Читать книгу Архилептония - Виталий Домбровский - Страница 16

Настало время, и я ушёл из монастыря и жил теперь у Патера И в городке. А брат остался в монастыре. Он не хотел. Почти плакал. Но я ушёл и оставил его там. Так было надо. Возможно, он сам понимал, что НАДО, но до последней минуты надеялся, что я вытащу из кармана несуществующий волшебный билет на рейс Афины — дом и приглашу его лететь. Этого не произошло. Его билет с датой через три месяца лежал вместе с паспортом в спортивной сумке. И он остался с чужими бородатыми мужиками, говорящими на неизвестном языке. Испуганный, одинокий, потерянный, возможно страшно обиженный на семью, а может, и на самого себя. Взрослый ребёнок, заблудившийся сам в себе.

Сердце моё рвалось на части, и не с кем было поделиться болью.

И так же не с кем было поделиться робкой надеждой, что я всё делаю правильно, и всё скоро изменится, и брату станет так хорошо, как не было никогда. Жена была далеко, за Атлантикой. Мама не так далеко, но через Средиземное море. А описать по телефону я бы всё равно не смог — ни как тут, ни что тут. И, конечно же, я не смог бы описать, что на самом деле чувствую.

Это были тяжёлые времена для нас всех, мы немного разучились понимать друг друга…

Тогда я ещё не знал, что через три месяца, когда в наших местах вездесущие клёны уже сбросят огненные одежды и первый снег ляжет на горнолыжные склоны, из Греции прилетит худой бородатый мужчина, почти чёрный от загара, немытый, ещё пахнущий морем и солнцем, с горящими добрыми глазами и счастливой улыбкой. И мы сначала не узнаем его — так он изменится. А потом снова как бы откроем его для себя и станем счастливы.

К нам вернётся мой брат. Повзрослевший, здоровый.

…Стоял безумно знойный и душный день. К Патеру И приехал паломник из Афин. Он примчался на огромном спортивном мотоцикле — довольный, уставший, светящийся надеждой на встречу с монастырём. Жара просто сбивала с ног, но к вечеру посвежело, и мы попили кофе на веранде второго этажа. А потом я остался сидеть на веранде, а они зажгли все лампады в молельной комнате и стали молиться. Я посидел немного, глядя, как лиловый небосклон гаснет, и вскоре присоединился к ним.

Они молились долго. Я стоял немного сзади. На дворе стемнело.

Свет масляных лампад множил изображение Христа. Спокойный, сильный голос Патера И отражался от стен маленькой комнаты. Я думал обо всём сразу. Но больше о нас всех — брате, родителях, жене, дочерях. А о чём же ещё думать?

Думай о добре! Думай о добре!

Я почти провалился в молитву, не понимая на их языке ни слова. И только повторяя за ними — «Амен». Моё сердце постепенно наполнялось любовью. Мысли исчезли, и я почти заснул стоя, в этом монотонном потоке магических слов, колыхании теней и волне упоительного ощущения добра, протекающего через сердце.

И в какой — то момент почувствовал, что мы не одни.

Я опять почувствовал это!

Глаза мои были прикрыты, но я ощутил это кожей. Как будто оказался в толпе, где никто тебя не трогает, но ты чувствуешь тепло человеческих тел вокруг. Я открыл глаза и обомлел. По сути ничего не изменилось. Патер И, сидящий на табурете перед огромной книгой. Мотоциклист рядом. Иконы. Крошечная комната. Колыхание теней…

Но в комнате появились ещё люди!

Или не люди?

Над плечами Патера И возвышался силуэт бородатого мужчины, он был полупрозрачен и головой упирался в потолок. Его контуры медленно менялись, расширяясь и колеблясь в такт монотонному голосу монаха, вслух читающего из огромной книги. Я узнал в нём самого Патера И, только гораздо больше размером. Рядом над плечами мотоциклиста колыхалась его же огромная полупрозрачная фигура. Но кроме них в комнате оказалось ещё несколько бестелесных фигур разного роста: от крошечных, как куклы, до почти великанских — как силуэты над молящимися мужчинами. В комнате стало так тесно, что некуда ступить.

Я зачарованно смотрел на всё это, не понимая, что мне теперь делать. Всё было так странно, но совсем не страшно. Я начал приглядываться внимательнее, стараясь получше рассмотреть лица. Мне стало так любопытно, что я тогда попробовал сделать шаг в сторону и вдруг понял, что двигаюсь сквозь соседа. В голове пронеслись совершенно незнакомые картинки; это произошло молниеносно и повторялось каждый раз, когда я проходил сквозь кого — то (что — то?), продвигаясь вдоль стены комнаты.

Я сумел переместиться, может, метра на полтора, но с каждым шагом отдаление от места, где я стоял изначально, становилось всё труднее — как будто меня что — то удерживало, будто эспандер связывал меня с исходной точкой и по мере растяжения усиливал сопротивление. Тогда я обернулся и увидел себя самого — бородатого лысого крепыша с прикрытыми глазами, замершего, как восковая фигура в музее мадам Тюссо.

Позже мне объяснили, что в первый — второй — третий раз так и бывает: трудно отдалиться от своего физического тела, как будто оно ещё удерживает тебя, не отпускает.

А потом рядом с собой, замершим позади молящихся, я увидел другой знакомый силуэт и узнал в нём брата. Только я был настоящий, не полупрозрачный, и отбрасывал множественные, теперь почему — то неподвижные тени от свечей на стенах молельной комнатушки. Брат, наоборот, колыхался и, казалось, был прозрачен. Он стоял как сомнамбула в углу комнаты, поодаль от меня — настоящего, пропорционально уменьшенный раза в два, и внимательно смотрел на меня, как бы ожидая, что я замечу его. И самое удивительное — он оказался внутри другого силуэта, огромного, уходящего вверх. Но я же прекрасно понимал, что моего брата со мной в этой комнате не было. Я чётко знал, что это не он, что реальный остался в монастыре и что это похожее на него нечто — просто модифицированная копия, гротескный бестелесный шарж.