Читать книгу Катарсис. Темные тропы - Виталий Храмов - Страница 7

С утерей бойца скорость нашего передвижения возросла. Потому как мы вдвоём с девочкой как раз весим, как Суслик. Ну она – ребёнок ещё, не отличающийся упитанностью, я вообще по теловычитанию мало чем от бродяги костяного отличаюсь. Рёбра так натягивают кожу, что чётко можно пересчитать, сколько раз эти рёбра были сломаны. А усиленная регенерация сожрала последние остатки плоти. Потому как жира на этих боках и не было никогда.

Едем все вместе, но – молча. Ну, я само собой. Немой же. Девочка вообще побаивается барыню. Ну а Лилия отрешённо смотрит вдаль, автоматически баюкая ребёнка. И так – до вечера.

На ночёвку не останавливались, а поддали газу. (Причём тут газ? Сам не знаю. Никто же не вонял.) Потому как рядом был какой-то город, к нему спешили, выбившись из графика этим истоком мёртвой воды.

Город… Не впечатлил. Мне казалось, город – это что-то более масштабное. А не пара десятков дворов, обнесённых заборами и насыпями. Но своим впечатлениям и ощущениям я уже не верю. И себе не верю. Я – лишь смерть. Всё, чего я касаюсь – умирает. Я – проклятие.

Зато ночевали под крышей. И мылись мы с Падом в особом помещении, как раз для этого выстроенном. Мылись, конечно, после женщин. Потому как – барыня. Лишь подкидывали дрова в топку. И я делал вид, что не слышу, как женщина докапывается до девочки, расспрашивая её про её деда.

Криком выгнали нас прочь – накупались. Выходят. Розовые, мокрые, парные, аж дыхание у меня спёрло от мощи этого женского удара. Торопливо отвожу глаза. Вижу, Пад красный, как волосы Пламени. Не меня одного накрыло этим фугасным снарядом главного калибра женского обаяния.

Наша очередь. Напрасно я лил воду на камни, под смех напарника. Просто мне казалось, что должно быть много-много жарче. Чтобы уши в трубочку заворачивались. Аж всё тело чесалось, как хотелось самого себя избить распаренными ветками дерева с присушенными листочками. Какая чушь! Я точно сошёл с ума. Я – безумен! Тяжело это осознавать, невыносимо с этим смириться, но я – безумен!

Вымылись до скрипа кожи. Коросты запёкшейся крови с меня слезали лохмотьями. Местами – с отмёршей кожей вместе. Завернулся в простыню. Идём с Падом в нашу комнату. Женщина с девочкой и малышом – через стенку. А под нами – кони всхрапывают.

Что-то меня укусило. Я удивлён. А Пад ржёт. Паразиты меня признали живым. Нет, я им не благодарен за это, а зол на них. А когда я зол, все умирают. Когда не зол – тоже. Только вот паразиты на этом постоялом дворе больше никогда не приживались. Так получилось. Они мне мешали думать. А думать, когда у тебя мозги деревенского дурачка, – занятие весьма нетривиальное, требующее предельной концентрации. Не надо меня отвлекать – прокляну!

Утром вся команда была бодра и энергична. Только вот городок этот не имел Гильдии наёмников. Никакой гильдии не имел. Даже смотрителя не имел. Это вообще был теперь не город. Как не стало в нём необходимого минимума признаков города – не было власти, церкви и ратуши, не было тюрьмы и казначейства. Даже рынка не было. За всем этим надо было ехать на северо-восток. Куда мы и поехали, позавтракав и расплатившись за стол и кров с владельцем постоялого двора, что чуть не плакал, глядя на руки расплачивающихся с ним гостей. Видно, что у него проходной двор. Яблоку негде упасть. И торговое сальдо – загляденье.

Видно, что округа города отлична от Пустошей. Земля – другая. Но тоже – в запустении. И безлюдно. Говорят, из-за войны. Только кто, с кем и за что воюет не могу понять. Всё же тяжело быть дурачком. Но дорога между этим городком и райцентром много лучше. И ведь мы не идём, а едем. Потому в тот самый райцентр приезжаем ещё до заката.

