Читать книгу Шторм войны - Виктория Авеярд - Страница 6

Кажется, что самолет летит лениво, медленней обычного. Я покачиваюсь в ремнях безопасности, закрыв глаза. Движение воздушного судна в сочетании с приятным гудением электричества наполовину убаюкало меня. Моторы спокойно пыхтят, несмотря на то, что самолет изрядно потяжелел. Грузовой отсек до краев полон добычей из Корвиума. Боеприпасы, взрывчатка, разнообразное оружие. Военная форма, провизия, топливо, аккумуляторы. Даже шнурки для ботинок. Половина летит в Пьемонт, а половина – на другом самолете – в горы к Дэвидсону.

Монфор и Алая гвардия не тратят даром то, что удается добыть. После атаки на Дворец Белого огня бойцы тоже утащили все, что было можно. В основном, деньги из Казначейства – как только стало ясно, что Мэйвен удрал. Так произошло и в Пьемонте. Вот почему жилые помещения и административные здания, предназначенные для проведения военных советов, кажутся пустыми. Ни картин, ни статуй, ни даже красивой посуды. Никаких пышных атрибутов, которые нужны знатным Серебряным. Ничего, кроме самого необходимого. Остальное разобрано, продано, переделано. Войны недешевы. Мы сохраняем лишь то, что полезно.

Вот почему Корвиум рушится у нас за спиной. Потому что он нам больше не нужен.

Дэвидсон уверял, что оставлять там гарнизон глупо. Бессмысленная трата сил. Эту крепость возвели для переброски солдат в Чок, на войну с Озерными. Раз война кончена, от Корвиума мало проку. Там нет ни реки, ни стратегически важных ресурсов. Только одна из многочисленных дорог, ведущих в Озерный край. Корвиум лишь ненадолго отвлечет противника. Он находится на территории, подвластной Мэйвену, и слишком близко от границы. Озерные могут нахлынуть без предупреждения, ну или Мэйвен вернется со свежим войском. Мы, возможно, победим, но ценой многих жертв. И ради чего? Ради полуразрушенных стен где-то в глуши.

Серебряные возражали. Естественно. Видимо, честь обязывает их противоречить всему, что сказано обладателем красной крови. Анабель твердила о «впечатлении».

– Столько крови пролито на этих стенах – и вы хотите бросить город? Да мы будем выглядеть полными идиотами! – сказала она, гневно обводя взглядом зал совета, и уставилась на Дэвидсона, как на сумасшедшего. – Кэл одержал первую победу, его флаг воздвигнут…

– Я нигде его не вижу, – сухо перебила Фарли.

Однако Анабель, не обращая на нее внимания, продолжала говорить с таким видом, как будто намеревалась превратить в щепки стол, за которым стояла. Кэл молча сидел рядом с ней, не сводя пылающего взгляда с собственных рук.

– Если мы бросим город, нас сочтут слабыми, – завершила старая королева.

– Мне безразлично, какими мы кажемся. Меня интересует только то, что есть на самом деле, ваше величество, – ответил Дэвидсон. – Вы можете оставить для защиты Корвиума собственный гарнизон, если угодно, но я заберу отсюда всех своих людей и всех бойцов Алой гвардии.

Анабель скривила губы, но промолчала. Тратить подобным образом собственных солдат она не намеревалась. Она села на место и отвернулась от Дэвидсона; взгляд королевы упал на Воло Самоса. Но и тот не предложил помощи. Воло Самос хранил молчание.

– Если мы покинем город, то оставим его в руинах, – сказал Тиберий, сжав кулаки.

Я хорошо помню эти побелевшие костяшки. И ногти, под которыми чернела грязь, а может быть, и запекшаяся кровь. Я внимательно смотрела на руки Тиберия, чтобы не смотреть в лицо. Эмоции старшего Калора слишком легко прочесть, а я всё еще не желаю их знать.

– Спецконтингент от каждой армии, – продолжал он. – Истребители Лероланы, гравитроны, бомбардировщики-новокровки. Те, кто умеет уничтожать. Заберите из города всё ценное, а потом превратите его в пепел и смойте остатки. Не оставляйте ничего, чем мог бы воспользоваться противник.

Тиберий говорил это, ни на кого не глядя. Наверное, трудно отдавать приказ об уничтожении собственного города, который он знал и который защищали его отец и дед. Тиберий ставит долг так же высоко, как традицию; оба идеала глубоко коренятся в его душе. Но тогда я питала к нему мало сочувствия – и еще меньше питаю теперь, когда мы летим в Пьемонт.

Для Красных Корвиум был воротами на кладбище. Я рада, что его больше нет.

Но, тем не менее, в глубине души мне тревожно. Корвиум еще горит перед моим мысленным взором, его стены рушатся от сокрушительных взрывов, здания разлетаются на куски, металлические ограды изгибаются, как змеи, дым ползет по улицам. Элла, один из наших электриконов, поражает неистовой синей молнией главную башню. Монфорцы-нимфы, могучие новокровки, призывают воду из ближайших ручьев и даже из реки, и обломки уносит в далекое озеро. От Корвиума не осталось ничего. Часть города провалилась, осев в туннели. Руины остались стоять в качестве предостережения, как древние каменные монолиты – с той разницей, что возникли они всего за несколько часов.

Сколько еще городов разделят ту же участь?

