Читать книгу 48 минут. Пепел - Виктория Побединская - Страница 8

Театр ночью – непроходимый лабиринт. А без фонаря – еще и травмоопасный. Ступать приходится осторожно, чтобы не провалиться в щель или не пораниться о валяющиеся вокруг осколки и обломки. Здесь нет ни нормальной уборной, ни кухни, ни даже подобия спальни. Стены от пола до потолка в трещинах и сколах, а проходы завалены сломанными креслами, театральным реквизитом, мусором и пылью. Со стороны это место похоже на огромный шкаф, в который запихали все ненужное. Так что, кажется, откроешь двери – и этот хлам с грохотом на тебя повалится.

Осторожно переступив через гипсовый бюст не то Шекспира, не то Медузы Горгоны, я втискиваюсь в узкий проход, хватаюсь за стену, чтобы устоять на ногах, и оглядываюсь. Комната похожа на репетиционный зал, потому что одну стену занимает большое зеркало, местами разбитое. В центре на полу – закопченная дровяная печка, в которой уже горит огонь, и два матраса. Сосредоточенно глядя перед собой, Шон достает из сумки футболку и запихивает туда собственную куртку, сооружая подобие подушки.

Что-то внутри подсказывает: от одной лишь мысли о подобной ночевке прежняя Виола грохнулась бы в обморок. Но сейчас, когда меня трясет от холода, тошнит от того, что во рту сутки не было ни крошки, а усталость едва не сбивает с ног, мне настолько все равно, что, как только я опускаюсь на постель, сразу засыпаю. Даже раньше, чем разрешаю себе подумать, насколько грязное надо мной одеяло.

Первое, что я вижу, открыв глаза, – гипсовая лепнина. Она заполняет весь потолок, изгибаясь причудливыми узорами – местами совсем целыми, местами расколотыми паутиной серых трещин. Лепесток штукатурки отстает от потолка, видимо, решив, что он лист, оторвавшийся от дерева, и, медленно кружась в воздухе, опускается мне на голову. Я смахиваю его ладонью.

– Короли и восьмерки! – восклицает незнакомый женский голос.

– Да быть не может!

Я поворачиваюсь и вижу копну торчащих белых волос. Арт восседает на широком подоконнике, одну ногу согнув в колене, а вторую свесив вниз. Длинные пальцы сжимают карточный веер.

На другом конце импровизированной скамьи сидит девушка. И я понимаю: это Рейвен. Вьющиеся волосы цвета крепкого кофе едва достают до острых плеч. Рубашка на них мужская. Волнами собирается на спине, слегка выбиваясь из-под ремня на брюках. На ее ногах тяжелые ботинки, как у парней. Только совсем маленькие, как и их хозяйка. И я будто бы уже видела ее где-то, только не помню где. А может, с кем-то путаю?

– Смирись уже и займись делом. Принеси обществу пользу, – раздается голос Шона. Пустота зала эхом отражает его низкий тембр. Я поднимаюсь, опираясь на локоть, чтобы увидеть, где он.

Сидя у противоположной стены, ровными отточенными движениями Шон чистит оружие, раскладывая детали в ряд на одинаковом расстоянии друг от друга, словно пасьянс.

– Учитывая, что Ник еще до нашего приезда разгреб гараж, осталось вычистить не так много комнат, – продолжает он. – Только время зря убиваете. Да и твоей партнерше неспроста так везет…

Незнакомка глухо фыркает:

– А ты, оказывается, умеешь говорить. – Она поднимает взгляд и, ухмыляясь, сгребает с подоконника колоду. – Я уж подумала, что картонный. Как те парни из каталога «Аберкромби».

Шон хмурится, едва поворачивая в ее сторону подбородок в крошечных порезах от бритья. Меня так и подмывает спросить, чем это он так умудрился.

– Эй! – Арт взмахивает руками. – Моих друзей не обижать! Не подкалывать и не смеяться. Здесь это позволено только мне.

– Ты о том, что я его картонным назвала? – Рей тоже принимается за пасьянс – только, в отличие от Шона, настоящий. Карты рядами ложатся на белый подоконник, и каждое приземление рубашки на бетон сопровождается резким шлепком. – Так он и сам об этом знает, поверь.

– Вообще-то у меня имя есть, – ровным голосом произносит Шон.

– Я помню, Рид, прекрасно помню, – отвечает Рейвен. – Вопрос только в том, помнишь ли ты мое?

