Читать книгу Chikatilo forever! - Виктор Золотухин - Страница 5

Обдумав происшедшее накануне, третий механик решил очередное домогательство встретить во всеоружии. Для этого надо было «вкатить шары». Для начала он начал подыскивать подходящую пуговицу. От наволочки пуговица оказалась слишком большой.

«Не по мне», – решил морячок и продолжил поиски.

Наконец, подходящая пуговица нашлась на рубашке. Теперь оставалось отшлифовать ее и сделать пропил. Когда работа подошла к концу, он расстегнул ширинку, вывалил член и попытался ее вставить. Ничего не получалось, мешалась крайняя плоть, уздечка постоянно выскальзывала из рук, пару раз закатывалась под стол пуговица.

Механик был полностью поглощен процессом, когда в каюту без стука заглянула киоскерша. Такую живописную картину она видела в своей жизни впервые, поэтому встала как вкопанная, заинтересовавшись происходящим. Минуту спустя, когда третий механик поднял на нее глаза и удивился присутствую постороннего, она, чтобы сгладить неловкость, сказала:

– В киоск завезли дешевый одеколон.

– Я не пью, – отказался механик.

Испытать новое приспособление он не успел, большую часть комсостава, в том числе его, временно заменили.

Машинная и палубная команды ходили недовольные. Почти всю руководящую верхушку парохода на один рейс списали на берег и прислали подменный экипаж. Старички были наслышаны всякого о некоторых вновь прибывших, но особо были недовольны капитаном. За ним закрепилась кличка «Трус», так как при малейшем волнении моря он начинал паниковать и искал бухту, в которой можно было бы спрятаться. Заменили и четвертого механика. Прислали молодого и вредного. Голдман убедился в этом на своей собственной шкуре в первую же вахту.

Если следовать инструкции, то во время несения вахты в машинном отделении, моторист должен был находиться непосредственно в машине, а механик в ЦПУ – помещении, куда выведены приборы, показывающие текущие параметры работы систем. Допускалось также, чтобы механик и моторист периодически меняли друг друга. Мотористу разрешалось подниматься в ЦПУ, чтобы покурить, попить водички, передохнуть от шума. Конечно, при условии, что он уверен в исправной работе всех механизмов. Если нет, то на это время в машинное отделение спускался механик. Впрочем, механик в любом случае должен был время от времени спускаться вниз и лично проверять технику.

Подменный четвертый механик спускаться в машину не собирался вовсе. Однако, когда пошел второй час вахты, Голдман захотел курить и зашел для этого в ЦПУ. В машине курить запрещалось, механик был вынужден его заменить.

Пока Голдман курил, четвертый механик бродил по машинному отделению и кипел от злости. Их подменный экипаж обещали отправить в Канаду за зерном, со всеми вытекающими последствиями – нейтральные воды, чистка трюмов. За то и другое платили валютой. И вот из-за дурацкого убийства на «Садовской» списывают на рейс весь комсостав для допросов, а их как затычку кидают на замену.

На пассажирском судне четвертый механик был впервые. Оборудование «пассажира» в корне отличалось от оборудования на других судах. На сухогрузе один главный двигатель размером с четырехэтажный дом, а здесь их два, причем высотой всего метров пять. Все ему здесь было незнакомо.

«Умного из себя строит», – с ненавистью подумал про Голдмана механик. – «Ну ничего, я ему сегодня устрою веселенькую вахту!»

Механик злобно крутанул первый попавшийся под руку клапан и проследовал в ЦПУ.

– Кончай курить, п… дуй в машину! – рявкнул он на Голдмана.

Если бы Голдман знал, какую диверсию совершил четвертый механик, его прошиб бы пот. По незнанию, тот сбил уровень подачи пара на подогрев забортной воды, идущей на охлаждение главного двигателя. Такой поступок был чреват очень плохими последствиями. Механик не знал, что клапаны пара регулируются с ювелирной точностью. Сдвинь регулятор на пару миллиметров, и температура забортной воды сразу поползет вверх. В итоге главный двигатель выйдет из нормального режима, а это грозит его полной остановкой и, возможно, выходом из строя. Механик же крутанул клапан на целый оборот.

