военно-полевому суду были преданы (по официальным данным) 75 солдат и офицеров, а 178 осуждены корпусным судом. Карательные органы действовали по тем же правилам, которые в свое время применялись в Крыму. Приговаривали к смертной казни, к каторжным работам и арестантским отделениям, около сорока офицеров были разжалованы в рядовые.

Каждый должен был знать, что его ждет за неподчинение. В галлиполийском лагере об этом напоминала выложенная камнями надпись: «Только смерть может избавить тебя от исполнения долга».

В декабре группа из двадцати трех человек одного из полков, в отчаянии от казавшейся им безнадежности своего положения, решила самостоятельно пробиться в славянские страны. С оружием они тайно покинули лагерь и, направившись на север, пришли в местечко Булаир, где натолкнулись на небольшой пограничный пост греческих жандармов. Понимая, что они не в силах противостоять русским, греки успели сообщить в Галлиполи своему префекту. Между тем русские, располагая небольшой суммой денег, обрадовались полученной свободе и загуляли в местных кабачках. Получив это сообщение, префект мог поступить по-разному. Скажем, обратиться к французам или послать свою усиленную военно-полицейскую команду. В обоих случаях дело бы закончилось жестоким кровопролитием, что сильно подорвало бы авторитет русских в Галлиполи. Но префект избрал третий путь: он обратился к командиру русского корпуса генералу Кутепову. Тот немедленно отправил в Булаир патруль, и беглецы вскоре благополучно были возвращены в свою часть, где их собственноручно отхлестал по щекам генерал Кутепов. Впрочем, такой жест греков по достоинству был оценен русским командованием.

И было от чего прийти в отчаяние невольным эмигрантам: мелководье не давало крупным транспортам подойти прямо к пристани, поэтому людей и грузы свозили на берег на лодках, фелюгах и других мелких судах. Небольшое расстояние до города и лагеря обессилевшие люди не могли преодолеть за один раз и делали по две-три остановки для отдыха. К тому же на себе нужно было переносить и различную поклажу. Правда, французское командование в помощь русским выделило 50 повозок и 100 мулов, и они потом стали основой корпусного обоза. Но это не решало полностью проблемы. Был конец ноября, дули резкие холодные ветры, шел дождь. Дорога, особенно к лагерю, превратилась в сплошную грязь, и это сильно затрудняло выгрузку и обустройство войск на новом месте. Поэтому уже с самого начала возникла идея построить узкоколейку, которую стали потом называть «декавильки» – в честь французского инженера Поля Декавиля, первым построившим подобную узкоколейку. А это девять километров железного пути из лагеря в город Галлиполи, на которой было устроено пять станций, а по линии курсировало 62 вагонетки для грузов и пассажиров. Линия была необходима для снабжения большого лагеря продовольствием и жизненно важными материалами. При этом французское командование настаивало на том, чтобы узкоколейку вели прямо от бухты, минуя город. Союзники трижды заставляли русских начинать строительство – и три раза приходилось его прекращать. Французы предложили подвозить грузы с кораблей в лагерь сначала на фелюгах до бухты, которая была на полпути к нему, а далее – по узкоколейной железной дороге, которую нужно было построить. Корпусной инженер был против такого плана, считая его нерациональным. Во-первых, фелюги не могли работать при волнении на море, а во-вторых, приходилось дважды перегружать строительные материалы. Но французы были непреклонны, и уже 28 ноября работы были начаты. В городе разобрали старую пристань, а ее составные части на руках перенесли на новое место. Когда же за две недели новую пристань почти построили, французы решили ее снова перенести – теперь уже в бухту Кисмет. Опять пришлось разбирать пристань и строить заново. Одновременно 17 декабря от этой бухты стали прокладывать железную дорогу. Маршрут ее тоже был составлен французскими инженерами и включал чрезвычайно тяжелые подъемы. Трудности, возникавшие во время строительства узкоколейки, порою казались просто непреодолимыми. Весь укладочный материал (рельсы, шпалы, их крепления и т. п.) французы насобирали в тех местах, где проходили их Дарданелльский и Салоникский фронты, и из того, что бросили немцы. Естественно, все это имущество было разукомплектовано, значительная его часть – вообще непригодна для повторного использования. Долго не могли научиться гнуть рельсы для укладки их на поворотах. Пришлось изобрести самодельный пресс. Своими силами пришлось переделывать вагонетки, не приспособленные для перевозки людей и негабаритных грузов.