Опять гоню Мертвяка подальше. Вот пристал! Не может, как прочие порядочные бродяги, пошляться по своим делам.

Бойцы Звезды покинули нас, ушли отмечаться в Гильдию наёмников, а мы – искать ночлег. Искали не долго, свободных мест – море. Пад говорит, что на всё скидки хорошие. Осмотрел наш номер. Ничё так. Ничё особенного, но лучше, чем вчера. Ввиду того что только вчера отмылись, на мойне экономим. Ну, барыня экономит. Я-то вообще пуст, как моя же голова. При этом барыня тащит нас в трактир. Или как это называется? Прихорашивается при этом. Детей оставляем присматривать друг за другом.

Уже на входе в зал Лилия осматривает меня критичным взглядом и разворачивается прочь. Мы с Падом – следом. Мы вообще слуги. Хвосты этой женщины, подолы её юбок и шлейфы этих полос материи… Как же они называются? А пох!.. Главное, что барыня как хочет, так и виляет нами.

Портной в виду вечера – закрыт. А в виду полного отсутствия клиентов – и не открывался. Но как только Пад постучал в ворота, вежливо так и деликатно – обухом топора – и обозначил, за каким мы, собственно, припёрлись (именно такой вопрос был задан из-за ворот), ворота распахнулись, мужик и две бабы, одна – постарше и потолще, одна – моложе и тощее, закрутили хоровод вокруг нас.

У меня голова склонилась от удивления к правому плечу, да так и заклинило мне шею – Лилия пришла одевать меня. Был я польщён. Понимаю, что ей просто стрёмно быть рядом со мной, таким красивым до изумления, но всё одно – польщён. Могла бы и просто послать… прочь. Чтобы не смущал своей страшной мордой и корявым телом.

Соскучившийся по работе портной быстро снял мерки. Так как мой «язык» остался присматривать за младенцем, потому законодателем мод была женщина, с женским своим упрямством не обращающая внимание на моё мычание и блеяние. Но как бы портной ни хотел быстрее обратить свои навыки в монету – ушли мы в том же, в чём пришли. И так же – хвостами идём за барыней, что осторожно обходит плюшки на дороге, приподнимая подолы платьев и юбок.

Сели за один стол. Лилия уже совсем махнула рукой на приличия и разделила стол с чернью – с нами. Потому как два стола в полтора раза дороже. А деньги штука такая – только кончаются, не появляясь вновь по утрам. Потому заказала сама. И даже выпивку.

– Слушаем, – велела барыня. – Нанимать воинов – дорого. Этак приедем в столицу, да можно коней разворачивать – ничего не останется. На моих красноголовых демонов надёжи никакой. В отца пошли – гуляют, небось, до дыма коромыслом! А вот в попутчики кому напроситься – всяко удобнее будет.

Пьём вино, если это вино, едим, слушаем сплетни. С удивлением, вижу, как барыня заливается этой настойкой. Осаживаю Пада, что хотел опрокидывать кружки с такой же частотой, как барыня. Нахмурился и строго взглянул на него. Боец покривился, но – послушался. Меня, не барыню. Она уже порядком окосела, требовала, чтобы мы выпивали с нею вместе, но не отслеживала, сколько мы наливаем и что прикладываемся мы уже давно к пустым кружкам.

Когда всё было съедено и выпито, барыня притомилась. Зато на покойного мужа гнала! У самой губа не дура – винца-то выкушать без меры!

– Устала от бед и терзаний, сердешная, – вздохнул Пад, одной рукой беря барыню под локоток, другой – захватив недопитый кувшин, вместе со мной поднимая женщину и ведя её на выход.

– Зачем? – мотая головой и тщетно пытаясь сфокусироваться на ком-либо из нас, буробила Лилия. – Я – сама! Прочь! Мужики! Я мужу скажу! Он вас!..

От её слов заблестели влагой глаза Пада:

– По владыке Светогору тоскует! – вздыхает он.