В первую очередь я думаю про Подпоры. Я почти год не видела деревню, где выросла. С того дня, когда я, под именем Мэриэны, стояла на палубе королевского судна, разглядывая берега Столичной реки, а рядом со мной стоял призрак. Элара тогда была жива, и король тоже. Когда мы проплывали мимо нашей деревни, они заставили меня смотреть на жителей, собранных под угрозой кнута или тюрьмы. Среди них были мои родные. И я смотрела на их лица, а не по сторонам. Домом для меня всегда были люди.

Огорчусь ли я теперь, если деревня исчезнет? Если никто не пострадает, но будут разрушены дома на сваях, рынок, школа, арена? Если Подпоры сожгут, затопят, или они просто исчезнут?

Не знаю.

Но уж точно есть места, которые должны разделить судьбу Корвиума и превратиться в руины. Мысленно я перечисляю их – и проклинаю.

Серый город, Веселый город, Новый город. И все остальные, им подобные.

Трущобы техов заставляют меня вспомнить о Кэмерон. Она спит напротив, пристегнутая ремнями безопасности. Голова у нее мотается, похрапывание почти неразличимо в шуме моторов. Из-под воротника виднеется татуировка. Черная на фоне коричневой кожи. Много лет назад на Кэмерон поставили знак ее профессии или, скорее, тюрьмы. Я видела город техов только издали, и от этого воспоминания меня до сих пор мутит. Даже не представляю, каково вырасти в нем, быть обреченной на жизнь в фабричном дыму.

Заводским трущобам должен настать конец.

Они тоже должны сгореть.

Мы садимся в Пьемонте утром. Идет дождь. Сделав три шага по взлетной полосе, к ожидающим нас транспортам, я промокаю насквозь. Фарли с легкостью меня обгоняет – она торопится к Кларе. Она не обращает внимания даже на полковника и его людей, которые подходят, чтобы поздороваться с нами. Я стараюсь не отставать – мне приходится бежать рысцой. И я заставляю себя не оглядываться на самолет, в котором прибыли Серебряные. Сквозь шум дождя слышно, как они выстраиваются на летном поле с присущей им помпой. Оранжевый цвет Лероланов, желтый цвет Джейкосов, красный цвет Калоров, серебро Самосов – от дождя все потемнело, смешалось. Эванжелина благоразумно отказалась от доспехов. Металлическое одеяние небезопасно в грозу.

По крайней мере, король Воло и его Серебряные лорды не последовали за нами сюда. Сейчас они едут домой, в Разломы, а может быть, уже и приехали. Только Серебряные, которые собираются в Монфор, прилетели в Пьемонт. Анабель, Джулиан, их разнообразные охранники и советники – а также Эванжелина и, разумеется, Тиберий.

Когда я забираюсь в благословенно сухой салон транспорта, то мельком замечаю его – он мрачен, как грозовая туча. Тиберий держится в стороне от остальных; он, единственный из всех, уже бывал на пьемонтской базе. Анабель, очевидно, привезла для него запас придворной одежды. Иначе непонятно, откуда у Тиберия взялись длинный плащ, начищенные сапоги и щегольской наряд. Издалека не видно, надета ли на нем корона.

Никто не спутает его с Мэйвеном. Все цвета у Тиберия – наоборот. Плащ и одежда – кроваво-красные с черно-серебряной отделкой. Он сияет сквозь пелену дождя, яркий, как пламя. Нахмурив темные брови, Тиберий неподвижно наблюдает, как разражается над нами гроза.

Я чувствую треск молнии, прежде чем она мелькает в небе. Элла удерживала ее, чтобы дать самолетам спокойно приземлиться. Теперь она вынуждена отпустить грозу.

Я отворачиваюсь от окна и прислоняюсь к стеклу. Когда мы катим прочь, я тоже пытаюсь кое-что отпустить.

Дом, где поселили моих родных, выглядит точно так же, как несколько дней назад, с поправкой на погоду. Дождь стучит по окнам, заливает цветы в ящиках. Трами это не понравится. Он их любит.

«В Монфоре он будет возиться с ними, сколько захочет. Мой брат сможет посадить целый сад и всю жизнь смотреть, как он цветет…».

Фарли выскакивает из транспорта, прежде чем тот успевает остановиться, и с плеском приземляется в лужу. Я медлю – по многим причинам.

Разумеется, надо поговорить с родными насчет Монфора. Надеюсь, они согласятся остаться там, даже если я снова уеду. Мы уже привыкли к расставаниям, но переносить разлуку легче не стало. Родные не удержат меня, но и я ничего не поделаю, если они откажутся переезжать. Я вздрагиваю при этой мысли. Сознание того, что они в безопасности, – единственная моя радость. Но неизбежная ссора – просто сказка по сравнению с тем, что им еще придется узнать.

Кэл выбрал корону. Не меня. Не нас.

Если сказать это вслух – случившееся станет реальным.

Лужа перед транспортом оказывается глубже, чем я думала; вода заливается за голенища ботинок, леденя ноги. Радуясь возможности отвлечься, я шагаю вслед за Фарли к двери.

Родные буквально заносят меня в дом. Мама, Гиза, Трами и Бри суетятся вокруг. Мой старый друг Килорн тоже обнимает меня – коротко, но крепко. Увидев его, я испытываю огромное облегчение. Ему нечего было делать в Корвиуме, и я рада, что он остался здесь.

