Читать книгу По ту сторону жизни, по ту сторону света - Виталий Храмов - Страница 5

Сидя на крыше, я и встречаю рассвет. Красиво! Ради этого стоит жить.

Смотрю, как просыпается город, как начинается деловая муравьиная суета горожан. Запахло хлебом. Странно, вкусовые ощущения мне опарыш вернул, но чувства голода я всё так же не испытываю. Даже вкусный запах булочек не вызывает ни аппетита, ни желания, ни слюноотделения.

С крыши спускаюсь только тогда, когда мастер с подмастерьями, которым я заказал сбрую на Харлея, злые и невыспавшиеся, приносят мой заказ. Вывожу Харлея, креплю на него сбрую. Хвалю мастера. Расплачиваюсь и желаю ему здоровья и побольше заказов. Мастер буркнул благодарность, пнул своего подмастерья от избытка чувств и пошёл восвояси.

В это время прибегает запыхавшийся Кочарыш. Тут же отовсюду, как капли пота в бане, выступают его братки.

– Светлые! – выдавливает из себя Кочарыш, тяжело дыша, упираясь в колени руками, сложившись пополам, – Со стороны…

И машет в сторону Столицы.

– Много? – спрашиваю его.

Кивает, не в силах ничего больше сказать. Трактирщик, что стоял в дверях заведения, старательно натирая полотенцем кружку, развернулся, крикнул в зал:

– Чистильщики! Подъём! Все прочь! Живее, Тёмные отродья! Мне из-за вас не хочется на костре погреться! Вставай, рвань! Выметайтесь в свои тёмные земли!

Вот кто молодец! И нашим, и вашим! Нос, что флаг, всегда по ветру. Вчера был услужлив с Тёмными и прочими тёмными личностями, выдоив их кошели, а сегодня уже ярый приверженец Света.

Харлей запряжён, а так как багажа у меня и не было никогда (не считая мешков с доспехом), то я запрыгиваю на коня и поворачиваю к югу. Кочарыш, болезненно сморщившись, похромал следом. Братва как испарилась.

В южные ворота выезжаю первым. Харлей идёт шагом. Не из жалости к двуногой говорящей вещи. Мне бояться нечего. От Светлых я отбрешусь. По мне же теперь совсем не видно, что я их клиент. Первое, что я сделал, вывалившись из опарыша, накинул на себя прозрачность. Именно поэтому слабый, но умелый маг Чижик Камышовый и не увидел во мне мага. И Рык Сумерек, что Мастер Тьмы, не увидел. И Светлые не увидят. А бродячий воин весьма банальное явление для Мира. За что меня сжигать?

– Плохо бегаешь, – выговариваю я Кочарышу.

Он пожимает плечами. Но глаза горят. Он не без основания горд собой, мужик в хорошей физической форме.

– Мы это исправим, – завершаю я. Плечи мужика опускаются.

Спустя час меня догоняет Чижик. Он и так был как безнадёжно больной, а с похмелья стал и вовсе бледно-зелёный. Но, блин, верхом! Княжье отродье!

– А тебе что надо? – спрашиваю я.

Мнётся. Как целочка нерешительная. Наконец, промямлил что-то навроде:

– Позвольте мне ехать в вашем обществе?

– Я тебе что, мамочка? Езжай, с кем хочешь. Только предупреждаю, у меня от всяких ваших высокопарных речей раздражение на коже. Понял?

Кивает, радостно. А как мне радостно! Я уже простился с твоим крайне редким и могущественным артефактом, а он сам пришёл, своими ножками. А как будет мне радостно от предвкушения момента, когда ты, балаболка, блаженно-утопическая, забудешь про моё предупреждение!

А потом нас догнали братки Кочарыша. У них оказалась повозка, запряжённая каким-то животным, что было меньше коня, но больше осла. С ослиными ушами. Говорят – мул. Помесь. Быстрая, как осёл, выносливая, как конь. Или наоборот. И жрёт как конь, а тупая как осёл. Но, благодаря повозке, ребята нас споро догнали. Они сложили свои пожитки и оружие в повозку и шли рядом спорым шагом, налегке. Восемь голов, не считая мула и самого Кочарыша.

– Очень символично, – бубнит Чижик, – от Древа Жизни идут восемь ветвей, от Столбицы восемь дорог. И восемь ветров.

– Вещь! – говорю я, смотря прямо, между ушей Харлея.

– Я! – весело отзывается мужик. А он смышленее, чем мне казалось.

– Всеки ему! – приказываю я.

Кочарыш, как пёс, прямо с земли, бросается на верхового Чижика, вышибает его из седла. Они оба падают на землю. Но Кочарыш оказался сверху. И бьёт студента кулаком в бледно-зелёное лицо, сразу разбивая ему и нос, и губы. Замахивается ещё раз. И тут же взвыл от боли, хватаясь за мою метку над своим сердцем.

– Один раз! – мой голос, с толикой внушения, рокочет. – Учись точно воспринимать команды, Вещь!

Кочарыш встаёт, держась за левую грудину, отходит с повинной головой.

– Вещь! – зову я, опять не смотря на них. – Если это недоразумение ещё хоть слово вякнет, всеки ему вновь!

– С радостью! Ненавижу этих заумных! – отвечает Кочарыш.

– Вещь! – опять зову я.

– Я! – весело отвечает Кочарыш.

– Всеки себе! – велел я.

