Читать книгу Идальго Иосиф - Виктор Зонис - Страница 11

Прошло больше полугода с того злополучного дня, когда Иосиф последний раз был в герцогском дворце. Он все реже вспоминал о своих страхах и унижении: жизнь брала свое – брала у всех, в том числе и у Иосифа. С приходом тепла у него в душе поселился холод; холод и скука – предвестники равнодушия и старости.

– А, Иосиф, друг мой, заходи, заходи, не стесняйся! – Герхард только что встал с постели и, смешно выворачивая босые ступни, в просторной ночной рубашке, семенил Иосифу навстречу. Он небрежно смахнул с банкетки беспорядочно сваленную одежду и жестом пригласил садиться.

Иосиф любопытно и быстро, сквозь полумрак задернутых на ночь штор, разглядывал герцогскую спальню, ища почему-то и не находя следы женского присутствия.

– Садись, садись – герцог, подтянув ночную рубаху, уже сидя на банкетке, нетерпеливо дергал Иосифа за руку.

Иосиф осторожно, на самый краешек, инстинктивно подальше от герцога, опустился рядом, настороженно и вопросительно глядя на источавшего радушие и любезность Герхарда. Слуга, незаметно просочившийся в дверь, раздвинул шторы, впустил солнце понежиться на скомканных простынях герцогской кровати.

– Как дела в общине? Ты доволен? Мы сделали все, как вы просили. Что-то давненько ты к нам не приходил, – герцог сыпал вопросами, не ожидая ответов. – Иосиф, – Герхард, заметив присутствие слуги, жестом отослал его прочь – ты умный человек, Иосиф, хоть и еврей. Нет, нет, не подумай, что я что-то имею против евреев, – заметив настороженный взгляд Иосифа, поспешил оправдаться герцог. – Меня не интересует, как других, что вы там делаете в своих синагогах, и я не суеверен; тем более не верю этим басням, что евреи приносят в жертву своему Богу младенцев и всякой прочей ерунде. Это все церковные сказки для безграмотной черни. А что, честно, ведь и вправду не приносят? – Герцог так наивно и с каким-то детским испугом смотрел на Иосифа, что тот, неожиданно для самого себя, громко рассмеялся.

– Ну, ну, да, конечно, это я… так, к слову, – засмущался Герхард. – Иосиф, – уже серьезным тоном продолжил он, – скажи откровенно, тебе не надоела эта мышиная возня в вашей общине? Мне доложили, что ты проводишь там все свое время. Это правда?

Иосиф пожал плечами, не понимая, куда тот клонит:

– Вы сами, ваше высочество, назначили меня главой общины, а я привык добросовестно относиться к своим обязанностям.

– Да, да, добросовестно… – герцог придвинулся ближе к Иосифу. – Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Ты ведь там, в Испании, был банкиром – хорошим банкиром.

Иосиф сделал протестующий жест:

– Это не совсем так: я действительно немного занимался финансами, но..

Герхард не дослушав, перебил: – Не скромничай, это нам не к лицу. Пусть женщины этим занимаются. Настоящего мужчину красят шрамы и ум. Ума у тебя, я думаю, достаточно, а шрамы я тебе обеспечу. – довольный своей шуткой, засмеялся герцог. – Понимаешь, Иосиф, у меня богатые, обширные владения: города, поместья, леса, три аббатства, четыре монастыря, пятнадцать замков, – Герхард сосредоточенно загибал пальцы – много плодородной пашни и виноградников, соляные копи, рудники и еще много всего. Конечно, это будет поменьше, чем, скажем, у Вительсбахов и Люксембуржцев, но, все равно, достаточно много.

Он замолчал, думая, не забыл ли еще что-то перечислить, махнул рукой и продолжил: – Всего много и скоро, даст бог, может быть, будет еще больше. Только толку от всего этого мало. Мои дворяне сладко пьют и жрут в своих замках и поместьях, но когда доходит до уплаты налогов – визжат, как недорезанные свиньи, что они разорены и живут на грани нищеты. Я, конечно, могу вытряхнуть из них душу. Только даст ли это мне деньги? Вот вопрос. Что-то не так в моих делах, понимаешь? Мой ландгофмайстер[12] – Конрад фон Эдельсбах, вместе с моей женушкой, – герцог нахмурился, видно зло о чем-то подумав, – ни черта не смыслят в управлении и финансах, или… или… в общем… ну что-то не так, как должно быть.