Папа вновь стоит позади всех и ждет, чтобы обняться со мной как следует, без помех. Ждать придется долго, потому что мама, кажется, не намерена меня отпускать. Она обвивает мои плечи рукой, так что я утыкаюсь носом ей в грудь. От ее одежды пахнет чистотой и свежестью – утренней росой и мылом. Совсем не как дома, в Подпорах. Мое положение в армии, каким бы оно ни было, позволяет моей семье жить в непривычной роскоши. Этот дом, бывшие офицерские апартаменты, шикарен по сравнению с нашей старой лачугой на сваях. Он обставлен скудно, но изящно, и всю утварь в нем явно держали в порядке.

Фарли интересует только Клара. Я едва успеваю шагнуть через порог, а она уже держит дочку на руках. Малышка кладет головку матери на плечо, зевает и тычется в нее лицом, явно пытаясь снова заснуть. Когда Фарли кажется, что никто на нее не смотрит, она прижимается носом к головенке Клары, поросшей темными волосами, закрывает глаза и глубоко вдыхает.

Тем временем мама, улыбаясь, несколько раз подряд целует меня в висок.

– Вот ты и вернулась, – говорит она.

– Значит, победа, – произносит папа. – Корвиум разрушен.

Я выпутываюсь из маминых объятий, чтобы как следует обнять его. Мы все еще не привыкли к тому, что папа больше не сидит, скорчившись, в кресле. Долгий процесс выздоровления, усилиями Сары Сконос, а также монфорских целителей и врачей, шел у нас на глазах, но ничто не сотрет из нашей памяти минувшие годы. Боль никуда не делась, она у папы в голове. И, наверное, так и должно быть. Не стоит об этом забывать.

Папа приваливается ко мне, хотя и не так тяжело, как раньше, и я веду его в гостиную. Мы обмениваемся горькой улыбкой, едва заметной, которая предназначена только для нас двоих. Мой папа тоже некогда был солдатом, он воевал много лет. Он понимает, что значит видеть смерть – и вернуться. Я пытаюсь представить, как он выглядел бы, если убрать морщины и всклокоченные седеющие усы. Дома у нас было мало фотографий. Не знаю, удалось ли родным увезти их с собой на Так, потом на новую базу в Озерном крае и, наконец, в Пьемонт. Одна навеки запечатлена у меня в памяти. Старый снимок, истертый по краям, нечеткий и вылинявший. Мама и папа снялись вместе, много лет назад, еще до рождения Бри. Они были подростками, детьми Подпор, совсем как я. Папе, очевидно, не исполнилось восемнадцати, его еще не призвали в армию, а у мамы не окончилось ученичество. Папа на снимке страшно похож на Бри, моего старшего брата. Та же улыбка, широкий рот, ямочки на щеках, высокий лоб, густые прямые брови. Чуть великоватые уши. Я стараюсь не думать о том, что мои братья состарятся, подверженные тем же страданиям и тревогам. Я позабочусь, чтобы они не разделили судьбу отца – и Шейда.

Бри плюхается в кресло рядом с нами, скрестив босые ноги. Я морщу нос. У мужчин редко бывают красивые ступни.

– Не будем жалеть об этой дыре, – говорит Бри, имея в виду Корвиум.

Трами кивает в знак согласия. Темно-каштановая борода у него продолжает отрастать.

– Я по нему ни капли не скучаю, – подхватывает он.

Их обоих призвали в армию, как папу. Оба хорошо знают Корвиум – и ненавидят его. Они переглядываются с улыбкой, как будто играют в одну игру.

Папа менее склонен радоваться. Он садится в другое кресло, вытянув заново отращенную ногу.

– Серебряные просто выстроят новую крепость. Так у них водится. Они не меняются.

Его глаза, устремленные на меня, блестят. Я съеживаюсь, когда понимаю, что он имеет в виду, и чувствую, как начинают гореть щеки.

– Так ведь, Мэра?

Я бросаю пристыженный взгляд на Гизу. Она сутулится, вздыхает и чуть заметно кивает. Сестра теребит край рукава и не смотрит мне в лицо.

– То есть вы уже знаете, – ровным, безжизненным голосом говорю я.

– Не целиком, – отвечает она.

Ее взгляд перебегает на Килорна. Готова поспорить, он все разболтал, опустив лишь самое болезненное. Гиза нервно наматывает на палец прядь волос. Темно-рыжий локон блестит.

– Но достаточно, чтобы догадаться, – продолжает она. – Новая королева, новый король и, разумеется, Монфор. Всегда Монфор.

Килорн кривит губы. Он проводит рукой по коротко стриженным светлым волосам – ему, как и Гизе, неловко. А еще он злится. Гнев кипит в нем, огнем горит в зеленых глазах.

– Просто не верится, что он согласился.

Я лишь киваю.

– Трус, – резко говорит Килорн. – Трус и идиот. Избалованный, капризный сукин сын. Как дал бы ему по зубам…

– А я бы добавила, – бормочет Гиза.

Никто их не упрекает. Даже я, хотя Килорн, несомненно, этого ожидает. Он смотрит на меня, удивленный моим молчанием. Я удерживаю его взгляд, словно пытаюсь заговорить, не называя имен. «Шейд отдал жизнь ради нашего дела, а Тиберий не смог даже отказаться от короны».

Интересно, знает ли Килорн, что мое сердце разбито? Наверняка.

«Вот так он чувствовал себя, когда я оттолкнула его? Когда сказала, что не питаю к нему тех же чувств? Когда не сумела ответить взаимностью?»