Кочарыш с огромными глазами бьёт сам себя в лицо кулаком. И сам же хрюкает от боли.

– Твоё мнение никого не интересует, – говорю я, – но, если я у тебя спрошу твоего мнения, а его не будет – накажу. Выскажешься ещё раз без просьбы – накажу. И тебя, книжный червь, касается. Говорить тебе в моём присутствии разрешаю только тогда, когда тебя прямо о чём-то спросят. Понял? Я спросил. Вещь!

– Я понял! – закричал Чижик, выставляя вперёд свои руки с раскрытыми ладонями, – Не надо!

– Всеки ему ещё разок, чтобы запомнил, – велел я. Но тут же остановил: – Ладно, не надо. Он и так запомнит. А забудет, напомним. А захочет поболтать – Мир большой. И из любого места ведут восемь дорог, как восемь ветров, путь катится по любой!

И поехал. Кочарыш, хлюпая разбитым самому себе носом, зашагал рядом. Его братва чуть поодаль. А за ними Чижик. Бледной тенью своих предков.

Останавливаюсь. И все встали.

– Вещь! Что эти люди делают здесь? – спрашиваю я, указывая подбородком на братву.

– Они со мной, – отвечает Кочарыш, сжимаясь и заранее прижимая левую ладонь к отметке на груди.

– С тобой? – удивляюсь я. – Ты вещь. Вещь не может быть во главе людей.

– Не губи! – Кочарыш падает на колени. – Ну, куда они без меня? А-а-а!

Его корёжит от боли. Он забыл, что он вещь.

Подходят все восемь братков. На ходу раскрывая свои тощие грудные клетки. Встают на колени, склоняют головы, говоря:

– Хозяин!

– Вы хорошо подумали, люди? – спрашиваю я, – Вы станете вещами. Моими вещами. Вы будете в полной моей власти. Это даже хуже рабства! Если я захочу, то убью вас в любой момент. Сломаю, выброшу, как ненужную тряпку. Или принесу в жертву. Тёмным богам. А вы даже не сможете попытаться сопротивляться! Вы точно этого хотите?

– Да, хозяин! – отвечают хором.

– Вещь! Вверх! – приказываю я, поднимая руку.

Кочарыш тянется. Он уже стоит на носочках сапог, с хрипом и криком от раздирающей его грудь боли тянется вверх.

– Вы так же хотите? – спрашиваю я.

– Да, Владыка! – опять хором отвечают. Но в глазах ужас. Ёжатся.

Опускаю руку, Кочарыш падает и сворачивается зародышем в утробе матери, скуля, как побитая собака.

– Вещь!

– Я! – вскакивает Кочарыш. Его трясёт. И бьёт крупной дрожью.

– Почему? – спрашиваю я.

– Ты не убил меня, хотя мог! – стуча зубами, отвечает мужик. – Ты даже не подумал забрать свои трофеи, что были мои вещи! Ты самый великий человек, кого мы встретили! А кто мы? Мы и так всю жизнь рабы! Мы сбежали от своих хозяев. Искали лучшей жизни! Но нет у нас другой доли, кроме тягла! И ночью мы решили отдаться в тягло к тебе.

– Не лучший выбор, ребята, – качаю я головой, – не лучший.

– Да где его, лучший, взять? – вскипел Кочарыш, тут же потупившись.

– Встаньте! Я не беру вас. Идите! – отмахнулся я от братвы Кочарыша.

– Почему? – закричали они. И Кочарыш тоже. Хотя и съёжившись в ожидании наказания. И зачастил:

– Не сочти за дерзость, хозяин, но ты сам велел иметь своё мнение. Мне надо понять почему?

– Я не обрастаю вещами. – Вздыхаю я, пожимая плечами. – За вещами требуется уход, забота. А зачем мне эти сложности? Нет вещей – нет забот. Потому валите-ка, ребятки, от меня! Я и тебя, Кочарыш, отпущу, когда-нибудь. Или убью. Когда ты мне станешь не нужен.

– Очень благостно слышать, что я всё же нужен тебе, хозяин! – говорит Кочарыш и падает.

Наказал его. Высказал своё мнение, когда его не спросили. И я поехал дальше. Кочарыш, держась за метку двумя руками, потащился следом. Проехал задумчивый Чижик. Потом ещё один всадник, с ехидным взглядом, с такой же ехидной усмешкой, насвистывая какую-то мелодию на дудке. Только тогда эта братва поднялась с колен, оправилась и, коротко посовещавшись потащилась догонять нас.

К полуденному светилостоянию решил сделать привал.

– Вещь!

– Тут! – весело откликнулся Кочарыш. Я его больше не наказывал, потому настроение его оказалось повышенным. Видимо, мужик по натуре своей оптимист. Или пофигист.

– Привал, – говорю я и указываю рукой. – Вон там. Где столб торчит. С рунами. Если нелепость попытается по поводу столбового знака что прогнать – пресекай. Пусть учится молча жить. Молча учиться. А то за своим собственным треском жизни не видит. Сообрази пожрать чего. И вообще назначаешься завхозом.

– Это что за диковинка? – удивляется Кочарыш.

– Смотрящий за хозяйством. За всеми моими вещами.

– Понял, хозяин. Низко кланяюсь за доверие! – говорит Кочарыш, складываясь пополам, пальцами рук касаясь земли.

– Поговори мне ещё! – ворчу я.

