Читать книгу Спокойных дней не будет. Книга IV. Пока смерть не разлучит - Виктория Ближевская - Страница 3

Илья до позднего вечера так и не позвонил жене и не включил телефон, а ночью все в мире, кроме самой ночи, становилось не важно. Телефон лежал забытый на тумбочке в изголовье кровати, а они вдвоем сидели в саду и молчали, глядя на ту точку на горизонте, где красный диск провалился в море и исчез, оставив на берегу лишь прожекторы на пирсе да свет в окнах первого этажа. Ему хотелось согреть в ладонях хорошую порцию коньяка, но сердце весь день пошаливало, и провоцировать его не было никакого резона. Беззаботный ветерок играл подолом ее светлой юбки, которая колыхалась, как парус на лодке, и Соня изредка приглаживала ее, глядя в темноту. Илья развалился в кресле и с непривычным для себя умиротворением после ленивого дня подмечал разные мелочи по старой привычке видеть вокруг себя все. Закатившийся в море солнечный диск, торопливые взмахи крыльев запоздалой птицы и Сонина рука на подлокотнике, поигрывающая тонкой веточкой с острым листиком на конце, оставляли такой четкий след на сетчатке, что он, по здравом размышлении, начал подозревать неладное. Казалось, в голове щелкал затвор фотоаппарата, и картинки одна за другой складывались в невидимое хранилище. Для кого? Для чего?

– Мне начинает казаться, что я люблю отдыхать.

Илья первым нарушил затянувшееся молчание и обернулся к сестре, словно ждал от нее единственно верного ответа.

– Я уверена, что любишь, – проворковала она, укрытая сумерками, и он на слух различил размытую во тьме улыбку. – Стоило попробовать раньше.

– Всему свое время.

– Конечно, родной. Я так благодарна, что ты купил мне эту виллу. Мне здесь хорошо.

– Тут спокойно, – подумав, согласился Илья и отогнал воспоминания о неудавшейся ночи в горах.

– Потому что я рядом, – напомнила она. – И тебе не надо беспокоиться, где я и с кем.

– Пожалуй. – Он усмехнулся ее шутливой проницательности. – Оказалось, что думать о тебе – самый тяжелый труд.

– Думать обо мне? Или стараться не думать обо мне?

– Не преувеличивай свою значимость, Сонька! Я не какой-нибудь озабоченный подросток.

– Ты ужасно озабоченный владелец заводов, газет и пароходов! Самый озабоченный, какого я знаю.

Теперь она откровенно смеялась, и это было нисколько не обидно и даже приятно, что она думает о нем в таком ключе.

– Помимо наших отношений у меня были и еще кое-какие обязанности, девочка. На случай, если ты не в курсе.

– Откуда мне знать о твоих скучных обязанностях, meine Liebe2. – Она потянулась в своем кресле, и ему захотелось взять ее на колени и приласкать. – Со мной ты о делах не говоришь.

– А ты хочешь поболтать о работе? Об акциях, слияниях, годовой отчетности?

– Теперь это все уже не имеет значения, дела закончились. Осталась только я.

– Ну, может, и не все… Сейчас на западе модно отдавать большую часть своих доходов в благотворительные фонды.

– Да, мне как-то попалась такая информация. Я удивилась, когда прочитала о Гейтсе.

– Мы тоже можем создать какой-нибудь фонд.

– Недели не прошло, а уже решаешь, чем занять себя! – фыркнула Соня. – Думаешь, они оценят?

– Те, для кого фонд?

– Те, кто будет об этом писать и читать.

– Какое нам дело до борзописцев! Пусть строчат свои статейки. А мы будем помогать детям и старикам.

– Ой, что-то с трудом мне верится, что тебя волнуют дети и старики! – рассмеялась она.

– Но тебя-то они волнуют наверняка. Поэтому с меня деньги, а эффектная деятельность на благо народа – твоя. Будешь ездить по странам и городам, как принцесса Диана. – Он почувствовал на себе ее взгляд и поспешил добавить: – Только без этих ее фокусов с любовником. Как тебе моя идея?

– Как всегда гениальна.

– Слишком грубая лесть, Соня. Хочешь что-то возразить?

– Нисколько. Давай откроем фонд, Илюша, или закопаем ценности на поле чудес в стране дураков, или будем разбрасывать акции с самолета. Я поддержу тебя в любом начинании.

– Потому что мы – семья? Неужели мне удалось вырастить тебя правильной девочкой?

– Потому что мы с тобой одна сатана, – возразила она и ласково прошлась по его запястью веточкой. – И вдвоем мы сильнее, чем поодиночке. Нас не просто вдвое больше, мы становимся лучше, когда объединяемся.

– Откуда ты это знаешь, Софья? Ты непринужденно жонглируешь такими фразами, а я не нахожу подходящих слов.

– Вот и не надо ничего говорить, милый. Пойдем спать. Тебе предстоит отоспаться за все прошедшие годы.

– И ты не будешь будить меня? Не станешь умолять о сексе, как будто год просидела на голодном пайке?

С ехидной ухмылкой он придвинул кресло к сестре, и она отпустила веточку и накрыла его руку своей.

– Если только ты сам попросишь.

– Сегодня не попрошу.

– И не будешь ждать от меня инициативы?

– Нет.

– Значит, я обниму тебя, как боевая подруга, и мы уснем, – пожала плечами Соня, не задавая лишних вопросов. – А завтра будет новый день, и солнце в окна, и я буду целовать тебя до умопомрачения.

– Ты уже и так умом помрачилась, когда решилась назло мне выйти замуж. Я еле успел умыкнуть тебя из-под венца.

– До помрачения еще очень далеко, поверь мне. Вот когда ты все-таки соберешься жениться на мне…

– А мы не можем обойтись без формальностей? Я ведь уехал с тобой, как обещал.

– Не можем! Я хочу привязать тебя навсегда и носить твою фамилию. В статусе жены, а не дочери.

– Думаешь, можно привязать меня еще крепче?

– Думаю, что стоит попробовать.

Она встала, вытянулась всем телом вверх, как большая кошка разминает лапы на стволе дерева, и попыталась вытащить его из кресла.

– Ты за весь день подошла к ребенку только дважды, – неожиданно вспомнил Илья. – Ты неважная мать для Беллы.

– Другой ей не досталось при раздаче родителей. – Соня пожала плечами без особых угрызений совести и усмехнулась. – Кстати, когда ты оформишь опекунство?

– Зачем? У нее есть опекун.

– Уже нет. Коля написал отказ. А Белла должна быть нашим ребенком.

– Ты сама ребенок, – с родительской нежностью сказал он, уклоняясь от неудобной темы, но юридические сложности не слишком долго занимали ее ум.

– Уложи меня спать, а то у меня уже глаза слипаются, и я не могу думать ни о детях, ни о перспективах нашей с тобой жизни. Просто хочу уснуть с тобой рядом и проснуться.

Он заставил себя подняться, ощущая непомерную усталость, как вещь-мешок новобранца на марше, и повел ее под руку к дому, оглядываясь на море.

– Оно никуда не денется до утра, – зевнула усталая Соня, поймав один из его взглядов. – Останется с нами и в нас.

– Что-то я не уверен, что именно этого мне хочется.

– Значит, мы сделаем так, как тебе захочется. Бросим море и уедем в горы. В джунгли, в пустыню, куда скажешь! И ты обещал мне замок в Швейцарии, а прошло уже лет двадцать…

– Родовой замок – не игрушка для безответственных девиц. Ты же еще и титул к нему захочешь. А что получу я за свои труды?

– А что бы ты хотел, мой господин?

– Все! – подумав, почти серьезно ответил он.

– Значит, все и получишь, – с нежностью согласилась она и прижалась виском к его плечу. – Но сначала мой замок с титулом не меньше герцогини!

– Нельзя разжаловать принцессу в какие-то герцогини, – менторским тоном произнес он и шлепнул ее ниже талии. – Пошевеливайся, ваше высочество! Спать пора!

Утром сердце снова побаливало, и было муторно, но терпимо. Полежав с закрытыми глазами и выровняв дыхание, Илья слегка повеселел, но идти с Соней в ванную отказался наотрез. Она смеялась и называла его трусом, а он, вернувшийся мыслями к работе, которая никак не хотела его отпускать, почти не грубил, принимая и отражая ее веселые подачи.

От идеи рассказать Соне о ноющей боли в груди он отказался и сквозь полуопущенные веки наблюдал, как она беспечно радовалась хорошей погоде, вкусному завтраку, его непривычному безделью и, примеряя перед зеркалом наряды, болтала об английской литературе, в которой он не разбирался и прятал свое незнание под рассеянным «угу» и за шуршащей итальянской газетой трехдневной давности.

В конце концов, беспечная кокетка выбрала платье и, час от часу не легче, после завтрака потащила его на скалу любоваться красотами пейзажа. Всю дорогу он ворчал, как потревоженный в берлоге медведь, что для слияния с дикой природой не обязательно торчать два часа у зеркала, но она только смеялась и всматривалась в горизонт, будто далекий магнит притягивал ее стального цвета глаза. Забираться на самую верхотуру он отказался наотрез, памятуя давнее скалолазание на гору за юной Соней, и предпочел остаться на небольшом плато с рваной полоской тени, пока его спутница стремилась к облакам. Соня выпустила его неохотно разжавшуюся руку и с лицом зачарованной принцессы пошла по узкой крутой тропинке, огибающей каменный утес и уводящей в поднебесье.

– Будь осторожна!

Она рассеянно обернулась на звук его голоса, но не задержалась и продолжила путь вверх по каменному склону. Илья остался один, жмурясь от бьющего в глаза света, свободный от мыслей и желаний, как согретый мартовским солнцем старый кот, готовый забыть о кошках в угоду полуденной лени на оттаявшей крыше.

Соня окликнула его со скалы наверху, и он вздрогнул от звука ее голоса, размытого шумом ветра и рокотом резвящихся волн.