Благо идти недалеко. Через улицу да по лесенке. При нашем приближении дверь гремит засовом и открывается изнутри. Пламя ждала нас. Стараясь не шуметь, кладём барыню на застеленную постель, разворачиваемся, чтобы уйти.

– Она тяжёлая, – пищит мышкой девочка. – Как я её раздену?

Жестом показываю Паду, чтобы шёл, остаюсь, помогаю девочке. Лилия, чувствуя, что её тормошат, грозилась нас выпороть и сдать мужу. А потом горько расплакалась, сгребя меня в охапку и прижавшись ко мне грудью, прикрытой лишь тонкой сорочкой. Называла меня Башней и стыдила, что я так жестоко обошёлся с ними. Приняла меня за своего любовника, с пьяных глаз. Хоть не за чёрта лысого! Ха! Как раз на чёрта лысого я больше похож, чем на её легендарного любовника-демоноборца. Ни ростом, ни телосложением, теловычитанием – в моём случае.

Пламя, постояв в растерянности, тоже расплакалась и ушла на свою койку.

А я так и стоял – на коленях, сжимаемый женщиной, вжимающейся в мою костлявую грудь, со сжимающимся сердцем, осторожно гладящий её по волосам изуродованной рукой, тихо мычащий что-то. От этих мычаний, от неловких поглаживаний женщина уснула. Но как только я попытался высвободиться – вцеплялась обратно, шептала:

– Не бросай меня!

Так и стоял, раскорячившись из-за негнущейся ноги. Ну, а что делать? Попытался прямо так – подремать в медитации, коль уж попал в капкан женских рук. А что ещё делать? Вино на мне совсем никак не отразилось. Женское тело под моими руками, этими самыми руками, вдоволь исследовано, признано неповреждённым, годным, мягким. Готовым к использованию. Только вот… Не могу я так. Не могу!

Вот по этому поводу и медитировал. Размышляя, пытаясь разобраться в себе, в своих чувствах. К этой самой женщине…

Понятно, что она мне нравится. Даже предельно понятно – почему. Она – первая женщина, которую я увидел. И – как увидел! Запечатлел буквально. Но дело не в том, что она – женщина, а в том, что она – Женщина! Вот так вот – с заглавной буквы. От неё так и прёт Женщиной, сводит с ума! Рядом с ней остальные существа в юбках меркнут, становятся бледными, выцветшими подобиями Бродяг – неживыми подобиями людей. Это и есть влюблённость?

Влюблённый Повелитель Нежити, Меченный Смертью, Несущий Смерть – разве не смешно? Мне – нет.

Вот в этом-то всё и дело! Дело как раз в том, что кому какое дело до моих чувств? Кто я? Тёплый Бродяга, чудом сохранивший сердцебиение и возможность с горем пополам мыслить. Урод, на которого взглянешь – прослезишься, а к ночи встретишь – обгадишься и не уснёшь. А зачем чувства без взаимности? А какая может быть взаимность ко МНЕ от ТАКОЙ ЖЕНЩИНЫ? А?

Вот и посиди, подумай!

Скажи мне, кто твои близкие, кто твои враги – я скажу, кто ты! Кто её мужчины? Им памятники ставят, о них легенды ходят. Только такие мужи достойны её. Кто её враги? Демоны, Церковь, глобальные, властные личности, структуры, что заказали её, но зацепили лишь её детей. Не хило! Почувствуй уровень высоты бытия! А с другой стороны – великолепные бойцы и маги перед ней преклоняются. Куда она едет? В столицу. К лучшему лекарю Мира, по личному приглашению Великого Инквизитора, считай – Престола. Обоих Престолов – Мирского и Церковного.

А кто я? Мерзость, недоразумение, игрушка прихоти неведомых сущностей. Деревенский дурачок, безобидный и неопасный. Сломанный, не умерший, но и не живой. Так… грязь из-под ногтей! Никто. Даже не так – никто, а – ничто! Не «кто-то», а «что-то». Вещь, скотина, Бродяга, наконец! Их же тоже штуками считают.

