Читать книгу Любимые - Виктория Хислоп - Страница 4

1930

Ее щеки касается подол материнской юбки, дрожат доски пола, потому что кругом носятся братья и сестра, в отдалении позвякивает фарфор, перед глазами ноги матери в коричневых туфлях с пряжками, – это самые ранние воспоминания Темис.

Муж Элефтерии Коралис месяцами пропадал в море, а она оставалась в небольшом особняке с четырьмя детьми и почти все время отдавала хлопотам по хозяйству. Отдыхать было некогда. Малышка Темис провела ранние годы в состоянии счастливой заброшенности и выросла с мыслью, что она невидимка.

Элефтерия еще до свадьбы с Павлосом владела этим двухэтажным домом в неоклассическом стиле по улице Антигонис. Наследство довольно поздно досталось ей от матери. Фасад в самом деле впечатлял: величественный балкон, вычурные колонны и украшения в стиле барокко по контуру крыши. Тяжелые карнизы обрамляли потолки, в некоторых комнатах лежала плитка, в других – полированный паркет. Пожалуй, во всем блеске своего величия дом предстал в тот день, когда мастера только упаковали свои инструменты, пока еще не высохли гипсовые кариатиды, украшающие верхние окна. С того дня для особняка начался долгий путь постепенного упадка.

Отсутствие средств на ремонт означало, что каменные украшения с трещинами и прогнившие доски пола представляли постоянную угрозу для всех обитателей дома. Некогда процветающее семейство еле сводило концы с концами. За семьдесят лет до этого предки Темис по материнской линии принадлежали к растущему классу купцов, но в результате неудачных капиталовложений от всего их состояния остался лишь этот дом. Многие вещи, вроде картин и серебра, со временем распродали, за исключением нескольких предметов французской антикварной мебели и ювелирных украшений.

Темис иной обстановки не знала и считала, что в войну все семьи жили в разрушающихся домах. Сквозь треснувшие стекла внутрь залетала пыль, с потолка порой кусками отваливался гипс, а сильные ветра срывали с крыши черепицу и сбрасывали на асфальт. Зимой и весной Темис не могла нормально спать по ночам от монотонного «кап-кап-кап» – дождевые капли падали в многочисленные ведра. Это была своеобразная музыка, а растущее число сосудов для воды свидетельствовало о неуклонном движении дома к краху.

На их улице заколотили досками очередной дом, но даже он был более пригоден для жилья, чем заплесневелый особняк, в котором обитало семейство Коралис, в тесном соседстве с растущей популяцией бактерий. Первый этаж совсем обветшал, вверх поднимался запах гниения, просачиваясь сквозь стены.

Дети могли свободно бегать по дому, не ведая о бедах, которыми грозило им его аварийное состояние. Комнаты полнились визгом и шумом игры. Темис была еще слишком мала, чтобы присоединиться к прочим. Она сидела у подножия огромной центральной лестницы и смотрела, как братья и сестра носятся вниз-вверх или скатываются по гладким деревянным перилам. Три подпоры треснули, оставляя опасную дыру с обрывом.

Темис с восторгом наблюдала, как Танасис, Панос и Маргарита летят ей навстречу. Мать редко следила за ними и появлялась лишь тогда, когда кто-то из детей терял равновесие и приземлялся на твердые каменные плиты. Услышав вопль боли, она всегда приходила убедиться, что серьезной травмы нет, что будет лишь шишка на лбу. На пару секунд она брала бедолагу на руки, но, как только плач стихал, возвращалась к своим делам. У подножия лестницы еще лежал коврик с пятнами крови: это Танасис упал и расшибся. Элефтерия напрасно старалась отчистить коврик, но скоро эти следы станут не видны на выцветшем красно-коричневом фоне.

Темис не обращала внимания на запрет залезать под обеденный стол. Ей нравилось прятаться в своем секретном местечке – под толстой столешницей красного дерева и за складками тяжелой скатерти с вышивкой, прислушиваясь к приглушенным звукам того, что происходит наверху. Здесь безопасность соседствовала с угрозой – в этом доме следовало быть осторожным на каждом шагу. Под столом прогнила половая доска, и в дырке могла поместиться маленькая ножка. Когда нога отросла на несколько сантиметров, ее стало видно в комнате внизу.

– А потом ты провалишься, – говорила мать, – и умрешь.

Голос матери ассоциировался у Темис с приказами и предостережениями.