– До чего ты красива, Сонька! – невольно вырвалось у него. – Просто ослепительна!

– Что? – Она присматривалась к нему из-под руки, как заправский моряк. – Я ничего не вижу…

– Зато я вижу, – пробормотал он.

– Ну, Илья, говори же громче! – Она даже притопнула от нетерпения. – Ветер такой сильный, что тебя не слышно!

Ему хотелось, чтобы она услышала, чтобы поняла, как прекрасна в его глазах, чтобы перестала думать о далеком дне, когда зеркало откроет ей другую, горькую правду, но кричать о ее красоте, перекрикивая природу, было глупо, и он промолчал.

– Почему так странно бывает, что когда плохо видно, то еще и не слышно?

– Слезай оттуда!

Мужчина задрал голову, ревнуя ее к высоте, к горячему воздуху и к свободе, которые в эту секунду владели ею безраздельно.

– Ты только взгляни, какой вид!

Соня указывала туда, где раскинулся заурядный морской пейзаж со всеми обязательными атрибутами: выцветшее небо вдали сходилось с серебристо-синим морем, линия горизонта была прорисована неверными штрихами под туманной дымкой, белый парус, едва заметный в блеске водной глади, лениво парил рядом с фланирующими чайками. Ничем не примечательная картинка, которыми она умела восхищаться. Но он посмотрел не ради интереса, не ради того, чтобы угодить ей, а потому что вдруг ему захотелось запомнить именно этот день, и эту дымку, и этот заблудившийся в серо-голубых мазках парус. И вдруг оказалось, что вся непритязательная Сонина романтика хороша именно потому, что она – Сонина.

– Слезай скорее, – повторил он и протянул к ней руку, желая получить ее обратно из объятий природы.

Соня нехотя посмотрела вниз и исчезла со скалы так же внезапно, как и появилась. Когда через минуту она возникла на тропинке, не перепрыгивая с уступа на уступ, как горная коза, а спокойно и неторопливо, как сходят с Олимпа бессмертные, он не смог сдержать вздох восхищения. Влажный и горячий ветер, словно нетерпеливый любовник, рвал с нее платье, и Илья снова почувствовал острый укол ревности ко всем, кто когда-то вот так же легко обнимал ее, пока он сам довольствовался только мечтами. Она вступила на плато и пошла к нему, поправила волосы, встретилась с его взглядом и вопросительно приподняла брови. Он ждал ее с видом цезаря, принимающего подношения. Но Соня подошла слишком близко, чтобы просто начать разговор, и, неуловимо сменив облик неприступной богини на земной и узнаваемый, погладила его по щеке. Он смотрел ей прямо в глаза, сам не зная, что хотел в них увидеть. В ее черных зрачках застыли облака, мешая заглянуть вглубь. Илья нахмурился, стряхивая с себя наваждение, и она забеспокоилась, придвинулась еще ближе.

– Ты сердишься, Илюша, или мне кажется?

Вместо ответа он взял ее голову в ладони и поцеловал, ощутив, как расслабилось ее тело. Она потянула его за собой в тень, словно только и ждала этого знака. Но едва ее спина коснулась прохладного камня, он оторвал от себя тонкие руки и решительно развернул ее лицом к скале. Ее тело послушно распласталось на камне гибкой ящерицей.

– Слушай меня внимательно, Соня, и не перебивай, – почти шепотом начал он, приблизив губы к ее уху, и в его тоне ей послышалась угроза. – Если там, куда я однажды уйду, есть другая жизнь, я тебя разыщу. Ты не скроешься от меня ни в море, ни в горах, ни в райских кущах, нигде.

– Мне больно, – выдохнула она, но он лишь сильнее вдавил ее в скалу. – Ты не можешь просто уйти…

– Слушай меня, потому что я не буду повторять дважды! – Он пренебрег ее пустой репликой и суровым тоном продолжил: – Когда меня не станет, ты найдешь другого мужчину.

– Как ты смеешь говорить это мне!..

– Ты найдешь! – Илья повысил голос, и она ощутила холодок, пробежавший между лопаток. – Но сначала будешь тщательно выбирать и выберешь того, кого я сам выбрал бы для тебя. Не какого-нибудь смазливого фраера с его дешевыми фокусами…

– Перестань говорить со мной о смерти!

Соня, не замечая жары, затряслась, как в ознобе. Утро так хорошо начиналось! И какая муха укусила его здесь, на скале!

– Помолчи, Софья!

Он исступленно стиснул ее запястье, и маленькая ладонь, обхватившая каменный выступ, разжалась, а обручальное кольцо, давно перекочевавшее с правой руки на левую, в ответ метнуло в него клинок света.

– Ты должна выбрать самого достойного. Потому что я не смогу оставить тебя одну, пока не буду уверен, что ты выполнишь мою волю.

– Я не слушаю тебя! – Она потрясла головой и зажмурилась. – Можешь говорить, что хочешь, я не слушаю.

Всю сознательную жизнь его отношения с людьми были сродни военным походам. Приказ, выступление, победа, награда, неповиновение, трибунал. Он не искал подходы, он преодолевал глупое и мелкое сопротивление слабых и недальновидных противников. Особенным упрямством отличались женщины, которые выкручивались, придумывали отговорки, лгали, лишь бы сделать по-своему, в пику мужчине, вопреки его воле.

Он ненавидел изматывающие дипломатические переговоры. Он покорял, завоевывал, брал в плен, добивался капитуляции и ставил на колени. И жаждал новых побед. И женщины вынуждены были подчиняться не физической силе, но воле, которая пугала и все равно заставляла приближаться к нему, как слетаются безмозглые бабочки к ночнику. На втором десятке случайных подруг он сбился со счета, на четвертом перестал считать. А они все стремились на огонь власти и блеск золота, которые сопутствовали ему с момента, как он решил, что достаточно силен, чтобы присоединить к своей личной территории новые земли, новые области, новые направления. И завоеванные женщины, будто поверженные города, послушно отдавались во власть его желания. А когда уходили, их место занимали другие. Так было всегда, невзирая на семейную жизнь и тайную страсть, сжигающую его к совсем юной девочке, растущей в его доме. Он был милостив и щедр с покорившимися, он даже забавлялся, позволяя им думать, что они могут манипулировать им, получая деньги, ценности, связи и возможности, тешась своими мелкими иллюзиями. Однажды взяв крепость, с боем или без, он мог вернуться в любой момент и не встречал сопротивления. Впрочем, возвращаться почти никогда не было нужды.

Но с Соней битва за обладание повторялась от раза к разу, стоило ему отлучиться, отвернуться, оставить ее без надзора. Возвращаясь к стенам этой крепости, он вновь объявлял осаду, шел на штурм, выдерживал последний бой, в котором обе стороны заранее знали, кто победитель, и получал награду… И не мог расслабиться ни на минуту.

Это была любовь-борьба, постоянная битва с женщиной за женщину. Мятежная крепость от века принадлежала ему и каждый раз не давалась легко. В ее арсенале были слезы, обиды, непонимание, обман, снова слезы, потом страсть, сводящая обоих с ума, в которой можно было бы плавить золото, брошенное к ее ногам. А потом внезапно, ниоткуда, как озарение, – нежность, преданные глаза, слова, которым он почему-то верил, которые лучше волшебного бальзама исцеляли его душевные раны, ласки нежнее шелка в краткие минуты перемирия перед новой битвой.

– Ты решила поспорить? – усмехнулся он, заранее зная сценарий. – Бесполезно, – разделяя слоги, напомнил он и коснулся губами ее шеи за ухом, на линии роста волос.

– Прекрати!

Она вздрогнула так явно, что он не смог сдержать самодовольной улыбки: крепость в очередной раз готовилась пасть.

– В этом мире твое существование без мужчины бессмысленно! – Он снова поцеловал ее и на этот раз задержался губами дольше, ощущая, как горячая волна одного желания на двоих затапливает их обоих. – Ты не научилась создавать уют в доме, не умеешь растить детей, не в состоянии справляться с трудностями. Ты витаешь в мечтах и рыдаешь, возвращаясь на землю к чуждой и враждебной действительности. Зато зеркала не лгут о твоей красоте и сексуальности, и единственное твое предназначение – быть женщиной для мужчины.

– По-твоему, я пустышка?

Ее подбородок дрогнул, и по щеке поползла слеза. Он ждал этого свидетельства скорой капитуляции, когда даже себе она еще не готова признаться, что пора сложить оружие и сдаться на милость победителя. Стараясь сдержать рыдания, она закусила губу, но ему отчаянно хотелось продлить вкус своей победы.

– Ты так прекрасна, что можешь стать бесценным экспонатом в любой коллекции…

Откуда только взялись слова! Он едва успел удивиться собственному красноречию, как она, оскорбленная давним сравнением с вещью, собрала все силы и рванулась из его железных объятий. Он инстинктивно подался вперед, и в следующий миг ей стало трудно дышать.

– Зачем ты мучаешь меня?!

– Я хочу быть уверен, что после моей смерти тебе гарантирована жизнь, которую ты получила по праву рождения и еще потому, что я все эти годы желал тебя, бесполезную и ослепительную. И когда меня не будет…

– Если тебя не будет… – Она почти сдалась, и слезы уже катились потоком, скатываясь с подбородка в вырез платья. – Я не стану жить!

– Когда меня не будет, Соня. Не если, а когда. – Он снова стал суров с ней, пытаясь донести свою мысль, от которой она бежала, как черт от ладана. – Ты выберешь человека, который сможет вести тебя по жизни. Быть тем, кем я был для тебя…

– Нет такого человека, как ты не понимаешь! И не смей бросать меня… – Она плакала навзрыд, цепляясь пальцами за камни. – Даже говорить об этом бесчеловечно…

– Я никогда тебя не брошу, – с таким убеждением в голосе сказал Илья, что она всхлипнула еще пару раз и затихла. – Но ты должна пообещать мне, что сделаешь, как я сказал.

– Я не смогу.