Взгляд Килорна смягчается, полный жалости. Надеюсь, он не знает, что я сейчас испытываю. Надеюсь, я причинила ему меньше боли. «Ты просто не можешь меня полюбить», – сказал он некогда. Жаль, что это было правдой. Жаль, что я не смогла избавить нас обоих от страданий.

К счастью, мама берет меня за плечо и решительно направляет к кушетке. О принце Калоре она ничего не говорит, и взгляд, которым мама окидывает остальных, достаточно красноречив. «Хватит».

– Мы получили твою весточку, – говорит она неестественно бодро, пытаясь сменить тему. – От того, другого новокровки, с бородой…

– От Тахира, – подсказывает Гиза, садясь рядом со мной. Килорн маячит у нас за спиной. – Ты решила, что нам надо переселиться?

Хотя она сама этого хотела, в ее голосе звучит досада. Сестра смотрит на меня, подняв бровь.

Я шумно вздыхаю.

– Я не принимаю решения за вас. Но если вы захотите уехать, премьер сказал, что в Монфоре вам будут рады.

– А остальные? – спрашивает Трами, устроившийся на подлокотнике кресла рядом с братом, и прищуривается. – Мы тут не единственные беженцы.

Он получает локтем в бок и складывается пополам. Бри хихикает.

– Думаешь про ту секретаршу, как ее там, такая кудрявая…

– Нет, – ворчит Трами, и его смуглое лицо заливается румянцем.

Бри пытается похлопать брата по щеке, и тот дает ему затрещину. Вечно они ведут себя как дети. Раньше это меня бесило, но только не теперь. Их привычное поведение – своего рода бальзам на душу.

– На это нужно время, – отвечаю я, пожав плечами. – Но для нас…

Гиза громко фыркает и раздраженно откидывает голову.

– Для тебя, Мэра. Мы не дураки – с какой стати лидеру страны оказывать нам услуги? Что он получит взамен? – своими тонкими пальцами она сжимает мою руку. – Что он получит от тебя?

– Дэвидсон – не Серебряный, – отвечаю я. – Я готова дать ему то, что нужно.

– Ты перестанешь это делать, только когда умрешь? – резко спрашивает сестра. – Когда с тобой случится то же, что и с Шейдом?

В комнате воцаряется тишина. Фарли, стоя у двери, в полумраке, отворачивается.

Я пристально смотрю на хорошенькое личико сестры. Ей уже пятнадцать, и она превращается из ребенка в девушку. Гиза немного похудела и обзавелась россыпью веснушек. Теперешних забот у нее тоже не было. Только обычные проблемы. Мы всегда полагались на маленькую Гизу. На ее умения и талант. Она могла спасти семью. С тех пор всё изменилось, и она не жалеет, что с нее сняли это бремя. Но тревога сестры вполне понятна. Она не хочет, чтобы груз лег на мои плечи.

Слишком поздно.

– Гиза, – негромко и предостерегающе говорит мама.

Я прихожу в себя и убираю руку. Мой позвоночник превращается в сталь.

– Нам нужны еще войска, и правительство Монфора должно согласиться, прежде чем дать Дэвидсону солдат. Я буду представлять нашу коалицию. Я объясню, кто мы такие. Докажу, что войну с Нортой и Озерным краем надо продолжать.

Моя сестра непоколебима.

– Я знаю, что ты хорошо умеешь спорить – но не настолько.

– Да, но я на перепутье, – говорю я, старательно обходя правду. – Между Алой гвардией, Серебряными Домами, новокровками и Красными.

По крайней мере, я не лгу.

– И у меня достаточно практики, чтобы красиво сыграть эту роль.

Фарли, держа ребенка одной рукой, поглаживает другой кобуру пистолета, который, как всегда, висит у нее на бедре.

– Мэра хочет сказать, что работает приманкой. Куда поедет она, туда отправится и Кэл. Даже теперь, в разгар борьбы за трон. Он едет с нами в Монфор, и его новая невеста – тоже.

Я слышу, как Килорн у меня за спиной со свистом втягивает воздух.

Голос Гизы полон отвращения.

– Только эти люди способны устроить свадьбу во время войны.

– Всё ради нового союза, да? – насмешливо спрашивает Килорн. – Мэйвен провернул тот же фокус. Договорился с Озерными. Кэлу нужно сделать то же самое. Ну и откуда она? Из Пьемонта? Гарант нашего единства?

– Неважно, кто она, – я стискиваю кулак и понимаю, как же мне повезло, что это Эванжелина. Девушка, которую Кэл не интересует. Еще одна брешь в его раскаленной броне.

– И ты это так оставишь? – Килорн выходит из-за кушетки и меряет комнату ровными шагами. Он переводит сердитый взгляд с Фарли на меня. – Может, ты даже намерена помогать? Помогать Кэлу в борьбе за корону, которую следует уничтожить? После всего, что мы сделали?

Он взбешен – настолько, что, кажется, готов плюнуть на пол. Я стараюсь сохранять спокойствие, казаться бесстрастной. Пусть выговорится. Не помню, чтобы когда-либо настолько его разочаровывала. Да, Килорн и раньше на меня злился, но не так. Его грудь стремительно вздымается и опускается, пока он ждет объяснений.

Фарли делает это первой.

– Монфор и Алая гвардия не будут драться на два фронта, – спокойно говорит она, подчеркивая каждое слово – чтоб дошло. – Врагов нужно уничтожать по одному. Понимаешь?