– Понял?

Иосиф неопределенно кивнул.

– Ну, вот… – герцог замялся.

Его явно что-то смущало, не давало высказаться прямо. Складывалось впечатление, что он сам еще ничего не решил, только нащупывал, и это решение должно придти к нему сейчас, в ходе этого, как показалось Иосифу, очень важного для Герхарда разговора.

Герцог насупился, разозлившись на свою нерешительность, и уже более сухо и внятно, не мигая глядя в глаза Иосифу, как отрубив, продолжил: – Я сам бы мог, конечно, во всем этом разобраться. Можешь не сомневаться – мне хватило бы недели, чтобы вытрясти из этих воров правду, а заодно и мои деньги. Но рыцарю, такому рыцарю, как я, не пристало копаться в бумажках. Мне легче водить раскаленным железом по коже, чем пером по бумаге! Да и что это даст? На смену одним ворам придут другие – еще более вороватые, но уже более осторожные. Тебе я верю: ты еврей и за твоей спиной не стоят титулы и гербы. Ты будешь работать если не за совесть, то за страх, что еще лучше и надежней. А я тебя, клянусь смертью Христовой, не обижу: ты получишь такие привилегии, которые и не снились моим министрам и ландсманам, не воздушные привилегии, а реальные – властные, которые ты, я знаю, сумеешь превратить для себя в звонкую монету. Да и евреям твоим от этого будет только лучше. Я – рыцарь и не собираюсь за тобой подглядывать. Делай, что нужно для меня, и если при этом ты не забудешь о своем, вашем интересе – мне все равно. Понял, Иосиф? Я сделаю тебя своей правой рукой, даже, если при этом все святые, вместе взятые, перевернутся в своих гробах! Верни мне только мои законные деньги. Моя земля, мои города, должны рожать, рожать для меня живые деньги. А если они действительно бесплодны – я поступлю так, как поступали наши предки с бесплодными женщинами: камень на шею и в реку. Тебе понятно, Иосиф? Только я их утоплю не в реке, а в их собственной крови, клянусь мощами святого Варфоломея! – герцог смотрел зло и надменно.

Этот полный холодной злобы и решительности взгляд человека одетого, или, скорее, раздетого в ночную рубаху мог бы показаться смешным, если бы не казался страшным. Герцог замолчал, пристально глядя на Иосифа.

Иосиф лихорадочно соображал: это могло быть для него огромной, внезапной удачей, дающей невиданные, огромные в своих почти неограниченных возможностях перспективы, или гибелью – близкой и неотвратимой, тем больше и скорее, чем больше и скорее окунется он «во внутренности» герцогских финансов.

Иосиф посмотрел на герцога:

– Я могу подумать? – спросил он.

– Ну-ну, подумай, – с расстановкой ответил тот. – Только мне кажется, что ты уже подумал, – сказал герцог, – близко, совсем близко, так, что слышалось его дыхание, приблизившись к Иосифу.

В комнате, несмотря на жару, было прохладно. Иосиф распрямил занемевшую спину, медленно, похрустывая костями, разогнулся и откинулся на стуле, вытянув ноги. Спустя несколько минут он встал и подошел к окну. Иосиф задумчиво смотрел в пышный, переливающийся всеми красками цветочной палитры парк – раскинувшийся, сколько хватало глаз, под окнами его кабинета.

Десять последних дней – с раннего утра и до позднего вечера, он дотошно и скрупулезно разбирался в герцогских бумагах. Свитки, рулоны, счета, просто записки – густо исписанные цифрами и словами, горой лежали на большом письменном столе, переполняя его и сползая, словно убегая, на пол.

