Читать книгу Царство красоты - Виктория Мальцева - Страница 4

The Who – Behind Blue Eyes

Отец и Софья возвращаются из путешествия два месяца спустя после случившегося. К этому моменту я уже бездомный, похудевший, немного поседевший топ менеджер.

– Ты не слишком ли усердствуешь на работе? – спрашивает отец.

Судя по его глазам, он всё ещё не знает. Софья так и не сказала, а церберы не смогли вынюхать, ну, или не там искали.

– Были некоторые проблемы… – отвечаю.

– Решил?

– Вроде бы…

– Это не результат, Эштон! – восклицает строго. – Любая проблема должна быть раз и навсегда решена, иначе работа сделана плохо!

– Понял, – говорю.

– Работай! Но и отдыхать вовремя не забывай.

Отец разворачивается и входит в зал, где его встречают аплодисментами: шутка ли, шеф отсутствовал почти два месяца.

«Когда такое было?» – шепчутся сотрудники. «Сто лет назад. Когда был болен смертельно…» – отвечают старожилы.

Мне нужно поговорить с отцом, но судьба не желает давать шансы. Вечером того же дня он уезжает и снова с Софьей – на этот раз в Германию.

Никто ни о чём мне не говорит: ни отец, ни Алексей, ни Лурдес – похоже, Софья так и не раскрыла тайну своего «изнасилования», а для меня она уже превратилась в груз, не позволяющий двигаться.

Я жду возвращения отца, перебирая в голове сотни вариантов этого разговора, думаю о том, как сознаться в содеянном, пока однажды вечером мой телефон не высвечивает знакомое имя: «Валерия».

– Эштон…, – она не здоровается, и тяжкое предчувствие заполняет оставшиеся пустоты в моей душе.

– Да, Лера…

– Мы с твоим отцом впервые за последние эм… двенадцать лет поссорились.

Я выдыхаю: господи, да какое мне дело до ваших ссор?

– Он вернулся?

– Три дня назад. Об этом я и хотела тебе сказать. Но не только.

– Не только?

– Эштон, твой отец выхаживает все последние месяцы Соню. Дело в том, что она беременна… была.

– Беременна…

– Я считаю, тебе стоит об этом знать. Собственно, по этой причине мы с ним и поссорились: его твёрдое мнение заключается в том, что тебя не стоит вмешивать в это дело.

Она знает. Она всё знает. Валерия, мать девочки, которую я изнасиловал, всё знает, и говорит со мной ровным, сдержанным тоном.

– Почему? – не могу окончить фразу, не способен сформулировать мысль, одеть её в «подходящие» слова.

– Хочешь знать, почему она «была» беременной?

– Да.

– Ну… технически, она всё ещё… через час ей проведут операцию по удалению плода. Её ребёнок умер, Эштон, – вздыхает. – Ещё вчера.

Я опускаюсь на пол, не сознавая силу, с которой собственная рука вжимает тонкий смартфон в ухо.

– Аномалия развития плода – сердечная патология. Алекс… твой отец сделал всё, чтобы сохранить эту жизнь, и шансы были – планировалась операция в Германии… внутриутробно, но всё пошло не так. В общем, через час её будут… а нет, уже чистят. Он только что сообщение мне прислал. Эштон?

Я не могу разжать рот. Челюсть сковало.

– Эштон? – громче и строже настаивает она.

– Да, – отвечаю я едва слышно, приложив для этого все силы.

– Я подумала, ты повесил трубку. Ладно…

– Спасибо… что позвонила.

– Не за что.

Lana Del Rey – Heroin

Я сижу на полу, опустив голову в собственные раскрытые ладони, вжимаю пальцы в кожу, силясь пережить этот момент.

Одна, две, три, четыре… шестьдесят секунд.

Мои глаза смотрят на погасший экран телефона и… и ничего не видят.

Я не понимаю, что происходит вокруг. Почему мир в хаотичном беспорядке проносится мимо, а я будто застрял на детской карусели, и никто не может её остановить уже который час подряд? Меня тошнит, и зрение не в состоянии расчленять пёстрые картинки, пролетающие мимо…

Её ребёнок вчера умер.

Мой ребёнок.

Умер.

– Меня нет, меня нет, меня нет… – твержу сам себе, как попугай с черепно-мозговой травмой.

Часы в смартфоне показывают почти полночь – Валерия звонила больше пяти часов назад.

За то время, которое потребовалось машине, чтобы довезти моё тело до госпиталя, я прожил целую жизнь.