Завхозом Кочарыш оказался толковым. Быстро организовал своих ребят, нашлись у них и припасы, и топливо, и котёл. Каша была, конечно, простая, но мне что, привыкать? Тем более что я и не голоден. Главное не сырая, не подгоревшая. Заправленная салом. Если этот кусок жирной плоти, который настрогали в котёл, сало.

За время привала нас догнала и остальная толпа. Про молчаливого дудочника с вечно смеющимися глазами я уже говорил. Кроме дудки ничего в нем не было примечательного. Одежда весьма простая, прочная, практичная и неброская, оружие – копьё, за поясом нож, больше похожий на короткий меч, да топор на спине. И заговорённые стальные и не стальные кольца на пальцах, три штуки на каждой руке. Стандартный набор небогатого путника. Весь он такой неброско усреднённый. От угощения отказываться не стал, зато поделился своим набором молотых сушёных трав. Ароматных и подобранных со знанием дела. С приправами и каша стала другим блюдом. В беседах не участвовал, на вопросы отвечал только мимикой и улыбками. Сразу же присел в сторонке, а управившись с кашей, вновь задудел своей свирелью. И получалось у него неплохо. К каждому событию и к каждому человеку у него был свой проигрыш, короткий, но особенный. Ну, да и бог с ним! Будет магнитолой дорожной, музыкальным сопровождением.

А вот шумная толпа, которую привёл Рык Сумрака, что бродячий театр. Каких только клоунов не было! Так и хотелось сказать, что цирк приехал вместе с клоунами. Каждой твари по паре! Начиная от пахарей и сборщиков навоза, развесивших уши и поверивших сказкам про новый миропорядок, где не будет ни господ, ни рабов, заканчивая бежавшими из столицы молодыми мажорами, отпрысками знатных родов, спасающимися от гонений за их участие в пьяном бунте отпрысков знати. Ну и остатки всяких тайных сборищ любителей заморочиться и постичь тайное и неизведанное, подписчиков телеканала Бред-ТВ. Ну и, конечно, сами Тёмные.

И вся эта толпа к нашему котлу.

– Вещь! – тихо говорю я.

– С радостью! – отвечает Кочарыш, принимая из рук одного из младших братьев топор. Солидный такой. Секира, а не инструмент плотника!

Несмотря на всю безалаберность похмелившейся толпы последователей Тьмы, намёк они поняли сразу. Осудили, конечно, но мне на их слова и взгляды… Да я так и сделал – встал и помочился в их сторону. Очертив линию, за которую нежелательно им заходить. Дудочник изобразил что-то весёло-пафосное своей свирелью. Кивнул дудочнику, как признавая, что он молодец. Улыбается, тоже ответно поклонился.

Лёг я обратно на свой плащ, попытавшись вздремнуть. Какой там! Эти тёмные, но сильно грамотные козлы – устроили митинг! С хоровым обличением всех недостатков существующего мироустройства и коллективными грёзами по вероятному будущему и утопическому «новому порядку». А Рык Сумрака у них был проповедником. Пел складно да ладно. Как по-писаному. Заслушаешься.

– Мрачный Весельчак! – слышу я его голос. Ну, вот! Не поминай чёрта всуе!

– Чё тебе? – отвечаю я, даже не поднимаясь.

– Вы против нового порядка? – кричит Рык Сумрака.

– А в хлебало тебе давно не прилетало, а провокатор?! – отвечаю я, всё же поднимаясь. Этот урод что, решил на меня всю эту революционную толпу бросить?

Иду к ним, демонстративно переступаю через свою же «демаркационную линию». Народ с моего пути расступается. Пока иду, говорю:

– Ты, псина, на кого хлебало разинул? А? Ты решил свою личную неудачу возместить, объявив меня врагом нового порядка? Да что ты знаешь о новом порядке, чернь?

– Как ты смеешь? – визжит Тёмный.

– Как смеешь ты?! Я не участвую в вашем глупом собрании не потому, что я против! – кричу я, останавливаясь и говоря уже не Рыку, а толпе вокруг: – А потому что не услышал от тебя слов, которые бы зажгли моё сердце! Ты не смог нанять меня из-за своего крохоборства и решил опозорить меня перед этими людьми? Так вот я опозорю тебя! За что я должен идти за тобой? За твои слова, что ты за всё хорошее против всего плохого?

Несколько человек прыснули. Я их запомнил. Важно ведь знать, кто именно в этой толпе обладает самым живым соображением.

– И я против всего плохого и за всё хорошее. Я тоже хочу жить долго, есть сытно, спать мягко, баб крыть самых ладных да складных!

Уже хохот стоит. А я, меж тем, всё ближе подбираюсь к Рыку. Кочерыш с братвой клином за моей спиной. Гагара долеталась, а ты, Тёмный, доболтался!

– Но, я знаю, как мне добиться этого. Я многое умею, потому очень высоко ценю свои услуги. Мне платят полные кошели золота, и это мне даёт возможность есть сытно, спать долго и трахать не только Скверных Медведиц!

Уже ржач над всей толпой. Кто не был вчера в трактире, тому, видимо, пересказали этот прикол.

– Не заметно, чтобы ты жрал от пуза! – кричит кто-то.

– Но это же мои проблемы, не так ли? – Развожу я руками, опять поворачиваюсь к повозке, с которой агитировал Тёмный. – А вот я что-то не услышал твой способ, Рык, как всем этим людям есть от пуза, спать вволю и жить по справедливости! Ты не держи в себе, поделись с людьми! Или все твои слова обман? А?