Павлос Коралис навещал их временами, когда его торговый корабль пришвартовывался в доке Пирея. Этот мужчина, настоящий великан, подхватывал на руки сразу двух дочерей. Темис не понимала, почему так вредничала Маргарита, когда домой приезжал отец, – она не подозревала, что, как только являлась младшая дочь, старшая тут же отодвигалась на второй план. Сестра ненавидела делиться, особенно отцовской любовью. Когда папа возвращался из очередного путешествия в дальние края, в его саквояже всегда находились загадочные и экзотические подарки для всей семьи. Из Китая он привозил крохотные тапочки с вышивкой, ножики для мальчишек и камни без огранки для жены (настоящие или нет, Темис не знала). Из Индии он привозил фигурки слонов, палочки благовоний и шелковые отрезы. Эти «артефакты», появлявшиеся время от времени, добавляли красок дому, занимая место более ценных, но мрачных фамильных реликвий, которые продавали ради новой пары обуви.

Когда Павлос отсутствовал, в доме царила анархия. Элефтерия Коралис старалась успевать с домашними делами, а присутствие мужа увеличивало хлопоты, и не только в спальне, но и с готовкой и стиркой. Темис запомнилось, что при отце мать становилась беспокойной, а полы еще более грязными.

В такие дни девочка как можно больше времени проводила в своем потайном месте. Когда приезжал отец, к ним в дом наведывались разные люди. За обедом они то и дело грохотали по деревянному столу кулаками. С ранних лет Темис запомнила определенные слова, произносимые на повышенных тонах, иногда с яростными выкриками: «Венизелос![7] Георг! Король! Турки! Евреи!»

К трем годам она выучила слово «катастрофа». Кругом звучали вопросы: почему это произошло? Кто был виноват? Вплоть до конца десятилетия и спустя еще долгие годы за каждым столом в стране шли споры, кто нес ответственность за события, которые привели к разрушению Смирны, самого красивого города в Малой Азии в 1922 году. Как можно забыть смерти стольких греков, да и прибытие миллиона беженцев навсегда изменило само общество страны.

Темис выросла с ощущением того, что даже люди одного круга, как Павлос Коралис и его друзья, зачастую не сходились во взглядах. Однако всякая размолвка неизменно заканчивалась звоном бокалов. Друзья опрокидывали рюмку за рюмкой, стуча посудой по столешнице и оставляя на ней отметины. Прозрачная жидкость разжигала их пыл, а потом они заводили громкую песню. В конце концов мать выдворяла Темис из-под стола, даже если та засыпала возле отцовских башмаков.

Из своего укромного места девочка слышала приглушенные беседы между родителями, а иногда, когда отец уезжал, между матерью и бабушкой, которая была в доме постоянным, пусть и не всегда желанным гостем. В основном говорили о полуразрушенном особняке и о том, сколько семья сможет там прожить. В один бабушкин визит Темис услышала нечто ее поразившее.

– Они не могут больше жить среди этих обломков!

Бабушка говорила с презрением, но девочка представляла себе разрушенный бурей корабль. В ненастные дни, когда в треснутых окнах завывал ветер, дом скрипел и раскачивался, будто на волнах.

Ответ матери сильно удивил Темис.

– У вас ни стыда ни совести, – прошипела она. – Это наш дом. Прошу вас, уходите. Уходите немедленно.

Мать говорила шепотом, но в то же время гневно.

– Я так за них переживаю, – сказала бабушка. – Мне просто кажется, что они не должны жить в таких…

– Не смейте говорить так в присутствии детей! – оборвала ее невестка.

Обычно пожилая женщина более незаметно проводила «операции по спасению». Темис слышала намного больше, чем стоило в ее возрасте, и вскоре научилась понимать хитрые уловки взрослых.

– Я беспокоюсь за твою жену, – сказала бабушка Павлосу, когда тот вернулся из плавания. – Она столько хлопочет. Почему бы вам не переехать в более приличное место, но поскромнее?

Чтобы содержать такой дом в чистоте, стоило нанять хотя бы пару горничных, но семья не могла позволить себе даже одну.

Замечания свекрови редко адресовались Элефтерии напрямую, и она в свою очередь отвечала через мужа.

– Это наш дом, – говорила жена Павлосу. – Что бы ни думала твоя мать, я справлюсь.