Голдман как-то слышал про пароход, на котором запороли главный двигатель. Пароход в итоге пошел на переплавку. Двигатель находится в центре судна. Чтобы его заменить, нужно распилить пароход пополам, а это практически невозможно. Если полностью испорчен главный двигатель, то испорчен весь пароход в целом.

Через несколько минут, когда паровая труба раскалилась, механик с помощью сирены вызвал Голдмана в ЦПУ.

– Температура забортной воды на правом двигателе поднимается. Иди отрегулируй.

Голдман подошел к клапану. Стрелка термометра резко ползла вверх.

«Чего это пар взбесился?» – подумал Голдман и чуть-чуть убавил напор. Но температура продолжала расти. Мотористу и в голову не могло прийти, что кто-то повернул клапан на целый оборот. Он убавил еще чуть-чуть. Результат тот же. Голдман испугался и побежал к четвертому механику:

– Не могу выставить нужный уровень. Иди помоги мне.

Механик был напуган последствиями своей выходки не меньше моториста. Но механик совсем не знал машины и был бесполезен внизу. Чтобы скрыть испуг и бессилие, он с матом набросился на Голдмана:

– Иди на х… отсюда! Не умеешь работать, вообще вали из машины!

Разозленный и обруганный Голдман побежал к клапану. Но регулировка не давалась, труба уже была накалена и подпитывала температурой сама себя. Включилась аварийная сигнализация двигателя. Голдман знал, чем это грозит: такая же сигнализация раздавалась в эту секунду в каютах деда и второго механика.

Когда начальники вбежали в ЦПУ, четвертый механик ткнул в Голдмана пальцем:

– Это он виноват, саботажник!

Первым делом дед и второй механик решили выключить сигнализацию, так как рев стоял оглушительный. Но сделать они это не смогли. По той простой причине, что не знали как.

Есть святое правило: механики, включая деда, должны хоть на пузе облазить машинное отделение, но знать все механизмы до мельчайших подробностей. На «Садовскую» руководство пришло всего на одну неделю, поэтому разбираться в механизмах никто не стал, понадеявшись на то, что все пройдет нормально.

Голдман посмотрел на тщетные попытки руководства отрубить сигнализацию и решил сделать это сам. Выключалась она довольно просто, надо было нажать три определенные кнопки одновременно. Совместными усилиями температура воды была установлена. Вскоре системы главного двигатели вошли в привычный режим работы.

После рейса Голдмана ждал неприятный сюрприз. Его вызывали в отдел кадров пароходства.

«Значит накапали, суки, решили все на меня свалить», – с досадой подумал Голдман.

Это было очевидным. Никогда ни в какой докладной старший механик не напишет, что не владел элементарными знаниями управления машиной. Ни за что четвертый механик не сознается, что чуть не случившаяся авария была целиком на его совести. Вполне естественно, что козлом отпущения решили сделать самого маленького человечка в этой цепочке – моториста.

Наказание, которое приготовили Голдману за этот инцидент, можно было легко предвидеть – лишение визы сроком, как минимум, на один год, то есть запрет на все загранрейсы.

Чтобы понять, что это значило для моряка, нужно рассказать о всей системе вербовки в Дальневосточное морское пароходство.

Обман начинался с самого начала, с объявления в газете «Комсомольская правда». Несколько учебных заведений Владивостока и Находки, готовящие моряков для ДВМП, наперебой расписывали достоинства работы моряка-дальневосточника. Объявления сулили среднюю заработную плату 450 рублей в месяц, а также щедрые ежемесячные валютные премии. Будущим морякам обещали великолепное проживание, прекрасное форменное обмундирование и отличное бесплатное питание. И главное: все принятые на учебу будут работать только на судах загранплавания, с заходам в порты шестидесяти стран мира.

Правдой здесь было то, что кормили на пароходе, действительно, регулярно. Моряки голодали, только когда их списывали на берег. Все остальное от начала до конца было полным враньем. Никакого форменного обмундирования ни электрики, ни мотористы не получали. Зарплата у них была в пределах ста-ста двадцати рублей, на ледоколах в условиях Дальнего Севера моторист получал восемьдесят рублей в месяц. Каюты на пароходах также оставляли желать лучшего.

Но самым гнусным враньем было то, что все моряки ходили только в заграничные рейсы. Ничего подобного в принципе не было. Визу, как право попасть на загранрейс, дожидались целый год. Причем весь этот год еще с учебы за будущими моряками велся неусыпный контроль. И за самую мельчайшую провинность получение визы откладывалось еще на целый год.