Никогда, ни разу в своей истории я не думал о детях. Даже когда Маюми вплетала в свои ласки тонкие намёки на материнство, я не воспринимал ни их, ни её саму всерьёз. И даже когда предъявила мне тест… я и тогда ничего не почувствовал. Потому что не было никакого ребёнка, и я знал об этом.

Но теперь, когда он есть… был, физически существовал, когда какие-то сутки назад он жил внутри неё… внутри Софьи, я понимаю, что вот такой боли не испытывал ещё никогда в жизни.

Тянущая, рвущая кишки, вынимающая сердце, выдирающая душу боль – страдание мужчины, потерявшего ребёнка. Своего первого ребёнка.

За тот час, что мой автомобиль добирался до госпиталя, я успел стать отцом, быть отцом, узнать смерть.

Я вижу маленькую руку на своей ладони, рассматриваю крохотные розовые пальцы… Чувствую тепло и едва ощутимую тяжесть в своих руках, словно держу в них младенца, и вот этот вес становится ощутимее – на моей груди засыпает мой сын; вот его маленькая, но уже крепкая ладонь вновь зажата в моей, и мы бежим, что есть мочи, несёмся по песку, прибитому дождём, по берегу моря, разбивая накатывающие волны своими ступнями…

Почему всё это так реально для меня? Потому что я вижу сны, и в них есть всегда дети. Мои дети.

Сегодня умер самый старший из них. Сегодня умер мой сын.

В госпитале пустынно. На мгновение мне кажется, будто я сплю и вижу странный сюрреалистичный сон: брожу в длинных запутанных коридорах давно заброшенного людьми здания в поисках выхода на свет божий.

Дверь в её палату открыта настежь. На широкой больничной кровати Софья. Её волосы спутаны, под глазами синяки. Всё её лицо будто отекло – она плакала, много. Отец обнимает её, повторяя своим телом её позу. Он тоже спит.

Я прижимаюсь спиной к стене рядом с дверью и стою так, пока боль в ногах не становится нестерпимой. Я терплю. Изо всех, из последних сил терплю, хоть понимаю, что это ничтожное самоистязание просто смешно.

Сползаю по стене на пол, вытягиваю ноги.

Что мне сделать?

Войти в это маленькое царство и потребовать у него… уйти? Отдать мне моё место?

Спустя время деликатный стук чьих-то туфель о больничный, залитый бледно-жёлтой резиной пол заставляет меня открыть глаза: это Валерия. Она обёрнута в один из своих элегантных костюмов, делающих её первой леди… английской королевой, дающей уроки математики ради развлечения. В руках у неё два высоких стакана Старбакс, на одном из которых чёрным маркером написано её имя, обрамлённое в сердечко – ей попался креативный бариста. Из безупречной причёски выбились пряди всегда ухоженных волос – сегодня она ещё не была дома, на острове Бёйнбридж. Они рассорились из-за меня, но оба здесь – рядом со своей дочерью.

Валерия молча протягивает мне стакан с сердечком и входит в больничную комнату.

– Алекс… – тихо зовёт, – Алекс, твой кофе.

Он поднимается, принимает из её рук стакан и на время застывает, словно пытаясь окончательно проснуться. Затем совершает резкое движение, и вот уже его щека прижата к животу жены. Он обнимает её обеими руками, с силой вдавливая в себя. Она зарывает пальцы в его волосы и делает это с такой нежностью, что он стонет.

– А твой кофе… где? – внезапно спрашивает её.

– Выпила.

Он переводит взгляд на меня, и выражение его лица из страдающего трансформируется в железную маску.

– Выпила, говоришь…

Отец спокойно возвращает жене свой кофе, поднимается, снимает со спинки кровати пиджак. Я тоже поднимаюсь.

– Через час в офисе, в моём кабинете, – назначает.

Sia – Angel By The Wings (from the movie "The Eagle Huntress")

В его кабинете ни один из нас не включает свет – нет надобности: огни города освещают наполовину прозрачное помещение. Это одно из самых впечатляющих мест, какие я видел в своей жизни.

Отец открывает спрятанный в одной из чёрных панелей стены бар, достаёт бутылку и два низких бокала.

– Зачем? – спрашивает.

Я так давно уже жду этот вопрос, что… не хочу отвечать. Важным теперь стало совсем другое.

– Как ты узнал?

– Как? – только в этот момент он позволяет своему взгляду встретиться с моим. – Эштон, я никогда не считал тебя идиотом, и, кажется, не давал и тебе повода думать так обо мне.

– Как ты узнал? – повторяю свой вопрос, и, честно говоря, не понимаю сам, откуда во мне взялась вся эта смелость и даже агрессия.

– Хочешь знать, была ли это Софья?

