Читать книгу Голубоглазый дервиш. Под псевдонимом «Памири» - Виталий Артемьев - Страница 5

После прощания с Андреем мы с Машей еще около часа пробыли на пляже, пока закатное солнце не ушло за гору.

– Ну что, будем собираться домой, – сказал я, лениво натягивая изрядно вылинявшие йоговские шаровары.

Маша накинула на себя короткий цветастый сарафан, в котором она походила на длинноногую девочку-десятиклассницу, и легко побежала вверх по ущелью, ведущему в поселок. В душе образовалась легкая пустота, причина которой была не на поверхности, и мне хотелось эту пустоту заполнить.

«Пожалуй, надо сходить за шампанским, – сказал я сам себе, – чего-то душа требует такого».

– Пожалуй, надо выпить. Как насчет шампанского? – продолжил я, обращаясь уже к Маше. Та в ответ только сверкнула глазами и, отбивая такт рукой под какую-то песенку, что она мурлыкала себе под нос, устремилась вверх по ущелью, легко перескакивая с камня на камень.

В магазине была небольшая очередь, я остался ждать, а Маша пошла домой. Уже возвращаясь из магазина, проходя мимо автобусной стоянки, я увидел Машу и Андрея, беседовавших друг с другом как давние знакомые. Подошел маленький пыльный автобус, Андрей сел в него и, увидев меня, помахал мне рукой на прощание. Маша тоже ему махала рукой, пока автобус не скрылся из глаз.

– Ты разве была знакома раньше с Андреем? – спросил я, чувствуя легкий укол в груди, но не ревности, а чувства уязвленной гордости: мы с Машей не были парой в общепринятом смысле этого слова, это больше походило на чувство «моё берут».

– Хотела тебе сказать, да всё было недосуг, а потом и забылось. Его зовут Олег Петрович. Он преподавал у нас восточную философию. В МГУ. Сто лет назад это было. Вот здесь встретились. Я поначалу его даже не узнала, он изменился, не внешне, внутренне. Стал другой, – Маша смутилась и покраснела.

– Олег Петрович? А мне он представился как Андрей. – озадаченно протянул я.

– Значит, у него на это были свои причины, – Маша поджала губы, готовая встать на защиту Андрея.

– Погоди-ка. Ты что, училась в МГУ? – недоверчиво спросил я. Я воспринимал Машу такой ветреной девушкой-хохотушкой, любившей поболтать о разных пустяках. Она никогда не умничала и слушала все мои мудрствования о смысле жизни с непосредственным интересом. Я даже иногда старался подбирать слова попроще, думая, что она не всё понимает. Трудно было предположить, что за её плечами был такой ВУЗ. Для меня это было открытием. Но оказалось, что, зная Машу почти год, я на самом деле её совсем не знал. Я разглядел лишь вершину айсберга, мне её ещё только предстояло узнать и совсем в другом свете.

На следующее утро мы с Машей поднялись на гору Сокол, которая со стороны смахивала на громадное орлиное гнездо, нависшее над Новым Светом. Сверху открывался чудесный вид на несколько бухт, на бескрайний купол синего моря, незримой чертой сходящийся с таким же куполом синего безоблачного неба. Далеко внизу маленький катерок чертил затейливые полосы на глади моря, оставляя после себя белый след пены, похожий на арабскую вязь. Я машинально нацарапал на камне «Аллах Акбар». Маша, до этого задумчиво сидевшая рядом со мной, скользнув взглядом по надписи, вдруг отчетливо произнесла: Аллах Акбар. Ла Илла Иль Алла, Мухаммад Расул Алла.

– Ты что, арабский знаешь? – удивлению моему не было предела. На татарку она ну никак не походила, с её изумрудно-зелеными глазами, светло-каштановыми волосами и с исконно русской фамилией, да и именем.

– Да, – как-то по-простому ответила она, – я десять лет прожила на Востоке.

Я вопросительно уставился на неё.

– Где прожила? На арабском Востоке? – всё еще не веря своим ушам, переспросил я.

– Ну да. Два года в Эмиратах, потом какое-то время в Сирии на границе с Турцией, в Йемене.

– Свет вечерний шафранного края, тихо розы бегут по полям. Спой мне песню, моя дорогая, ту, которую пел Хаям. Тихо розы бегут по полям, – продекламировал я.

