Читать книгу Алекс: восхождение дьявола - Виктория Падалица - Страница 2

Ты хотел совершенства.

Ты получил совершенство.

Но я слишком совершенен для такого, как ты.

Я был для тебя изгоем

Со снежной ангельской улыбкой, а ты

Никогда не будешь лучшим, что бы ты не делал…

Как меня зовут?..

Оставь при себе «S», так как

Я не святой…

Marilyn Manson, «(S)aint».

«Это же Алекс, сын Майкла Норвата, угольного магната и очень серьезного человека. С ним, как и с его отцом, шутки плохи. Так что дайте ему все, что он возжелает, и побыстрее, если не хотите нажить себе проблем на несколько поколений вперед…»

И поклониться не забудьте, стоит добавить от себя.

Вот как меня называли, вот, как говорили обо мне все, кому не попадя: свои и чужие, бараны и баранессы, быдло и шпана, шлюхи и кроткие девочки, которые, на свое унылое счастье, обходили меня стороной. Да, я известен во многих кругах, и в богатых, и в нищенских, и не в меру приличных аристократических, и в опущенных, сломленных, кощунственно-аморальных меньшинствах, и в криминальных…

Да кто обо только не знал в нашем городке…

Однако, вся эта, относительно горделивая, но слава пришла ко мне лишь только из-за отца. Родство с ним и сделало меня местной знаменитостью. Иначе говоря, я был его тенью всегда и везде, всего лишь тенью, а не кем-то уникальным, действительно стоящим похвалы и завистливых взглядов за собственные заслуги. И меня эта безвыходность грызла день от дня.

Я, сколько не буйствовал и не рвал на себе волосы, никак не мог обойти отца ни в чем. Признаюсь, что пытался, и причем, достаточно усердно, но всякий раз, когда я доходил до пика своих возможностей, до самой верхней ступени собственных возможностей, и только для того, чтобы безукоризненно выделиться и получить непредвзятую дозу восхищения в ответ, ощущал себя еще более презренней, чем до того, как попробовал это сделать. Мои возможности были не настолько сильны. А я не желал признавать себя менее способным, чем отец, который, как по мне, мало чем отличался от остальных людей.

Если б я мог предположить раньше, к чему приведет меня моя же судьба, не задумываясь, умер бы раньше, как и мой единственный друг, которому я доверял все на свете, и которого в один миг взяло и не стало.

Если браться основательно и вспоминать многочисленные и злосчастные попытки сломать собственное «Я», те жертвы, на которые я шел, чтобы постепенно превращаться в абсолютно другого человека, а не тем, кем мне было заложено стать, тут же накатывает грусть. Ведь стыдно признаться, у меня с малых лет ничего путного толком не получалось, в то время как отец всего добивался с легкостью и надменной саркастической ухмылкой. И в итоге что получалось?

Что бы отцу ни приспичило – все ему, и только ему. Незаслуженно к нему судьба так благосклонно относилась всегда и относится по сей день, точно же. Я ведь ничем не хуже него, просто мотивации не хватает, да и поддержки ни от близких, ни от друзей, нет.

Понимал я, причем довольно отчетливо, где-то под коркой мозга держал это, но конечно, не хотел принимать как истину в последней инстанции, что отец во многом меня превосходит, и мне никогда не допрыгнуть до его высот; даже больше, чем следовало, и дело даже не в том, что он более опытен, и знает, как лучше поступить в той или иной ситуации, потому что старше меня. У отца, Майкла Норвата, известного человека, владельца крупного предприятия по добыче угля, получалось все, за что бы тот не брался. И касательно работы, и касательно личной жизни. Я ни разу не видел его в депрессии. Я постоянно наблюдал за ним и за собой, что могу я, а что может он, и от осознания собственного бессилия, жутко бесился, завидуя ему черной завистью. Этот факт, что я неидеален для всех, а ему все готовы в ноги падать, коробил и раздражал от нельзя и донельзя.