– Нет. Хочу понять, как давно ты знаешь.

Он морщит лоб и смеётся. Невесело. Горько.

– Соня молчала, молчит и будет молчать. И это и есть ответ на твой вопрос.

Я смотрю в его глаза, пытаясь хотя бы в них найти ответы, потому что слова этого человека не способны внести ясность в мои вот уже три месяца спутанные мысли.

Он видит это и разъясняет мне, как пятилетнему ребёнку:

– Как думаешь, много ли наберётся в жизни моей дочери парней, которых она покрывала бы с таким… остервенелым упорством? Даже учитывая всю грязь и жестокость случившегося? Правильно, Эштон! Такой есть только один – ты! И, я думаю, совсем уж не стоит упоминать о службе безопасности, которая спустя сутки это подтвердила.

– Почему ты до сих пор молчал? – мне важно это знать.

Он замирает, проводит ладонью по подбородку и смотрит не на меня, не на город, а будто в глубины самого себя.

– Хотел понять до конца, что ты за человек. Признаешься сам или так и будешь прятаться за чувствами покалеченной физически и духовно девочки.

– Я не прятался…

– А что ты делал?

– Я не знаю… Я… думал! Думал, как выгрести из этого дерьма!

– То есть, о себе думал?

– Не о себе… точно не о себе. Я не насиловал её. Это был просто жёсткий секс…

– Лучше заткнись, Эштон! – внезапно рычит он. – Лучше заткнись, или я решу, что тебе нужны уроки того, как следует обходиться с женщинами в постели! – в его тоне появляется сарказм. – Или, может, тебе и впрямь это нужно? Может быть, ты хочешь, чтобы я популярно, как отец сыну, объяснил тебе, что следует делать с девушкой, согласившейся с тобой переспать?

– Нет, не нужно. Но я не насиловал её…

– Чёрт возьми, Эштон! – теряет он, наконец, самообладание. – У меня их были сотни… сотни! И ни одна из них не ушла из моей постели хотя бы с одним синяком!

– Да, знаю я! Наслышан!

Ещё бы, о нём же до сих пор ходят легенды. А с тех пор, как он стал спать только со своей женой, его образ получил ещё больше загадочности. Теперь женщины произносят его имя почти с мистическим придыханием, будто мой отец не обычный человек из плоти и крови, а древнегреческий недостижимый для простых смертных бог. Собственно, он и для меня именно им и являлся все последние годы… Да почему последние? Всю мою жизнь!

– У неё всё тело было в синяках! Голова разбита!

– Она упала… – пытаюсь встрять, но так тихо, что сам себя едва слышу. – На видео это видно…

– На неё ещё неделю после твоих «ласк» без слёз и взглянуть было невозможно!

Отец резко опрокидывает содержимое бокала себе в горло, закрывает глаза, скривившись.

– Мой сын изнасиловал мою дочь!

– Я не насиловал её… – повторяю.

Я не знаю, откуда во мне эта одержимая потребность оправдаться, донести до него главное – я не поднимал на неё руку. Нет, не так – хоть немного очиститься в его глазах. И хоть и чувствую себя первоклассником, снова повторяю:

– Я НЕ НАСИЛОВАЛ ЕЁ!

– А что ты делал? – совершенно спокойно спрашивает он, заглядывая в мои глаза.

– Воспитывал.

– Что?

На этот раз, кажется, мне удалось пошатнуть его знаменитую выдержку.

– Это было лекарство от затяжной хвори, – удаётся, наконец, выразить свою мысль.

Отец резко дёргается и, прежде чем я успеваю что-либо сообразить, наносит только два метких удара: в лицо и живот.

На мгновение свет меркнет для меня, земной шар останавливается, но не для того, чтобы дать возможность перевести дух, пережить острую боль, а для того, чтобы я чётче услышал его голос.

– Не приведи тебя бог, щенок, пережить эту боль, когда кто-нибудь решит так же «воспитать» твоего ребёнка! – цедит сквозь зубы.

Пока я силюсь прийти в себя, он покидает поле битвы и напоследок бросает:

– Завтра летишь в Австралию. Будешь реанимировать отмирающие ветки. И мозги свои на место вправлять.

И в этот момент я, наконец, окончательно осознаю источник свой неприязни к Софье: всё дело не в ней, а в нём! Это он относится к ней так, будто она не человек, а диковинное растение в оранжерее. Это он оберегает, нежит её и лелеет, закрывая от мира и от настоящей реальности. Это он отдаёт ей всю свою любовь, забывая о других своих детях. Он – идеальный отец для всех, но любит только одного – Софью.