Да, я – в её объятиях. Но не моя это заслуга. Вино это виновато. Меня приняли почему-то за её любовника. Привиделось ей спьяну. Да и жилетка я – поплакаться. Пада, вон, стесняется. А я вроде и не мужик. Мне оба мужских ядра… Да что уж об этом? То есть я и не мужик уже. По её мнению, видимо. И что, что у меня штаны чуть не рвутся? Видимо, считается, что всё это уже не должно работать. Можно, как подружке или подушке выплакаться.

И это – только первое. Первый повод похандрить. Второй – двойственность моих ощущений и предубеждений. Часть меня прямо трепещет от восторга, испытывая сладко-томные муки чувств. А вот другая моя часть просто категорически уверена, что любовь, любая, безнадёжная, неразделённая и даже – разделённая, ответная, пылкая и сжигающая, крепкая и стойкая, вообще любая – лишь предвестник чудовищной боли. Такой боли, которую невозможно вынести, вытерпеть, выразить словами, да и просто осмыслить.

И с этим, моим мрачным и отчаявшимся Я перекликается ещё один повод похандрить. Я – проклятие. Я – Метка Смерти. Я – несу лишь Смерть. А я не хочу смерти не только этой Женщине, от которой всё трепещет во мне, но и этой девочке, этому малышу, что спит, разинув рот и пыхтя через пуговку носа, не хочу смерти даже Паду, который мне только попутчик, едва скрывающий ко мне сложную гамму негативных чувств – ненависти, презрения, отвращения, оскорбления тем, что именно я, а не он… ну, многое. Многое я делаю, много каких ниш жизненных я занял рядом с этими людьми в этой комнате, а не он. Я даже не хотел смерти Суслику, Мертвяку, Мерзости. Но эти трое мертвы. Как и десяток других людей, которых я вообще не знал. Как и сотни тех, кого я ещё не знаю, но я уже знаю: они все – умрут. Из-за меня. Потому как я проклят.

Странный звук, выбивающийся из логики привычных звуков, отвлёк меня от размышлений, не позволив мне не то, что выработать решение, а даже проработать поле задач и подтекстов. А что за звук? Скрежет… Засова. Засов чуть сдвигается.

Казалось, кинжалы Лилии сами прыгнули в мои руки. Вытекаю из объятий женщины. В этот раз она не удерживала меня. Заспалась. Только вот… этот запах! Их крепкий сон вызван этим запахом. А я? И на меня почти не подействовало. Почти. Я же тоже задремал, расхандрившись. Медленно, чтобы не стукнуть каблуками, не скрипнуть досками полов, смещаюсь за дверь. Открывшись, дверь меня и прикроет.

Часть меня просто вопит, что это лиходеи, что их всех надо немедленно обратить в прах, «перемножить на ноль», «погасить», чтобы предотвратить угрозу гражданским – женщинам и детям. Потому как применение отравляющих газов – уже акт агрессии.

Но часть меня верит, что всё это – нелепые совпадения. Что запах этот и крепкий сон всех в комнате имеют какое-то естественное происхождение, а открывающийся засов – совпадение. Кто-то перепутал комнату и теперь спьяну искренне недоумевает – чё за нах? И кинжалом через щёлки сдвигает засов. Бывает же? Во что угодно поверю, лишь бы не верить, что все люди – скоты, весь мир – помойка, а светило – просто шар горящего газа в неосмыслимой дали от меня. Так не хочется убивать!

Дверь, тихо скрипнув, отворилась, как я и рассчитывал, закрыв меня.

– Хозяйка? – вкрадчиво спросил угодливый голос.

Ну вот! Говорю же – попутали!

– Готовы! – говорит другой голос. – Быстро шмонаем и – валим! Твоя – мелкая.

Всё! Они вынесли себе приговор. Больше в моей голове нет сомнений. Лишь размышление – что с ними делать? Кубометр праха в комнате – неэстетично. Дорогим мне людям придётся дышать этой грязью. Потому штык так и болтается на поясе. Кровь лить – тоже. Ещё и утром, спросонья, да с похмелья – испужаются. Да и тот самый, мрачный Я настаивает, что бить надо аккуратно, но – сильно. И не оставлять следов. Настаивает, что нет человека – нет и проблемы. Тем более вопросов.