Мои родные разом напрягаются и мрачнеют. Особенно папа. Он задумчиво проводит пальцем по подбородку, поджимает губы. Зеленый огонь вспыхивает в глазах Килорна.

– А, – говорит он, почти улыбаясь. – Ясно.

Бри хлопает глазами.

– А мне нет.

– Неудивительно, – бормочет Трами.

Я подаюсь вперед, желая, чтобы все они поняли.

– Мы не намерены уступать трон очередному Серебряному королю. По крайней мере, надолго. Братья Калоры тратят силы, сражаясь друг с другом. Когда пыль уляжется…

Папа роняет руку на колено. Я замечаю, как у него дрожат пальцы. У меня тоже.

– С победителем будет не так трудно справиться.

– Больше никаких королей, – негромко говорит Фарли. – Никаких королевств.

Я понятия не имею, как будет выглядеть мир. Но скоро узнаю. Если Монфор действительно таков, как мне обещали.

Правда, я давно разучилась верить обещаниям.

Нет нужды выбираться из дома украдкой. Мама и папа храпят, как медведи, а братья и Гиза понимают, что лучше не мешать. Дождь продолжает лить, но нам с Килорном все равно. Мы шагаем по улице молча; единственные звуки – это хлюпанье грязи под ногами и рокочущий вдалеке гром. Я уже почти не чувствую грозу: она движется прочь, к побережью. Стало теплее, и фонари на базе рассеивают тьму. Мы не идем никуда конкретно. Просто вперед.

– Трус, – бормочет Килорн и пинает камушек. Тот катится в сторону, разбрызгивая воду.

– Ты это уже говорил, – замечаю я. – И не только это.

– Я не передумал.

– Подписываюсь под каждым словом.

Плотный полог тишины нависает над нами. Мы оба знаем, что ступаем на зыбкую почву. Мои любовные перипетии не назовешь любимой темой Килорна, и я не хочу причинять лучшему другу еще больше боли.

– Нам необязательно говорить про…

Он кладет руку мне на плечо, и я замолкаю. Его прикосновение твердо, но дружелюбно. Линия между нами проведена, и Килорн не станет ее пересекать – он слишком мной дорожит. Возможно, он уже не питает ко мне прежних чувств. Я очень сильно изменилась за последние месяцы. Девушки, которую, как ему казалось, он любил, больше нет. Я тоже знаю, каково это – любить человека, которого на самом деле не существует.

– Прости, – говорит Килорн. – Я понимаю, что он значит для тебя.

– Значил, – рычу я, пытаясь протолкнуться мимо.

Но его хватка усиливается.

– Нет, я не оговорился. Ты к нему по-прежнему неравнодушна, даже если не признаешь этого.

Не стоит спорить.

– Ладно. Признаю, – выговариваю я сквозь зубы. Сейчас темно, и Килорн не заметит, что мое лицо залилось румянцем.

– Я попросила премьера, – негромко произношу я. «Килорн поймет. Должен понять». – Попросила оставить Тиберия в живых. Когда придет время, когда мы неизбежно отвернемся от него. Это слабость?

Лицо Килорна меркнет. Резкий свет уличных фонарей озаряет его снизу, окружая сиянием. Он красивый парень – а может быть, уже и мужчина. Если бы только мое сердце тянулось к нему, а не к другому.

– Не думаю, – отвечает он. – Любовью, конечно, можно манипулировать. Превратить ее в средство давления. Но я ни за что не назвал бы любовь слабостью. Жить без любви – к кому бы то ни было – вот что такое слабость, по-моему. И мрак.

Я сглатываю. И слезы вдруг отступают.

– С каких пор ты стал таким мудрым?

Килорн ухмыляется и сует руки в карманы.

– Я теперь умею читать.

– Книжки с картинками?

Он отрывисто хохочет и устремляется дальше.

– Какая ты добрая.

Я приноравливаюсь к его шагу.

– Все так говорят, – отзываюсь я, глядя на долговязую фигуру Килорна.

Волосы у него намокли и потемнели, стали почти каштановыми. Если прищурить глаза, можно принять Килорна за Шейда. Внезапно я ощущаю такую тоску по брату, что дух захватывает.

«Я больше никого не желаю терять так, как Шейда». Это лишь слова, без всяких гарантий. Но мне нужна какая-то надежда. Какой бы крошечной она ни была.

– Ты поедешь в Монфор? – спрашиваю я, не удержавшись.

Сказанного не вернешь.

Это чистый эгоизм. Килорн не обязан следовать за мной повсюду. И я не вправе чего-то требовать. Но я не хочу снова оставлять его.

Ответная улыбка Килорна рассеивает мою тревогу.

– А можно? Я думал, это спецоперация.

– Да. Но я разрешаю.

– Потому что это безопасно, – договаривает Килорн, искоса глядя на меня.

Я поджимаю губы, ища ответ, который он сможет принять. «Да, безопасно. Во всяком случае, близко к тому». Что плохого, если я хочу оградить его от опасности?

Килорн касается моей руки.

– Я понимаю. Слушай, я не собираюсь штурмовать город или сбивать самолеты в небе. Я знаю свои пределы, знаю, сколько их у меня по сравнению с вами.

– Если ты не способен убить человека щелчком пальцев, это еще не значит, что ты хуже других, – возражаю я, буквально наэлектризованная внезапным гневом. Жаль, что я не могу перечислить списком все достоинства Килорна. Всё то, чем он мне дорог.

Лицо у него становится кислым.

– Не напоминай.