Глупое создание, от рождения награжденное бессмысленным упрямством! Они рождены друг для друга, девчонка и ее почти бессознательная потребность сказать «нет», когда уже давно ясно, что будет «да», которое он предназначил ей. Но Илья знал, как заставить ее быть послушной. Он выпустил ее руку и вдруг облапил, как одноклассницу в зимнем полумраке на задворках школы. Запустил обе руки под юбку, предъявив на нее законные права. И даже ветер, который тоже не спрашивал разрешения, на минуту стих, оттесненный от ее тела мужчиной.

– Пока я жив, ты моя, Соня.

Он прижимал ее к камням, и она дышала тяжело и прерывисто под его поцелуями.

– Скажи еще, Илюша!

И когда он, наконец, развернул ее к себе, то сразу увидел, что крепость пала. Звякнула о камни упавшая заколка, и длинные черные волосы упали на плечи и тут же взлетели, подхваченные порывом ветра.

– Ты сделаешь то, что я прошу?

Он не просил, а требовал, нетерпеливо отвел прядь волос с ее лица, снова заглянул в мокрые и несчастные глаза с плывущими мимо облаками. За облаками было тихое счастье, которое могло принадлежать только ему. Если бы только у него было время на это счастье…

– Да, – едва слышно выдохнула она, но тут же поставила условие. – Только обещай, что останешься со мной как можно дольше. Я хочу встретить свою старость с тобой. Мы будем сидеть в креслах качалках на нашем острове и смотреть, как солнце на закате…

Больше слов он разобрать не смог, потому что Соня прильнула к нему, как бездомная кошка, и он знал, что еще немного, и она сама начнет завоевывать его прямо на этой скале, не дожидаясь романтики шелковых простыней в спальне. И ему всего-то надо было сменить тактику и принять знакомую игру. Это был утвержденный годами сценарий, который всегда оправдывал ожидания и приносил исцеление после боя. Но Илья сдвинул брови и помрачнел, не сводя с нее немигающего взгляда.

– Между нами пропасть в четверть века. Ты соображаешь, что несешь, Софья?

Затерянный в океане остров, полыхающее красным золотом небо, кресло-качалка на веранде, мелодичный перезвон бамбуковых подвесок… О чем она грезит, когда вокруг рушится целый мир! Его мир с необъятными границами, с миллионами на банковских счетах и портретами союзников и врагов в центральной прессе? Мир без друзей и отпусков, без самоотверженной семьи и тихой гавани, для которой никогда не находилось времени и места. Эта иллюзия побега от себя воюющего к себе умиротворенному была частью придуманного ею спектакля, где два одиноких героя вели бесконечный спор.

Почему мать назвала ее Софьей? В этой молодой женщине не было ни мудрости, ни стремления постичь и принять несправедливость земного существования, на которое был обречен каждый из них. Она была хрупким сосудом, наполненным девичьими мечтами и строчками прочитанных романов. Но чем больше он думал о ее неумении отличать насущную потребность от мимолетного каприза, о серых глазах постоянно на мокром месте и немыслимой, сметающей все на своем пути сексуальности женщины, осознающей свою красоту и власть над мужчиной, тем сильнее хотел быть с ней и исполнить судьбу до конца.

– Это ничего не значит! – Она не сдавалась, морочила ему голову, пробираясь бессовестными пальцами под рубашку. – У нас все будет не так, как у всех…

Хотел бы он поверить ей хотя бы на миг, но реальность вокруг него вдруг сузилась почти до точки, до ноющей боли в груди.

– Это моя жизнь! – отрезал Илья и перехватил ее ищущую руку, не рассчитав сил, сдавил тонкое запястье и отстранился от ждущих губ. – Пошли в дом, а то эти репродукции с Айвазовского вызывают у меня острый приступ голода.

И повел ее прочь от скалы, как непослушную девчонку, застигнутую врасплох строгим отцом за тасканием конфет из буфета.

Обед не улучшил настроения Ильи, и, глядя в его неподвижное мрачное лицо, Соня резонно рассудила, что стоит оставить мужчину на время в покое. До вечера он пребывал в уединении, сначала в библиотеке, а потом в кабинете, который она организовала буквально за несколько часов, вспомнив навыки офисной работы. Компьютер, подключенный к интернету, оказался серьезным искушением, мимо которого он пройти не смог. И когда он принесла ему в библиотеку кофе и рюмку коньяка и сообщила, что кабинет готов принять босса, он оторвался от книги и даже изобразил некое подобие улыбки.

– Ты примерила роль хорошей девочки, да?

– Я стараюсь, но не очень умею заботиться.

– Для черновой работы у тебя есть прислуга.

– Мне приятно делать для тебя что-то самой. Можно я минутку посижу тут, пока ты пьешь кофе?

– Посиди.

Царским жестом он указал ей на массивное кресло напротив и снова уткнулся в книгу. Соня грациозно опустилась между гобеленовых валиков, подобрала под себя ноги и принялась изучать корешки фолиантов в ближайшем шкафу.

– Ты не притронулся к коньяку? – негромко удивилась она, когда чашка с остатками кофейной гущи звякнула о поднос.

– Не сегодня, – рассеянно отмахнулся Илья и поверх очков с сожалением покосился на нетронутую рюмку.

– Ты нездоров?

– Я всего лишь не хочу коньяк.

Ее интуитивные догадки были сейчас совсем некстати.

– Разве обычно…

– По-твоему, без алкоголя я и дня не могу прожить?

– На что ты сердишься, милый?

– Не придумывай, я не сержусь.

– Ты изменился с тех пор, как мы уехали из Москвы.

– Я всегда такой, – отрезал он и уткнулся в книгу, но она смотрела неотрывно, и под ее взглядом ему стало не по себе. – Могу я просто выпить кофе, или необходимо, чтобы я, как дрессированный пудель, исполнял привычные трюки в угоду твоему знанию обо мне?

– При чем тут пудель? – Соня быстро опустила глаза, уверившись, что с ним и правда что-то не так. – Я спущусь в сад, а ты можешь поработать наверху. Последняя дверь по коридору направо. Там тебя никто не побеспокоит.

– Даже ты? – съязвил он.

– Я не приду, если ты не хочешь. Встретимся за ужином.

– Сделай милость!

Соня почувствовала, как от обиды защипало в носу, и на глаза навернулись слезы. Илья делал вид, что увлечен книгой и каждым окаменевшим мускулом лица показывал, что не намерен продолжать диалог. Она подхватила поднос и выбежала из библиотеки, оставив его наедине с его раздражением на нее, на себя, на весь мир. Едва за ней закрылись двери, он бросил книгу на столик, снял очки и принялся крутить их в пальцах, размышляя над тем, что по возвращении в цивилизацию надо бы и впрямь пройти обследование. Еще не хватало свалиться с инфарктом теперь, когда новая жизнь маячила впереди смутными перспективами, и можно было двигаться в любом направлении, не ограничивая себя рамками и условностями.

Илья пришел в спальню далеко за полночь, понадеявшись, что она уже видит десятый сон. Укрытая легким одеялом Соня лежала поперек широкой кровати головой на его подушке, и он сразу разгадал ее нехитрую уловку. Чтобы лечь самому, ему пришлось бы осторожно потеснить и, тем самым, разбудить ее. Но он ворвался в ее сны бесцеремонно и грубо, заключив в объятия и лишив возможности двигаться. А когда она попыталась то ли обрадоваться, то ли возмутиться, закрыл ей ладонью рот и поцеловал в висок.

– Спи! Мы успеем наговориться утром.

Она покладисто кивнула, оставив его ради очередного приключения в царстве грез, и Илья, поерзав на высокой подушке, закрыл глаза, позволив усталым мышцам расслабиться. Через несколько минут Соня придвинулась и устроилась в сгибе его руки. Он без вожделения вдохнул запах ее волос, погладил округлое плечо и беззвучно поблагодарил кого-то невидимого за прожитый с нею день.

А утром уже Соня осторожно выпутывалась из его рук, стараясь не разбудить. Он спал на удивление крепко и не шелохнулся, когда она сползла со скрипнувшей кровати, накинула легкий пеньюар и небрежно заколола волосы, прежде чем спуститься на кухню и сочинить ему особенный завтрак. Вспомнив вчерашний вечер в одиночестве, она вздохнула и направилась к выходу, но едва открыла дверь, как налетела на невесть откуда взявшегося Павла.

– Что ты здесь?..

Он не дал ей закончить и неприветливо сдвинул брови, хотя она успела разглядеть странную растерянность, промелькнувшую на его всегда суровом лице.

– Шеф спит?

– А ты как думаешь!

Павел, будто не услышал ответа, заглянул ей за спину, чтобы убедиться, что Илья в спальне. Обычно невозмутимый и подчеркнуто вежливый на этот раз он был словно не в себе. Соня сразу почувствовала неладное, и ее сердце отчаянно заколотилось в ожидании плохих новостей.

– Идем вниз, – приказал полковник Тихонов и бесцеремонно ухватил ее за предплечье.

– Какого черта? – изумилась Соня, но он уже тащил ее к лестнице, как провинившегося щенка. – Что происходит?

– Нам надо поговорить без свидетелей.

– Какие свидетели? Свидетели чего?..

Коридор и лестница были пусты, и в холле на первом этаже гулко зазвучали только их шаги. Дом словно затаился и стал холодным и неуютным при появлении гонца, принесшего плохие вести. Соня не успела удивиться, почему дети молчат и не видно горничной, но Павел втолкнул ее в библиотеку и закрыл у себя за спиной створки массивных дверей.

– Ну что, доигралась?

Сам вопрос и тон, каким он был задан, повергли ее в такое неподдельное изумление, что она осталась стоять с открытым ртом, а сквозняк, забравшийся в дом через приоткрытое окно, весело раздувал полы ее пеньюара. Павел смотрел на нее ледяными глазами, словно предлагал самой догадаться о случившемся, но ей на ум ничего не шло. После того, как свадьба расстроилась, и Илья увез ее на виллу, бросив все – семью, работу, привычный уклад – ей казалось, что ничего более значимого произойти уже не может.