Несмотря на то, что я рос меланхоликом и остро нуждался в поддержке, отец не пытался поддержать меня в трудный момент ни советом, ни добрым словом. Он только и делал, что употреблял излюбленную фразу его отца, моего деда: «Не хочешь – заставлю!» А потом, сообразив, что меня не мотивирует его упертый сарказм и грубость сквозь ухмылку, а только стопорит, нашел более хитрый подход: он начал приправлять мой мозг еще и собственной философией нездорового оптимиста, которая совсем не вязалась с моей мягкостью и нерасторопностью характера: «Что бы не случилось, какая бы тоска в тебе не сидела и не тянула на дно, Алекс, надо взять и пересилить себя. Пересилить тоску и боль, а немедля действовать. Надо не раздумывать над трудностью выбора, а упорствовать и карабкаться вверх, и никогда не переставать бороться за самое лучшее. Перестанешь бороться, почувствуешь тяжесть, которая потянет тебя вниз, оттого начнешь себя жалеть и вертеться по сторонам в надежде, что кто-то другой поможет тебе не сорваться и не упасть со смертельной высоты. Но, кроме тебя, там, на той высоте, никого не будет, и ты потеряешь время, потеряешь равновесие и разобьешься, молнией упав с той высоты, которую уже немалыми усилиями успел покорить. Вставать с земли и пробовать взбираться на вершину снова куда сложнее, чем карабкаться в первый раз, силы по своей природе имеют свойство кончаться, в отличие от трудностей и неудач, которые предпочитают пребывать. Но не надо бояться неудач, ведь от них тоже есть своя польза. Неудачи закаляют твой характер, и все те испытания, что тебе даются, должны быть пройдены для того, чтобы изменить тебя. Но, если все время срываться и бросать борьбу, рано или поздно ты захочешь, но уже не сможешь встать на ноги после очередного падения…»

Отец годами пытался поломать меня своими наставлениями не допускать ошибок и делать так, чтобы выходило сразу и правильно. Делал вид, что ему не все равно, что чувствую я. Я же не поддавался на провокации. Незачем мне закалять характер, когда я и так им доволен в полной мере. Дело не во мне ведь, и даже не в том, что я испорчен или не внимателен, а в отце моем кроется главная проблема. В бесчувственном отце, холодном и вечно занятым своим угольным детищем, переходящем из поколения в поколение.

Как успешный владелец единственной работающей шахты в городке и начальник сотен подчиненных, для каждого из которых он искал собственный подход, а потому никто из его подчинения не уходил, мой отец, как ни парадоксально это бы не прозвучало, не мог справиться со своим сыном. Он не понимал, что я не хочу и не стану подстраиваться под немодные и порядком устаревшие шаблоны, которые он слепил «на отвали» когда-то давно, когда время на то бесполезное занятие было, и пичкал меня ими раз в неделю, когда приходил в гости. Да, всего лишь раз в неделю я виделся с отцом. Остальное время был предоставлен сам себе.

Я – это я, а не точная копия папочки, который натворил дел по молодости, нападался себе с ого-го каких высот, шишек на всю жизнь понабивал, а теперь хвалится, что решил все проблемы силой духовного равновесия и стойкости характера. Детей наклепал от разных женщин, иными словами, мой папаша, и все, управился…

Тоже мне, духовность.

Было б на кого равняться, я бы с радостью, да вот только не на отца. А меня то и делали, что сравнивали с ним, и результат тех сравнений был не в мою пользу. И каждый раз, когда это происходило, я понимал, что все больше и больше теряю любовь к отцу только потому, что он лучше, чем я.

А те, кто нас сравнивал, чтобы меня задеть посильней и вызвать приступ неконтролируемого бешенства вперемешку с обидой на весь мир, в том числе и внутрисемейный, то есть мама моя, обожали акцентировать внимание на ослепляющей яркости этого контраста. Да просто выводило из себя, плющило до безумия, что в моей персоне не видят и не хотят видеть уникальности, с моей гениальной личностью не считаются! Зато непомерно раздутую личность моего недалекого папочки, помешенного на выпивке и сексе, кто-то ненавидел, а кто-то боготворил, разбрызгивая слюни от обезьяньего восторга на рядом стоящих людей, но все равно со всех углов говорили о нем, не переставая. О нем, подлеце высокомерном, циничном болване и эгоисте, а не обо мне трезвонили эти ханжи без конца!

