Читать книгу Идальго Иосиф - Виктор Зонис - Страница 10

Книга первая
На изломе времени
Глава 8

Оглавление

Лестница круто уходила вниз, в темноту. Редкие факелы, развешанные на мощных стенах по обе стороны, не освещали, а только обрисовывали влажные и скользкие ступени. Мириам, пытаясь отвлечь себя от панического страха, считала шаги, ведущие ее, казалось, прямо в преисподнюю. Дышать становилось тяжело. Жадно раздувая ноздри, она втягивала в себя воздух – спертый, густо насыщенный дымом и плесенью. Наконец ступени закончились. Черный мужчина-карлик, с необычайно широкими для его роста плечами, остановился и сделал рукой предупреждающий жест. Мириам замерла, широко, до боли раскрыв глаза, пытаясь хоть что-то увидеть в кромешной темноте. Она не увидела, скорее угадала, что ступени закончились и они стояли перед каким-то препятствием. Здесь, в абсолютном мраке каменного колодца, чувства обострились до предела. Прежняя жизнь казалась ясной и суетной, просчитанной и взвешенной. Где-то там, наверху, осталось все привычное, кем-то подаренное и узаконенное, веселое или грустное – но предсказуемое и не страшное; где-то там, наверху, остались воздух и жизнь, слуги и солнце. Где-то там, наверху, осталась она – Мириам – молодая и счастливая, почти счастливая…

Карлик зашевелился, нащупал влажную ладонь Мириам и неожиданно сильно сжал, потянув к себе. Мириам сделала шаг вперед и уткнулась в дверь. Она почувствовала неуловимое, даже не движение, а колебание воздуха и увидела узкую, не толще лезвия ножа, полоску серого света, мелькнувшую внизу, под дверью. Карлик отступил назад, зашевелился, зашуршав складками плаща и вдруг, из-за спины Мириам раздались звуки – резкие и громкие: карлик свистел в длинную, странно изогнутую на конце трубочку. Длинный – два коротких и снова – длинный. Он повторил еще два раза свой свист, меняя последовательность длинных и коротких сигналов. Тишина, нарушенная только что карликом, стала еще плотнее и звонче. Ничего не изменилось – ни шороха, ни звука. Замер даже воздух. Жила только серая и неверная, еле видимая, или кажущаяся видимой, полоска света под дверью. Сколько они простояли: минуту? Час? Жизнь? Страх Мириам, дойдя до самого дна ее души, кончился. Остались пустота и безразличие.

– Кто и зачем? – вдруг раздался измененный, очень глухой голос за дверью.

– Тот, кто знает дорогу, и тот, кого звали, – громко и четко ответил карлик.

Мириам вздрогнула – где и когда она слышала эту речь? Это был язык, очень похожий на древний, почти забытый язык ее народа, на котором еще, как говорили легенды, молились некоторые племена там, в Палестине, куда с детства мечтала попасть Мириам…

За дверью послышалось движение: лязгнул тяжелый засов, но дверь не открылась.

– Сефарим, Алоштам, Гашер![11] – торжественно и глухо произнес тот же голос за дверью.

– Иштар, Алвазел, Узанна! – ответил карлик.

Дверь медленно открылась, и Мириам, будто ее легонько подтолкнули в спину, оказалась внутри. Она растерянно обернулась, инстинктивно боясь разорвать окончательно тонкую ниточку, связывающую ее с внешним миром. Карлик исчез, растворенный мраком. Да и был ли он вообще?


Там, куда смотрела Мириам, была черная дыра. Дверь захлопнулась, и она медленно повернулась навстречу тому, чего очень боялась и еще больше хотела.

Комната была просторной и, после абсолютного мрака «колодца», казалась ярко освещенной. Окон не было; стены, выкрашенные в черный и красный цвет, были испещрены надписями на непонятном языке, символами и рисунками. На противоположной от двери стене, распластав крылья за рамки круга, ее очерчивающего, неслась прямо на Мириам огромная летучая мышь – с темным, искривленным страданием ртом на человеческом лице.