– Красивые стихи. Кто это?

По её бесстрастному лицу было видно, что она была не особенно-то расположена рассказывать о своем прошлом. Но мне было чрезвычайно интересно, и я продолжал расспрашивать.

– Есенин. А что ты там делала?

– Сначала после школы поехала на зиму на тренировки по плаванию. Потом вернулась в Москву, поступила в МГУ, а после выпуска уехала в Сирию. Я тогда с ума сходила по Востоку, он мне представлялся сказочным раем из 1001 ночи. Султаны, гаремы, роскошь, – всё это так манило.

Она улыбнулась, пытаясь перевести свой ответ в шутку.

– Десять лет – огромный срок. Чем ты там занималась? – в моей голове стали сами собой рождаться самые худшие опасения.

– Я жила у шейха, – Маша, словно прочитав мои мысли, подмигнула и беззаботно рассмеялась, забавно наморщив конопатый нос.

– Но это не то, о чем ты сейчас думаешь. Я не попала в гарем. Я жила в религиозной общине. Два года, как смиренная послушница, учила язык, Коран, хадисы, а потом мне предложили продолжить учение и я переехала в небольшой монастырь куда-то на границу между Сирией и Турцией, там я провела почти пять лет, а потом меня и еще одну женщину, которая жила со мной, пригласили в Йемен, тоже в общину.

– И чему тебя там учили?

– Какой ты любопытный! – Маша звонко рассмеялась, – расскажу как-нибудь. Как время будет походящее, – добавила она уже совсем серьезно и ушла в какие-то свои мысли, а, может, воспоминания. Мне не хотелось больше беспокоить её своими расспросами, тем более она не проявляла желания изливать свою душу, мы просто сидели рядом и молча смотрели, как длинная баржа медленно выплывала из-за Меганома, направляясь в сторону Алушты.

На следующее утро Маша, наблюдая, как я делаю свою тибетскую йогу, сказала:

– Сегодня я буду учить тебя плавать, и, – она сделала небольшую паузу, критически окинув меня взглядом, – и ходить,

– Да я вроде неплохо плаваю и что тебе не нравиться в том, как я хожу?

Я хоть и пытался скрыть это, но наружу рвался глубоко запрятанный комплекс: плавал я, как у нас говорили, «в размашку» – саженьками и, естественно, комплексовал рядом с Машей.

– Ты очень напряжен и как будто постоянно ведешь с кем-то незримый бой. Это видно и в том, как ты плаваешь, и в том, как ты ходишь. Ты как будто пытаешься доказать миру свою значимость, носишься с ней, как с писаной торбой. Миру нет до тебя никакого дела, да, собственно, и мира никакого нет, кроме того, что в твоей голове. Отпусти и мир, и свою значимость в нем. Перестань казаться.

– Что ты под этим подразумеваешь: «казаться»? Мне кажется, что я вполне естественен.

– Любое напряжение в теле, ухудшение настроения или ситуации, в которой ты находишься, даже погоды, говорит, что ты напряжен и пучишь из себя гору мира. А ты попробуй в любой точке мира, в любом месте, в любое время почувствовать себя, как рыба в воде, осознавая, что и это место, и себя в нем, ты загодя выстроил в своем сознании таким, каким тебе это хочется. А не нравиться – тут же переделай. Посмотри на себя со стороны, как ты ходишь.

Маша прошлась по гальке пляжа, изображая мою походку настолько искусно, что мне на миг показалось, что я смотрюсь в зеркало.

– Если твою походку можно изобразить, значит, в ней есть твоё напряжение. Если отзеркалить твое напряжение, то тобой можно управлять. Расслабленная походка – это не развинченное вихляние бедрами, – она показала, как это выглядит, – её нельзя скопировать. Чтобы её изобразить, надо самому расслабиться и внутренне и внешне. И тут уж не до управления. С этого момента начинается другая материя. Понял?

Маша, нахмурив брови, вперилась в меня взглядом, словно пытаясь заглянуть в мой мозг.

– Олег Петрович сказал мне, что ты готов для нового знания. Давай, шевели уже мозгами, – добавила она, улыбаясь, и, схватив меня за руку, повлекла за собой в воду.