Она выпрямляется, подняв взгляд. Арт замирает, словно сурикат, – готовится впитывать каждое слово, которое прозвучит, – но Шон не отвечает. Тянется к вороту и застегивает верхнюю пуговицу. Все это мелочи, но именно из них состоит тот самый Шон, которого я знаю. И в данную минуту он ото всех закрывается.

Только сейчас я замечаю, что Джесс тоже здесь. Сидит, прислонившись спиной к стене, глядит в потолок, как будто его там что-то притягивает, и не проявляет ни малейшего интереса к разговору. Я неосознанно тоже поднимаю взгляд на потолок, но кроме потрескавшейся штукатурки ничего интересного не вижу. Китель старшего Лаванта небрежно валяется рядом, словно что-то ненужное, а верхняя пуговица рубашки расстегнута.

– Джесс, – осторожно зову я, и он поворачивает в мою сторону голову. Вопрос я не озвучиваю – в детской надежде, что, пока плохое не сказано вслух, оно не случится, – и Джесс неожиданно меня понимает. «Пока не очнулся», – качает он головой, а потом вытаскивает из кармана пачку сигарет и закуривает, чем сильно меня удивляет. Я думала, никто из парней вредных привычек не имеет. Тем более Джесс.

– Не думала, что ты куришь, – вторит моим мыслям Рейвен.

Джесс непонимающе пожимает плечами:

– То есть?

– Не лезь к парню. Дай ему оплакать собственную жизнь, – переводит Артур и затягивает жутко заунывную песню про то, что дом наш теперь – дорога да тюрьма. Я уверена на все сто: он делает это специально.

Ветер звенит оконными рамами. Артур тянет грустный припев. Судя по взгляду, Джесс готов обложить его трехэтажным матом, но продолжает молчать. Шон, притихший и затаившийся, собирает оружие. Я откидываю одеяло и приподнимаюсь. Волосы на руках тут же встают дыбом от холода, и я пониже натягиваю рукава.

– С пробуждением, – Арт наконец замечает меня и, спрыгнув с подоконника, шагает навстречу, раскинув руки. – Как ты, маленький шпион? Смотрю, неплохо втянулась в жизнь беглеца.

Я вымученно улыбаюсь:

– У меня были отличные учителя.

Рейвен бросает на меня настороженный взгляд и возвращается к своему занятию. И хотя я понимаю, что теперь ее присутствие в моей жизни неизбежно, все равно не могу отделаться от чувства, что что-то здесь не так. То, что она выдала Нику информацию, разоблачающую Коракс, – маловато, чтобы заслужить мое расположение и доверие. Возможно, я просто ревную – уж слишком легко она влилась в нашу компанию, – но ревность моя исключительно с благими намерениями. С такими, как Рей, надо держать ухо востро.

Присев на корточки, Арт кладет руку мне на лоб, точно как мамы делают со своими детьми.

– С тобой все в порядке?

Я киваю.

– Уверена? А то по лицу не скажешь.

Я трогаю переносицу кончиками пальцев и морщусь. Болит, правда, гораздо меньше, чем вчера. По крайней мере, я снова могу дышать. Это ли не счастье? Артур возвращается на подоконник и принимается постукивать ногой в такт своей песне. Я слушаю. Внимательно впитываю его интонации, пытаясь ухватить, чему он – невыспавшийся, наверняка голодный и замерзший, как, впрочем, и все мы, – так радуется.

– И только пыль дорог в товарищи…

– Ты играешь или нет? – Рейвен сдает карты по одной и, подняв тонкие черные брови, выжидающе смотрит на напарника – тот безмятежно выпевает им же придуманный куплет.

– Слушай, ты умеешь молчать? – Да, деланое спокойствие Джесса вылетает в трубу.

– А что? У тебя проблемы? – отвечает Арт, даже не оборачиваясь, и поднимает карты веером. – Можешь завтра меня уволить.

– Арт… – упрекает его Шон с другого конца комнаты.

– А чё он сидит с похоронным видом? Тут и так холод собачий, еще и на его унылую мину любоваться. За детство по горло насмотрелись. Все-таки справедливость – забавная штука, правда? Раньше ты нас изводил, а теперь я могу делать это одним лишь пением. Ну разве не прелестно? – ухмыляется Артур. – Предлагаю забить на субординацию, Джесс, раз уж ты все равно похерил карьеру.

Джесс молчит, не позволяя себе лишних эмоций. Глаза его – как серый лед. Может быть, кто-нибудь однажды и сумеет растопить этот айсберг, но сейчас он явно дает понять, что переживания по поводу чужого мнения для него – бесполезная трата времени.