– Ты можешь объяснить по-человечески, в чем дело?

– Сама посмотри!

Словно дешевый фокусник на базаре, он извлек из внутреннего кармана пиджака сложенную в несколько раз газету и нарочито медленно развернул и расправил мятые страницы. Газета была на русском. На первой странице под огромным заголовком «Гулять так гулять» красовалась фотография мужчины и женщины с обращенными друг к другу лицами. Соня, чувствуя, как останавливается сердце и подкашиваются ноги, дрожащими руками встряхнула сероватый лист, пахнущий типографской краской, словно надеялась, что буквы осыплются на пол и их можно будет смести веником в мусорную корзину. Но мужчина и женщина продолжали улыбаться друг другу, и в глазах у обоих было столько нежности и желания, что сомнений в сути их отношений не осталось бы даже у самого неискушенного читателя. История о романе олигарха и его единокровной сестры, которая чуть не вышла замуж за другого, была с пугающими подробностями описана на двух полосах. С биографическими фактами, художественными описаниями несуществующих событий и множеством реальных деталей, которые не мог знать никто, кроме… Соня похолодела, дойдя до середины пасквиля, и подняла на гостя глаза, полные ужаса и отчаяния.

– Ты считаешь, что это он?

– А кто?

– Это невероятная низость! Он не мог! Он не такой…

– Ты говоришь о бывшем любовнике, которого поимела и бросила накануне свадьбы. Теперь у него есть право быть каким угодно.

– Ты его совсем не знаешь! – со слезами выкрикнула она, склонная скорее поверить Павлу, чем своей необъективности.

– Зато ты знаешь этого типа слишком близко, и из-за этого пресса гудит, а на бирже вот-вот рухнут акции.

– Какие акции? Ты с ума сошел! Это какой-то абсурд… – повторяла Соня, меряя библиотеку шагами из угла в угол.

– Сядь!

Она пропустила его окрик мимо ушей, и тут же была поймана за руку и буквально брошена на диван.

– Ты хоть осознаешь, что натворила?

В этот момент она не могла сосредоточиться даже на звуках его голоса, и уж точно не в состоянии была оценивать ситуацию трезво или принять на себя вину за случившееся. Все происходящее сейчас в библиотеке с ее круглыми стенами, огромным панорамным окном с видом на море, деревянными шкафами с тысячами старых и новых книг и многоярусной хрустальной люстрой, которая с минуты на минуту начнет капать на пол ограненными слезами, казалось ей страшным сном, сценой из фильма ужасов, где должно случиться нечто необъяснимое и чудовищное. Но пока ничего не произошло, еще можно дышать и придумать другой сценарий, поменять артистов, отсрочить неизбежный трагический финал.

– А как ты сюда попал?

В ее голове сами собой зарождались пустые, не относящиеся к делу вопросы. Она снова вскочила на ноги и заметалась по комнате, своим мельтешением вызывая у него приступ раздражения и мигрень.

– Мне позвонили вечером, когда тираж уже лежал в типографии, и сказали, что остановить процесс невозможно. Я получил сигнальный экземпляр, утвердил маршрут полета и вылетел сюда в два тридцать по Москве, – по-военному четко докладывал он. – Арендовал машину, снова созвонился с Москвой и сразу выдвинулся сюда. Мне нужны указания от шефа, что предпринять в этой ситуации.

– Указания? От Ильи? А что он может сделать, если газета вышла?

– При чем тут газета, – рассвирепел полковник Тихонов, но под ее испуганным взглядом сдержал приступ гнева. – Он должен решить, как действовать.

– Ты хочешь разбудить его и рассказать об этом?

Соня была не на шутку напугана и шокирована прочитанным. И хотя газета была с «желтоватым оттенком», этот материал, переработанный и повернутый в нужное русло, уже наверняка расходился по издательским домам.

– Не я. Ты скажешь ему сама, – без тени сомнения потребовал Павел. – Ты это натворила, тебе и расхлебывать.

– Что я такого сделала? Что я скажу?.. – заголосила Соня, снова и снова пробегая глазами по строчкам и все глубже погружаясь в пучину скандала. – И как? И, боже мой, какая грязь…

– Шеф будет вне себя, – подтвердил самые худшие ее опасения Павел.

– У него больное сердце, – запоздало сообразила Соня и рухнула на диван, холодея от страха за брата. – И эта история может повлиять…

– Не жилось тебе спокойно, как тысячам баб, у которых богатые мужики! – Соня чувствовала, что с каждой минутой злость Павла нарастает, и вжалась в спинку дивана. – Раздвигала бы ноги и получала все, что душе угодно! Так нет, тебя потянуло на приключения. А парень-то оказался не промах!

– Я и так имею все, что хочу, – возмутилась она и швырнула газету на пол. – Вопрос не в деньгах и возможностях.

– Еще бы! Деньги и возможности – это котел, в котором ты варишься с пеленок. Но тебе и этого показалось мало. Решила поиграть в плохую девочку.

– Орлов меня любит. – Она сжала кулаки и с ненавистью взглянула на газету, где на снимке Илья обнимал сестру совсем не с родственными намерениями. – И не смей меня упрекать. Кто ты такой, чтобы судить о наших отношениях?

Он присел рядом, не сводя с нее злого и беспощадного взгляда. Соня запахнула пеньюар на груди и поспешила отвернуться. Неожиданно она почувствовала себя куда более раздетой, чем была на самом деле. И безмерно виноватой. Но какого черта она должна что-то объяснять этому мужлану! Какое у него право задавать ей вопросы, на которые ни у кого не было правильных ответов!

– Все годы, что я тебя знаю, ты вела себя глупо и безответственно.

Как обычно, занудства ему было не занимать, особенно в том, что касалось протокола и соблюдения приличий. Она обернулась с яростью ошпаренной кошки и зашипела:

– Да пошел ты!

Но когда попыталась подняться, он перехватил ее и усадил обратно. Запястье, которое она рывком попыталась освободить, полыхнуло острой болью.

– Куда бы я ни пошел, тебе придется жить с этим.

Они оба смотрели на ее руку, пойманную в тиски его железных пальцев. На нежной коже вздулась голубая венка, и проступили красные пятна. Соня затаила дыхание и осторожно, словно проверяя хватку капкана, потянула руку к себе.

– Все уже случилось. – Она с каждой секундой теряла волю к сопротивлению и, когда он отпустил ее, сокрушенно сгорбилась, признав правоту его слов. – И ничего не изменить.

А следом сознание обреченности ввергло ее в панику. Что теперь делать? Скрыть от Ильи газету? На сколько? На день? На два? Сейчас начнутся звонки, и он узнает от кого-то другого.

– Возвращайся наверх и сделай так, чтобы он узнал от тебя, – будто прочитав ее мысли, посоветовал Павел, и в его голосе было больше усталости, чем раздражения.

– Я не знаю, что ему сказать!

– Плевать, что сказать. Факта публикации уже не изменить. Важно, как ты это расскажешь. Ему это важно.

Она была подавлена и разбита, но все же успела удивиться, что бесчувственный Павел проявил чудеса понимания и человечности к тому, кто никогда не позволял себе проявлять человечность и понимание по отношению к другим.

– Откуда тебе знать, что ему важно? – скривилась она, не желая выслушивать советы от телохранителя. – Мне все равно, что обо мне скажут или напишут. Меня никто не знает. Но он всегда на виду. Как он будет смотреть людям в глаза?

– Надо было побеспокоиться о последствиях прежде, чем ты забралась в его постель. Отправляйся и разбуди его, пока это не сделал чей-нибудь доброжелательный звонок. Или займись с ним сексом, а потом слова найдутся сами.

Соня ошарашено глянула на мужчину, который позволял себе столь интимные рекомендации. Он уверенно выдержал ее взгляд и одобрительно усмехнулся, когда она кивнула, словно осужденный на эшафоте при оглашении смертного приговора, и послушно направилась к дверям библиотеки. Павел прихватил разоблачающую статью, распластавшуюся на полу мертвой птицей, и последовал за ней, как конвоир.

– И как, оно того стоило? – с каким-то скрытым злорадством спросил он перед дверью спальни, но женщина не ответила, хотя весь путь по лестнице неотступно думала о том же.

Думала, переступая порог спальни и задержавшись возле кровати, где он безмятежно спал, даже не подозревая о разразившейся грозе. Думала, пока газета в руке не стала мятой и влажной, и Соня бросила ее на тумбочку в изголовье, брезгливо вытерев испачканную типографской краской ладонь о пеньюар.

– Илюша, милый…

Она скользнула под одеяло и прижалась к нему с отчаянием загнанного зверя, зажмурилась, как будто ждала, что сейчас их обоих поразит молния, и все закончится – они умрут в один день без страданий и сожалений о своей беспутной жизни. Но за окном жмурилось солнце, море привычно рокотало у скал и в доме царили тишина и спокойствие.

– Ты что-то рано сегодня, – пробормотал он вместо приветствия и бросил короткий взгляд на часы у кровати. – Чего тебе не спится?

– Я люблю тебя, – с замиранием сердца призналась Соня, словно впервые произносила эти слова, и не смогла сдержать подступившие слезы. – Я так люблю тебя, мой родной!

– Хм, неплохое начало дня!

Илья притянул ее к себе на грудь и поцеловал в щеку. Пушистые локоны упали ему на лицо, и он с наслаждением вдохнул знакомый запах. Соня уткнулась носом в его шею и зашептала в лихорадочном волнении:

– Но то, что мы сделали… То, что я натворила…

– Не начинай, Соня! – Он легонько шлепнул по обозначившейся под одеялом выпуклости. – Что за вздор тебе приснился!