Когда вода дошла до груди, она попросила меня закрыть глаза и охватить всё море, целиком, расшириться до его пределов и стать этим морем. Почувствовать, как оно дышит, живет. Не представлять, а именно почувствовать его любовь, открыться этой любви. Лечь на спину, раскинув руки и представить, как море бережными ласковыми руками, словно мать, начинает убаюкивать, покачивать, как своё дитя. Почувствовать себя ребенком и полностью довериться морю.

Я лежал, покачиваясь на волнах, безмыслие и полная отрешенность снизошли на меня. Мне казалось, что я могу так лежать вечно, не ощущая тела. Я отчетливо на физическом уровне понимал, что море живое, что оно меня принимает, любит и бережет, как что-то самое ему дорогое, и моё сердце отвечало ему тем же. Впервые меня охватила такая любовь к природе, к морю, я почувствовал, что на глазах от избытка чувств закипают слезы. До меня дошел истинный смысл слов Маши и страх моря, глубины, расстояний исчез, вышел из меня вместе со слезами.

Я уже говорил, что мы с Машей не были парой. У неё была одна особенность, которая меня интриговала, и я хотел в ней для себя разобраться. Маша могла включать и выключать шарм и, как мне казалось, она это делала намеренно. Я наблюдал, как она могла пройтись по набережной так, что не было мужчины, который бы не обернулся ей вслед. И в то же самое время, когда ей этого было не нужно, она превращалась в конопатую рыжеватую девчонку, рядовую, каких пруд пруди. А у нас с ней сразу сложились дружеские отношения, и даже когда мы оставались наедине, я смотрел на неё, как на сестру.

Вечером, сидя на террасе дома, разливая по бокалам искрящееся ледяное «Пино Нуар», мы вернулись к начатому утром разговору.

– Ты знаешь, что это означает? – спросила Маша, щелкнув пальцами левой руки.

– Щелчок пальцами, – улыбнулся я.

– Нет, сакральный смысл этого жеста? Тебе уже кто-то его показывал и разъяснял значение? – Маша с напряженным вниманием ждала моего ответа.

– Да, у меня было несколько встреч с людьми, которые щелкали пальцами со значением. Ты хочешь узнать, известно ли мне, с каким? Привлечение фокуса внимания в это место и мгновение.

И я рассказал Маше и про дервиша, и про Андрея.

Мне на мгновение показалось, что она облегченно вздохнула, на лице промелькнула тень мимолетной улыбки.

– Ты не представляешь, как хорошо встретить в этом мире своего человека, как порой не хочется ошибиться. Олег Петрович мне сказал, что у тебя очень хороший потенциал, ты посвящен в структуру знания, твой подготовительный этап закончился. Теперь пора от слов переходить к делу. Спираль учения закручивается всё туже, знание становится концентрированнее.

– Погоди, что значит: «подготовительный этап закончился»? Откуда ему известно?

– Он тебя давно знает. Еще по Афганистану. А дервиш, с которым тебе несказанно повезло встретиться, был его первым суфийским наставником, – Маша как-то по-матерински на меня смотрела, как на глупенького ребенка, которому надо все растолковать.

– А чем он занимается сейчас? Представляешь, я вначале подумал, что он хиппи, – попытался улыбнуться я, хотя мне совсем было не до улыбок.

– Олег Петрович – суфийский шейх. Очень уважаемый и известный на Востоке. Он здесь проездом по делам. Я и не мечтала его здесь встретить, даже растерялась. Я в первый день хотела с ним поговорить, а он попросил меня сделать вид, что мы не знакомы, – Маша выглядела расстроенной.

– Час от часу не легче. Суфийский шейх. Надо же. Вот, оказывается, это что. Я всегда хотел разобраться с этим учением. Что это за философия? На буддизм не похожа, на ислам тоже. Хотя вот ты говорила про Коран и на востоке долго жила, опять дервиш этот, тоже с востока. Теперь всё встало на свои места.

– Да не зацикливайся ты на источнике. Главное не в нем, а в той энергии трансформации, что ведет тебя по пути. На каждом новом этапе ты получаешь свою порцию знания, и тебе отводится время, чтобы его усвоить. В течение этого времени знание проникает внутрь тебя, в твою жизнь, меняя и подготавливая к новому витку. Совсем как в школе – переход из одного класса в другой. Это знание эзотерично, оно внутри каждой религии, хотя не отражается целиком в какой-то одной. В то же время, мне кажется, что религиозный путь, если следовать ему до конца и соблюдать правило золотой середины, также может привести к источнику.

