Читать книгу Моя кровь – бензин. АВТОбиография менеджера Шумахера - Вилли Вебер - Страница 13

Бонн

Июль 1961 года

Ее звали Хайдемари: 19 лет, из хорошей семьи, изучала банковское дело, по гороскопу Козерог, довольно своенравная.

На мое предложение «Могу я пригласить тебя в ресторан?» она холодно ответила: «Забудь! У меня есть друг».

В ответ на шутку «Его не Вилли случайно зовут?» я услышал: «Мечтай!»

И когда я с наигранным ужасом воскликнул: «Ну хотя бы кофе? Уж в этом ты мне не откажешь!» – она спросила: «Ты всегда такой трепач?»

Когда тебе 20, быстро влюбляешься и так же быстро остываешь. Но эта женщина меня зацепила.

Вода камень точит.

Хайдемари вняла моим мольбам. Это означало, что теперь я время от времени мог заехать за ней к ее родителям, а затем угостить гуляшом. За столом я изображал успешного пацана. Ни слова о том, что я живу в подвале и зарабатываю на жизнь продажей лотерейных билетов. Все шло хорошо, пока не закрылся рынок Пютцхен.

Был один из вечеров, когда мы с Хайдемари как раз договорились пойти в ресторан. День, как обычно, начался без завтрака. Подружки Хайдемари, как всегда, потешались: «Ну что твой хлюст из Флориды?» А у меня в кармане только 15 пфеннигов.

– Ты знаешь, Хайдемари, я должен тебе кое-что сказать, – решился я, собрав все свое мужество. – Я так дальше не могу. Все это одна большая ложь. У меня нет дома, я безработный. Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я голодаю и не знаю, на что жить.

Мы стояли на набережной Рейна, Хайдемари слушала очень спокойно. На мгновение стало подозрительно тихо. Разве что гудки пароходов доносились с реки. Она взяла меня за руку и твердо сказала: «Знаешь что, Вилли? С деньгами мы разберемся». Сказала и исчезла. А когда вернулась, принесла мне карривурст[34].

Любовь – это не лотерейные билеты продавать. Я сказал правду, и это открыло мне двери в сердце Хайдемари. Моя исповедь подействовала на нее. Если бы я и дальше разыгрывал перед ней роль успешного парня, мы никогда не были бы вместе. Но женщины, они такие. Спасают шелудивую дворняжку из приюта, а виляющего хвостом породистого кобеля из соседнего вольера оставляют без внимания.

Однако ни один мужчина не желает зависеть от денег своей новой пассии. А я не желал больше спать в подвале. Я пошел на почту, где висит таксофон, переступил через свою гордыню и набрал номер.

– Анна Вебер. Кто говорит?

– Привет, мама, это твой сын.

Признаться, у меня ком встал в горле.

– Ты где? Чем занимаешься? Все хорошо, Вильгельм? Ты не голодаешь?

В ее голосе звучало беспокойство. Мы поболтали, а потом мама вспомнила:

– Слушай, твой школьный друг Удо тебя искал. Он уже трижды звонил и оставил свой номер…

– Ну и? Как сам? – спросил по телефону Удо на следующий день.

– Да блин, хреново, – признался я.

– А у меня очень хорошо! – сказал Удо.

Выяснилось, что он работает в американском баре в Ульме и зарабатывает кучу денег, хоть и работать приходится до поздней ночи.

– Не сделаешь мне одолжение? – спросил я. – Я бы тоже хотел там работать.

– Окей, я поговорю с шефом. Может, ему еще кто нужен, завтра дам тебе знать.

«Если где-то закрывается дверь, где-то в другом месте открывается окно», – гласит народная мудрость. Из подвала секретной службы я выехал настолько же секретно, насколько въехал в него, и сел в поезд до Ульма, чтобы начать карьеру бармена.

Американские солдаты, расквартированные в Ульме, были не дураки выпить, я это быстро понял. Я не успевал смешивать коктейли. Учился готовить «Манхэттен», «Кровавую Мэри» и «Джин-Физ». Оказалось, американских солдат называют GIs, это из-за мусорных ведер, на которых напечатано GI – Galvanized Iron. Оцинкованное железо. В общем, неважно, как их называли. Пили они, во всяком случае, как русские.

Мне предоставили квартирку с мини-кухней, мой рацион состоял из консервированных равиолей и яиц. Кстати, на вкус не так плохо, как можно предположить. Я позволил себе стащить в баре початую бутылочку с жидким содержимым и этикеткой Tabasco. Ох и забористая вещь, елки-палки! Нужно отдать амерам должное: не жвачкой, колой и Элвисом едины, а еще и соусами, которые сойдут в качестве ракетного топлива.

– Скажи-ка, а где ваш басист?

К барной стойке подошел фронтмен группы. Своим набриолиненным белокурым коком он напоминал единорога. В руке у него была первая из 20 бутылок «пива после работы».

– Забудь! Он удрал за тридевять земель, – и пренебрежительно махнул рукой.

– Не жалко. Все равно размазня был, – стал я его утешать. – Кстати, если нужна помощь, скажи. Я играю на бас-гитаре.

У меня через плечо было перекинуто кухонное полотенце, сам я с преувеличенным вниманием смотрел в этот момент на только что отполированный стакан.

Ага. Как же. Ложь от начала до конца. Я не играл на бас-гитаре. Только на самой обычной классической гитаре.

Ну и что? Я называю это «творчески обращаться с фактами во избежание среднесрочных проблем с окружающими». Что в этом плохого, скажите на милость? По-моему, правду переоценивают. Это первое.

Второе: Единорог продавал свой коллектив как квартет. Если бы они теперь стали выступать как трио, им бы урезали гонорар. То есть я хороший человек, потому что предложил помощь в трудной ситуации.

И третье: если бы тайное и правда всегда становилось явным, у всех мужиков достоинство бы ороговело. Сколько про это мифов существует.

Так на следующий вечер я оказался на сцене. Это были времена Чака Берри, Билла Хейли, Литтл Ричарда и Чабби Чекера[35]. Быстрый жесткий бит 4/4.

Один приятель на скорую руку показал мне четыре «блатных» аккорда. Так что сыграть Hänschen-Klein[37], сидя в полпервого ночи у костра, я вполне был способен.

Я перекинул через плечо гитарный ремень, принял позу заправского музыканта и вдарил по струнам, как будто закинулся перед этим LSD. Нужно упомянуть вот что: время от времени я выключал звук. Гитара снабжена маленьким регулятором громкости – очень удобно. Шуметь все могут, я же в основном устанавливал негромкий звук и играл. Музыку, которую не слышно. Мое изобретение. Единорог со своим ансамблем и без того наяривал так, что отсутствие бас-гитары едва ли было заметно.

Разумеется, если бы ко мне кто-нибудь повернулся, он бы увидел, что я иногда не играю, но никто не оборачивался.

После рок-концерта я приставил гитару к стенке. И вдруг увидел перед собой Единорога. У меня перехватило дыхание.

Он стоял и разглядывал меня.

– Ну, играешь ты так себе, Вильгельм, – и ткнул меня в бок. – Считай, тебе повезло, что амерам нужен только рок-н-ролл.

Он вложил мне в ладонь 50 марок – меня приняли в группу.