Я же, как пустое место по сравнению с отцом, не был предметом жестких сплетен, либо же слюнявых лобызаний. Всего лишь сын большого человека, он не стоит того, чтобы о нем говорили.

А я ведь тоже человек, живой человек, со своим характером, достижениями. Я достаточно умен и вовсе не урод, хотя мог бы быть немного посмазливей, если б не грубые черты лица и гадкий, ненавистный, пугающий взгляд неестественно синих глаз, доставшийся от отца всем его детям, в том числе и мне.

В отличие от сестры Линды, сутулой крашеной блондинки, которая и мордой, и конституцией тела вышла точной копией папаши в молодости, только без щетины и других причиндалов, свойственных мужикам, я выглядел более нежно и, можно сказать, женственно, нежели она.

Не было у меня разросшихся от тяжелого труда мускулов, как у папаши, зато были высокие манеры и свой собственный, немного наивный, но достаточно гуманный подход к окружающим меня людям.

Милый парень я, если уж начистоту, который привлекает внимание и располагает к себе до той самой поры, пока не называет своего имени.

Да, я парень хоть куда, и складно сложенный, и с чувством юмора, и с красивой улыбкой, и с задатками романтика, которые так в себе и не раскрыл. Нет, не жалею. Не успел раскрыть те задатки, что оказалось к счастью.

Но негативная фамилия Норват, сплошь, как заброшенная могила проклятого, покрытая сплетнями и слухами, не давала мне жить спокойно и чувствовать себя полноценным мужчиной. Дело вовсе не в том, что девушки не смотрели на меня, а, чуть позже приветствия не бросались под меня штабелями. Очень даже смотрели и бросались. Порой, бывали времена, когда от телок, голодных до денег, отбоя не было.

В целом, можно подумать, что жаловаться мне не на что: вниманием не обделен, товарищей дофига и больше, семья есть, деньги есть. Да и я весь, как яркий карикатурный пример избалованного мальчиша-плохиша из богатой семейки, который тусит где хочет, с кем хочет и когда хочет, ни в чем себе не отказывая, с жиру бесится, шкодит направо-налево, и это все мне сходит с рук лишь только благодаря мягкости мамы и относительной отдаленности папаши, который физически не успевает осуществлять тотальный контроль надо мной как за единственным сыном, причем самым старшим из всех его детей.

Но все не так, как кажется на первый взгляд. Я очень несчастен, и мне много чего не хватает, вот потому я и ищу в другом, не относящемся к норме, замену душевной и физической нехватки любви и поддержки.

В общем, понял я очень скоро, что люди не хотят воспринимать Алекса Норвата как самостоятельную, сильную и опасную личность, поголовно считая меня совсем неважным звеном давно существующей цепочки плодовитого и жестокого рода Норват, членов которого можно либо любить и боготворить, как Бога, либо ненавидеть и бояться, как самого аморального преступника.

А потому не принимали всерьез меня и мои попытки общаться с людьми по-хорошему. В итоге, люди сами напросились и начали получать то, что заслуживали – мою лютую ненависть и презрение к каждому, с кем не сходился во взглядах.

Это не я плохой, это все вокруг идиоты, ненадёжные и недостойные меня…

Я понял эту простую истину и взял за образец, как можно и нужно относиться к людям. Они еще поплатятся, а я добьюсь самых вершин и стану в сотни раз популярней всех Норватов, вместе взятых. И через отца переступлю.

Была бы поддержка хоть от кого-то…

Несколько раз обжигаясь в отношениях с девушками, которые были слишком легки на подъем и не оправдывали возложенных мною на них благородных надежд, я узнавал от них же, что подавляющее большинство тех, кто вертится в сфере плотского удовольствия, то есть, шлюшек, имели разовые отношения и с моим отцом тоже.