Я хватаю его за руку, вонзив ногти в мокрую ткань. Он не останавливается.

– Я серьезно, Килорн. Ты со мной?

– Вот только в расписание загляну.

Я тычу его локтем в бок, и он отскакивает, изображая преувеличенное возмущение.

– Перестань! Ты же знаешь, какая у меня нежная кожа.

Я даю ему еще тычка, и мы оба смеемся – почти в полный голос.

И идем дальше, погрузившись в уютное молчание. На сей раз тишина не грозит удушьем. Мои обычные тревоги растаяли, ну или, по крайней мере, надолго отступили. Килорн – тоже член моей семьи. С ним я чувствую себя в тихой гавани. Там, где можно не думать о последствиях. Никакого прошлого, никакого будущего.

В конце улицы, под фонарем, из пелены дождя материализуется фигура, окруженная светящимися брызгами. Я узнаю этого человека, прежде чем мое тело успевает отреагировать.

Джулиан.

Долговязый Серебряный на мгновение замирает, заметив нас, и этого достаточно, чтобы все понять. Он выбрал не нас.

С головы до ног я леденею. «Даже Джулиан».

Когда он приближается, Килорн слегка подталкивает меня и шепчет:

– Я могу уйти.

Я мельком взглядываю на него и вдруг ощущаю прилив сил.

– Пожалуйста, не надо.

Он коротко кивает, озабоченно сдвинув брови.

Мой старый наставник, невзирая на дождь, по-прежнему в своем длинном одеянии. Он стряхивает воду со складок выцветшей желтой ткани. Бессмысленно. Дождь продолжает лить, распрямляя завитки испещренных сединой волос.

– Я надеялся застать тебя дома, – говорит Джулиан через шелест дождя. – Ну… точнее говоря, я надеялся застать тебя не расположенной к разговорам, чтобы можно было отложить это на утро. Я не думал, что мы встретимся на улице, в такую погоду… – он встряхивает головой, как собака, и отводит волосы с глаз.

– Скажи, что хотел, Джулиан, – отвечаю я, складывая руки на груди. С наступлением ночи похолодало. Даже в жарком Пьемонте можно простыть.

Джулиан молчит. Его взгляд падает на Килорна, он вздергивает бровь в знак невысказанного вопроса.

– Не смущайся, – говорю я, отвечая на невысказанный вопрос. – Говори скорей, пока мы все не утонули.

Мой голос звучит резче, и Джулиан тоже напрягается. Он неглуп. Его лицо меркнет, когда он замечает мое разочарование.

– Я знаю, ты чувствуешь себя покинутой, – начинает он, с невыносимым тщанием подбирая слова.

И я невольно вскидываюсь.

– Придерживайся темы. Я не намерена слушать лекцию о дозволенных чувствах.

Он лишь моргает, принимая мой упрек. И молчит – так долго, что дождевая капля успевает скатиться по его прямому носу. Он тянет время, чтобы оценить собеседника, изучить, измерить. Впервые сдержанность Джулиана вселяет в меня желание схватить моего старого наставника за плечи и вытрясти из него хоть какие-то необдуманные слова.

– Очень хорошо, – произносит он негромко и с обидой. – Так вот, в интересах истории или того, что скоро станет историей, я буду сопровождать племянника в вашем путешествии на запад. Мне бы хотелось увидеть Свободную республику своими глазами, и я полагаю, что буду полезен там Кэлу.

Джулиан делает шаг вперед, ко мне, но раздумывает. Предпочитает держать дистанцию.

– Тиберий интересуется тайнами истории? А я и не знала, – насмешливо говорю я – резче обычного.

Джулиана практически разрывает на части, это очевидно. Он едва смеет посмотреть мне в глаза. От дождя волосы облепили лоб, нависли над глазами, напоминая щупальца. И от этого Джулиан как-то разгладился, словно сбросил много лет. Он выглядит моложе, чем в день нашего знакомства почти год назад. Он не так уверен в себе. Полон сомнений и тревог.

– Нет, – признает он. – В то время как я поощряю племянника расширять, по возможности, кругозор, тем не менее, есть вещи, от которых я бы предпочел его удержать. Есть щели, в которые не стоит лазить.

Я поднимаю бровь.

– Что ты имеешь в виду?

Джулиан хмурится.

– Кажется, он упоминал, что питает какие-то надежды в отношении Мэйвена.

Пока не предпочел мне корону.

– Да, – чуть слышным шепотом отвечаю я.

– Он думает, что есть способ исцелить брата. Вылечить раны, нанесенные Эларой Мерандус. – Джулиан медленно покачивает головой. – Но невозможно собрать головоломку, в которой недостает кусочков. Или склеить заново разбитое стекло.

В животе у меня все переворачивается. Я это и так знаю. Я видела своими глазами.

– Это невозможно.

Джулиан кивает.

– Невозможно и безнадежно. Попытка, обреченная на неудачу. Она лишь разобьет сердце моему мальчику.

– С чего ты решил, что меня волнует его сердце? – язвительно спрашиваю я, чувствуя горький вкус лжи.

Джулиан делает очень осторожный шаг вперед.

– Будь с ним помягче.

Я немедленно выпаливаю:

– Да как ты смеешь говорить мне это?

– Мэра, ты помнишь, что было написано в тех книгах? – спрашивает Джулиан, поплотнее запахивая на себе свое одеяние, и в его голосе звучат умоляющие нотки.

Я вздрагиваю, и не от холода.