Иосиф был поражен: герцогские владения – обширные и многоплановые – давали огромные доходы, которые, не задерживаясь, утекали, как вода в щели, в многочисленные дыры и прорехи, наполняя чужие карманы и кошели. Соль и метал, зерно и масло, лес и пенька – ежедневно отправлялись в герцогские закрома, сказочным образом терялись, исчезая по дороге, в лучшем случае, наполовину. Тонкий ручеек денег, вырученных от продажи продуктов и продукции, не покрывал и трети стоимости, закупаемых для нужд двора, всевозможных товаров.

Герцогский дворец, словно сказочное, ненасытное чудовище, поглощал все, без разбора: фрукты и вино из Италии и Испании; ткани из Китая и Персии; пряности из Индии и Аравии; ковры из Персии и Бухары; меха из Польши и Руси…

Иосиф долго не мог поверить, снова и снова вчитываясь в бумаги: из Африки было привезено диковинное, тонущее в воде и тверже метала дерево, в количестве, хватившем бы с лихвой для отделки чуть ли не половины герцогского дворца! И за это диковинное и никем во дворце так и не виданное дерево, было отмерено золота по весу – один к одному! Одни и те же товары довольно часто оплачивались дважды: звонкой монетой и векселями. Множество счетов были грубо, вызывающе нагло подделаны и подчищены. И среди многочисленных поставщиков, откровенно, без оглядки, грабивших герцога, чаще других мелькало имя итальянца Бенвенутто.

Вначале Иосифу показалось, что весь этот, мягко выражаясь, беспорядок, возник из-за безграмотности и лени тех, кому герцог доверил управление своим хозяйством. Но привычка докапываться до самых мелочей, многолетний опыт работы с деньгами и товарами, натолкнули Иосифа на мысль, которая, со всех сторон проверенная, привела его к догадке, расставившей все по своим местам. По-другому посмотрев на бумаги, сопоставив поступление денег и их расход, Иосиф обнаружил, что самые большие и дорогие партии товаров закупались именно тогда, когда казна была почти пуста. И, что было вполне естественно, за товары расплачивались долговыми векселями, через некоторое время покрывая их деньгами. На первый взгляд – все было правильно. Только потом, спустя довольно продолжительное время, когда об этом уже никто не помнил – векселя, уже давно оплаченные – предъявлялись и оплачивались снова. И в этом, похороненная под необязательностью и неразберихой, проглядывала еле заметная, но четкая и продуманная система.

Иосиф задумчиво теребил бородку. Огромное, на вид мощное герцогское хозяйство шаталось, как карточный домик, грозя в любой момент рухнуть и похоронить под своими развалинами следы откровенного, кем-то четко спланированного грабежа и разбоя. Самые плодородные земли, замки, поместья, были заложены, или отданы на откуп, даже не за долги, а лишь за проценты по долгам, многократно превышающие сами долги.

Иосифу стало жаль герцога: в нем вдруг заговорил не банкир, а человек. Герцог представился Иосифу в виде огромного, пестро раскрашенного, ярмарочного барабана – внутри которого перекатывались пустота и эхо.

Он подошел к столу и, на мгновение заколебавшись, сгреб еще не перебранные и не прочитанные бумаги в сундук; закрыл его на ключ и вышел в сад.

Иосифу многое нужно было обдумать: слишком много людей и влиятельных имен проглядывало сквозь скупые цифры бумаг, беспорядочно сваленных на полу в комнате, которую он только что покинул.

– Слишком много, – вслух произнес Иосиф, – хотя достаточно одного из них, любого из них, чтобы сломать мне хребет.

Он тяжело вздохнул, понимая, что обратной дороги для него просто нет. Он невольно стал хранителем знаний, которые, как стрела, пущенная из арбалета, могли убить наповал; знаний, которыми, как едой, можно было отравиться.

«Надо осторожно, ничего не открывая, поговорить с Бенвенутто: он по уши в дерьме, а значит, будет мне неплохим советчиком», – решил Иосиф.

Иосиф, погруженный в свои мысли, не сразу заметил, что на аллее он не один.