Мои телки, которые приглянулись больше остальных и запали в сердце, не были исключением: кто-то недавно перед Майклом Норватом ноги раздвигал, а кто-то давненько. Давно, но ведь было же. Прошлого не стереть.

Кто-то из этих шлюшек получил незабываемое удовольствие, а вот над кем-то мой, честный и якобы познавший золотую середину душевной гармонии, супер-папаша поизмывался вдоволь и дал денег за молчание.

А мне же было обидно, что я трахаю тех, кого уже трахнул мой отец, да еще и за бабло. Я этим телкам душу мечтал открыть, поделиться своим сокровенным, а они вон с кем были, твари…

Не знаю наверняка, лишь имею смутные догадки о том гнилостном факте, почему мне частенько попадались те же самые бабы, которых я, получается, доставал с пылу с жару чуть ли не из-под отца. Может, все дело в том, что у нас с отцом совпадают вкусы, нам нравятся один и тот же типаж, а может, мы оба не ищем обязательств, предпочитая трахнуть разок ту, которая первая подняла руку вместе с задратой юбкой в знак согласия ее попользовать, а затем, как удовлетворимся, застегнуть штаны и пойти домой с чистой совестью и опустевшими, вместе с кошельком, яйцами.

Понятное дело, что эта правда, как и любая подобная, не прошла стороной для моей тонкой, ранимой души. Сполна нахлебавшись разговоров о сомнительной славе отца, нелестной, а порой резкой и негативно экстремисткой в плане извращенного секса и отношением к телкам, как к простому товару, я твердо вознамерился переплюнуть его во всем. Даже в самом низменном и мерзком, что мне так не нравилось раньше, а потом, как перевоспитал себя и стал хуже в глазах окружения, в планах прочно осела цель – дорасти до максимального уровня тирании и жестокости, причем, в ускоренной программе. Стать совершенным негодяем, у которого вообще нет и не было никакой морали и нравственности. Майкл Норват пусть и дальше останется конченным похотливым ублюдком, тираном, не имевшим совести, жалости и приличия, а Алекс Норват пойдет до самого конца всевозможных и невозможных пределов, поломает их и, в конечном итоге, подчинит себе весь мир, который покорно ляжет у его ног тогда, когда сам Алекс Норват этого захочет.

Отец не изменится уже никогда, слишком окостенел его примитивный пропитый и прогулянный разум. Но это не мешает ему быть невероятно принципиальным и требовать невозможного от всех-всех, а в особенности, от меня. Только вот он права не имеет требовать от меня что-либо.

Мое сознание и восприятие всего, кто и что меня окружает, начало ломаться еще с раннего детства, когда я, не понимая, почему у меня есть отец, но живет он в другом доме, с другой женщиной, а не с моей мамой, воспитывает Линду, мою сестру наполовину, а я живу с мамой, которая страдает от одиночества и ощущения ненужности. Я всегда жил с мамой, отец приходил к нам поначалу раз в неделю и подолгу заседал в гостях.

После того, как мне исполнилось четырнадцать лет, в мой трудный возрастной период, я стал видеть отца еще реже. А причина тому была довольно проста и очевидна: у отца родилась вторая дочь от жены Пенни.

А что я? Ну а я, собственно, отошел для него даже не на второй, а на третий план, если не дальше. Я автоматически стал отцу не нужен, хоть и был первым и единственным его сыном.

Чувствовал я сердцем, что не нужен. И мама моя эту правду чувствовала, но не хотела обижать меня, а потому убеждала, что я не прав и что отец меня любит больше всех его детей, потому что я первый и единственный его ребенок, зачатый в любви, а не в браке по расчету, как со всеми последующими.

Несмотря на мамины пламенные речи, на практике дела обстояли не так радужно, и кичиться собственной важностью из-за того, что я первенец и единственный наследник дела Норват, надеяться, что отец никогда не оставит меня, не было никакого смысла. Вернее, он был. Когда-то. Но постепенно этот смысл все отдалялся и отдалялся, пока стал для меня недосягаем.