На третий раз русским все-таки удалось реализовать собственный проект: офицеры железнодорожного батальона выбрали трассу, которая давала возможность в обе стороны поднимать вагонетки лишь до перевала, откуда они до конца спускались самокатом. Поднимать вагонетки должны были мулы, даваемые корпусным обозом. Впрочем, и ездить по такой декавильке тоже было удовольствие не из самых приятных, особенно вначале: до станции Перевал вагонетки вытягивали мулы, причем вагонетки несколько раз сходили с рельсов, откуда под уклон с незначительными подъемами, берущимися по инерции, все-таки достигали Галлиполи. Скорость подчас развивалась приличная. Крушений, особенно поначалу, было немало, а за «производство» крушения вагоновожатому полагалось 30 суток ареста.

Перед Рождеством французы решили проверить, что происходит в лагере русских беженцев. Но, когда увидели вместо беженского стана – образцовый войсковой лагерь, полки, батальоны, дивизионы, эскадроны, батареи, – французские генералы ахнули. Пред их глазами предстала настоящая армия, сохранившая знамена и полковые печати, пулеметы и трубы духовых оркестров… В довершение инспекции был парад. Перед Кутеповым и его штабом, перед французскими генералами шли, вскинув винтовки «на руку», батальоны в шеренгах по восемь. Шли в белых – скобелевских – гимнастерках и в фуражках: марковцы в черно-красных, алексеевцы в бело-голубых, дроздовцы в красноверхих…

После этого, наконец, удалось выяснить у французов дневной рацион. На 27 декабря 1920 года в нем значилось:

«1. Хлеб обыкновенный или бисквит – 500 г (слово «бисквит» осталось невыясненным).

Муки, каши или однородных продуктов – 150 г.

2. Мясо свежее или мороженое – 300 г или мясо консервированное – 250 г.

3. Сухие овощи или равнозначные продукты, как то: картофель, свежие овощи и тесто (кубики) – 100 г.

4. Соль – 20 г.

5. Жиры – 20 г.

6. Чай – 7 г.

7. Сахар – 20 г».

Впрочем, картофель весь был испорчен, и его пришлось выбрасывать, а консервы так протухли, что без отвращения есть их было невозможно. Да и потом, когда с содержанием пайка определились, продукты выдавались без взвешивания, на глазок или по весу, указанному на мешках и ящиках. Но зачастую фактический вес продуктов был значительно ниже. К примеру, если сушеного картофеля числилось 40 килограммов, то на самом деле в ящике его было 25. Упаковка часто бывала поврежденной и неполной, а между тем французские сержанты, работавшие на складе, требовали, чтобы все принималось согласно тому, что написано на таре, угрожая вообще прекратить выдачу продуктов.

Даже случайные обстоятельства отражались на величине рациона. Так, 13 января 1921 года с французского склада было кем-то похищено 700 килограммов сахара. В связи с этим французы уменьшили его долю в пайке, чтобы компенсировать недостающее.

Несколько улучшенный паек удалось выхлопотать для лазаретов. Вместо консервов больным выдавалось свежее мясо, а чечевицу и фасоль заменили рисом и макаронами, сверх того выдавались в мизерном количестве кофе и консервированное молоко.

В лагерях началась голодная цинга. У детей и женщин босые ноги, часто обмотанные у щиколоток марлевыми бинтами. На бронзовых спинах, на руках, по ногам пролегли сизые широкие полуязвы, точно пятна пролежней. Отчего? Выяснилось, что от селитры. В консервах селитра, и от нее эти селитренные пятна. Некоторые, чтобы не умереть с голоду, пытались заняться охотой на зайцев и куропаток, удить рыбу, но результаты были ничтожны. Не забывали брать свое и дизентерия с туберкулезом. Вскоре и брюшной тиф поднялся от высохлой и глинистой лагерной речки и пошел шагать по палаткам. Москитная лихорадка, яростная галлиполийка, мгновенно бросала людей на койки. Люди горели, у них обсыхали потемневшие губы. В глазах темный дым жара. Люди, захваченные эпидемией, сгорали мгновенно без сил, без борьбы.

Борьба с эпидемиями набирала темпы, вскоре греческий Красный Крест прислал свой госпиталь на 50 коек, с прибытием госпитального судна «Румянцев» наладили распределение больных по заболеваниям. Дали положительный результат и противоэпидемические мероприятия. В городе срочно оборудовали две бани, в одной из которых устроили дезинфекционную камеру. Теперь до 700 человек ежедневно могли мыться теплой водой и бороться с паразитами. Были взяты под санитарный контроль общежития, гауптвахты, наладили своевременную уборку мусора и туалетов в городе.