Услышав голоса, он обернулся: позади, уже совсем близко, в окружении фрейлин и статс-дам к нему приближалась молодая, богато, если не роскошно, одетая женщина. Иосиф от неожиданности растерялся, хотел отойти в сторону; вдруг передумал, повернулся навстречу уже подошедшей группе и, еще не зная, но уже догадываясь, кто к нему приближается, склонил голову в глубоком поклоне.

– Ты, Иосиф, еврей из Толедо? – услышал он мягкий и одновременно властный голос.

Иосиф поднял голову: – Да, я Иосиф, ваше высочество, – ответил он еще раз и еще ниже поклонившись.

Солнце заканчивало свой день. Медленно опускаясь и разбухая, растеряв по дороге, как молодость, свой жар, оно ласково касалось верхушек деревьев, нежно и трепетно прощаясь перед уходом с каждым листиком и цветком. В его последних лучах перед Иосифом стояла Маргарита – первая дама герцогства и первая женщина, поразившая его своей красотой.

Маргарита была в той своей женской поре, когда молодость, на одном дыхании добежав до вершины, наполнив каждую клеточку тела живыми, сладкими соками – гордо выставляет себя напоказ, буйствуя и крича: смотрите, любуйтесь, завидуйте – так есть и так будет всегда!

Густые, волнами ниспадающие до середины спины – медно-рыжие волосы обрамляли тонкое, породистое, мраморно-белое лицо; неправдоподобно большие, ярко-зеленые, блестящие, с легкой, манящей поволокой глаза, в густой паутине черных ресниц; узкий, с тонкими и трепетными ноздрями, словно позаимствованный у античных скульптур, нос, над ярко очерченными, чуть-чуть припухшими губами…

Она была бы прекрасна, если бы не холод и надменность, пронизывающие весь ее облик – от ясного, высокого лба, до изящных, тонких лодыжек.

«Кукла! Холодная, восковая кукла!» – почему-то с раздражением и неприязнью подумал Иосиф, еще не понимая, как глубоко поразила его внешность герцогини.

Маргарита более открыто и с не меньшим интересом и удивлением рассматривала Иосифа. Она много раз сталкивалась в своей жизни с евреями: маленькими, серыми и неприметными. Они бесшумно появлялись при дворе, низко и часто кланялись, как будто извиняясь, что существуют на этом свете; суетились, показывая товары и предлагая услуги. Они постоянно дергались, закатывали к небу глаза и размахивали руками, дергая за смешные веревочки, свисающие со всех сторон их странной одежды. И кланялись, кланялись, кланялись. После них хотелось открыть все окна, впустить в помещение солнце и воздух.

Мужчина, стоящий перед ней, совершенно опровергал привычные представления.

Высокий, стройный, элегантно – по последней моде одетый; умный, ироничный, без тени раболепия, взгляд живых оливковых глаз; тонкий, с горбинкой нос на смуглом лице; узкие, волевые, четко очерченные губы. Короткая, с проседью бородка, довершала портрет скорее мыслителя и ученого, чем банкира и торгаша.

Будучи абсолютно индивидуальными, черты его лица напоминали Маргарите лица воинов, библейских пророков… но не евреев. Он был красив устоявшейся, зрелой мужской красотой, грозящей еще очень не скоро плавно перейти в благообразную старость.

Пауза неприлично затягивалась. Фрейлины и статс-дамы за спиной у Маргариты зашушукались. Она слегка обернулась, и свита сразу затихла: дамы склонили головы и присели в полупоклоне.

Маргарита нахмурилась, мгновение раздумывала и, презрительно глядя на свою свиту, протянула Иосифу руку для поцелуя:

– Я слышала, что ты с некоторых пор в фаворе у нашего супруга? – безучастным голосом спросила она.

– Я так не думаю. Просто я пытаюсь помочь его высочеству разобрать некоторые бумаги – уклончиво ответил Иосиф.

– Пытаюсь разобрать… – раздраженно передразнила его Маргарита. – Хорошо: когда попытки и разборы закончатся, мне тоже любопытно будет узнать об этом, – уже проходя мимо посторонившегося Иосифа, закончила она разговор.