– Пропускаю, – Рейвен слегка постукивает сложенными в стопку картами по подоконнику.

– Если уж я тебя даже в свой дневник записал, то это что-то да значит, – продолжает Арт, видимо, решив выплеснуть все, что накопилось. – Очень ты меня любил дергать своими «Кавано опять…» – а там нужное слово не сложно подставить. Хотя как по мне, ты так относишься ко всем, кто близок Нику. Близок больше, чем ты, – уточняет он. – Что ж ты не спас его в тот единственный раз, когда был действительно нужен? Пока Максфилд всю душу из него не вытряс, а?

Джесс сосредоточенно затягивается и выдыхает сизый дым. Мне вдруг становится его даже жаль, хотя доля правды в словах Арта безусловно имеется.

– Был на похоронах. Не успел вернуться.

– Хоронил разбившиеся надежды? – язвит Арт.

– Хоронил отца, – громким шепотом отвечает Джесс и тушит окурок прямо о бетонную стену. Шум комнаты растворяется в воздухе, словно сигаретный дым. Самая страшная тишина – когда все замолкают одновременно.

Арт отворачивается, едва слышно ругнувшись. Но Джесс не выглядит рассерженным, несмотря на ситуацию. Разбитым, потерянным – да, но не разозленным. Он смотрит перед собой, делая вид, что ничего не случилось, но я знаю: это только фасад. Братья уже потеряли маму; теперь еще и отец. Я пытаюсь представить, что они чувствуют, но не могу. Внутри странная нелепая пустота, как будто эмоции кончились. А потом Джесс поднимается и молча покидает комнату, будто хлопнув несуществующей дверью. До конца дня мы с ним не разговариваем.

Под вечер Арт вместе с Шоном привозят еду и чистые теплые вещи. Кое-как вымыв волосы, я переодеваюсь в джинсы и мужскую толстовку защитного цвета. Вид в разбитом зеркале уже не так пугает. Привыкла. Отек с носа постепенно сходит, а круги под глазами начинают менять цвет, из палитры фиолетовых плавно перетекая в зелено-коричневый. Ник так и не просыпается. Джесс по-прежнему дежурит в его комнате, наверх поднимается лишь поесть и торопится вернуться обратно – никому из нас он не доверяет.

– Я просто хочу быть уверен, что, если понадобится, рядом будет человек, способный оказать помощь.

– Ты не сможешь дежурить возле него сутками, – упираюсь я. – Отдохни, а если что-то понадобится, кто-нибудь из нас сразу тебя разбудит.

– Посплю внизу. – Вот и все аргументы.

Я поняла, что с Джессом иных вариантов не существует. Можно изливать на него всё красноречие, умолять, падая на колени, хоть головой об стенку биться – если он принял решение, пересмотру оно не подлежит.

Рейвен тоже еще не решила, правильно ли поступила, сбежав, – судя по тому, как настороженно она за всеми наблюдает. И, признаться, я ее понимаю. Эмалированный таз вместо отделанной кафелем ванной, пыльные матрасы вместо уютной постели, еда навынос из придорожной закусочной вместо привычного завтрака, обеда и ужина… Есть по чему тосковать, кто ж поспорит. Только золотая клетка не перестает быть клеткой. Вероятно, поэтому Рей и молчит.

Ночью я просыпаюсь от привычного кошмара. Вздрогнув, хватаюсь за одеяло и натягиваю его по подбородок. Пульс колотится, и на секунду становится так страшно, что еще немного – и завою.

– Глубоко вдохни, – слышу я тихий голос, спокойный и уверенный. – Сосчитай до трех. А теперь медленно выдыхай.

Опираясь на локоть и глядя на меня блестящими темными глазами, девушка методично повторяет команды. Я их послушно выполняю, и спустя десяток вдохов пульс начинает успокаиваться.

– Ну как? Лучше?

– Да, – шепчу я, понимая, что в ее присутствии действительно спокойнее. – Спасибо.

Рейвен удовлетворенно кивает, ложится на спину, закинув руки за голову, и молча смотрит в потолок. Глаза уже привыкли к темноте, так что я могу четко разглядеть ее аккуратный профиль – и снова ловлю себя на мысли, что кого-то она мне очень напоминает.

– Прости, что разбудила, – оправдываюсь я. – Эти сны когда-нибудь меня доконают.

– Это Эхо, – поясняет она едва слышно. – Программа усиливает функции мозга, отвечающие за зрительные образы. Оттуда и кошмары. Со временем проходит, если не обращать внимания. Правда, твое Эхо самое странное из всех, что я видела. Если оно вообще у тебя есть.