– А что нельзя сразу всё рассказать, а не водить по кругу? – с нескрываемой обидой в голосе спросил я.

– Этапность обучения – необходимое условие. Ты пока не готов ни физически, ни эмоционально, ни даже ментально воспринять всю информацию целиком. Её необходимо не прослушать, а постепенно меняясь внутренне и внешне, впустить её в свою жизнь, стать ею. Даже то, что я сейчас тебе говорю, тебе сложно воспринимать.

Я с удивлением разглядывал новую ипостась Маши. Куда исчезла её простоватость, легкость, наивность. Она чеканила каждое слово размеренным голосом, делая паузы, меняя интонацию, усиливая эффект сказанного, как порой поступает опытный оратор, воздействуя на слушателя. Я такой Маши не знал, сейчас я себя ощущал как маленький мальчик-первоклашка перед взрослой умной учительницей.

– Передо мной стоит задача перевести тебя на практические рельсы, – на побледневшем лице Маши ярко загорелись зеленые глаза, – и научить изменять ткань реальности. Это задание Олега Петровича.

Она переплела пальцы рук в известную уже мне мудру Истины.

– Ты знаком с положением учения о реальности и нереальности окружающего мира, отражающегося в проекциях ума и сознания? – и вновь этот испытующий взгляд пронзительных глаз. Я кивнул утвердительно на вопрос. Шампанское выветрилось у меня из головы и слова Маши беспрепятственно проникали в сознание, складываясь в причудливую мозаику.

– Мир человека покоится на трех китах. Это, так можно выразиться, его базис. Один кит – это реальные предметы и явления, которые нас окружают.

Маша кинула в меня маленьким камешком.

– Реален? – она чуть улыбнулась. Второй кит – его действия. Что он может, а что нет. Какие границы он сам себе очертил. Третий кит – его навыки и умения. И это тоже в голове. Одни он знал, да забыл. Другие плохо учил. Это всё проекции сознания. Майя. Иллюзия. Текучая, постоянно меняющаяся ткань мироощущения. А надстройка – это вера, убеждения, ценности и самоидентификация. А это уже проекции ума. Он их раскидал по комнатам. В одной хранится прошлое. Оно целиком состоит из ценностей. В прошлом ничего, кроме ценностей нет.

– Так, погоди. В каком смысле ценности в прошлом? Там же всякого понамешано, и ты хочешь сказать, что это всё для меня ценно? Я с удовольствием избавлюсь от многих воспоминаний.

– В твоем прошлом осталось в памяти только то, за что ты цепляешься, некие важные только для тебя воспоминания, вперемешку и плохие и хорошие. Вся разница лишь в том, что вспоминая одни, ты наполняешься радостью, вспоминая другие, – раздражением. В комнату, ответственную за будущее, человек помещает веру, пряча её в тогу надежды и мечты. Хотя никакого будущего нет, есть только эта проекция.

– Постой. А как же все эти гадалки, сибиллы, предсказатели, Кейси, Ванга? Что они предсказывают, если нет будущего?

– Твой вопрос в самую точку. Они переводят проекцию будущего из категории веры-надежды, наших ожиданий, которые могут произойти, а, может, нет, 50 на 50, в категорию убеждения, когда ожидание сбывается на сто процентов. Это такая магия. И есть комната для настоящего, в котором, если поискать, то найти можно только самоидентификацию: кто я, зачем и почему. Кроме самоидентификации, здесь и сейчас, в настоящем ничего и никого нет, – Маша с обескураженным видом развела руками. Артистка она была что надо. – Это именно то, что ты называешь «Я», но без отождествления себя с телом или личностью. Такое бестелесное безличностное «Я». В этом «Я» заключен весь мир. Исчезнет «Я», вместе с ним исчезнет мир. Изменится «Я», изменится мир. В этом и есть сакраментальное знание, как притягивать нужные следствия, воздействуя на причину. Подлей-ка мне шампанского, горло пересохло так много говорить.

Какое-то время мы молчали, любуясь меняющимися красками вечернего неба. Где-то совсем высоко пролетал маленький самолет, похожий на розоватую звездочку, оставляя за собой розоватую струю выхлопных газов, освещаемую последними лучами закатного солнца.