Иосиф растерянно смотрел вслед герцогине. Стоял еще долго, ни о чем не думая. Просто стоял…

Мириам проснулась среди ночи от дурноты, выворачивающей ее наизнанку. Живот разрывало на части, во рту было сухо и горько. Она испугалась, резко откинула одеяло и вскочила с кровати, держась двумя руками за горло. Оглянувшись на спящего мужа, Мириам, стараясь не шуметь, побежала в уборную. Последние несколько дней ее тошнило. Мириам старалась поменьше кушать, тщательно скрывала от всех, даже от Иосифа, свое состояние.

«Неужели беременна? – со страхом и надеждой думала она. – Неужели беременна!» – пульсировала в голове мысль, заполняя ее всю и вытесняя все остальное. Мириам тщательно скрывала от всех свою беременность, старалась не попадаться на глаза Иосифу и слугам, прячась в самых укромных уголках своего большого дома. После того злополучного дня, когда «черные» люди свершили над ней страшный обряд, Мириам словно обезумела: она вздрагивала от каждого громкого звука, панически стала бояться темноты. Черный и ядовитый страх сдавливал ее сердце тесным, железным обручем.

«Я пошла против Бога! Я забеременею и рожу чудовище – такое, как одно из тех, что я видела там, в подземелье! Нет, нет, нет! Этого не может со мной случиться: Бог милостив – он поймет и простит. Ведь я не имею ничего общего с теми людьми: я просто хочу ребенка! Пусть только он будет, пусть только он будет нормальный – я замолю свой грех, я отдам всю себя только одному Богу!» – Мириам бросалась от отчаяния к надежде, не смея поделиться с кем-нибудь своим страхом.

Она едва успела распахнуть дверь в уборную, как ее вырвало прямо на пол. Мириам стало немного легче, но на смену дурноте пришла свинцовая слабость. Ноги дрожали, идти не было сил; она покачнулась ища опору, и опустилась на пол. Она сидела долго, собиралась с силами, тяжело и хрипло дышала, вытирая рукой пот, стекающий с лица на рубаху. Дом спал – совершенно равнодушный к ее страданиям. Мириам вдруг стало обидно и по-детски жалко себя. Соленые слезы, перемешиваясь с горьким потом, покатились по щекам. Она была одна во всем мире, наедине со своим страхом и болью. Мириам прислушалась к звукам спящего дома: «Хоть бы кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь пришел бы и пожалел меня, как когда-то в детстве, погладил и развеял все страхи», – с тоской подумала она.

Спустя еще несколько долгих минут Мириам оперлась руками о пол, медленно, по-стариковски, сантиметр за сантиметром, поднялась на ноги и, держась за стену, пошла обратно, в спальню.

Иосиф проснулся, почувствовав вдруг, что жены нет рядом. Он открыл глаза и увидев мелькнувшую в дверях ночную рубашку, тихо, «на цыпочках», пошел следом. Он видел, как рвало Мириам в уборной, как некрасиво раскорячившись, она извергала содержимое своего желудка, вытирая потрескавшиеся, распухшие губы ладонью; он видел, как липкий пот стекал по ее отекшему, серому, ставшему враз некрасивым лицу и… ему не было жалко.

Женщина, распластанная на полу среди собственных нечистот, была Иосифу чужой. И никакие уговоры, взывание к собственной совести, не помогали ему справиться с раздражением и брезгливостью, которую он только что почувствовал к ней.

Иосиф очень хотел ребенка. Несколько раз за три года совместной жизни им казалось, что вот она наступила, эта долгожданная беременность! Но все кончалось тем, чем кончалось: Мириам в очередной раз принимала желаемое за действительное. Последнюю неделю, видя состояние жены, ее попытки скрыть от всех, даже от него, свое плохое самочувствие – он ничего не спрашивал, боясь спугнуть, сглазить то, в чем он, почему-то, был уже совершенно уверен: Мириам наконец-то беременна! Иосиф по-прежнему очень хотел ребенка, но, с недавних пор, еще больше, чем он хотел его, он перестал желать ту, без которой, еще совсем недавно, не мыслил своей жизни.