– Все могло быть иначе…

– Ну, конечно! Например, ты могла родиться мальчиком. Или нашей родиной была бы Кения. Я бы батрачил на ферме и ненавидел белого надсмотрщика с кнутом. Это так, в общих чертах. А ты уж сама придумай подробности, как все могло сложиться. Что они там собирают? Бананы?

– Думаю, кофе или сахарный тростник, – на автомате продолжила она, подав свою реплику в знакомой игре. – И ты был бы хозяином плантации или президентом.

– Президентом в экваториальной Африке? Вот счастливчик! Прямо баловень судьбы. Можно не париться в костюмах и на обед заказывать рагу из врагов.

– Господи, ну что ты несешь! – спохватилась она, шмыгнув носом.

– Хм, действительно! Это ты заразила меня вирусом сочинительства дурацких историй. Так о чем мы говорили?

– О том, что мы совершили ошибку!

Она подняла голову с жалобными глазами и вытерла с подбородка полоску от пробежавшей слезы, и Илья снисходительно потрепал ее по щеке.

– Если мы и натворили дел, то точно не вчера или неделю назад. С того момента утекло столько воды в джакузи и выпито столько алкоголя, что пора наши приключения записать в отдельную семейную хронику в назидание потомкам. Ну и жить дальше, разумеется. Если я о чем-то и желаю, то лишь о том, что потратил столько лет впустую, пока бегал за тобой, как мальчишка. Или ты кусаешь себе локти, что сбежала от завидного жениха?

– Что ты, Илюша! Я счастлива.

– А зеркало скажет тебе, что ты врешь. Глаза опухшие, нос мокрый, волосы растрепаны. Морщины на лбу. – Он потер пальцем место между ее бровей, где собралась напряженная складочка. – Совсем не похоже на счастье, а, Соня?

– Нет же… Ты ошибаешься. Мне хорошо с тобой.

– Тогда прекращай лить воду в кровать. Все, что с нами случилось, – должно было случиться.

– Ты уверен?

Она уцепилась за его слова, как цепляется за ржавый бакен унесенный в море пловец, словно они могли развеять ее сомнения и свести на нет надвигающиеся последствия.

– Я не стану делать ничего, в чем сомневаюсь. И сейчас тебе это докажу.

Он усмехнулся, чувствуя себя сильным и уверенным львом, перевернул ее на спину, как мягкую игрушку, и Сонины слезы потекли сильнее.

– Докажи, – зашептала она, окунувшись в его желание с головой.

– А ты не смей сомневаться!

– Я и не…

Она не договорила, загораясь его страстью, двигаясь в такт его движениям, готовая разделить с ним каждый вздох без сомнений и оговорок. Воздух в комнате колыхался и сгущался, становился почти видимым и горячим. Над постелью в луче света отплясывали джигу веселые пылинки, занавеска всплескивала крыльями и со старательностью дуэньи закрывала от солнца слившиеся в единое целое тела. Кровать жалобно заскулила, а подушка с мягким хлопком свалилась на ковер. Тонкие Сонины руки сомкнулись за спиной Ильи, а рот приоткрылся в безмолвном крике. Всего один миг оставался до того, как яркая вспышка должна была осветить их будущую жизнь, и именно в этот миг комната взорвалась телефонным звонком.

Любовники дружно обернулись в направлении звука, и мистерия страсти растаяла в душном воздухе.

– Кому это вдруг… – начал Илья, с трудом переводя дыхание.

– Не бери! – вскрикнула Соня, удивленная, что телефон оказался включенным, и повисла на его шее. – Не надо, не сейчас.

– Я посмотрю, кто звонит.

– Кто бы ни был, он не вовремя! – Она продолжала удерживать его всеми силами. – Прямо сейчас я хочу тебя!

Телефон захлебнулся последней трелью и затих. Илья потянулся к тумбочке.

– Я просто посмотрю…

– Они напечатали историю про нас, – поспешно выдохнула она и зажмурилась, будто ждала пощечины. – Там все. Все, что мы сделали. С самого начала до проклятой свадьбы.

– В какой газете?

– Ах, да не помню я название! Она там. – Соня ткнула пальцем в прикроватную тумбочку и заключила его лицо в ладони, умоляя словами и глазами. – Прошу тебя…

Илья бережно отвел ее руки, приподнялся на локте, чтобы увидеть, что газета – не плод ее воспаленного воображения, и перевел задумчивый взгляд на сестру. Ее мокрые ресницы казались еще чернее, губы были искусаны, отдающая медью вьющаяся прядь прилипла к бледной щеке. Она тряслась мелкой дрожью и, казалось, вот-вот потеряет сознание.

– Ты меня любишь, Соня?

– Я жить без тебя не могу, – прошептала она покаянно и попыталась спрятать лицо в подушку, но он перевернул ее на спину, чтобы услышать каждое слово, рожденное в глубине ее сердца. – Ты самое дорогое, что есть у меня, и я всегда буду с тобой, что бы ни случилось. Я люблю так сильно, что могу умереть за эту любовь. За тебя. За нас…

Он не дал ей продолжить и закрыл поцелуем шепчущие признания губы. Телефон зазвонил снова и продолжал звонить с настойчивым раздражением, но теперь он не был помехой их страсти. В этой комнате с ослепительным отпечатком солнца на стене, наполненной воспоминаниями прошлых лет и Сониными наивными и несбыточными надеждами, что эти воспоминания не утратят своей яркости, а реальность будет каждый день превосходить их, никто из них звонка уже не слышал.

А потом тишину разорвал звук благодарного поцелуя, шуршание газеты и ее возмущенные вздохи, когда они вместе снова и снова пробегали глазами по строчкам скандальной статьи.

– Ну, ведь ложь, все ложь!

Она порывалась скомкать страницу и швырнуть на ковер, а он крепче прижимал женщину к своему плечу и отводил в сторону ее негодующие пальцы, готовые вот-вот вцепиться в мятый лист.

– Не мешай!

– Как можно было все вот так опошлить, вывернуть наизнанку… И эти фотографии!

– Сонька, угомонишься ты или нет?

Илья зажал ей рот, не отрываясь от последней колонки. Она с усилием отклеила от лица его ладонь и снова уткнулась в текст.

– Нет, когда такое было, а? Ты помнишь, чтобы мы…

– Софья, дай мне прочесть! Или сейчас пойдешь вон из комнаты!

Но Соня вывернулась из-под руки, отобрала у него газету и по-турецки уселась рядом, забросив за плечи спутанные пряди волос. Взгляд у нее был виноватым и больным, как у приютского пса.

– Они разрушили всю твою жизнь! Ты должен опубликовать опровержение!

Она ждала чего угодно, глядя в его нахмуренное лицо, но только не того, что случилось потом. Он внезапно развеселился и, схватив ее за плечо, подтащил к себе ближе.

– Какой же ты ребенок, в самом деле!

Она инстинктивно увернулась от неуместного поцелуя, так что его губы проскользнули в сантиметре от ее щеки, и снова распрямилась, как отпущенная ветка.

– Что смешного в этой мерзости? Они вывернули наизнанку всю нашу жизнь. Как мы будем жить с этим?

– Ну, положим, лично я с этим жить и не собирался. Жить я буду с тобой, с удовольствием, между прочим, и без напрасных угрызений совести и трагических медитаций над паспортом.

– Я не понимаю, Илья. Ты хочешь оставить все, как есть?

– Если ты о нас – то да, все останется, как сейчас. Как будто я могу позволить какому-то писаке разрушить нашу жизнь несколькими бесталанными строчками. Если о статье – тоже да, но по другой причине. Тот, кто санкционировал этот шедевр журналистского расследования, надеялся меня зацепить. Не разрушить мою жизнь, а сделать банальную гадость. И чего он, по-твоему, добился?

– Все узнали… – в растерянности ответила она, не понимая, куда он клонит.

– Что узнали? Что я вырастил девочку и стал с ней спать, когда ей почти исполнилось тридцать? Эка невидаль! Сегодня подобной историей можно шокировать разве что старых дев. То, что девочка – моя прямая родственница? Я никогда не был образцом для подражания. И чем это знание поможет моим врагам и навредит мне? Об этом узнала моя семья? Так семья в курсе моей аморальности, хотя и не рискует обсуждать эту тему со мной за вечерним чаем. Деловые партнеры? Им глубоко плевать, с кем и как я сплю. Государство? Но если мои человеческие грехи не отражаются на размере налоговых поступлений в бюджет, а с чего им отражаться, – и ему наплевать ровно так же. Остаешься только ты, которой внезапно стало стыдно за наше грехопадение. Но в этот самый момент, мучаясь стыдом, ты сидишь неглиже в моей постели, и будешь в ней и завтра, и послезавтра, и всегда. А вот если тебя оттолкнет эта статья, и ты уйдешь в монастырь, к любовнику, к сайентологам или куда еще может уйти сумасшедшая в порыве раскаяния, я немедленно дам опровержение, а журналисту оторвут башку за то, что ты бросила меня по его милости!

– Не понимаю, что тебя так позабавило, Илья! Ты пытаешься отшутиться…

– Я не вижу поводов для раздувания пожара, Соня! Кстати, в статье почти нет ничего придуманного или криминального, за что меня можно было бы подвести под статью. Они могли бы добавить красок и написать, что я обесчестил тебя, когда тебе было восемь. Или что я переписал на тебя свои компании, чтобы избежать конфискации при аресте. Или даже, что у нас общий ребенок. Или другую подобную галиматью. Ничего же этого нет. Материал изложен эмоционально, да, с оттенком пошлости, да, но с информационной точки зрения – вполне корректно. Так оно все и было: безудержный секс, измены в семьях, побег из Москвы за тридевять земель.

– Но мы с тобой другие!

– Да кому какое дело, какие мы и почему нас тянет друг к другу. Тебе важно донести истину до толпы? Так напиши мемуары. Только позже, после моей смерти.

– Какой еще смерти, – заныла она и скуксилась. – Не будет никакой смерти…

– Ага, мы будем жить долго, счастливо и вечно!

Ему все-таки удалось сломить ее сопротивление и уложить обратно к себе на плечо.