Павлос понимал: мать просто завидует наследству его жены, – и не удивлялся их взаимной неприязни. Когда он советовался с друзьями, те не видели в ситуации ничего необычного: свекровь ненавидит невестку, а жена не любит свою пэтэра́. По мнению Элефтерии, собственническое отношение свекрови к единственному сыну и внукам подрывало авторитет жены и матери, а Эвангелия Коралис считала, что действует из лучших побуждений, беря на себя ответственность матери и бабушки.

Темис, напротив, с нетерпением ждала бабушкиных визитов, ведь та приносила свежую и сладкую выпечку – обычно пирог с кремом или торт. Мать ничего подобного не готовила, а детские радостные возгласы лишь укрепляли неуверенность Элефтерии, заставляя еще сильнее ненавидеть жизнерадостную, щедрую пэтэра́. Кирии[8] Коралис было под шестьдесят, но она могла похвастаться отсутствием седины в волосах.

Как и бабушка, Павлос Коралис приезжал неожиданно. В такие дни царило всеобщее оживление, а когда он без предупреждения отбывал, дети чувствовали себя покинутыми. Темис просыпалась рядом с сестрой, зная, что он уехал. По дому не гремел его голос, и комнаты с высокими потолками и крошащимися стенами казались пустынными. Жизнь возвращалась в привычное русло: постоянно ссорились между собой дети, Танасис и Панос шутливо дрались, набивая друг другу шишки и круша все кругом, Маргарита исподволь обижала Темис, порой заезжала бабушка, наблюдая, как невестка гладит белье, готовит, убирает и развешивает вещи. Надо же, как огрубели ее руки, сетовала свекровь, ведь она только и делает, что оттирает пятна с одежды или ковра.

У Элефтерии всегда находилась работа, и Темис зачастую оказывалась предоставленной сама себе. Девочка не помнила случая, чтобы мать не была занята утюжкой вещей, и так изо дня в день.

Как-то утром Элефтерия отправилась на рынок за ежедневными покупками, а Темис осталась под столом (в своем месте уединения – она уже немного подросла и знала, что такое одиночество). Вдруг четырехлетняя девочка услышала грохот, будто хлопнула тяжелая входная дверь. Должно быть, мать вернулась домой раньше обычного.

Однако было не так: среди паутины трещин на осыпающейся штукатурке появились серьезные горизонтальные и вертикальные разломы. В тот день случились незначительные сейсмические колебания, но их хватило, чтобы довершить работу последних десятилетий: расколоть стены и пошатнуть фундамент.

Выбравшись из-под стола, где царила темнота, Темис увидела непривычно яркий свет. Обычно ставни создавали в комнате сумрак, но теперь они исчезли. Вместе с окнами и стенами. Свету больше ничто не препятствовало. Девочка подошла к самому краю комнаты и выглянула наружу. Перед ней раскинулась вся улица, тянувшаяся в обе стороны, деревья, трамвай вдалеке, прохожие. Она посмотрела вниз, на пропасть под ногами.

На тротуаре собирались первые зеваки, глядя наверх и указывая на маленькую девочку в бледно-розовом платьице, похожую на фотографию в рамке. Темис радостно помахала им рукой и шагнула к краю пропасти – она пыталась услышать, что ей кричат.

Но вот на улице показалась мама: она шла быстрым шагом с тяжелыми сумками в обеих руках, как вдруг увидела толпу перед своим домом. Затем обратила внимание на странный вид дома – тот распахнулся, как кухонный шкафчик, а с краю сидела ее крохотная дочка, болтая ногами над пропастью.

Казалось, пол ни на чем не держится, а парит в воздухе.

Элефтерия бросила сумки и кинулась вперед. Люди расступались, давая ей дорогу.

– Темис! Aгапе му! Дорогая!

Темис не привыкла слышать от матери таких слов.

– Мана! Койта! – позвала она. – Мама! Смотри!

Толпа зевак росла. Люди с удивительной легкостью выкатывались из домов.

Прыжок со второго этажа был бы опасен даже для взрослого человека, а для ребенка падение в кучу искореженного металла, битого камня и неровных кусков лепнины стало бы смертельным.

– Остановись… – нарочито спокойным голосом сказала Элефтерия и вытянула перед собой руку. – Просто не двигайся… и мы спустим тебя вниз.