Почему же моряки не увольнялись и все это терпели? Ответ очевиден. Чтобы завербоваться на работу большинство будущих моряков многое ставили на карту. К примеру, Голдман, поехав во Владивосток, бросил институт, оставил любимую девушку, потратил большие деньги, чтобы через всю страну добраться до Дальнего Востока. Некоторые оставляли жен, детей, престарелых родителей – брать их с собой запрещалось. Теряли прописку, в конце концов. И после этого вернуться домой с пустыми руками? Впрочем, кое-кто так и делал. Но на их место находились сотни других простачков, приехавших со всего Советского Союза.

Самым мощным инструментом закабаления моряков в пароходстве была загранвиза. Рядовой матрос, моторист, бортпроводник должен был терпеть скотские условия и мизерную зарплату, надеясь, что когда ему откроют визу, начнутся загранрейсы, тонкой струйкой потечет валюта, он окупит все лишения и унижения. Об этом прекрасно знало руководство пароходства и пользовалось этим. Сначала моряка проверял КГБ. Когда выяснялось, что «подследственный» не привлекался, имеет лояльных коммунистической партии родственников, то визовые документы приходили в пароходство. Начальство ДВМП придиралось сильнее КГБ. О несчастном морячке выяснялось все: не грубил ли он начальству, не имел ли неосторожность влюбиться на рабочем месте, не носит ли он длинные волосы… Особенно тщательно молодого моряка проверяли в его день рождения. Не дай Бог, стукач учует от него малейший запах спиртного. Разве можно выпить в свой день рождения? А потом уже кораблядские «боги» садились и решали: открыть визу морячку или еще на год оставить его в скотских условиях, куда сами же обманом его заманили.

Голдману поначалу повезло. Он приехал на учебу с еще армейской рекомендацией. И сразу его документы пошли на оформление визы. Однако вскоре произошел довольно глупый случай, который на год сделал все попытки вырваться в загранплавание бессмысленными.

В общежитии, где проживали курсанты мореходной школы, стены были выбелены известкой. Чтобы как-то разнообразить интерьер, будущие моряки решили повесить на стены плакаты. Девушек «вешать» запрещалось, поэтому в ближайшем книжном магазине покупались агитационные плакаты. Голдман «повесил» сурового мужика с грозно выпяченным пальцем. Подпись была – «Пьянству бой».

На этом же этаже жил ташкентский татарин Вадик Ашрапов. Он решил по-своему довести до ума плакат – сделал на нем надпись: «А ты разве не пьешь?», что наглядно подчеркнул небрежными рисунками.

Плакат сразу же вызвал интерес у штатного школьного чекиста-стукача. Когда Голдман сказал, что рисовал все это не он, чекист потребовал, чтобы сознался настоящий «художник», добавив, что тому за это «ничего не будет». Голдман подошел к Ашрапову и предложил сознаться в художествах. Ашрапов отказался. Стучать, даже на такое дерьмо, как Вадик Ашрапов, Голдман не хотел. В итоге этого мелкого инцидента ему на один год прикрыли визу.

«На этот раз проступок был более серьезным, за это визу могут придержать и на более долгий срок», – расстроился Голдман.

В отделе кадров Голдман сразу направился к своему инспектору Кошкину.

– Пиши объяснительную, – добродушно посоветовал тот.

– Понимаете, все было не совсем так, в произошедшем нет моей вины, – пытался объяснить Голдман.

– Я знаю, но мы же не будем устраивать разборки. Напиши, что в содеянном раскаиваешься и забудем об этом.

Голдман взял чистый лист бумаги и вышел в коридор. Он от кого-то слышал, что Кошкин заядлый нумизмат. Некоторые моряки-саракоты, то есть те, кто много лет отработали в пароходстве, возили ему из рейсов редкие иностранные монеты. За это начальник отдела кадров устраивал им выгодные рейсы. Но Голдман не был саракотом и даже визы пока не имел. Да и взятку бы не смог дать. Что ж об этом думать?

Да, но если написать «явку с повинной», то визу еще на год прикроют стопудово! Что же делать?

Тут у Голдмана возникла совершенно нелепая идея.