– Новый порядок даст всем… – начал декларировать Рык.

– Бла-бла-бла! – передразнил я его. – Слова твои, что лай собаки. Сотрясанием воздуха полетели по ветру! Не знаю, как всем этим людям, но меня не зацепило, не проняло!

И вот я уже у повозки. Испугались. Готовы к бою. И вот Рык выкидывает последний козырь:

– Ты послан Инквизицией! – визжит он, брызгая слюной и тыкая в меня трясущимся пальцем.

– Серьёзно? – удивляюсь я, улыбаясь, снимаю с себя прозрачность. – Инквизицией? А это кто?

Подручные Тёмного пятятся. Да и остальные тоже. Только «выйдя из себя», увидел, что аура Смерти моя не просто сияние над головой, как у прочих магов, а раскинута за моей спиной, как крылья. Круто, чё! Вот такие нынче пошли «Ангелы Смерти»! Крайне хулиганские!

– Пшёл нах! – шиплю я змеёй, запрыгнув на повозку и спихивая Рыка ногой. – И не стой у меня на пути, мусор!

Потом поворачиваюсь к людям, говорю настолько громко, чтобы все слышали. И вешаю на себя прозрачность, чтобы не отвлекались.

– Тут меня обвинили, что я против нового порядка! – кричу я. – Я буду честен с вами! Я вас не знаю, вы меня тоже, врать мне вам смысла нет. Да и обмануть вас я и не хочу. Не из корыстных побуждений, не как-либо ещё. Потому могу позволить себе такую роскошь, как откровенность!

Подождал минутку, чтобы волнение в толпе улеглось.

– Я не против нового порядка. – Я развожу руками. – И я не за него. Я пока вообще не знаю, что это за явление такое новый порядок? И этот говорун мне не смог доходчиво объяснить. Как я могу быть другом или врагом того, чего не знаю? А? То-то! Но! У меня есть своё представление о новом порядке. И вот я, собственно, и иду узнать, а что это за порядок? Но за свой порядок, за свои убеждения я готов убивать. И умирать!

– И что же это за порядок? Твой порядок? – кричит из толпы всё тот же мужик с лисьей мордой, что ещё вчера изводил меня своими вопросиками.

– Я не могу сказать словами, – вздыхаю я очень сокрушённо. Подождав, пока уляжется общее разочарование, я «приободрился». – Но! Я могу спеть!

Признаю, приём нечестный! И вообще сворованный. Но кто меня осудит? Вы хотели о новом порядке? Вот вам:

Поворачиваюсь к Рыку, говорю:

– Учись, студент! И не стой у меня на пути!

Потом поворачиваюсь к толпе. Они мои! А оно мне надо? Нет! Не надо оно мне!

– Я не буду вас убеждать, что новый порядок – это хорошо. И в обратном убеждать не буду! Вы свободные люди! И не дети уже, должны сами для себя решить, что такое хорошо, а что такое плохо. Раз вы здесь, то ваша жизнь, там, вас не устраивает. Как и меня. А каков он – новый порядок? Я не знаю. Но я узнаю! Потому и иду на юг. Разобраться, что же это за новый порядок? И с чем его едят. И даже никого не зову с собой! Более того, кто со мной заговорит об этом – побью! Познавать мироустройство предпочитаю глазами, руками, умом, хреном, наконец, но словам – не верю! К чему и вас призываю! Засим – откланиваюсь!

Спрыгиваю с повозки, иду на место.

– Что это было? – шепчет Кочарыш.

Пожимаю плечами, забыв наказать свою вещь. Сам не знаю, что это было. А главное, зачем? Появилось стойкое чувство сожаления. Как будто я в приличном обществе уронил штаны, показав всем стыд и срам. Палево, одним словом! Палево! И стойкое предчувствие будущего геморроя. Только головного.

Ввиду плохого настроения споро сворачиваем посиделки. Да ещё и Дудочник, с ехидной усмешкой играет подобранную им мелодию спетой мною в толпе песни, гад!

– Вещь!

– Я! – тут же отзывается Кочарыш.

– Помнится, я обещал тебя научить бегать, – говорю я.

– Да я и не настаиваю! – пытается шутить Вещь, но уныло. Хотя попытка засчитана. Ты, Кочарыш, много более ценное приобретение, чем я думал вначале. За грубой внешностью дубового отморозка скрывается довольно живой ум и сильный характер лидера, за которым люди готовы идти даже не на смерть, а вообще стать вещью. Вещь нужная, хорошее приобретение. Потому:

– Бросай всё. Бросай, бросай! Бегом!

Кочарыш побежал трусцой, оглядываясь. Братва подобрали его топор, ножи, части доспеха, которые всё одно сидели на нём, как седло на корове.

– Вы ещё здесь? – лениво интересуюсь я.

– Мы – как он! – упрямо нагнув голову, отвечает самый старший из них. И это тоже примечательно. Кочарыш не первый по старшинству брат. А по факту – первый.

Я тронул Харлея. Братва, поняв, что разговор не закончен, поспешила пристроиться, спешно закидывая в повозку наши вещи.