– Есть, я уверена, – заявляю я, вспоминая, как видела мир глазами Ника. – С чего ты решила, что его у меня может не быть?

– С того, что я его не слышу, – отвечает Рейвен, поворачивая голову, чтобы рассмотреть выражение моего лица. Я подтягиваю одеяло повыше, словно пытаюсь отгородиться им, как щитом. – Там, в Третьей лаборатории, вас выдало Эхо, – продолжает она. – Парней, не тебя. Они как маленькие дети, что заполучили сломанное радио – и давай крутить его, разбрасывася повсюду шипящими обрывками. Артур, когда нервничает, самый шумный. Шон, – она кивает на спящего парня, – и во сне такой же молчаливый, но иногда его броня все же падает и я его слышу. А тебя – нет.

Я съеживаюсь от одной лишь мысли, что кто-то незаметно может прокрасться в чужую голову. Законно ли это вообще?

– Я думала, Эхо позволяет видеть лишь то, что мы сами готовы показать.

– Так и есть, просто надо уметь им управлять. Твой рот ведь не извергает весь поток мыслей, что приходят в голову. Так же и Эхо. Его надо контролировать.

– Откуда ты это знаешь? – Теперь уже я привстаю на матрасе, чтобы лучше ее видеть.

– Доктор Хейз, – коротко отвечает она. – Руководитель Третьей лаборатории.

– Вы с ним ладили?

– Он был мне… как отец. Хотя им и не являлся. Он для меня семья. Дом.

Осознание того, с какой тоской, но при этом теплотой она говорит об этом, пугает и одновременно очаровывает. Я с трудом понимаю, как можно скучать по людям, которые столько лет держали тебя взаперти. Хуже человека, который, прикрываясь благими намерениями, ранит других людей, – только тот, кто оправдывает его действия.

– Прости, но я не понимаю, как можно тосковать по этому месту. – В голове снова мелькает спрятанный от мира на краю города комплекс серых зданий, холодных и бездушных. Идеальный санаторий для посторонних глаз. «Идеальная клетка для того, кто попал туда однажды». – Те люди держали тебя взаперти…

Сдержанное недовольство мелькает в ее взгляде.

– Надо учиться отделять зерна от плевел, Виола. Не каждый, кто стоит на стороне зла, сам является злом, Виола.

– А кто является? Разве тебя не силой поместили туда?

– Допрос закончен, – отвечает Рейвен. Душа, которую она на мгновение приоткрыла, снова захлопывается. – На диске тоже можешь не искать. Информации обо мне там нет.

– Я бы и не стала.

Рейвен оборачивается, секунду глядит в мои глаза, будто негласно ухмыляясь: «Брось, кого ты обманываешь?», – и снова возвращается взглядом к потолку. В комнату шмыгает сквозняк – видимо, кто-то открыл дверь внизу, – и вместе с холодом меня внезапно прошибает волной стыда. А ведь она права: мне как-то придется признаться Нику, что я читала его дневник. Я делаю глубокий вдох.

– Ви…

Из-за дверей выглядывает Арт, жестом просит подойти. Рей поднимает голову, глядя то на меня, то на Кавано, затем отворачивается и, устраиваясь поудобнее, кулаком подбивает подушку.

В коридоре ничуть не теплее, чем на улице, и я накидываю капюшон. Сквозь заколоченные окна без стекол внутрь крадется ветер.

– Что-то случилось? – шепчу я, семеня следом за Артуром. Он останавливается и, резко развернувшись, хватает меня за предплечья.

– Он пришел в себя!

– Что?

– Ник пришел в себя, – повторяет Арт, бледный как полотно.

– С ним всё в порядке? – спрашиваю я, стараясь не думать о том, почему сердце так бьется и рвется в занавешенную тяжелыми шторами комнату.

– А сама как думаешь?

– Сильно плохо?

Арт молчит. И я понимаю: мне нужно увидеть Ника, несмотря ни на какие отговорки и протесты Джесса. Чтобы просто убедиться, что все в порядке. Потому что наша история должна быть дописана. Пусть из нее и вырвана по меньшей мере половина страниц, она заслуживает того, чтобы появились новые главы. На этот раз – полные надежды на светлое будущее.

– Где Джесс? – спрашиваю я. О нашем разговоре с ним решаю не упоминать, хотя отлично помню его слова, холодный взгляд, готовый уничтожить, и колющие ноты в голосе: «Я не позволю сломать ему жизнь».