«Может рискнуть?» – подумал он. – «Боязно… А что, собственно, я теряю? И так, и эдак плохо! Давай попробую, глядишь прикроют это дело».

Он сел за стол и начал писать объяснительную. Труд получился большим. Когда он закончил, то прошел в кабинет Кошкина, положил бумагу на стол и быстро вышел.

«Теперь на пароход», – Голдман облегченно зашагал привычной дорогой.

Инспектор Кошкин взял объяснительную и решил уже подшить к личному делу Льва Голдмана, как что-то ему подсказало, что не мешало бы сначала познакомиться с написанным. Он начал читать:

«Объяснительная.

Во время последнего рейса на пути следования к острову Шикотан вышел из режима правый главный двигатель. Произошло это по вине четвертого механика. Когда я находился в ЦПУ, механик разрегулировал уровень подачи пара на двигатель. Это я видел по приборам центрального пульта управления.

Причину его действий вижу в неполном служебном соответствии четвертого механика. Есть и еще одна причина происшедшего, о которой мне сначала не хотелось говорить. На мой взгляд, она хотя бы частично объясняет его действия. С самого начала вахты, четвертый механик приставал ко мне с неприличным предложением вступить с ним в половую связь. Так как я противник интимной жизни на рабочем месте и свято чту уголовный кодекс, запрещающий интимную близость между мужчинами, то я категорически отказался. Чтобы отомстить мне, четвертый механик и совершил действия, чуть не поведшие за собой выход из строя главного двигателя.

Прошу не наказывать четвертого механика по всей строгости, так как он совершил свои действия в неуравновешенном состоянии.

Подпись – Лев Голдман».

Кошкин засмеялся.

– Вот ведь сволочь, знает, что нам такое развитие событий ни к чему.

Инспектор взял объяснительную, добавил к ней докладную и спрятал в дальний угол стола.

На корабле царило оживление. Подменный экипаж списывали на берег, на его место возвращались старые добрые старички «Ольги Садовской». Голдман зашел к себе в каюту и посмотрел на спикер.

«Устроить что ли им пышные проводы?» – подумал он.

Динамики, которые стояли на корабле, имели важное назначение. По ним передавались команды во все помещения корабля. Объявлять эти команды можно было только из администраторской и каюты капитана.

«Ничего, я исправлю этот пробел».

Затащив в каюту усилитель от киноустановки, Голдман подсоединил его выходные провода к линии громкой связи. Взяв микрофон и повернув ручку громкости до предела, он сухим официальным голосом произнес:

– Свободной от вахты палубной команде собраться на корме!

Приоткрыв дверь каюты, он наблюдал, как курившие на «пяти углах» матросы, побросав бычки, быстро направились в сторону кормы.

«Работает, стерва», – с удовлетворением подумал Лева. – «Теперь накажем врагов!»

Он вновь поднес микрофон к губам:

– Четвертому механику срочно спуститься в пятый трюм!

– Второму механику спуститься в румпельное отделение!

– Старшему механику зайти в каюту капитана!

Минуту спустя он внес заключительный штришок:

– Подменному экипажу немедленно покинуть судно!

Затем быстро отцепил все провода и спрятал усилитель в рундук. Сделал он это вовремя. Дверь открылась и на пороге появился старший электрик Витя Матушкин:

– Голдман, с тебя пол-литра!

– А че такое?

– Тебя переводят в электрики, идем готовиться к отшвартовке.

Это была самая радостная весть, которую Голдман услышал с самого начала работы на «Ольге Садовской». Он не верил своим ушам.

«Такой перевод говорит о том, что дело замяли. Должность электрика для меня, как ошейник для собаки. Теперь можно работать спокойно».

Когда судно стало удаляться от берега, Голдман вышел на корму. У парапета стоял матрос Хлименко.

– Чем занимаешься, укротитель стаканов? – спросил Голдман.

– Да вот, стою и думаю, если сейчас с кормы выпустить чайку, то долетит ли она до берега? Ты как думаешь?

– Не знаю, – замялся Голдман.

– Долетит, – уверенно сказал Хлименко, – если, конечно, ей в жопу пропеллер вставить.

Игорек засмеялся густым идиотским басом.

«Все-таки со своими ребятами лучше, чем со всем этим подменным мудачьем», – решил Голдман. Он уже давно чувствовал здесь себя среди своих.