– Он – моя вещь, – говорю я. Лениво, негромко, будто размышляю вслух. – Мой меч. Мой молот. Моя стрела. И подобно наконечнику стрелы, я буду прокаливать в горне, закаливать ледяной водой, тереть острие жёстким камнем, снимая стружку, затачивая, так и его я буду пытать, закаливать и затачивать. Возможно, для того, чтобы сломать в бою, разя врага. А может, и просто пропить его в пьяном загуле. Я пока не знаю. Но однажды я пошлю его на смерть. И он должен будет, как стрела, очень быстро добежать до врага и сразить его, только затем умереть. Но вы – как он! А вы сможете, как он? Он будет осматриваться на вас. Вы отстали, и он не успеет. И что это мне даст? Вещь пропала напрасно, цель не достигнута. А зачем мне вы? Загубить хорошую вещь?

Вся восьмёрка спешно скидывает с себя сбрую, бежит догонять Кочарыша. Невольно закатываю глаза – мула бросили. А этот тупой мутант ушастый сразу же встал и ушами с хвостом мотает. Мне его гнать?

Дудочник, всё так же язвительно поглядывая, привязывает своего коня к повозке, садится за управление. Тут же затянув долгую и тоскливую мелодию. Не прекращая ехидно улыбаться. Но мул под эту мелодию начинает резвее переставлять копыта. Блин! И этот вписался в обойму! Ловкий парень! Вон, вся эта полубезумная революционная толпа сразу отстала.

Хорошо-то как! Тихо, спокойно!

Только вот братва выдохлась почти сразу. Спешился. Хочешь чему-то научить? Не рассказывай, как сделать, а покажи. Помоги им самим научиться делать. Иду скорым шагом во главе братвы. Потом бегу лёгкой трусцой. Несколько минут. Опять иду скорым шагом. И пусть попробуют нас догнать!

И так до самого привала. Они и сами не знали, что такое вообще возможно. Бежать несколько часов подряд. Отмахав ногами конный переход.

– Вещь!

– Я! – уныло откликается Кочарыш.

– Как насчёт поужинать?! – невзначай интересуюсь я.

– Будет сделано, хозяин! Виноват!

И братва, трупами валяющаяся в пыли, зашевелилась. То-то же! Подыхать они собрались! Так я вас и отпустил! Ваше время ещё не пришло.

А вот кто-то сильно зажился на этом свете!

Утром нас нагоняет испуганный Чижик. Весь его вид говорит, как его распирает поделиться с нами новостью, но нам некогда. Динамо – бежит, и мы тоже. Все бегут. Только самые хитрые на дудке играют и в ус не дуют. Остальные бегут.

– Ладно, – сжалился я. – Что там у тебя, нелепость?

– Тёмный Мастер пропал! – выдохнул Чижик, выпячивая глаза. – Бесследно! Вместе со своими людьми!

– Ай-ай-ай! – говорю и качаю я головой в такт шагам. – Какой нехороший человек. Редиска, буквально! Навухудоносер! Сбежал! Ай-ай-ай! Петух гамбургский! А создавал впечатление такого важного и степенного… козла!

И все ржут. Прямо на ходу. Вообще-то я был один в этом ночном промысле. Но, когда вернулся, встретила меня тихая трель дудки и вопрос Кочарыша:

– Как прошло?

Теперь новый камень накопителя в моём кармане. А золотые безделушки и монеты в поясном кошеле Кочарыша. Он же у нас завхоз?! Так и бежит с этим дополнительным грузом, боясь расстаться, хотя золото один из самых тяжёлых и плотных металлов. А шмотьё Тёмных в повозке. Вместе с их артефактами. Под задницей Дудочника. Который никак не изменил ехидной своей морды. Может, у него такое выражение лица врождённое?

– А что вы делаете? – спрашивает Чижик.

– Вещь!

– С удовольствием!

Но Чижик дал шпор коню, сбегая. Но через часок, а может, чуть больше вернулся. И стал, молча, ехать рядом с повозкой. С таким лицом, будто просто едет мимо. Попутно, так сказать.

Мне это не понравилось. Как знал, Чижик оказался лишь первым. К вечеру пыль нашей повозки глотала уже целая толпа молодых верховых бездельников. Тоже делающих вид, что они просто едут по своим делам. А их нахождение рядом с нами, их движение в нашем темпе простое совпадение.

Утром уныло смотрю на всю эту толпу. Верховые все уже перешли к нам. А вот пешая голытьба остались где-то там, на дороге.

Молодцы, что сказать?! Сначала сбили мужиков с жизненной колеи, смутили им головы сказками о Тёмном Царствии Небесном, а как начались мутные непонятки с бесследным исчезновением лидеров, то бросили стадо мужиков на произвол судьбы.

Хотя! Так им, колхозникам, и надо! Сидели бы в своём навозе и не чирикали! Ишь, чё удумали! Как та скверная баба, задаром захотели судьбу поменять. Владычицей морскою стать! Думали, что устои общества так легко ломаются? Если ты родился расходным материалом, то и сдохнешь им же. Что могли эти мужики? Лишь поменять цвет. Были они мужиками Светлых Владык, станут рабами Тёмных. Только вот, похоже, что не только до мужиков, а даже до отпрысков знати этот простой закон мироздания не доходит. Они тоже решили «соскочить». Перейти «на мутную сторону силы». Познать её мощь.

Да я и сам до сих пор не понимаю, что их всех так манит эта «тёмная сторона»? И не понимал никогда! Добровольно стать изгоями, всю жизнь быть отбросами общества! Зачем? Что бандиты и гопота, что гангстеры всех мастей. Ну, не понимаю я – зачем?

Всю свою я жизнь… жизни, получается, не одну жизнь, боролся как раз с такими вот уродами, выбравшими «тёмную сторону». Но так и не понимал их, что ими движет?