В лагере с эпидемиями тоже долго не могли справиться. Большая скученность людей в палатках, сон на земле, недоедание изнуряли людей. Борьбу с заболеваниями затрудняла большая нехватка дезинфекционных и лечебных средств. Но и здесь построили бани, дезинфекционные камеры. Теперь в своей бане в течение недели каждый имел возможность вымыться горячей водой, «прожарить» обмундирование и нижнее белье. Специально выделенные от частей команды регулярно убирали мусор, сжигали загаженные кусты. Усилился санитарный контроль за состоянием мест общего пользования, особенно за кухнями и источниками воды. С наступлением тепла количество выздоравливающих резко увеличилось, а к лету поступление заразных больных в госпитали сошло на нет.

В этих тяжелых условиях весной и летом 1921 года была сделана попытка наладить выращивание овощей. Но удалось это только в одном Дроздовском полку. Там сформировали команду в 45 человек и во главе с двумя офицерами-агрономами стали обрабатывать целину; вскоре получился огород. На нем удалось вырастить приличный урожай капусты, помидоров, картофеля, перца, огурцов, кабачков, моркови и различной зелени. Большинство этих овощей ушло в полковой лазарет и тем, кто был особенно ослаблен длительным голоданием. Таковых в корпусе насчитывалось свыше 2,5 тысячи человек. У многих из них стали развиваться туберкулез, малокровие и другие серьезные заболевания. Выручал также Красный Крест, американский и греческий. Женщинам иногда от них выдавалось небольшое количество сгущенного молока, сахара, макарон и шоколада. Чтобы прокормиться, в ротах и на батареях стали организовываться артели, в которых назначались ответственные за получение продуктов, заготовку дров для кухни. Местные власти выдали войскам около ста турецких кухонь, в которых котлы были с двойным дном. И вот тут случилась закавыка: сколько ни бились повара, сколько ни сжигали драгоценных дров, пища не закипала. Потом оказалось, что в пустоты между днищами нужно было заливать глицерин.

Но постепенно галлиполийцы обустраивали свои жилища. В земле на четырех человек вырывались углубления, и чтобы стенки не обрушивались, их оплетали лозой. Пол такой ямы выстилали сухими листьями и травой, место для отдыха и сна представляло собой сооружение, сложенное из камней и заполненное внутри сначала землей, а сверху ветками и листьями. В шутку эти ямы называли «купе».

По центру палатки во всю ее длину прорывалась траншея, дно которой посыпалось мелкими камешками и утрамбовывалось. Передвижение по ним в дождливое время спасало от грязи, а летом – от пыли. Для отопления палаток делали примитивные очаги, топливом служил кустарник, росший вдоль реки и на склонах гор. Освещение почти отсутствовало, поскольку французы не давали керосина. Чтобы хоть немного осветить палатки, делали примитивные «каганцы» из консервных банок, наливая в них кокосовое масло, удержанное из продовольственного пайка.

Семейным палатки ставились отдельно. Каждую из них внутри делили брезентом на ячейки для каждой семьи. Но долго в таких условиях семьи находиться не могли и старались переселяться в сделанные собственными силами землянки. Это были просто ямы, укрытые сверху хворостом и грунтом, с единственным отверстием для входа и света. Потом появились и более благоустроенные землянки с крышами из черепицы, с застекленными окнами и настоящими дверями. Это требовало больших расходов, а подавляющее большинство солдат и офицеров терпели нужду. Как вспоминали потом жители «хуторов Барбовича» – так в шутку называли в обиходе расположение кавалерийской дивизии, которой командовал генерал Барбович, – был один полковник, который вплоть до отъезда в Сербию прожил с семьей в яме, затянутой сверху лишь лоскутом брезента.

После того как закончили оборудование палаток, подготовили места для общих построений, разбили дорожки, посыпав их мелкими камешками и обсадив кустарниками и деревцами.

Поняв, что в полевом лагере придется находиться долгое время, его обитатели постепенно совершенствовали свое жилье. Появились кровати, но их сперва получали неохотно, считалось, что циновки из лозы и подстилка из листьев лучше сохраняют тепло. В матрасы стали набивать высушенные морские водоросли. Некоторые сплели себе койки из лозы, а вместо ножек приспособили большие корни деревьев или крупные камни. Те, кому повезло, добыли ящики и приспособили их как столики.