Помнил отец о моем существовании после того времени, правда, недолго, и на том спасибо, что вообще не забыл, что у него сын имеется. После того, как обзавелся третьим ребенком, отец ушел в запой и загул на целый месяц. Его не было видно, не было слышно. Отец, сложно назвать его отцом за такое, даже пропустил мой день рождения. Настолько он был занят собственными развлечениями, что вспомнил о главном через неделю после праздника.

И то, лучше бы он не вспоминал… Пришел весь помятый и с перегаром, подарил что-то там несущественное, чтобы отделаться от меня и мамы, посидел несколько минут с нами, и уперся гулять снова.

Но могло же у нас с отцом быть все иначе, по-хорошему, по-человечески… Он ведь не безнадежен. Если бы не Пенни, женушка его законная, и не ее выродки-дочки, мы с мамой давно бы познали простое человеческое счастье, которого нам и впрямь не хватало. У нас была бы семья в обычном смысле этого слова. Полноценная, настоящая семья, как у всех. А не вот это все…

Правда, отец намеревался разводиться за год до рождения второй дочери, и мы с мамой бескрайне обрадовались той новости, что он освободится от дебилки-жены Пенни и придет к нам, и тогда мы все заживем той самой полноценной семьей. А я, наконец-то, почувствую, что у меня действительно есть отец, а не его деньги. Почувствую его присутствие, его поддержку…

Но отец, к нашему с мамой превеликому огорчению, не развелся с женой Пенни.

Зависть и вседозволенность окончательно поселились в моей душе и сознании как раз тогда, когда отец, резко изменив свои планы, на которые мы с мамой так надеялись, совсем отдалился от нашей семьи.

Мама моя однажды, доведенная до слез из-за него же, произнесла одну жуткую вещь, что отец бросил ее беременную, и это случилось как раз тогда, когда мама была на мели. Это было очень давно. Мама жила впроголодь почти два года, пока отец не созрел и не явился, чтобы взять на себя ответственность за воспитание меня. Но мама ему уже не была интересна, как женщина. Поезд ушел, у него была другая баба. Мама, кстати, никогда не держала на отца зла и почти смирилась с тем фактом, что он подлец. Она еще тогда сделала отцу своеобразную поблажку, скидку на возраст дала и простила его, поскольку отцу, когда я родился, было всего шестнадцать лет. Не предусмотрел мой отец, что случается, когда трахаешься без контрацепции, не подумал о последствиях и узнал о моем существовании лишь тогда, когда мне исполнился год.

Я же, после того откровенного разговора с мамой долго не мог отойти, не раз прося ее вновь и вновь вспоминать моменты из тяжелого прошлого. Мама с охотой рассказывала о своей жизни, а я слушал, с тоской и грустью мозговал все это и никак не мог осмыслить, почему отец, если почувствовал вину перед нами и признал меня своим ребенком, женился на другой женщине, а не на маме. Он же вернулся, да и Пенни не любил никогда, маму мою любил, но почему-то разлюбил. Так почему он не с мамой живет, если не любит обеих?

Маму мою зовут Елена, и она – святая, несчастная женщина, которой очень не повезло. Да, она живет в богатой среде, ни в чем не нуждается, но это как раз тот случай, когда деньги не приносят радости. Она самая настоящая мученица. Она ни с кем не имела отношений, кроме моего отца. И детей у нее, кроме меня, нет.

Не мог я уяснить ту странность и годами пытался понять логику поступков отца, почему он, с завидным успехом обрюхатив сразу двух баб, выбрал себе одного ребенка, другого ребенка, Линду, а не меня.

Пробовал ли я что-то изменить? Это был бы не я, если б не пробовал. Несколько лет тщетно пытался убедить маму в том, что они с отцом должны быть вместе, ведь это неправильно, что он бегает на две семьи. И там он, и тут, а в итоге получается, что те его дети знают, что папа с ними рядом, могут поделиться проблемами, попросить внимания, а я нет. В конце концов, мы с мамой первые, кто у него появился, а это значит, нам все внимание и богатство должны перепадать в большей степени, и папа в целом положен только нам, а не Пенни, его нынешней женушке и маминой бывшей подруге. Она подставила маму когда-то давно, подвинула ее и нагло соблазнила отца. Тот повелся, да еще и деду был выгоден этот брак. В итоге, Пенни пришла на все готовое, ничего не строя и ничего не предпринимая для этого.