Иосиф уже не смог больше заснуть: он думал о Маргарите, сравнивая ее с женщиной, метавшейся в беспокойном сне рядом с ним, на кровати. Он пытался прогнать прочь огромные, зеленые глаза на мраморном лице, на которые наплывало, как черная птица, пытающаяся закрыть в полете солнце, – распухшее, выпачканное потом и кровью лицо другой женщины – его жены.

«Это подло, – пробовал пристыдить себя Иосиф, – это твоя жена, твоя Мириам, больная от тебя твоим ребенком», – твердил он, понимая, что эта неприязнь, внезапно вспыхнувшая в нем помимо его желания и воли, заполняет его целиком, не оставляя места для сомнения и жалости.

Иосиф расхаживал из угла в угол по своему новому кабинету на первом этаже герцогского дворца. Работа, которую он поначалу намеревался сделать за несколько дней, потребовала гораздо больше времени. Если бы кто-то, еще две недели тому назад, сказал Иосифу, что то, что он обнаружит в бумагах герцога, напрямую коснется его жизненных интересов – он бы ни за что не поверил. Да что две недели – еще вчера, уже все практически закончив, проверив и подсчитав, он не увидел того, что сегодня, случайно обнаруженное, намертво переплело его судьбу с судьбой герцога Кельнского.

Да, герцога грабили, и это было, в общем-то, обычно для большинства владетельных и полуграмотных феодалов.

«Какая мне разница, – рассуждал Иосиф – в чьи карманы попадают деньги – в герцогские или его вороватых дворян? Меня это не касается. Герцог хочет знать правду и он ее узнает. Он мне доверился и я его не подведу, тем более, что это выгодно и для меня тоже».

И уже все подсчитав и записав, подготовив отчет для доклада герцогу, Иосиф, скорее из любопытства, нежели что-то заподозрив, выписал для себя перечень поместий и ленов, которые были отданы в заклад за последние несколько лет.

Перечень был довольно длинным и, где-то на середине, наткнувшись на знакомые названия, Иосифа обожгло страшное предчувствие. Он бросил все на столе, поехал домой, схватил в охапку векселя и закладные, купленные у Мальдиви, и стремглав помчался обратно во дворец. Предчувствие его не обмануло: он купил ветер и пыль, потратив на это большую часть своего состояния. У него были тоже подлинные бумаги, но выписанные позже, на уже заложенные поместья. А это означало, что ни один суд не признает их действительными. Иосиф купил то, что еще раньше уже было куплено другими. В первые минуты, еще не осознав значимость потери, Иосифа пронзила ярость.

«Неужели Мальдиви – старинный приятель, честное имя которого было известно всей Европе, оказался просто мошенником? Нет, что-то тут не так – слишком уж все просто и на поверхности, – пытался спокойно рассуждать Иосиф. – Ведь я с Бенвенутто тщательно проверил каждую бумагу – печати, подписи свидетелей – все было подлинным и на своих местах. С Бенвенутто… Значит, обманут не только я?»

«С Бенвенутто… – уже вслух повторил Иосиф, ловя «ниточку» какой-то ускользающей мысли. – Итальянец купил тоже на приличную сумму. Купил? А ты видел, как он платил Мальдиви деньги? Ты при этом присутствовал? – задал себе вопрос Иосиф. – Нет, не видел! – Он снова стал лихорадочно перебирать бумаги. – Вот, так и есть!» – злобно выкрикнул Иосиф, швырнув бумаги на стол.

На некоторых герцогских закладных – подлинных закладных – стояла свидетельская подпись Бенвенутто!

«Значит, Бенвенутто знал, что я покупаю фальшивки. Более того, он сам советовал взять именно эти закладные, как наиболее выгодные и перспективные. Значит – это Бенвенутто! И рассчитал он, в общем-то, верно: минимум пять – шесть лет должно пройти до того, как я смог бы воспользоваться этими бумагами. А за это время будет война, о которой все здесь твердят, и кто потом разберется: что подлинно, а что подделка? Все правильно рассчитал Бенвенутто – все, кроме того, что я получу доступ к герцогским бумагам; причем получу его очень быстро, настолько быстро, что в памяти моей не успеют стереться названия поместий и земель, купленных по его совету и с его подлой помощью. Сколько времени я не видел Бенвенутто? – подумал Иосиф. – Месяц, нет, полтора. Значит, он еще не должен знать, что герцог назначил меня своим Советником. Что ж, ты сам подписал себе приговор и ты умрешь, Бенвенутто, но не раньше, а только после того, как вернешь мне все, до последнего», – Иосиф рассуждал уже спокойно и трезво.