Рукоять кинжала с бесшумного замаха опускается на основание шеи того, кто распоряжался – «шмонать и валить». Я счёл его старшим, а значит, более опасным. Второму я просто вгоняю нос в голову. И даже немного удивился. Откуда в этом тощем – кожа да кости – теле столько силы и скорости удара? Поднимая их за воротники – уже не удивился. Вспомнил, что я немного Бродяга, вспомнил, как я прыгнул тогда на несколько шагов, перелетев через насильника.

А вот куда их тащить дальше? К Паду, в нашу комнату? А как я попрошу открыть мне дверь? Выразительным мычанием? Деликатным постукиванием лбом в запертую дверь? Тащить их по лестнице через весь холл – на улицу?

Так, а как они тут оказались? Откуда? Тащу оба тела, как мешки, толкая плечами двери. Одна открылась.

– Ну? – спрашивает меня оттуда человек, вставая с лежанки. Пинаю его костяной, негнущейся ногой в живот, опрокидывая обратно на лежак, сверху накидываю оба тела, добавляю хозяину комнаты в висок кулаком, без размаха, так, как отмахнувшись.

Возвращаюсь по коридору, притворяю дверь в комнату Лилии, иду обратно к уродам. Связываю их, один помирает. Тот, которому я нос загнал в мозг. Чтобы сила не пропала напрасно, пускаю его на пепел штыком.

Ух! Аж в глазах рассвело. Хорошо-то как!

Тот, которому я висок погладил, уже очнулся, выпучив глаза, воет – в кляп в своём рту.

Подношу ему штык под нос и прикладываю палец к губам. Икает, но – затыкается. Приставляю штык к его паху, выдёргиваю кляп.

Нет, я тут совсем ни при чём! Это я про то, что приношу смерть, что я – проклятие, и беды потому льнут к нам. Они просто увидели гражданочку, что прикинута не по охране, а замашки барские – холуя одевает у портного, причём дамочка с головой совсем не дружит.

Тут я не мог не согласиться – это так!

Так вот, барыня, по их мнению, рамсы попутала, живёт не по понятиям – с холуями за одним столом сидит, напивается вдрызг, не обеспечив собственной безопасности. А значит – что? Что она – глупая. И деньги всё одно потеряет. Не сегодня – так завтра. Глупцам деньги не нужны. Они им достались несправедливо, случайно. И просто обязаны перейти в более надёжные руки, которые лучше знают, как тяжко деньги даются. И как и на что их следует потратить.

Когда пошла песня про то, что у них – семеро по лавкам, а ещё столько же – под шконкой, что не они такие, а жизнь такая, протыкаю ему артерию кинжалом и припадаю к его грязной шее, как к пробитому шлангу. И глотаю, глотаю, захлёбываясь. От восторга – тоже. Пока тело в моих руках не утекло меж пальцев серой взвесью.

Третий тоже очнулся, сучит ногами, мотает головой. Вынимаю кляп – мне же интересно, чем он будет выкупать свою никчёмную жизнь? Пересилят ли его слова ту жажду, что вызывает во мне его кровь? Одной энергией сыт не будешь. Обычная пища не даёт мне того объёма строительного материала, что требуется для ремонта моего тела, истощённого чудовищным объёмом регенерации, восстановления целостности этого тела, дисбаланса внутренних энергопотоков межрасовым кровосмешением. Да-да, потому Краснозвёздные и назвали меня выродком, что я – не совсем человек. А помесь человеческой и ещё какой-то крови.

Ах, запасы конфискованного у несправедливо наживших? Вор всё же заинтересовал меня. Ну-ну, допустим! А если я ещё немного загадочно помолчу? И поиграю штыком перед его носом? А около паха? Давай, соловушка, пой! Ты живёшь – пока поёшь. Лекарь сказал – в морг, значит – в морг!