Она осторожно проделала путь по насыпи из кирпичей, затем повернулась лицом к окружившим ее людям, взглядом моля их о помощи. Из толпы вышел мужчина с одеялом, еще трое других вызвались его держать, чтобы Темис могла спрыгнуть. Пробравшись сквозь обломки фасада, они заняли нужную позицию. Снова затрещало, и боковая стена завалилась внутрь. Завизжав и зажмурившись, как делали братья и сестра, отважно летя по перилам лестницы, Темис прыгнула. Она мягко приземлилась посередине туго растянутого шерстяного одеяла и, не успев понять, что произошло, оказалась завернутой и переданной толпе. Тем временем мужчины бежали прочь от рушащегося особняка.

На безопасном расстоянии от дома Темис быстро выпуталась из одеяла и бросилась к матери. Элефтерия обняла дочь. Среди наступившей тишины дом крошился. Прежде стены поддерживали друг друга, но теперь конструкция дала слабину, и все строение рухнуло – не по частям, а разом, стремительно и даже грациозно. Над зеваками поднялось облако пыли, и те отступили, прикрывая глаза.

Танасис, Панос и Маргарита как раз свернули на улицу Антигонис и удивились столпотворению, но за чужими головами ничего не видели и не понимали, что вызвало такой ажиотаж.

Панос потянул за рукав стоявшего перед ним мужчину, но привлечь внимание оказалось нелегко.

– Эй! – прокричал он среди всеобщего гомона. – Что стряслось?

Мужчина повернулся:

– Дом. Он рухнул. Прямо у нас на глазах. Просто рассыпался.

Бабушка множество раз говорила отцу, что дом «рухнет им на голову». Дети слышали это и все время жили, уклоняясь от дождевых капель, или просыпались, когда с потолка падали куски штукатурки. Их йайа оказалась права.

– Наша мать… – со слезами на глазах проговорила Маргарита. – Где она?

– И малышка, – добавил Панос. Все так называли Темис, хотя ей исполнилось четыре. – I mikri? Малышка?

– Мы их найдем, – будучи старшим братом, твердо сказал Танасис.

Больше ничего любопытного не происходило, и толпа стала расходиться, давая детям возможность взглянуть на последствия. Все трое стояли с вытаращенными глазами и пялились на бесформенную гору сломанной мебели и вещей. На земле оказалось содержимое трех этажей. Из-под обломков торчала всякая всячина: подарки отца – яркие штрихи, видимые даже среди хаоса, любимая кукла Маргариты, рваные книги, упавший на бок кухонный шкаф с вывалившимися оттуда кастрюлями и сковородками.

Соседка заметила детей, прижавшихся друг к дружке, и подошла к ним. Все трое тихо всхлипывали.

– Ваша мать в безопасности, – сказала женщина. – И малышка Темис. Обе целы и невредимы. Смотрите, вон они там.

Чуть дальше по дороге они увидели женскую фигуру и с трудом признали в ней мать. Ее светло-каштановые волосы побелели от пыли. Одежда Элефтерии Коралис покрылась штукатуркой и намокла от начавшегося дождя. Она все еще обнимала Темис, когда подбежали трое других детей, зовя мать.

С кувшином воды к ним подошла соседка, но, похоже, никто не собирался предложить помощь. Сочувствие ограничивалось взволнованными взглядами. Дети стояли в обнимку, оглядываясь на развалины, а расстроенная мать отвернулась, очевидно не в силах смотреть туда.

Они долго стояли неподвижно, пока дождь не перешел в ливень. Когда промокли куртки, стало ясно, что тут оставаться нельзя. На Темис было лишь тонкое платьице.

– Мне холодно, – задрожала она. – Очень холодно.

– Мы найдем, куда пойти, – пообещала мать.

В эту секунду, словно по невидимому сигналу, явилась бабушка. Еще никогда Элефтерия Коралис не испытывала такой ненависти к своей пэтэра́: ведь им ничего не оставалось, как положиться на благосклонность свекрови.

Через час семья устроилась у бабушки – в квартире дома, недавно построенного в Патисии.

Уверенность свекрови в своей правоте задевала Элефтерию даже больше, когда пожилая дама молчала. Ее поведение говорило само за себя. Семья лишилась всех вещей, дети нуждались в крыше над головой, но выбора у них не было.

На следующий день Элефтерия вернулась на улицу Антигонис, чтобы оценить ущерб.

Все изысканные предметы интерьера, которыми так гордились ее родители, погибли безвозвратно. Кругом валялись фрагменты наборного паркета и идеально закругленные бордюры, словно кусочки неразгаданной головоломки, но в углу, в целости и сохранности, дерзко стоял обеденный стол из красного дерева. Все, что сохранилось из мебели.