Ведь психологически много более комфортно причислять себя к «хорошим парням». И не испытывать сильный разрыв мозга от осознания, что ты «не на той стороне». Быть «правильным» – хорошо. Быть «плохим» – плохо. Ведь так? А вот и нет! Всегда есть и будут люди, что бандитами и преступниками становятся не по нужде, а из идейных соображений. И такие много хуже мужика с вилами на Большой Дороге.

Преступник же изгой в обществе. И он это знает. И ощущает душевный дискомфорт от этого. Подсознательно всем же хочется быть «хорошими»? Так ведь? Нести добро, желательно охапками, да домой, в закрома, лучи бобра, и всё такое. Так зачем вся эта шваль с радостным предвкушением летит, как мотылёк на свет, на юг, пожираемый Тьмой и Смутой? За мифическим новым порядком? Да им любую пургу по ушам прогони, всё одно же бегут.

Так что хорошего в «тёмной стороне»? Чем она так манит всех? Не понимаю. Ну, не понимаю я!

Братва сворачивает лагерь. Кочарыш стоит рядом со мной, тоже смотрит туда же, куда и я. Молчит, чувствуя моё скверное настроение.

– Сон мне приснился, – говорю я, – на восход Светила идём.

Кочарыш лишь кивнул. И усмехнулся, когда увидел вытянутую морду Чижика. Братва вопросов вообще не задавала, Дудочник только наигрывал на своей дудке, ему, похоже, вообще всё равно, куда идти, лишь бы идти. Ехать. На козлах нашей повозки. А вот «тёмные», так их буду именовать, всей кучей – заметались. Чувствуя, что я просто кидаю их.

Противны они мне. Все! Даже Чижик. Тоже мне, княжич! Вместо постижения премудрости и хитросплетений управления вверенной ему судьбой землёй и людьми занимается умственным самоудовлетворением. Древами Жизни, оккультными науками, прочей дребеденью.

Как же он не похож на Волчонка! Хотя Волчонок второй сын. Наследником готовился стать Молодой Волк. Но и у Волчонка стальной лом всунут в зад, вместо позвоночника! Да, бухал. А кто в молодости не пропился, тот в зрелости сопьётся! Но, как только услышал, что Смута пришла в отчий дом – ноздри раздул, глаза загорелись, зубы оскалил и в бой рвётся. Это со мной он был просто молодым парнем. А как он вёл себя с теми же бойцами Дубняка? По осанке, по взгляду, по голосу, сразу видно – Владыка! Лорд, ёпта! Рождён повелевать! Готов принять ответственность за Княжество, хотя до кипятка по ногам боится этого. А ещё больше боится проикать Княжество, не оправдав доверия, посрамить предков.

А этот? Сопля зелёная! Вон, и сейчас мечется, не знает, с кем ему – с умными или с красивыми?! И хочется, и колется, и мама не велит. Целочка, гля! Как можно быть таким нерешительным? Княжич! Какой, к демонам, он княжич! Не то что жена им будет управлять, вертеть им будут даже поломойки! Такая рохля на престоле – скорый и кровавый раскол Княжества. Как так получилось, что рождены оба от князей, воспитаны однотипно, росли в одной среде, учились по похожим программам в одном учебном заведении, но столь разные характеры?!

Тьфу на него! Ничтожество! Всё же за нами увязался. С частью молодых бездельников. И даже с одним настоящим Тёмным. Контролит меня, что ли?

Да и пох!

– Слышь, Дудочник? – кричу я. – Споём?

И так вот, под дудочно-песенное сопровождение аналога «Нашего Радио» для бедных и скверных миров, этим нашим бегающе-ходячим маршем бежим несколько десятков часов. Пока не упираемся в эпический такой овраг. Эпически огромный – длинный – от горизонта до горизонта, глубокий, с крутым обрывом и шириной в несколько десятков метров. Будто и правда упёрлись в край этих Пустошей. Чижик невольно цитирует только что улышанное: «Тайга!». В этом языке, на котором тут все говорят, слово «тайга» тоже есть. Только означает оно не бескрайнее зелёное море хвойного леса, а как раз обратное – «место, где закончились все пути-дороги». Пустошь. Край Пустоши, где закончились все дороги.

Устроили привал.

– Вещь?

– Я!

– Кто у тебя самый ловкий? – спрашиваю я. Просто я «вышел из себя», чтобы осмотреться.

– Младший. Побег, – отвечает Кочарыш, выпрямившись, осмотрел эти бескрайние Пустоши, уперся взглядом в овраг. А пацанёнок тут же вскочил, как подброшенный пружиной.

– Да-да! – киваю я. – Внизу гнёзда каких-то птиц, хотя скорее ящериц крокодиловых, и норы грызунов. Они живые, не скверные.

Братва, только что помиравшая от марша, засуетилась. Потрошат повозку. Нашлись у них и лук, и силки, веревки и даже сеть. И всей толпой пошли к обрыву.

– И топор прихвати, – говорю я, – там деревья чистые стоят у источника. Надо древесины заготовить. У корня не руби, не губи живое. Да и водичку надо попробовать. Может, хорошая, не яд?

Пока братва суетилась, я отдыхал. Надо было подумать, провести кое-какие изыскания. Будто чувствуя мой настрой, Дудочник затянул что-то очередное, но медитативное.