– На чем я остановилась? – Маша, как кошка, потянулась всем телом. В сгущающихся сумерках на загорелом лице яркими изумрудами светились её глаза. – Ах да. Насчет будущего. Будущее случается прямо сейчас за счет убеждения, меняющего или иным образом воздействующего на самоидентификацию. Изменение ткани реальности происходит за счет изменения самоидентификации. Ох, и тяжело же мне это далось на практике. Объяснить тяжело, а уж практическое применение гораздо труднее.

– Это что, можно практиковать? Я думал, что это простое теоретизирование, попытка дать надлежащее объяснение происходящему. Впрочем, человек всегда слегка опаздывает за течением жизни, сначала что-то случается, лишь потом он реагирует. Никогда наоборот. По крайней мере, у меня это так.

– Это твой личный опыт. И ты не можешь сказать, что он исчерпывает все возможности. Я тебе покажу кое-что другое, и ты поймешь, что всё в тебе: все возможности, все изменения. Они – причина следствий.

Маша, привстав, подвинула кресло так, что оно оказалась прямо напротив меня, что называется лицом к лицу. Она удобно устроилась, поджала под себя ноги, едва скрываемые коротким сарафаном, и попросила:

– Посмотри на меня.

И тут меня скрутило неконтролируемое физическое желание обладать ею: во мне проснулся зверь, я готов был кинуться на неё, сорвать одежды. Кровь запульсировала у меня в висках, в ушах раздался звон. И тут же все прекратилось, как будто выключили. Маша лукаво смотрела на меня, явно понимая, что только что творилось у меня внутри. Я отнес это на счет шампанского, ударившего в голову, и попытался сделать вид, что ничего не было. И тут желание вновь вернулось. Еще более сильное, неистовое. Я взглянул на Машу, она пристально глядела на меня, грудь её вздымалась, щеки порозовели, узел волос развязался, и волосы тяжелой волной упали на плечи и грудь, придав ей облик валькирии. Это продолжалось минуту-другую, я боролся из последних сил, чувствуя, что уже не совсем владею собой. И опять всё выключили. Маша спокойным жестом убрала волосы назад и пристально посмотрела на меня.

– Как ты это делаешь? – слегка осипшим голосом спросил я Машу.

– Ты как раз испытал на себе то, о чем я тебе говорила. Все в тебе. Весь мир в тебе. Изменения влекут не событийную волну, они касаются изменений самооценки, самоидентификации, внутреннего образа себя, если тебе так понятнее. Это влечет за собой изменение внешнего образа – а это и есть наши любимые проекции. Я, настраивая свой внутренний образ, пускаю волну изменений в окружающий мир, осознавая, что этот мир, включая тебя, есть проекция моего сознания. И внешний мир поддается моему обаянию.

Маша протянула слово «обаяние» на московский манер. Бутылка шампанского подозрительно опустела. Я достал вторую, мне казалось, что разговор еще не закончился. Совсем стемнело, но свет включать не хотелось из-за боязни нарушить очарование ночи. Я зажег свечу. В свете пламени свечи лицо Маши казалось будто высеченным из темного мрамора. С собранными в узел волосами, оттягивающими назад голову под своей тяжестью, Маша напоминала Нефертити. Она пила шампанское и пытливо наблюдала за мной. Щеки её по-прежнему пылали румянцем, глаза стали влажными и блестели.

– Ты не против потренироваться прямо сейчас? – спросила она меня тихим слегка прерывистым голосом.

– В чем? – спросил я. Моё отношение к Маше претерпело за эти несколько дней радикальные метаморфозы. Я уже не знал, как я к ней отношусь. Её образ стал глубже и гораздо значительней.

– В том, что я тебе только что показала. Расслабься и попытайся меня считать, прочувствовать, понять, что я делаю, и как это откликается в тебе. Я буду это делать медленнее, наращивая ощущения постепенно, чтобы ты смог все прочувствовать и потом повторить.

– Я готов, – ответил я, максимально на выдохе расслабляя свое тело и чувствуя, как внутри, из глубины подсознания начинает расти могучая волна разнообразных ощущений и переживаний, как цунами, смывая на своем пути остатки чужеродных запретов и ограничений.