Элефтерия смело перешагнула через осколки стекла, острые края разбитой лепнины и расщепленные доски. Она пробиралась сквозь развалины, пока не нашла то, что искала, и с трудом выудила из-под балки небольшую шкатулку с фамильными драгоценностями. Нельзя оставлять мародерам такое сокровище. Помимо украшений, она хотела найти одежду. Заприметив среди хаоса старый платяной шкаф, она достала несколько вещиц и стряхнула с них пыль. К счастью, это были ее любимые платья.

Несколько недель длились жаркие споры. Элефтерия хотела забрать в новый дом стол, пусть он был велик для тесного пространства квартиры, уступать не желала. Она грозилась даже отвезти детей к двоюродной тетке или другим родственникам в Лариссе. Кирия Коралис нехотя сдалась, и на следующий день стол достали из руин, транспортировали на новое место и спрятали под несколькими слоями кружева, скрывшими изящно загнутые ножки.

– Но больше я ничего не разрешу сюда забирать, – проворчала старушка, когда из квартиры вынесли ее небольшой стол.

Невестка притворилась, что не расслышала.

Район Патисии, где жила бабушка, находился в отдалении от центра города, но она часто повторяла детям: «Здесь столько деревьев! И столько зеленых уголков для игры и отдыха». Подчеркивая достоинства района, она скрыто критиковала тот, где они жили раньше.

Вскоре дети привыкли к новому дому. Им нравилось играть с другими ребятами на площади, они забирались на крышу, где бабушка развешивала белье, бегали меж простыней, играя в прятки, резвились, носились вверх-вниз по каменной лестнице, следили за женщиной с первого этажа, которая выходила погулять с собачкой.

А еще им нравилось, что стоило нажать на выключатель и в комнате всегда загорался свет, а по ночам они дышали не пылью, а воздухом. Несколько месяцев спустя, когда на деревьях распустились почки, дети больше не заходились кашлем на рассвете.

Тем временем руины их родного дома ради безопасности обнесли забором. Власти собирались его снести.

У Элефтерии Коралис и детей осталось не больше вещей, чем у беженцев, приехавших из Малой Азии десять лет назад. Тысячи людей прибыли, не имея ничего, кроме одежды на себе, и большинство жили в нищете на окраине города. Волна приезжих оказалась столь велика, что проблему размещения не решили до сих пор, и, не прими Элефтерия предложение свекрови, семья пополнила бы ряды этих несчастных. Они с детьми стояли на краю пропасти.

– Я уверена, мы можем построить дом заново, – сказала Элефтерия Коралис мужу, когда он вернулся с моря. – Расчистим участок и возведем новый.

Муж равнодушно кивнул в ответ. Он не подавал виду, но его мало волновало разрушение дома. Павлоса вполне устраивало, что семья жила у матери. Протечки и сквозняки в особняке на улице Антигонис мешали спать по ночам в его краткие визиты домой.

У пожилой кирии Коралис они пробыли не так долго, но Элефтерию уже охватило отчаяние.

Квартира в доме по улице Керу была небольшой, но опрятной, вещи лежали на своих местах, аккуратно расставленные и рассортированные, все сверкало чистотой. В центре располагалась гостиная, к ней примыкали две довольно просторные спальни и небольшая комнатка, которую раньше использовал как кабинет покойный муж кирии Коралис. Хозяйка быстро приспособила эту каморку для себя, а Элефтерию с девочками поселила в комнату с двуспальной кроватью. Мальчики заняли другую, с отдельными кроватями.

Темис нравилось жить на одном этаже со всей семьей. Из-за закрытой двери доносился бабушкин храп, и это дарило чувство безопасности, а мама во сне тихо бормотала. Теперь девочке не докучала своим ехидством Маргарита. Сестра перестала дергать ее за волосы и щипать, ведь рядом всегда кто-то был.

Пыль в воздухе и опасности на каждом шагу сменились жизнерадостной музыкой по радио, ароматом стряпни, мягким сияние масляной лампадки на иконостасе и спокойствием. Может, в квартире не хватало места для беготни, но старшим детям разрешали играть на тенистой площади и даже исследовать соседние улицы. Город принадлежал им, и они изучали его безграничные возможности.

Несмотря на жесткую экономию, кирия Коралис с энтузиазмом взялась за готовку для всей семьи. Когда мальчики приходили домой, она сажала их за уроки: они сидели за кухонным столом, пока не выполняли все задания. Бабушка смело пользовалась уловками (предлагала конфету, разрешала подольше поиграть на площади и даже обещала поездку на море).