Мама моя, казалось, тоже разделяла мое мнение насчет воссоединения их с отцом, а потому хранила ему слепую собачью верность. Однажды, правда, когда я убирался, на глаза попались старые фотографии с мужчиной в военной форме. Дилан Драч, так его звали, или мамина первая любовь, не считая моего отца, от которой она была вынуждена отказаться, чтобы отец не бросил меня на произвол судьбы. В тот момент она пожертвовала своим счастьем, чтобы я ни в чем не нуждался.

Я видел, как маме тяжело быть одной, без мужского плеча рядом, без помощи, без ласки, как горько плачет она ночами; я знал, какие желания она загадывает в каждый церковный праздник. Да, я искал способы, чтобы помочь ей, но с отцом эти темы невозможно было обсуждать: он все время переводил разговор или вовсе отмалчивался, с дурацкой ухмылкой пожимая плечами и сетуя на гормоны, которые, ввиду циклических изменений в организме женщины, иногда одолевают мою маму, и оттого она становится плаксивая и несносная.

Неисправная мама моя, короче, подтекает периодически. И в этом нет ничего удивительного. Мол, все женщины подвержены истерикам без повода.

Вскоре, после нескольких таких неудачных попыток открыть душу тому, у кого вообще нет души, я решил, раз уж отец у меня донельзя грубый, своенравный и до тошноты эгоистичный мужик, который принципиально или ввиду вечной занятости не слышит ни меня, ни маму, которую он обязан на руках носить за то, что подарила ему сына, и не хочет понимать по-хорошему, начну и я привлекать к себе внимание молча, но эффективно. Действиями и плохими поступками пытался достать его за живое. Не для того, чтобы наши с отцом отношения, и без тех попыток висящие на волоске только потому, что мы родственники, испортились окончательно. Вовсе нет. А для того, чтобы отец понял, как мне не хватает его, как хочется иметь полную семью, и чтобы мама моя была счастлива и перестала печалиться. Мне ведь больно видеть ее слезы.

Я люто возненавидел дочерей отца, принципиально не считая их своими сестрами, желал им смерти и выкрикивал либо нашептывал проклятия при каждом удобном случае, который нечасто, но выпадал. Перестал учиться, стал прогуливать уроки, в итоге появились двойки, начал гулять допоздна, редко, но метко не возвращался домой, связался с плохой компанией. Взывал к отцу молча, достучаться до его человечности хотел, взывал всем, до чего доходила моя фантазия, которая оказалась не так безгранична и плоска, как предполагал. Буйствовал и устраивал истерики перед мамой и перед ним, дебоширил, хулиганил. По-страшному вел себя, если быть честным.

Мои поступки оставляли желать лучшего несколько лет подряд, и мама моя очень переживала за меня и мое будущее. Она говорила, что я сяду в тюрьму и кончу там, ничего не добившись, если не образумлюсь сейчас, пока не стало слишком поздно.

Но я-то знал, что не сяду в тюрьму, потому что я Норват, и активно этим пользовался. А у Норватов много денег и много связей.

Меня поначалу забирали в полицию на часок-другой, поскольку я, не имея теперешнего опыта, частенько попадался на местах, где хулиганил, а отец, хоть и ворчал, все равно отмазывал меня. Правда, это происходило всего несколько раз, а потом, после того, как мне исполнилось шестнадцать лет, отец отчитал меня знатно и заявил, что теперь я сам буду отвечать за свои поступки, потому что ему поперек горла стою я и мой переходный возраст.

А еще заявил, что больше он вытаскивать из передряг меня не будет.

И ладно, подумал я тогда. Его помощь мне была уже не нужна, ведь к тому времени я почти научился действовать по-тихому и не оставлять следов.

Больше меня не ловили.