– Да, – отвечает Джулиан, энергично кивая, и я морально готовлюсь к лекции. – Эта идея не нова, Мэра. Разные люди, в той или иной степени, чувствовали себя так на протяжении тысяч лет. Избранные или проклятые, вознесенные судьбой или обреченные. С тех пор как возникло сознание, задолго до того, как Красные и Серебряные разделились. Ты знаешь, что короли и прочие правители часто считали себя ставленниками богов? Они думали, что предназначены занимать свое место. Хотя, разумеется, были и те, кто воспринимал свой долг как проклятие.

Килорн, стоя рядом со мной, негромко усмехается. А у меня откровенно глаза лезут на лоб. Я переступаю с ноги на ногу, воротник рубашки слегка распахивается, и вода течет по спине. Я стискиваю кулаки, чтобы удержать дрожь.

– Ты хочешь сказать, что корона – проклятие твоего племянника? – издевательски спрашиваю я.

Джулиан замирает, и совесть упрекает меня за бессердечие. Он качает головой, словно перед ним напроказивший ребенок.

– Он вынужден выбирать между женщиной, которую любит, и тем, что считает правильным. Тем, что он должен сделать, потому что его так учили. А как еще это можно назвать?

– Простым решением, – рычит Килорн.

Я больно прикусываю щеку изнутри, пытаясь подавить десяток грубых реплик.

– Ты правда пришел сюда, чтобы оправдывать Тиберия? Я уж точно не в настроении это слушать.

– Нет, конечно нет, Мэра, – отвечает Джулиан. – Я пришел, чтобы объясниться.

В животе у меня все переворачивается при мысли о том, что именно Джулиан раскрывает мне душу Тиберия. В своей аналитической манере. Или он ограничится обыкновенной логикой? Составит формулу, доказывающую, что корона и я не равны в глазах принца? Я этого просто не вынесу.

– Не трать силы, Джулиан, – огрызаюсь я. – Возвращайся к своему королю. Будь рядом с ним.

Я смотрю ему прямо в глаза. Пусть знает, что я не лгу.

– И береги его.

Он принимает это предложение. Единственное, что я могу сделать.

Джулиан Джейкос низко, на придворный манер, кланяется, взмахивая полами промокших одежд. На мгновение кажется, что мы снова в Саммертоне, в классе, полном книг, где нет никого, кроме нас. Тогда я жила в страхе, вынужденная притворяться Серебряной. Джулиан был одним из моих немногих друзей во дворце. Не считая Кэла и Мэйвена. Мои единственные островки радости.

Но братьев Калоров больше нет. Похоже, я потеряю и Джулиана.

– Я буду его охранять, Мэра, – говорит он. – Ценой жизни, если придется.

– Надеюсь, до этого не дойдет.

– Я тоже.

Наши слова – предостережение друг другу.

Я понимаю, что Джулиан пришел проститься.

Бри не открывает глаз на протяжении всего полета. Он не спит. Просто ненавидит летать так сильно, что ему едва хватает сил взглянуть себе на ноги, не говоря уж о том, чтобы посмотреть в иллюминатор. Он даже не отвечает на подначки Трами и Гизы. Они сидят по обе стороны от него и развлекаются от души. Гиза театральным шепотом, перегибаясь через Бри, рассказывает Трами страшные байки про крушения самолетов и неполадки с моторами. Я воздерживаюсь. Мне известно, как выглядит крушение самолета. Но мешать им я тоже не хочу. В последнее время у нас мало поводов для веселья. Бри неподвижно сидит в кресле, плотно скрестив руки на груди и не поднимая век. В конце концов он роняет голову на грудь и по-настоящему засыпает.

Это немалое достижение с его стороны, учитывая, что путь от Пьемонта до Свободной республики Монфор – один из самых долгих перелетов на моей памяти. Как минимум шесть часов в воздухе. Слишком длинное путешествие для истребителя, поэтому мы летим на грузовом судне, больше похожем на Черного Бегуна. Но, к счастью, это не он. Черный Бегун был разорван на куски в прошлом году воинами из Дома Самоса по приказу Мэйвена.

Я смотрю на силуэты двух пилотов, которые ведут самолет. Монфорцы. Незнакомые. За спиной у них маячит Килорн.

Как и Бри, мама не любит летать, зато папа сидит боком, прижавшись лбом к иллюминатору и не сводя глаз с простирающейся внизу земли. Остальные наши спутники – Дэвидсон и его помощники – спят. Они, видимо, не сомневаются в благополучном приземлении. Фарли тоже спит, прижавшись лицом к спинке кресла. Она заняла место без окна. В воздухе ей по-прежнему нехорошо.

Она – единственный здесь представитель Алой гвардии. Даже во сне Фарли обнимает Клару, покачиваясь в такт движениям самолета, чтобы девочка не беспокоилась. Полковник остался на базе – скорее всего, он очень этому рад. В отсутствие Фарли он – главный. Пока дочь занята, он может изображать старшего по званию сколько вздумается.

Внизу буйная зелень Пьемонта, перемежаемая илистыми реками и пологими холмами, постепенно сменяется пойменными землями. Спорные территории лежат по обе стороны Великой реки, и их границы постоянно меняются. Я мало знаю про них, кроме самого очевидного. Озерный край, Пьемонт, Прерия и даже Тиракс, расположенный дальше к югу, сражаются за клочок болот, холмов и лесов. В основном ради контроля над рекой. Надеюсь. Чаще всего Серебряные дерутся зря, проливая красную кровь из-за какой-нибудь ерунды. Их власть простирается и на эти земли, но она слабее, чем в Норте и Озерном крае.