Только Элефтерия горевала об утраченном, мечтая вернуть прежнюю жизнь. Необходимость следить за обветшалым домом придавала ей raisond’etre[9], а теперь она не находила сил утром вылезти из постели. Кирия Коралис возмущалась, что невестка до полудня валяется в кровати.

Трудно сказать, сама ли бабушка решила встать во главе семьи и тем подорвала желание Элефтерии жить, или же апатия молодой женщины вынудила пожилую даму взять все обязанности на себя, – Темис не знала. Но в нынешней ситуации они оказались из-за обрушения дома, а братья и сестра твердили, что жизнь переменилась к лучшему.

Многие месяцы никто не замечал странного поведения Элефтерии, а кирия Коралис, казалось, не видела в нем ничего особенного. Порой, когда дети уходили в школу, она приносила невестке поднос с едой, но Элефтерия редко ела.

Стало очевидным, что она медленно и неуклонно старается заморить себя голодом. Однажды кирия Коралис вернулась домой и обнаружила большую двуспальную кровать пустой. Пожилая женщина обрадовалась, что невестка решила «взять себя в руки».

Она тихонько прошла по коридору, заглянула сквозь приоткрытую дверь в небольшую комнатку и заметила под стеганым покрывалом силуэт невестки. Бабушка осторожно зашла, достала из шкафа свою одежду и положила туда вещи Элефтерии. Все это заняло не так много времени. Той ночью кирия Коралис лежала на большой кровати, прижав к себе девочек, которые забросили ноги и руки на ее пышное тело как на пуховую перину.

Павлос Коралис навещал семью все реже. В очередной визит они с матерью обсудили, как поступить со старым домом на улице Антигонис. Как-то днем Темис сидела в углу и рисовала, когда в квартиру пришел юрист. К тому моменту ей исполнилось пять, но, казалось, взрослые считали ее глупой или глухой. Девочка не понимала многих слов, но уловила суть. Похоже, теперь решения принимали Павлос и ее йайа, а в отношении матери Темис услышала незнакомое слово. Позже она поделилась этим с Паносом, и этим словом взрослые обозначали болезнь, только длиннее. На самом деле это звучало как «шизофрения».

Элефтерия редко выходила из своей комнатушки. Павлос Коралис с матерью сошлись на том, что милосерднее всего будет подыскать для нее частное учреждение. Они видели в этом единственный выход для человека в столь глубокой депрессии. Судья выдал Павлосу Коралису доверенность, и тот продал землю, где стоял старый особняк. Выручка с продажи предназначалась на оплату клиники.

Детям сказали, что мать на некоторое время ложится в больницу. Все понимали, что она больна, иначе почему столько валяется в постели? Они поверили, что ее вылечат, что она поправится и вернется домой. Когда за Элефтерией приехали из лечебницы, только Темис и бабушка провожали ее, а небольшой чемодан обещал, что отсутствие будет недолгим.

Мать сдержанно обняла Темис, которая недоумевала, почему в такой холод мама уходит без пальто. С балкона бабушка и внучка наблюдали, как хрупкая фигура Элефтерии скрывается в машине и та уносится прочь.

Прочие дети, вернувшись из школы, огорчились, что не застали мать. За прошедшие месяцы они и так ее почти не видели, но расстроились от осознания того, что маленькая комнатка опустела. Маргарита проплакала всю ночь, не давая Темис уснуть, а за стенами всхлипывали братья.

Психиатрическая клиника неподалеку от Драмы, где теперь жила Элефтерия Коралис, представляла собой ветхое здание с высокими потолками и трещинами на стенах. Туда нужно было ехать на машине около шестисот километров, и Павлос Коралис навестил жену только раз, в самом начале.

– Павлос считает, что лечебница напоминает ей о другом месте… – сказала кирия Коралис подруге. – Он говорит, что не видел ее еще такой счастливой с того момента, когда они поженились и переехали в тот ужасный дом.

Дважды в год приходило письмо, в котором сообщалось о состоянии Элефтерии. Оно оставалось «стабильным», но до какой степени – было неизвестно. Взрослые не обсуждали диагноза, словно бы никого это не волновало, а дети смирились с тем, что матери необходимо поправиться. Даже если бы они находились не так далеко друг от друга, им не позволили бы видеться.

На тумбочке кирии Коралис стояла свадебная фотография Павлоса и Элефтерии – чуть ли не единственное напоминание об их супружеской жизни.