В конечном итоге, мне стало все равно на отца и его безразличие. И я твердо вознамерился сделать так, чтобы он стал моей тенью, чтобы обо мне трезвонили отовсюду, как о большом человеке, а не о нем. Чтобы меня боялись и уважали, а про него забыли. Майкл Норват и его слава просто обязана кануть в небытие, ведь на его смену уже готов представитель следующего поколения.

Я ведь поставил себе цель стать совершенным негодяем, и вот упорно иду к ней, карабкаюсь медленно, но верно. А главное, этот процесс, с одной стороны, страшный, а с другой – до смерти увлекательный, поскольку никогда не знаешь, насколько далеко зайдешь, уже необратим. Я даже если захочу, уже не стану лучше, потому что сам себя слепил такого. И мне нравится результат моих стараний.

Последним испытанием над собственной совестью, которая после того случая забилась в угол и там сдохла от голода, стал незабываемый день, когда я лишился девственности.

Причем, не с кем-то там, а с самой Пенни, женой отца в пределах семейной ячейки аристократов Норват, а за пределами семьи – отъявленной шлюхой, которой все равно, с кем и как, только бы трахал. Появление Милли, второй дочери моего отца, наслоилось на период его запоя и праздных гулянок. Это было тяжелое время, отца невозможно было застать дома. Он не приходил к нам с мамой, не бывал дома. Точкой кипения стало то, что родной отец не поздравил меня с днем рождения. Я пошел к нему домой, потому что телефон его был выключен. А там Пенни. Пьет в одиночестве, хнычет, миленькая такая, жалкая. Жалуется, что муж ее бросил, а дети ее сами по себе, где-то на втором этаже лазают. Пенни на них плевать с высокой колокольни, а особенно, на младшую, которой и месяца на тот момент не было. Выпила залпом, крикнула Линде, чтоб та заткнула малявку Милагрос, а сокращенно Милли, названную так старшей сестрой в честь ее любимого сериального персонажа. Но никто не звал Милли Милагрос, даже сама зачинщица сего экзотического эпатажного издевательства над ребенком, рожденным в Сербском городке.

А хотя, речь же о семейке Норват… Здесь каждый зовется экзотически и каждый волшебный на всю голову, так что волноваться особо не о чем.

Пенни улыбнулась мне, вальяжно разместившись на диване и раздвинув полы шелкового халатика, чтобы я имел честь посмотреть на ее отменные ножки. Ну и мне налила вина, споила, разумеется, а затем сразу же полезла приставать. А я, как парень, у которого бушевали гормоны и которому никто на тот момент не давал, не смог противостоять соблазну.

Я ее трахнул. Трахнул жену своего отца. Как это подло по отношению к нему. Ну и ладно, главное, что я любим и желанен. Если не им, то хоть кем-то.

Пенни, правда, получила от меня оплеуху, сказав после секса, что мне еще многому предстоит научиться, чтобы достичь небывалых высот отца, и, если я хочу привлекать девушек, чтобы те липли на мой член, как мухи на мед, должен много практиковаться и зарабатывать навык их совращать и заставлять течь от одного только взгляда хищника. А еще Пенни добавила, что с превеликой охотой поможет мне в этом нелегком деле, обучит нескольким приемам сводить девушек с ума. А свое предложение обосновала тем, что она не чужой мне человек, все-таки, и отпустила домой.

На следующий день Пенни, протрезвев, позвонила мне прямо с утра и попросила никому не распространяться о том, что между нами произошло вчера.

Я тоже, как и она, пребывал в шоке и забеспокоился, как теперь отцу в глаза смотреть. Но Пенни меня успокоила и предложила встречаться тайно и в крайнем случае, когда мне или ей совсем невмоготу будет без секса, чтобы отец ни о чем не заподозрил и не застукал нас на горячем. Она убедила меня, что в моем поступке нет вины и нет подлости, аргументируя тем, что мы, Норваты, все неправильные, от мала до велика, и были таковыми во всех поколениях. У каждого из нас в голове сидит если не пуля, то противотанковый снаряд, а старшие Норваты, отец и дед, поделившие между собой, походу, целый склад этих пуль и снарядов, сами же и основали беспредел в виде уютной семейной мафии вперемешку с пыточками и поработительными замашками, чем сознательно опорочили нашу фамилию. Что дед, что отец – помешанные на бабах, власти, пойле и антраците, мужланы, говорящие на жаргоне, поскольку большую часть своей жизни, в особенности, отец, провели под землей, занимаясь добычей антрацита. Вот и все, что их по-настоящему интересует в жизни. Никаких светлых ценностей, касательно рода Норват, там нет и не было.