Мы летим дальше, на запад, над плоскими равнинами и невысокими холмами Прерии. Кое-где виднеются поля. Золотые волны пшеницы, бесконечные ряды кукурузы. Остальное – просто открытое пространство. Лишь время от времени попадаются лес или озеро. В Прерии, насколько мне известно, нет ни королей, ни королев, ни принцев. Здешние лорды правят по праву силы, а не крови. Когда умирает отец, его место необязательно занимает сын. Никогда не надеялась увидеть Прерию – и вот я здесь, смотрю на нее с высоты. Странное ощущение, порожденное громадной разницей между тем, кем я была и кто я теперь, не проходит. Грязная девчонка из Подпор, живущая в тесноте, как в ловушке, под угрозой призыва… мое будущее в те времена зияло пустотой, но было ли оно проще? Я отдалилась от прежней жизни на миллион миль и тысячу лет.

Джулиана нет на нашем самолете, иначе я бы расспросила его о странах, над которыми мы пролетаем. Он на другом судне, на разрисованном желтыми полосами самолете Ларисов, вместе с остальными представителями Калоров и Самосов и их охраной. Не говоря уже о багаже. Будущий король и принцесса требуют изрядного запаса одежды. Они летят за нами – их самолет видно в иллюминаторы по левому борту. Его металлические крылья сверкают в лучах солнца.

Элла родом из Прерии. Песчаные холмы. Земля грабителей-рейдеров. Многого в ее словах я не поняла. Но Элла ничего не может мне объяснить – она осталась на пьемонтской базе вместе с Рейфом. Тайтон – единственный электрикон, который летит с нами. Не считая меня, разумеется. Он – уроженец Монфора. Наверное, он не прочь навестить родных и друзей. Он сидит в хвосте самолета, растянувшись на двух пустых сиденьях и уткнувшись в потрепанную книжку. Почувствовав мой взгляд, он на мгновение поднимает голову. Тайтон моргает, его серые глаза задумчивы. Интересно, ощущает ли он легкие электрические импульсы в моем мозгу? Понимает ли, что означает каждый из них? Может ли отличить страх от радостного волнения?

А вдруг и я однажды научусь?

Я не сознаю меры собственных возможностей. У новокровок, которых я встречала и которым помогала тренироваться, была та же проблема. Но, может быть, в Монфоре дело обстоит иначе. Может быть, там знают, кто мы такие и на что способны.

Кто-то тычет меня в плечо, пробудив от тревожного сна. Папа указывает на круглый иллюминатор между нашими креслами, утопленный в стене.

– Глазам своим не верю, – говорит он, постукивая по толстому стеклу.

– Что? – спрашиваю я, усаживаясь поудобнее.

Он щелкает пряжкой моего ремня, чтобы я могла свободно повернуться.

Горы я видела и раньше. В Великолесье вокруг Ущелья. Зеленые стены, которые осенью как будто горели огнем, а с наступлением зимних морозов обнажались. В Разломах, где сутулые кряжи тянулись до горизонта, напоминая покрытые листвой волны. В Пьемонте, где далекие склоны казались синими и фиолетовыми – но увидеть их можно было только с самолета. Все они входят в состав Аллаций, древней горной цепи, которая тянется от Норты до Пьемонта. Но я никогда еще не видела таких гор, как сейчас. Сомневаюсь, что их вообще можно назвать горами.

У меня отвисает челюсть, а взгляд приклеивается к горизонту, когда самолет поворачивает на север. Плоская земля Прерии внезапно обрывается, и за ней вырастает отвесная горная стена – выше, чем всё, что я когда-либо видела. Эти утесы похожи на ножи – острые, высокие, ряд за рядом, словно гигантские зазубренные клыки. Одни пики голы, на них не растут деревья – очевидно, им не за что там уцепиться. Другие увенчаны белым. Это снег. Пусть даже сейчас лето.

Я с трудом перевожу дух. «Что это за страна? Действительно ли Серебряные и Непримиримые всецело правят здесь, и у них достаточно сил, чтобы создать такое невероятное государство?» Горы внушают мне страх, но я чувствую и радостное волнение. Даже с воздуха Монфор кажется ни на что не похожим. Он пробуждает что-то в моей крови.

Папа касается ладонью стекла. Его пальцы обводят очертания гор.

– Как красиво, – бормочет он так тихо, что слышно только мне. – Надеюсь, здесь будут к нам добры.

«Жестоко вселять надежду, которой нет».

Папа сказал это когда-то в тени нашего дома на сваях. Он сидел в кресле на колесах, и у него не было ноги. Я привыкла думать, что он сломлен. Теперь я знаю, что это не так. Папа здоров душой, как мы все. Он просто хотел защитить нас от страданий, которые ждут людей, желающих невозможного. Будущего, которое нам не позволили бы иметь. С тех пор наша судьба здорово изменилась. И, похоже, папа тоже. Он научился надеяться.

Сделав глубокий вдох, я понимаю, что чувствую то же самое. Даже после долгих месяцев заточения, после всех смертей и разрушений, которые я видела и причинила. Пускай разбитое сердце еще кровоточит. Пусть я испытываю непреходящий страх за тех, кого люблю и хочу спасти. Все это остается, лежит тяжелым грузом. Но я не позволю ему одолеть меня.

Я тоже могу надеяться.