А «прилипалы» – мечутся. Вот ко мне направил стопы тот самый Тёмный. Встал надо мной. Смотрит презрительно.

– Я тебе сейчас гланды через зад вырву, – честно пообещал я ему, даже не открывая глаз.

– Что мы делаем тут? – спрашивает он меня.

– Я отдыхаю, – отвечаю я, не только не сменив положения, но даже не открыв глаз, – мои люди промышляют. А вот что ты тут делаешь? Иди отсюда!

Не уходит. Открываю глаза, смотрю на него, сняв прозрачность.

– Пшёл вон, падаль! – рявкнул я на него. Снесло, как пёрышко порывом ветра.

– Задолбали вы меня, уроды! – кричу ему вслед.

– Ты же обещал довести нас! – кричат из кучки «прилипал».

– Вы что, совсем мозгом размягчали? – кричу в ответ. – Я никому и ничего не обещал! Тем более таким ничтожествам, как вы!

– Ты сказал, что идёшь на юг, узнать, что такое новый порядок!

– Иду. Говорил. Но кто вам сказал, что я идти буду прямо по дороге и без остановок? А кто вам сказал, что я обязуюсь идти в вашем гнилом обществе?

– А почему ты оскорбляешь нас?

– А ты мне вызов брось! – усмехаюсь я. – Может, тогда я уважу тебя? Твой труп! И вообще, я вас с собой не звал! Не нравится моё общество – вон твой конь, вон дорога, вон он, юг! Вперёд! И с песней! А уж коли решили остаться, так соблюдайте тишину! Мне ваши младенческие писки мешают.

Ребята достали из оврага дичь и яйца, наполнили все имеющиеся ёмкости свежей водой, а я их всех заставил вымыться и выстираться. В первую очередь на помывку загнал Чижика. И заставил собственноручно всё его облачение выстирать. К этому времени Светило уже припекало, ветерок дул слабый, тёплый, не гоняя пылевые бури. Толпой голых мужиков братва сидела вокруг котла, истекая слюной. Свежее мясо с травами и крупами, с накопанными в овраге корешками пахло столь одурманивающе, что братва истекала слюной. Да что братва, «прилипалы» стали жаться к нам!

Усмехаюсь. Проучить их, что ли?

– Ну, мужики, пришло время, – говорю я братве. Встают. Вслед за Кочарышем. Его метка уже не была красным ожогом. Выглядела старым клеймом оскаленного черепа. Кочарыш без слов, одним взглядом выстроил голых, прикрывающих стыд руками, братьев в рядок. По росту.

– Я дал вам время подумать, – говорю я, встав перед строем. – Кто ещё хочет стать моей вещью – шаг вперёд!

Все шагнули разом. Прохожу вдоль стоя. Открытой ладонью выжигая у них на груди знаки. Просто без знаков этих, оказалось, очень тяжело поддерживать их. Без подпитки их сил с моей стороны разве они смогли бы бегать, как кони, целый день? И если Кочарыша я поддерживал не напрягаясь, на полуавтомате, он мой, то вот питать сразу восемь человек, преодолевая их естественной иммунитет на чужеродное ментальное воздействие – надоело.

– Вещи! – командую я.

– Я! – хором отвечают все, поднимаясь. Их всех трясло. Даже Кочарыша. Но стоят.

– С этого дня у вас начинается новая жизнь. По новому порядку, – усмехаюсь я. – Вы-то как раз до него уже дошли. Перво-наперво, мои приказы и указания не оспариваются. Осмысливаются – обязательно! Но лишь с целью полного раскрытия замысла для его полного и наилучшего исполнения, но не оспариваются! Принимаются на веру. Потому как первое – я всегда прав. Второе. Кто считает, что я не прав – смотри первое. Напоминаю, первое – я всегда прав.

Усмехаюсь. Дудочник выдал весёлую трель. Он понял юмор, а вот братва нет. Смотрят преданными глазами. Рождённые слугами. Рабами.

– Дальше… – говорю я, – с этого дня чистота – ваше второе имя. Не потерплю ни грязных тел, ни грязных рук, ни грязных слов, ни грязных мыслей. Сквернословить и придумывать пакости можно только мне. Понятно?

Кивают.

– Запоминаем простые истины: чистота – залог здоровья. Мне ваши болезни не нужны. Прибью и брошу в ближайшую яму, чтоб не смердили. Надеюсь, поняли. Все занятия терпим стойко и мужественно. Про закалку и заточку моих стрел я вам уже говорил. Следующее, в здоровом теле – здоровый дух. До этого мы ещё доберёмся, обещаю.

И улыбаюсь так, что их опять начинает бить дрожью.

– И последнее на сегодня, перед тем как что-то засунуть в рот, морда лица и руки должны быть вымыты с мылом. Мне дристающие вещи без надобности. Исполнять!

Только вот мыла не было. Потратили всё на стирку.

– Вещь!

– Я!

– Я разве спрашивал, почему не сделано? Нет? Исполнять! Мне всё равно как! Добудь, достань, укради, роди, мне – едино! Но сделай!

Чижик поделился мылом. Добровольно. Братве даже не пришлось его бить. А с ним поделились нашей пищей. Уплетал за обе щеки. Свежая крольчатина и «утка» из ящерицы водоплавающей это тебе не солонина конская.

После обеда оделись в подсохшее, но ещё влажное, выстроились.

– А посуда? – удивился я. – Чистота не может быть местами. Или всё чисто. Или нет.