Такие вот мы, Норваты, уродились

То ли гены у нас набекрень, то ли наследственные, требующие прогрессивного размножения проблемы с психикой, потому что мы слишком озабочены и больше напоминаем зверей, чем людей. Даже дед долго и нудно распинался о пошлой теории хищника, как истинной сущности любого из рода Норватов. Бабу, по его наставлениям, надо выбирать, включив обоняние, а не здравый смысл. Но это его личный бред, в который нормальному мне с трудом верилось, и проверять эту теорию на практике не возникало желания.

Я всегда знал, что отличаюсь от своей идиотской семейки в лучшую сторону, тем и довольствовался, что я не такой, как они, но молча.

Впитывать столь горькую правду о родне от кого-то, а тем более, от шлюхи Пенни, было стыдно и неприятно, но приходилось, ведь, как известно, родителей не выбирают. А то, что любовь и секс – совершенно разные, а главное, не всегда совместимые вещи, я и подумать не мог. Мама учила меня прекрасному, говорила, что мир построен совсем иначе, а вот Пенни это прекрасное с легкостью разрушила. Разворошила в моей голове все хорошее, подчистила ненужное, удалила сопляческие теории, а вместо этого загрузила в меня программу морального самоуничтожения, чтобы место в мозгах за зря не пустовало. Только я не догадывался, какие последствия от этой программы будут, в каком дерьме я окажусь.

Я думал, что так и надо жить, а потому принимал учения Пенни, как данность. Какое-то время, правда, достаточно короткое, она была мне ближе, чем кто-либо. Даже наивная и добрейшей души человек, добрей которого я не встречал, то есть, мама с ее вечно трепещущим несогласием и попытками переубеждения, стоило мне только заикнуться, что папа у нас не самый лучший в мире, перестала быть для меня авторитетом. Особенно после того мерзопакостного, что я мало-помалу узнавал об отце от Пенни и общих знакомых. С миру по нитке, как говорится, и соткалась довольно весомая история о том, какой на самом отец с другими людьми, и сколько он невинных жизней уничтожил только ради забавы за пределами, казалось бы, уютного семейного мирка Норват. Пенни открыла мне глаза и сказала то, о чем мама не призналась бы никогда.

Мой отец, если подвести мой собственный итог, – жестокий ублюдок, который, на удивление, к сорока годам остепенился, но перед тем, как стать примерным семьянином во всех смыслах, он вознамерился и гордо пошел по тропе войны, переступив даже через меня и забрав то последнее, что удерживало во мне некое подобие человека. То хорошее, что всегда оставалось во мне в виде зерна, зародыша, и оно могло себе прорасти, если бы отец так надменно не растоптал это последнее. Он сам захотел биться насмерть, я на то не подстрекал. Даже отговаривал его, просил, требовал, но отец был непреклонен. Он как стоял на своем с самого начала, так и продолжал стоять.

А яблоком раздора между нами стала, как ни странно, простая, ничем не примечательная молодуха, девушка, которая пришла из ниоткуда, и которая вскружила голову и мне, и отцу. Настолько вскружила, что я потерял самого себя, а отца и вовсе стало не узнать. Та, что стала любимой для одного, а единственной – для другого, оказалась не такой уж и идеальной. Она и ее улыбка, ее волосы, ее губы и глаза иссушили меня, превратили в ничто, готовое пресмыкаться у ее ног, готовое уничтожать всех, кто встанет на моем пути обладать ею. Эта слепая, безжалостная любовь, свела с ума и сделала меня, в буквальном смысле, трупом.

Но обо всем по порядку…