На низком, круглом потолке, во всю его величину, была нарисована пятиконечная звезда, в центре которой торчал камень с отверстием внутри. Из отверстия, медленно растекаясь под потолком, струился голубоватый дым, наполняя комнату запахом жженой шерсти. Повсюду – вдоль стен, на необычной формы сундуках и комодах, старинных по виду и испещренных, как и стены, диковинными знаками – горели свечи – множество свечей – черных и белых, в последовательности, которую трудно было понять, но которая сразу же бросалась в глаза. Черные свечи были толще и длиннее белых, горели неровно, но значительно ярче, распространяя дурманящий запах. На каменном, очень грубом и неровном полу, в самом центре, стоял длинный и узкий, покрытый черной тканью стол с отверстием, размером с головку новорожденного ребенка в центре. Стол опирался на восемь массивных каменных столбов, на каждом из которых были изображены языки пламени. Присмотревшись, Мириам вздрогнула: стол находился в центре, как будто бы отраженной от потолка, пятиконечной звезды. Под ним, точно совпадая с отверстием в столе, в каменном полу зияла дыра, с пятнами засохшей крови вокруг. Казалось, что восемь языков пламени, рожденных черной звездой на полу, взобравшись по каменным колоннам, жадно пожирали приготовленное для кого-то ложе. Рядом, у самого изголовья, на каменной подставке, лежала открытой огромная и толстая, с выдавленными на кожаных страницах знаками и рисунками, книга.

У Мириам мелко застучали зубы, ноги уже не держали ее. Она оглянулась, ища, куда бы присесть, – но нигде не было ни стула, ни скамейки. Секунду помедлив, Мириам опустилась прямо на пол и закрыла глаза. Исчез подвал, вместе с его страшной и непонятной символикой – исчез, как и не был, придя ниоткуда и уйдя в никуда. И только могильный холод каменного пола, пронизывающий тело Мириам, не давал забыть, что она здесь, в обители сил, бросающих вызов самому Богу!

Мириам хотела ребенка. Хотела так сильно, что казалось – появись он у нее, и можно умереть потому, что большего от жизни желать нечего. Это желание стало физическим кошмаром каждого ее дня. Она хотела и не могла. Мириам использовала все мыслимые и немыслимые средства: краснея и сгорая со стыда, после любви с мужем, задирала ноги кверху, чтобы не растерять, не выпустить из себя даже каплю его семени; жарко, находя самые нужные слова, молила Бога открыть ее чрево, обещала отдать все и саму себя за радость приложить к своим налитым жизнью грудям маленький, похожий на Иосифа, комочек ее плоти.

По совету всезнающих бабок и гадалок жгла ночью на кладбище простыни со следами семени мужа; закапывала глубоко в землю, на рассвете, свое «обычное», женское. И всякий раз ждала как чуда, что вот теперь она «понесет»; прислушивалась к своему телу: не тошнит ли, не ломит ли поясницу? Тошнило и ломило, но не беременелось. И вот она здесь, и это последнее, на что еще надеялась Мириам.

Неделю после того, как ее служанка и подруга детства Руфь, краснея и бледнея от страха, запинаясь и замолкая на полуслове, сказала ей, что есть тайные люди, пришедшие с Востока, познавшие обе стороны жизни и умеющие проникать туда, куда уходят, чтобы не вернуться, что эти люди могут помочь ей и, если, Мириам решится, то она, Руфь, сведет ее с ними – неделю Мириам не спала и не жила. Обливаясь холодным потом, молила Бога понять ее и простить. И вот она здесь. И она не уйдет, даже если это будет стоить ей жизни, даже если сейчас откроется дверь и ей, пока не поздно, предложат вернуться обратно – в теплый и светлый, родной и привычный, но уже изменившийся для нее мир.

Мириам открыла глаза и поспешно встала с пола, услышав тихое и далекое, постепенно приближающееся пение. Вдруг пламя ровно горевших свечей затрепетало, почувствовалось легкое движение воздуха и стена, слева от Мириам, отошла в сторону, пропустив в образовавшийся проем людей. Один за другим, глядя в пол, медленно вошли одинаково одетые в черные плащи, с глубоко надвинутыми на голову капюшонами, пять человек. Они направились к центру и стали двигаться вокруг стола. Пение усилилось. То один, то другой, вдруг замирали, выкрикивали что-то непонятное – воздевая руки к потолку. В эти моменты дым, струившийся сверху, усиливался; запах становился резче, нестерпимей.

Люди вокруг стола задвигались быстрее: кричали, дергаясь в судорожных конвульсиях, уже все сразу. Дым мощным потоком вливался в помещение – резал глаза, набивался в рот и легкие. Мириам стала задыхаться. Дым, проникнув в мозг, заполнил его до предела, разрывая голову на множество кричащих кусков. Глаза заволокло туманом, и в этом тумане, в угасающем сознании, замелькали видения: бездна черная и манящая, на краю которой раскачивалась Мириам; руки, покрытые язвами и струпьями – множество рук – тянулись к ней из пропасти, хватая за платье и увлекая вниз. Она была в белом, и всякий раз жадные руки отрывали полоску ткани, оставляя на ее теле глубокие, кровавые раны. Эти руки уносили ее в пропасть по кускам, и она не могла убежать, потому что вместо ног из лужи черной и густой крови торчали два столба, пожираемые огнем – точно такие же, как те восемь, подпирающие холодный стол. Мириам закричала, попыталась вырваться, убежать… Сознание, откуда-то издалека, медленно возвращало ее на землю. Руки и ноги занемели, тысячи злобных иголок кололи тело, что-то горячее и липкое разливалось на животе. Она медленно открыла глаза. Черная звезда на потолке уже не дышала дымом; из отверстия в камне, тонкой, прерывающейся на капли струйкой, текла на живот красная жидкость.