Ты забыл, Бенвенутто, что когда Назаретянин[13] проповедовал вам о всепрощении – меня не было рядом: зато я хорошо слышал, как говорил Авраам[14]: «око за око, зуб за зуб».

Иосиф снова вернулся к работе и стал переделывать то, что завтра должно быть показано герцогу. Иосиф решил, что Герхард должен увидеть и узнать все то, что увидел и узнал он сам, причем увидеть его, Иосифа, глазами.

«Чем яснее будет картина, чем больше конкретных имен, не взирая на титулы и положение, будет открыто герцогу, тем больше шансов у меня получить свои деньги обратно, – думал Иосиф. – Если только я не ошибся в герцоге, если он действительно способен на решительные поступки, – он будет мстить и карать, и полетит не только голова мелкой сошки Бенвенутто. Многим влиятельным дворянам придется ответить, и тогда мои бумаги станут единственно подлинными документами. Но сначала кое-что должна узнать от меня герцогиня. Только то, что сразу выдаст ее, если она замешана в этом», – решил Иосиф.

Но ни на следующий день, ни через неделю, Иосиф не пошел к герцогу. Всю ночь, меряя шагами свой кабинет, он думал, взвешивая все за и против. Слишком большой груз взвалил он на себя и надо было продумать все мелочи, все последствия и возможные неожиданности.

«Обязательно будет расследование; будут допросы и пытки. А что, если герцог предоставил в мое распоряжение не все бумаги? Что, если обвиненные мной бароны сумеют опровергнуть улики, или мои доводы покажутся герцогу неубедительными? – думал он. – Тогда конец мне и моей семье. Да что мне, озлобленные бароны вырежут всех нас. Господи! Помоги мне, Господи. Открой глаза мне, вразуми и укажи истинный путь. Молю тебя, Господи! Не только за себя прошу, но и справедливости ради», – молился Иосиф.

Так прошла ночь, а наутро, освежив лицо ледяной водой, Иосиф был уже в пути. Пользуясь своей новой, неограниченной по своим возможностям должностью, Иосиф решил посетить поместья и замки некоторых, замешанных в казнокрадстве, влиятельных дворян; увидеть своими глазами соляные копи и рудники. Он хотел убедиться, что герцогские земли и поместья его вассалов, добыча соли и производство металла – полумертвые на бумаге – существуют и здравствуют, наполняя золотом карманы заговорщиков. А то, что это не просто воровство, а хитроумный, хорошо спланированный заговор, Иосиф ощущал чутьем – никогда доселе ему не изменявшим.

Конрад фон Эдельсбах – ландгофмайстер, уже бывший управитель делами герцогства, встретил Иосифа спокойно, без внешних признаков удивления. Он не мог не понимать, что неожиданный визит не случаен, – но, кроме холодной, вежливой презрительности к нему – выскочке-еврею, уверенности в полной непогрешимости и безнаказанности, Иосиф не прочел ничего на лице Эдельсбаха. И эта уверенность не была просто бравадой.

Иосиф был поражен мощью стен огромного замка. Здесь все дышало силой и богатством. Замок – дворец, построенный на скале, окруженной глубоким рвом, хорошо охранялся: проехав только от внешних ворот, до внутреннего двора, где Иосифу пришлось спешиться, он насчитал не меньше двух сотен отлично вооруженных – рослых – один к одному – ландскнехтов. Казалось, что замок был совершенно неприступен, но, несмотря на это, готовился к осаде целой армией. У Иосифа засосало под ложечкой в тот момент, когда цепи подвесного моста заскрипели за его спиной, отрезав Иосифа от всего остального мира.