– Теперь, когда ты получила все, что хотела, надеюсь, ты угомонишься и станешь жить со мной без выкрутасов, как примерная жена. А если нет, то я увезу тебя на заброшенный остров и заточу там в спальне. И ты будешь безраздельно, исключительно, навечно моя. И даже в интернет тебе ходить не дам, а то начитаешься всякой журналистской блевотины и будешь изводить меня сомнениями или, того хуже, слезами.

– Запри, Илюша! Запри и делай со мной, что хочешь, только не оставляй. Когда мы встретились у банка, и ты сказал, что отпускаешь, – это было самое страшное, что со мной случилось. Ты не можешь отпустить меня. И уйти не можешь. Меня нельзя оставлять одну надолго, я теряюсь, я делаю глупости. – Соня смежила ресницы, чувствуя его губы на своих волосах, но внезапно что-то вспомнила и недовольно заворочалась. – Но теперь все будут смотреть на меня, как на шлюху.

– Ну, уж прямо как на шлюху, – хмыкнул Илья и накрыл ладонью ее всколыхнувшуюся грудь. – Скорее, как на жертву. Возможно, некоторое время тебе придется потерпеть навязчивых репортеров, вышедших на охоту. Но скоро они остынут, поверь мне. В мире слишком много событий случается каждую минуту, чтобы сделать тебя навечно пупом земли. Олигархи женятся и делят имущество с целым выводком наследников, президенты заводят детей от спортсменок, пожилые примадонны таскают за собой любовников, которые им во внуки годятся. И это не говоря уже о незначительных событиях, вроде межнациональных конфликтов, экономических кризисов, неизлечимых эпидемий. А ты мечтаешь о непреходящей славе плохой девочки перед капризными объективами. «Она спала со своим братом!» Тоже мне событие вселенского масштаба! Смирись, дорогая, тебе не обыграть на этом поприще Мессалину или Лукрецию Борджиа!

– Надо же, как ты осведомлен о распутницах!

Телефон зазвонил снова. Соня посмотрела на брата умоляющим взглядом, но он наградил ее бодрой улыбкой и потрепал ее по щеке.

– Мы же не можем прятаться всю жизнь, Сонька! Да и не привык я прятаться.

Она скрепя сердце согласилась с его неоспоримыми доводами и сама положила аппарат в протянутую ладонь, трусливо отворачиваясь от высветившегося номера.

– И тебе доброе! – поприветствовал он невидимого собеседника, и Соня вся подобралась, стараясь поймать его гуляющий по комнате взгляд. – Соня? А что с ней? Да нет, уже проснулась, болтает о пустяках.

– Не смей обсуждать меня в моем присутствии, – зашипела она, но Илья прикрыл трубку ладонью.

– Если тебе что-то не нравится – марш отсюда! Прими холодный душ и угомонись.

– С кем ты говоришь?

– С Розой.

Соня побледнела, как московское небо в ноябре, но Илья не заметил ее волнения и методично кивал в ответ на реплики жены. Несколько секунд оставшаяся без внимания женщина всерьез раздумывала над его предложением, но когда придвинулась к краю кровати, он остановил ее негромким окриком:

– И кофе мне сделай!

– Я попрошу Марию!

Соня недовольно фыркнула, мысленно проклиная это утро вместе с Павлом, газетой, телефонными звонками и Розой, которая почему-то начала разговор со сбежавшим мужем с вопроса о Соне.

– И чего ты хочешь? – спросил Илья, когда дверь за Соней закрылась.

– Она переживает? – с неуместным сочувствием спросила жена.

– Не больше, чем обычно. Это ее хобби – переживать.

– Журналисты ее не пожалели.

– Не вижу проблемы. Написано довольно прилично. Я мог бы ожидать худшего.

– Куда еще хуже? Связь с сестрой… Или ты уже не в состоянии отличить добро от зла?

– Я живу с женщиной, которую люблю. Постельные сцены на потребу убогим фантазиям публики – второстепенны.

– То есть ты не мечтал переспать с ней с момента, как она надела бюстгальтер?

– Ты хочешь узнать всю историю из первых рук?

– Интимные подробности оставь себе на старость. Я одного не могу понять: зачем?

– Зачем что? Спать с ней или все бросить ради нее?

– И то, и другое.

– Ну, на второй вопрос, как любая умная жена, ты должна бы знать ответ сама.

– Думаешь, я поверю, что дело во мне?

– И в тебе отчасти. Но главное – она не такая конформистка, как ты. Она не хочет прятаться по углам, как вороватая крыса. Ей нужна нормальная жизнь с любимым человеком. Уж в этом ты-то могла бы ее поддержать.

– Сбежать с любовником, который в два раза старше ее, увести его из семьи, спровоцировать скандал… – Роза упорно делала вид, что не замечает его намеков. – Конформизмом тут и не пахнет. Я уже не говорю о вашем родстве.

– И, тем не менее, не тебе осуждать ее, – набычился Илья, натолкнувшись на стену глухого непонимания.

– Еще скажи, что ты готов на ней жениться.

– Я готов с ней жить, – уклончиво ответил он.

– Но это же дикость! Варварство, недопустимое в цивилизованном обществе. Есть религия, мораль, и законы еще никто не отменял.

– Я уже и не помню, как давно купил себе право плевать на законы и мораль, – грубо оборвал он лицемерное нравоучение из уст неверной жены. – Я добился всего, о чем любой может только мечтать. И что мне до осуждения бульварной прессы или ханжей, вроде тебя?

– Видимо, и до собственных детей тебе тоже нет дела!

– А их это как задевает? Моя жизнь – только моя. Я вырастил детей и дал им все, что может дать отец.

– Но ты же понимаешь, что этот скандал отразится и на них. Левушка подавлен, Марина просто в бешенстве.

– Найми им психотерапевта.

– Вижу, у тебя нет ни стыда, ни совести!

– Давай оставим в стороне банальности, Роза! У меня есть женщина, которая меня любит.

– Так на старости лет тебе захотелось любви, а не просто свежих впечатлений в постели?

– Я никогда не жаловался на отсутствие впечатлений, в том числе, в сексе. Но теперь мне нужна моя Соня.

– Она твоя сестра и никогда не перестанет быть ею. И она слишком молода, чтобы рассматривать тебя как партнера всерьез.

– Посмотрим, – хмуро отрезал он.

– Илья, опомнись! – с пафосом заговорила Роза, поймав нужный тон. – Ты ударился во все тяжкие, как потерявший голову мальчишка. Возвращайся в Москву, дай опровержение грязной статейке. Все еще можно наладить.

– Нечего тут налаживать. Я не вчера принял решение, и с выбранной дороги не сверну. И если это все, что ты хотела мне сказать…

– У нее есть все, что принадлежит семье, – заторопилась с разоблачениями Роза, опасаясь, что он не дослушает и повесит трубку. – У нее есть молодость и красота. Она будет изменять тебе, как уже проделывала это не раз с мужем.

Илья поморщился при упоминании Николая, но на наживку ревности и сомнений не клюнул, переведя разговор в привычное для себя русло.

– Кстати обо всем. Я недавно переписал завещание.

– Наследство отойдет ей?! – не сдержав изумления, вскрикнула жена.

– Не надо считать меня слабоумным, – холодно осадил он жену. – Соня получит половину всего, что можно отдать без ущерба для бизнеса: дома, машины, вклады. Остальное принадлежит тебе и детям.

– Неужели ты думал, что семья лишит ее наследства?

– Я думаю, что с ее практичностью и деловой хваткой ей лучше в разговоры о наследстве вообще не вступать. Адвокаты позаботятся, чтобы она получила по завещанию свою половину. А тебе не придется выбирать между моей любовницей и своими детьми.

– Нашими детьми, Илья! Они и твои дети тоже, – вскинулась Роза. – Надеюсь, ты не забудешь об этом в объятиях своей новой пассии.

– Придержи язык, Роза. Я не хочу, чтобы на оглашении завещания члены моей семьи сцепились, как обезумевшие кошки.

– Хорошо же ты обо мне думаешь!

– Я хорошо о тебе думаю, дорогая, – примирительно сказал он и потер ладонью засбоившее сердце. – И буду думать еще лучше, если ты воздержишься от интервью и от публичных упоминаний моего имени в контексте этого скандала. Если не станешь настраивать против меня наших знакомых и родню, а также звонить и изводить меня душеспасительными разговорами о том, почему я сплю с ней, а не с тобой.

Роза выслушала эту тираду молча, закусив губу, и хотя внутренне кипела от возмущения, тем не менее, была согласна с его разумными требованиями.

– Ты меня знаешь, Илья, – после долгой паузы ответила она. – Я не стану вредить тебе или Соне. Но я хочу понимать, почему ты с ней.

– Потому что она самый близкий мне человек, – с усталым вздохом произнес он, не надеясь быть услышанным.

– Трудно поверить, что ты банально влюблен в нее.

– Банально или эксклюзивно, это не касается никого, кроме меня и Сони.

– Это плохо закончится, Илюша, – с неподдельной горечью заключила Роза и приложила к носу мокрый от слез платок. – Помяни мое слово.

– Нашла, чем удивить! – по-мальчишески отмахнулся он. – Все в этой жизни заканчивается только одним. А до того у нас с Соней все будет хорошо, чего и тебе желаю.

Несколько минут спустя Соня вошла в спальню с подносом и опустила его на одеяло рядом с Ильей. В тишине было слышно, как в ванной шумит вода. Телефон лежал на тумбочке, а мужчина с невозмутимым лицом читал спортивную хронику в замусоленной газете, словно никакой статьи о них не было вовсе. Он на ощупь взял чашку и, не поднимая глаз, ответил на Сонин молчаливый вопрос.

– Все, как и должно быть. Она беспокоится о тебе. Лева и Марина обижены. Она предлагала вернуться. Но все уже решено. И не думай о плохом, лучше поваляйся в джакузи, только недолго. После завтрака свозишь меня в город посмотреть на людей, а то я тут одичаю, как цепной кобель.