«Кровь!» – в ужасе подумала она.

Мириам попыталась вскочить, и иголки – с новой силой – впились в ее тело.

Мириам, голая, лежала на столе, распластанная, словно распятая, с широко разведенными и крепко привязанными руками и ногами. Она, насколько это было возможно, скосила глаза: над ней, монотонно читая ту самую книгу, стоял человек в черном. Он читал, то поднимая до визга, то опуская до шепота голос, и те, другие, которых Мириам не могла видеть, повторяли за ним воющими, тоскливыми голосами. Свечи больше не горели: только звезда в потолке странно светилась – переливаясь от тускло-желтого до ярко-красного цвета. И в этом неверном свете, в воздухе, ставшим осязаемо плотным, носились, задевая Мириам, чудовищные птицы и животные, с уродливыми, покрытыми наростами и гноящимися ранами телами; среди них мелькали люди, вернее то, что от них осталось: полуистлевшие, с черными впадинами глаз, искривленные нечеловеческими страданиями лица; ребенок – с двумя безглазыми головами и оторванными конечностями – беспомощно крутился, как в водовороте, не находя точку опоры…

Черный человек вдруг перестал читать.

– Она очнулась, – тихо сказал он.

– Пора, – ответил другой голос.

Пять человек, откинув с лиц капюшоны, с трех сторон подошли к столу. Они положили руки на живот, лоно, грудь Мириам, окуная их в густо стекающую с ее тела кровь. С той стороны, которая оставалась свободной, медленно подошел сгорбленный, старый по виду человек, в белой, расшитой золотыми знаками, одежде. Он низко склонился над столом, пристально вглядываясь в лицо Мириам. Откуда-то, тихо и незаметно, к нему подошла совершенно голая, с едва наметившимися женскими формами, девушка-подросток. В ее широко раскрытых глазах, смотревших не мигая в одну точку, была пустота: девушка была слепа. У нее на спине, перевязанное крест-накрест грубой веревкой, что-то шевелилось.

Старик медленно выпрямился и поднял взгляд к потолку:

– Азраил! Савухар! Гедона! – громко, неожиданно сильным голосом, прокричал он.

– Астарта! Ремаха! Бероэс! Я, Иерарх и Посредник, именем Халдеи и Вавилона взываю к Вам и вызываю Вас.

– Азраил! Савухар! Гедона!

– Астарта! Ремаха! Бероэс! Покиньте мертвых и придите к живым! Заклинаю вас девятью заклятьями Халдеи! – старик уже кричал, корчась в судорогах и брызжа слюной.

Тело его судорожно напряглось и выгнулось назад, дугой и, одеревеневшее, медленно оторвавшись от пола, повисло в воздухе. Стоящие вокруг упали на пол, распластавшись на нем и слившись с ним. Стало очень холодно, запахло гнилью и тленом. Звезда в потолке ярко вспыхнула, затрещала и погасла. Что-то огромное, невидимое и неосязаемое, заполнило все пространство помещения. Оно ухало и булькало, стонало и выло, и от него исходило тяжелое зловоние.

Старик вдруг рухнул на землю, глухо ударившись об пол. Он с трудом поднялся и уже осмысленным голосом тихо сказал:

– Пора, они здесь.

Ярко вспыхнули свечи. Девушка, повернувшись слепым лицом к старику, достала то, что было привязано у нее за спиной. Старик бережно взял сверток и большим ножом ловко вспорол его. В его руках, освобожденный от стягивавших ремней, молча сучил ножками посиневший от страха младенец. Старик подержал ребенка на вытянутых руках над телом Мириам и медленно опустил его ей на живот.

– Вы, соединенные в одном теле, связанные одной кровью – слейтесь навеки, как слились навеки день с ночью и жизнь со смертью! – торжественно произнес он, с силой прижимая младенца к Мириам.

Ребенок задергался, заплакал и закричал.

– Именем и волею тех, кто страшнее и сильнее самого страха и силы – да будет чрево твое отныне открыто! – услышала откуда-то издалека Мириам, погружаясь в глубокий обморок…

11

Серафим, Алоштам, Гашер – каббалистические заклинания.

Идальго Иосиф

Подняться наверх