– Он уехал. Нужны какие-то серьезные лекарства. Попросил покараулить, пока его не будет.

– Спасибо, – шепчу я, закусывая губу, и притягиваю Арта за плечи, порывисто обнимая. Изнутри охватывает такая паника, какой я давно не испытывала. Арт гладит меня по спине, потом отпускает и делает шаг в сторону, давая пройти. Я спускаюсь по лестнице, стараясь не шуметь, – но чем меньше остается ступенек, тем сильнее во мне крепнет желание повернуть обратно. А вдруг он не захочет меня видеть? Касаюсь ручки и замираю около двери, заметив на полу полоску света. Раздается скрип диванной пружины, за которым следует сдавленный стон. Набравшись смелости, я тихо вхожу.

В комнате Ника нет окон. Освещается она двумя лампами: старой с красным абажуром с одной стороны дивана и небольшой офисной у стола. Место, где Ник лежит, приподнятый на подушках, утопает в тени, и его лицо невозможно разглядеть в полумраке.

– Ник? – зову я.

Он дергается и, увидев меня, пытается отвернуться, но боль не дает ему этого сделать. С силой зажмурившись, Ник цедит сквозь сжатые зубы:

– Уходи…

Я застываю посреди комнаты, почти не дыша, слишком напуганная, чтобы подойти хоть на дюйм. Хочу извиниться за то, что он пострадал из-за меня, но из сотен слов, кружащих в голове, никак не могу выудить подходящие.

– Позволь тебе помочь, – прошу я. Несмотря на то что меня бьет дрожь, на этот раз мой голос звучит уверенней.

– Где Джесс? – А голос Ника огрубел после суток молчания и напоминает шуршание веток.

– Он уехал, но скоро вернется.

Ник молча ведет меня взглядом, сверкая глазами в полутьме, и тут я замечаю, что его мелко трясет. Подушка под его головой насквозь промокла, сквозь рубашку просачиваются кровавые пятна. Даже самая сильная регенерация не рассчитана на такие ранения. Внутри меня крепнет глупый страх, что стоит оставить его одного, и случится непоправимое.

– Что мне сделать?

– Только не ты, Ви… – умоляет он, пытаясь отвернуться, и диван стонет от резкого движения. Следом за ним стонет и Ник – так, что у меня мороз идет по коже. Я оглядываюсь в поисках аптечки. Благо, долго искать не приходится: открытая, она лежит на столике рядом с диваном. Склонившись над ней, трясущимися пальцами я перебираю содержимое. Бинты, шприцы, какие-то таблетки. Большая часть названий мне совершенно незнакома. Теперь даже я мечтаю о том, чтобы поскорее вернулся Джесс. Живот скручивает от беспомощности и страха. Как давно он уехал? Почему в этой душной комнате нет окон, а у меня с собой ни часов, ни телефона?

– Здесь есть какие-нибудь анальгетики? – спрашиваю я.

– Нет. Больше нет, – шепчет Ник, сжимая в кулаке край одеяла, и я замечаю, что по его щеке скатывается слеза. Он крепче зажмуривается, сжимая челюсти так, словно пытается уничтожить боль изнутри. – Уходи, Ви. – Тихий стон, усталая просьба.

Я обреченно опускаюсь на пол и шепчу:

– Почему?

– Потому что… потому что я не нуждаюсь в жалости. Особенно в твоей.

Издаю нечто похожее на смешок. Наверное, это нервное.

– Какой же ты идиот, если до сих пор считаешь, что единственная причина, по которой я могу быть здесь, – жалость.

– А разве есть иная? – осторожно спрашивает он. Ник явно не в состоянии со мной спорить, и мне вдруг становится ужасно стыдно. Неужели я и впрямь вела себя как эгоистичная неблагодарная стерва, которая смогла бы бросить его бороться в одиночку? Особенно после всего, что мы пережили вместе?

Я сажусь рядом с диваном на корточки и, протягивая руку, убираю влажные волосы со лба Ника. Кожа под моими пальцами не просто горячая – раскаленная. Надо бы измерить температуру. Хотя что толку? И так ясно: его организм на пределе.

– Тут минимум четыре человека, которым не плевать. Так что хоть иногда позволь другим тебе помочь.

Ник притихает. Мы оба молчим. Слышно лишь тяжелое дыхание. Ник пытается пошевелиться, но каждый раз стонет от смены положения и на пару минут застывает, вероятно, надеясь, что так болеть будет меньше.