Женщина кивнула, как будто он мог видеть ее за пачкой газетных листов, и ушла в ванную, провожаемая его долгим взглядом. «Нет, это не ошибка. Плевать, что они думают. Она останется со мной, что бы ни случилось. Я слишком долго шел к этому, чтобы повернуть назад».

Она увезла его в Агридженто, и, памятуя, что он хотел человеческих лиц и бурлящей жизни вокруг, привела в самый шикарный рыбный ресторан с темпераментными итальянцами, шумными немцами и восхищенными японцами. От многоязыкого гомона к концу обеда у него ломило виски, и он жмурился на свету и едва слышно рычал, чувствуя, что голова вот-вот взорвется. Соня была немногословна, с пониманием разыскала в сумке таблетку и приложила прохладные пальцы к его напряженному лбу.

– Потерпи, мой родной, через несколько минут станет легче. Давай поскорее расплатимся и уйдем.

Он не нашел в себе сил даже кивнуть и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Сегодня он насмотрелся на людей куда больше, чем хотел.

– Прогуляемся или поедем домой?

В машине под тихое шуршание кондиционера можно было расслабиться в пассажирском кресле и, прикрыв глаза, следить за живописной дорогой. Или можно было взять ее за руку и пройтись ей в угоду по старым улочкам, делая вид, что занят архитектурой. А на самом деле исподволь наблюдать за ней и наслаждаться узкой сухой ладонью, пойманной в плен, от которой шли невидимые успокаивающие токи, и казалось, что боль в висках отпускает и сердце стучит ровнее.

– Веди уже на свою экскурсию. Только недолго.

Бродить с ней по чужому городу вообще без мыслей, только с ощущением ее руки и сиюминутной близости, ради которой он бросил все, – видимо, это и было счастьем, за которым он гонялся столько лет.

«Я старею, я катастрофически старею, – вздохнул про себя Илья, когда в одном из узких переулков Соня стремительно обняла его, прижалась губами к губам и повела дальше между домами, будто ничего не случилось. – Права Роза, я – дурак преклонного возраста, который попался на удочку молодости и красоты». Но стариться рядом с ней было не обидно, а грустно, потому что отпущенного времени могло не хватить на все, что он придумал для них, и все, что ему только предстояло придумать.

– На тебя глазеют все, кому не лень, – проворчал олигарх на пенсии, прижав ее локоть к себе. – С тобой невозможно идти.

Он со скрытым удовлетворением отмечал, как оборачивались спешащие мимо мужчины, как встречные не отводили глаз от ее сияющего лица, и ничего не мог с этим поделать. Он впервые осознал, что ее красота принадлежит всему миру, и мир будет любоваться ею и хотеть ее, а у него нет власти оградить свою женщину от жадных взглядов и тайных желаний. Если только и впрямь спрятать на острове в Карибском море, о котором она мечтала, и куда он собирался ее увезти.

– Почему бы это?

Она перевела смеющиеся глаза со старого, как мир, фасада на его напряженное лицо, и он, теряя слова и мысли, окунулся в ее любовь, как случалось уже не раз.

– Потому что ты самая привлекательная женщина в этом городишке, – буркнул он, с замиранием сердца глядя на ее улыбающиеся губы.

– Только в этом?

Игривый тон, жемчужная нитка на загорелых ключицах, узкая рука, поправляющая копну темных волос. Его возлюбленная, только его, отныне и навеки. Неотразимая, желанная, лучшая из лучших. Он знал, что заслужил ее, завоевал и сам был завоеван ею. Словно услышав его монолог, Соня подошла слишком близко, и он сжал ее пальцы и кивнул, не найдя подходящих слов. «Влюбился, как мальчишка, и никак не могу разлюбить».

– Поедем домой, Илюша. Ты выглядишь измученным. – Но, прежде чем повернуть к машине, она приподнялась на цыпочки и тронула его щеку легчайшим поцелуем. – Пусть они все завидуют тебе!

Проходящая мимо компания молодых мужчин в офисных брюках и белых рубашках с короткими рукавами громко обсуждала вчерашний футбольный матч, но натолкнувшись на них, обнимающихся посреди улицы, собеседники разом смолкли. Илья почувствовал, как в воздухе разлилось странное напряжение, какое, видимо, бывало на рыцарских турнирах, когда наградой была благосклонность женщины и полцарства в придачу. Он крепко обнял ее за талию и поцеловал на глазах у десятков людей, демонстрируя единоличные права на эту коварную сирену. И та самая Соня, за которой он долго и трудно охотился много лет, прежде чем смог вот так с легкостью обнимать, разом поймала его настроение и исполнила их поцелуй в точности по законам жанра. Переплела на его шее тронутые загаром руки, приподнялась на одной ноге, почти теряя босоножку с другой, подалась к нему грудью и бедрами. Толпа итальянских ловеласов зашумела и захлопала, глядя на странную пару, утонувшую в объятиях друг друга.

– А вот теперь пойдем, – лукаво улыбнулась Соня, едва он выпустил ее из рук, и не глядя по сторонам, повела его под руку обратно к машине.

И снова проходящие мимо мужчины смотрели на нее, и он тоже смотрел, но голова уже не болела, а губы еле сдерживали далекую от скромности усмешку. «Ошибается Роза, у нас с ней целая жизнь впереди».

Так он думал, пока она везла их на виллу. И потом, когда, сославшись на мигрень, остался в доме и из окна библиотеки следил, как в раздумьях или в мечтах она бродила по щиколотку в воде на песчаном пляже, а убегающие волны звали ее с собой, но ему не были слышны слова. А когда она вернулась с моря притихшая, он представил, как они останутся вдвоем на своем острове и, засыпая, она попросит уже не остров, а планету, или россыпь планет, или даже вселенную, и он не сможет ей отказать. Она примется шептать ему на ухо, будто кто-то может подслушать ее великую тайну, что их вселенная до краев наполнена океанами и островами, пальмовыми рощами и потухшими вулканами. Что мириады звезд, нанизанные на нитку млечных путей, по ночам освещают перевернутую чашу небес, и что где-то немыслимо далеко другие он и она смотрят вверх и шепотом говорят о счастье. И она будет придумывать эту жизнь, лежа у него на плече, пока не уснет до утра, до его поцелуя, до новой фантазии.

Соня вышла из душа и, остановившись возле кровати, обдала его прохладными каплями с распущенных волос. Она посмотрела в окно с вертикальной полоской звездного неба, прежде чем забраться в постель, и сдержанно вздохнула, будто смогла разгадать его замысел, но не посмела вторгнуться в его удивительные мечты.

– Ты устала?

Он и сам не знал, что хотел услышать в ответ. Что да, устала, и давай отложим объятия на утро, или нет, не устала, обними меня скорее, любимый. Но она ничего не ответила, утонула в мягких подушках, как избалованная принцесса, и смежила ресницы, предоставляя мужчине самому выбрать сценарий ночи. Он провел ладонью от ее плеча до колена, убеждаясь, что это не сон, и его Соня лежит рядом, а не летает в параллельной вселенной, до которой его мысли еще не добрались. Она улыбнулась и поймала его руку, двинувшуюся в обратный путь.

– Спасибо тебе, любимый! Это был такой чудесный день.

– Так уж и чудесный! – для проформы усомнился он.

– Разве возможно, чтобы ты сразу согласился со мной, Илюша! – Она поднесла его руку к губам, поцеловала и вернула к себе на грудь, словно они все еще бродили по чужому городу, и ему предстояло доказать глазеющим зевакам свое превосходство и право собственности. – Наверное, если бы мы стояли в церкви перед алтарем, и я произнесла: «Согласна!», ты бы все равно возразил.

– Мы никогда не окажемся перед алтарем, Соня.

– Да разве это имеет значение! Я так люблю тебя, что если бы мне пришлось выбирать среди трех миллиардов мужчин, я бы, не задумываясь, выбрала тебя.

– Почему меня?

– Ты знаешь.

– Не знаю. Скажи.

Любые разумные доводы, которые она приводила всякий раз, когда он сомневался в себе и в возможности любить его, такого трудного и неудобного, все равно ничего не стоили в сравнении с ее голосом, произносящим его имя, с ее улыбкой, которой она укоряла его за неуверенность в их любви, с ее поцелуями, которым он верил еще до того, как к его губам приближались ее губы.

– Потому что ты лучший, Илюша. Ты моя вторая половинка, большая половинка, лучшая половинка. Ты – неотделимая часть моей души. Ты мой брат, мой отец, мой возлюбленный, мой муж и мой бог. Жизнь без тебя замирает, теряет звуки и краски, форму и смысл, превращается в пепел. Я никогда не отпущу тебя, а если отпущу, то и сама перестану существовать. И здесь и сейчас, в этом подлунном мире я клянусь, что отныне буду только твоей и буду любить тебя вечно, в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас.

– Ты обезумела, женщина! – выдохнул он, теряя голову от этой клятвы, словно наяву оказался у алтаря и услышал ее счастливый голос, взмывающий под гулкие своды собора.

– А ты должен был сказать, что берешь меня в жены, – откуда-то издалека напомнила Соня.

– Да, я беру тебя, – без тени сомнения отчеканил он, проникнувшись странной торжественностью момента, и тут же ворчливо добавил: – Но у нас будут только радости, богатство и здравие. Об остальном даже думать не смей.

– Это был самый чудесный день, – повторила она снова и с улыбкой вздохнула. – И я вообще не могу больше думать. А ты все-таки забыл сказать…

Но теперь непонимание не встало между ними, как вставало тысячи раз, и ему не надо было завоевывать эту крепость и требовать дань с покоренного города, потому что наградой победителю была она сама, лежащая рядом и держащая его за руку.

– Я не забыл, Соня, я просто не успел.

– Тогда скажи.

– Я любил тебя с твоего рождения и буду любить до самой смерти.

Он не умел говорить так красиво, как она, не умел похищать ее душу и уводить в воюющий мир своих желаний и надежд, и всегда боялся, что в этом мире ей будет одиноко и страшно. Но она, верная своему выбору, шла за ним повсюду, как жена декабриста в ссылку, продираясь сквозь его страх и неуверенность. И за эту ее отчаянную отвагу он готов был отдать все, чем владел.

– Тогда мы будем жить вечно, – едва слышно пообещала невозможная Соня, и ее засыпающие пальцы ослабели.

На белых шелковых простынях, в почти несуществующей сорочке, она была как царская невеста в первую брачную ночь, и он пожалел, что предоставил ей право уснуть, а не исполнить хотя бы часть его желаний и прихотей, которых было с избытком на все предстоящее им бессмертие в ее или его вселенных.

– Спи, моя маленькая, – прошептал он и накрыл ее руку своей. – Надеюсь, завтра ты будешь помнить все, в чем так неосмотрительно поклялась мне только что.

Однако до того как наступило это счастливое завтра, еще не открыв глаза, Илья уже знал, что тонет, и спасения ждать неоткуда. Но откуда взялась эта толща воды над ним, он не понимал и не помнил.

Несколько мгновений он прислушивался к внешнему миру, прежде чем собрал волю в кулак и проснулся. Под потолком гуляли причудливые ночные тени, воздух был сгущен от сладких запахов из сада, и никакой воды в спальне не было. Но море не осталось в его сне, оно плескалось в нем самом, внутри. А снаружи была знакомая комната, еще не привычная, как хотела Соня, но уже знакомая даже при внезапном ночном пробуждении. Справа часы на тумбочке показывали три сорок, едва различимо белела сложенная газета, еще дальше зеркало отражало большую кровать с двумя призрачными силуэтами на ней. Хотя он понимал, что не зеркало, а сознание рисует ему картину, на которой он тонет на втором этаже белой виллы с морем в груди. Он повернул голову. Соня лежала к нему лицом, и он мог бы увидеть каждую ее черточку, если бы темнота не была такой густой и черной, как ее волосы, упавшие на щеку. Он хотел убрать эти локоны, придвинуться ближе, обнять… Но он тонул и знал, что это неотвратимо, – утонуть с ней рядом на огромной кровати, не имея возможности позвать на помощь. Не имея права попросить о помощи.

Он никогда не умел просить. И море, пользуясь этим, то самое море, к которому он всегда был равнодушен, в свою очередь равнодушно убивало его. Соленая вода разъедала легкие, боль билась за грудиной, и каждый новый вдох давался с трудом и теми усилиями, о которых начинаешь думать: а надо ли?

Илья попытался думать не о воде и боли, а о том, что должно было помочь отвлечься, выжить, вернуться в мир, где он царствовал столько лет в одиночку и только теперь мог бы царствовать со своей избранницей. Но мысли, делая короткий круг, возвращались к смерти, как убийца на место преступления, и он смирился с неизбежным и стал думать о том, о чем следует думать умирающему. О близких, которые оставались на земле, о бесчисленных ошибках и о победах, которых было еще больше. И все ждал, что сейчас включится пресловутая кинохроника, и перед ним развернутся все сюжеты его жизни от первого до последнего дня. Но кинопленка куда-то задевалась, и ему пришлось вспоминать самому. О Розе, которая почти ни в чем не была виновата и была ему хорошей женой, насколько можно было пытаться стать хорошей женой, когда муж занят работой, другими женщинами и снова работой. О детях, которые любили его, хотя его трудно было любить, почти невозможно, и он знал об этом, но никогда не делал даже попытки измениться. Он всю жизнь ругался с Мариной и заставлял ее быть «послушной девочкой», но втайне гордился тем, что она так похожа на него в своем стремлении покорять и завоевывать, постоянно доказывая свое право на все, что недоступно простым смертным. Он с детства давил на Левушку, и осознавал, что гибкий и покладистый сын нисколько не походил на отца и был куда ближе к матери и ее мягкой дипломатии, чем к завоеванию мира с оружием в руках. Он вспомнил о покойном отце, который ушел не прощенный и не простивший, гордый своей правотой и отказавшийся ради этой гордости от всего, что было ему дорого после смерти жены, – от единственного сына.

Он подумал было о маме… О ее руках и голосе, но не смог пойти дальше, потому что острая боль заставила его на минуту перестать дышать, и вода заклокотала внутри. Но море неожиданно отступило, и он снова смог вдохнуть немного жизни и думать, но мысли устремились к Соне и цеплялись за нее, словно она была единственной нитью, все еще связывающей его с миром.

Хорошо, что она не видит… Он бы не вынес ее слез. Не вынес бы ее прикосновений, поцелуев, звука ее голоса. Он так любил ее, что почти физически ощутил ее ужас, когда она проснется и обнаружит его потерянное тело на соседней подушке. Сильное тело, в котором жизнь оказалась такой неожиданно хрупкой.

Хорошо, что он не узнает, как она станет увядать год за годом. Он всегда будет любить ее за чертой, если там что-то есть. Любить такую, как сейчас, молодую и ослепительную. И не увидит, как она придирчиво ищет в зеркале признаки старости и платит сумасшедшие деньги пластическим хирургам за золотые нити, подтяжки, ботоксы или что там еще успеют придумать, когда подойдет ее время. И только для него она никогда не постареет. Хорошо, что он успел за эти дни насмотреться на нее, запомнить ее самой красивой женщиной не только в этом захолустном Агридженто, но и в любом городе мира, во все времена.

Или не успел насмотреться… Не успел… Ничего не успел! Не успел увезти на их остров и там любить, как она мечтала, не успел поменять ей паспорт, как она придумала, не успел ничего из того, что было отпущено им обоим в ближайшие десятилетия.

И это было чудовищно и несправедливо – умирать в полном сознании и не иметь возможности ничего изменить, позвать на помощь, увидеть слезы в ее глазах, неподдельные слезы о нем. Это позже, когда его не станет, она на похоронах заплачет о себе и своей потере, как всю жизнь он плакал о матери, ушедшей от него, бросившей его уже взрослым и все еще ничего не понимающим мальчишкой. Плакал, как последний эгоист, и винил ее во всем плохом, что случилось потом, забывая, что всем хорошим он тоже обязан ей и ее продолжению в этом изумительном, невероятном, безбожно красивом Сонином теле, которым он владел или которое владело им.

Он столько раз обманывал смерть, когда еще в юности задолго до встречи с Розой разбился на мотоцикле, и его собирали буквально по кускам. Хмурый доктор в реанимации сказал, что он родился в рубашке, а отец столкнул чертов мотоцикл с обрыва и орал, что вообще никогда не пустит его за руль, если увидит рядом с адской машиной. Сколько раз позже он был на волосок от смерти, когда самолет совершал аварийную посадку на разбитой шоссейной дороге, или когда в тайге на охоте на него вышел облезлый медведь-шатун, или вертолет рухнул в горную речку, и им удалось спастись каким-то чудом, всему экипажу и пассажирам, и через пять долгих дней их нашла поисковая группа. Или когда дважды ложился под нож кардиохирурга, потому что сердце больше не хотело играть по правилам. И сейчас, будь на его месте другой человек, он бы знал, чем ему помочь. И, возможно, у этого человека были бы шансы… Но не у него. Не у него рядом с безмятежно спящей Соней.

В этот раз смерть исхитрилась, выбрала правильное время и подобралась слишком близко. Слишком близко для того, чтобы надеяться на еще одно чудо. Прощай, генерал! Пришла пора оставить войско, ждущее нового приказа. Оставить женщин, которых любил, оставить мир, который не успел покорить. Этой ночью мешок с чудесами для него опустел. И будь у него возможность вернуться хоть на несколько часов назад, он бы вернулся только для того, чтобы обнять ее, свою Соню, и в своем мелочном эгоизме заработал бы на ней сердечный приступ, чем вот так, как старик, беспомощный и оставленный умирать наедине со своей памятью.

И когда она увидит его, она обязательно решит, что он бросил ее… Ах, Соня, да разве я бы оставил тебя по своей воле, разве я хотел бы умереть рядом и далеко, не в твоих объятиях, не услышав, что ты прощаешь меня за все. Что ты будешь любить меня, пока мы не встретимся в другом, твоем или моем мире. Что ты будешь помнить меня, хотя бы помнить! Она решит, что он испугался ее клятвы и бросил, и будет плакать о его предательстве и о тысячах не подаренных ей островов и галактик. И даже предположить не сможет, что он бы отдал все блага мира за одно только утро в этой кровати, когда он снова сможет проснуться и сказать: «Обними меня крепче, Сонька, ночь была долгой, и я так соскучился без тебя». И пройдет совсем немного времени, прежде чем она забудет его и станет искать мужчину, кто заменит его, кого он сам ей напророчил, сгорая от ревности и глядя в ее глаза с плывущими в них облаками.

– Соня, – прошептал он, надеясь разбудить и не смея разбудить одновременно.

Она заворочалась на своей подушке и как будто потянулась к нему, но замерла на половине пути и задышала легко и ровно. На часах было без четверти четыре. В пять минут агонии он смог вместить почти всю свою жизнь, половина из которой была отдана ей, все свои мечты и надежды, всю свою боль и нерастраченную любовь.

Он протянул к ней руку, чувствуя, как предательские слезы бегут по щекам, потому что море переполнило его до краев, и он уже больше не мог дышать и только слышал этот странный клокочущий звук в груди, и боль туманила рассудок, но все еще удерживала сознание на границе реальности и небытия.

– Соня, – одними губами позвал Илья. – Прости меня… Мне пора…

Последней его мыслью была мысль о том, что он успел сказать, как будет любить ее все дни своей жизни, и не успел сказать главного: что и после смерти будет любить ее вечно. И соленое море боли легко и равнодушно поглотило его, а рука бессильно легла рядом с Сониной рукой, так и не успев утвердить свое право обладания ею в этом и иных мирах.