Спускают вниз всё в мешке. Там натирают всё до блеска песком, промывая сточной водой.

Вот теперь можно возвращаться. Братва, на бегу, переглядывается. У меня, в новом теле, силы немеренно. Подпитка их через мои знаки проходит полуавтоматически. Как и моя подпитка от окружающего мира. Если прозрачность снять. Ночами я «машу крыльями». Потому летят, как молодые жеребцы.

А какая морда лица была у Чижика! Прямо не кайф, а услада! Отдельное наслаждение наблюдать, как он давит в себе вопросы, давит своё любопытство. Но боится сам спросить. А я специально смотрю на него только из режима «вне себя». Демонстративно отвернув голову, чувствуя его эмоции через свою метку. Пусть думает. А то привык легко получать информацию из книг, да от ещё более начитанных книжных червей, пользуется опытом поколений. Даже не пытаясь включать белковый центральный процессор, по ошибке называемый мозгом, в его случае по ошибке, чтобы осмыслить полученные данные.

Возвращаемся на дорогу. Бежим по следу «голытьбы». И к вечеру их догоняем. Для этого, собственно, мною и был устроен весь этот спектакль. Ну, не могу я бросить мужиков! Не могу! Они же, что овцы безмозглые, сгинут! А ведь я помню! Честь воина – не потеряй!

Хотя Светило уже склонялось к закату, проходим, не пробегаем, хотя могли, а именно проходим через расступающихся мужиков и редких баб крайне глядского вида, чешем дальше. Они, всей толпой, сначала окрылились нашим появлением, обрадованные, что мы не враги (они изрядно струхнули, увидев пыль за спиной), теперь были сильно озадачены. Потому смыкаются прямо за повозкой Дудочника и плотным потоком текут за нами, прибавляя шаг, боясь отстать. Ну, точно бараны! Стадо. Не могут без вожака. А кто их ведёт, баран или волк, не важно. Куда, на заливные луга или на бойню – тоже не важно. Лишь бы кто-то шёл впереди, избавив их от мук выбора и невыносимости мыслительного процесса.

На привале гул рассерженного улья. Братва делится впечатлениями, мужики передают байки из уст в уста. С неизбежными искажениями. Иногда до выворачивания изначального смысла наизнанку. И это тоже привычно и ожидаемо, потому я не вмешиваюсь.

Ко мне никто не лезет. Как и к верховым «прилипалам». Впитанное с молоком матери сословное различие не позволяет. Как бы ни кричали, что «кто был никем, тот станет всем». Сохраняют дистанцию. А кто был никем, тот ничем и сдохнет. Даже если родился из княжьего чрева. Это я про Чижика. Что всё ещё трётся подле меня. Пытается Дудочника довести до белого каления. Но музыкант хитрый. Только хмыкает. Ни слова от него не добится.

Утром, впрочем, ожидаемо целая толпа с голыми грудными клетками.

– Вы мне не нужны, – усмехаюсь я. И запрыгиваю на Харлея. Хватит, поиграли «в ротного Сашку», будет.

Еду верхом. Братва идёт колонной по двое. Быстрым шагом. Потому как темп задаю я. Пошли я Харлея в галоп – и они побегут. Но мне надо, чтобы вся эта голытьба шла с максимально возможным для них темпом. Да, я беру их под свою ответственность, ведь кто, если не мы? Но это не значит, что я буду с ними сюсюкаться и не буду их переделывать. Я им не нянька. Хотят следовать за мной, тогда пусть приложат усилия. Я неволить никого не буду. Пустошь открыта. Вали на все четыре… ах, да, ввиду открывшихся новых обстоятельств, на все восемь сторон света. Или на восемь сторон Тьмы.

Дудочник очень быстро смекнул, какой именно я выбрал темп. Конечно, привычный для меня темп хода, темп марша. И заиграл маршевую мелодию. Уже к вечеру народ шёл в шаг, маршируя. Ничё! Втянутся!

Мы ещё удивим весь Мир! Как армия крестоносцев ненецких, бравшая Елисейские поля, удивилась, что краснознамённый противник этих крестопродавцев от их танков уходит пешком. А как они удивились через полгодика, что эта же кумачовая армия и наступает не менее шустро. С ещё более ходким темпом! По снегу, навалившему по поясной ремень. Настолько ох… и удивились, что так и околели все в излучинах великих рек.

Удивляюсь сам себе. Неужели я собрался из них армию лепить? Хотя… Верно говорят, что наш человек за что ни возьмётся, всё одно оружие получается. А кто-то другой из наших заклятых друзей сказал, что «нашего» и одного на целый мир много. И я, демон меня раздери, собираюсь утвердить оба эти высказывания. Буду делать пулю из навоза, раз больше не из чего, и докажу, что меня для Мира много. Меня одного – для целого Мира!

Так, где мой губозакаточный карандаш?

– Великий… – обращается ко мне Чижик.

– Вещь!

– Готов!

– Ещё раз назовёт меня… оскорбительно – всеки!

– Понял! А можно сразу?! – Он же думает, сейчас оскорбительно.

– А как мне обращаться к вам? – удивляется Чижик, весь напряжённый в ожидании удара от Кочарыша.

– Вещь! Как ему ко мне обращаться? – спрашиваю я.

– Никак! – пожимает плечами Кочарыш. Он уже настолько освоился с маршем, что шёл в кожаном панцире и стёганке под ним, да ещё и свою секиру волок на плечах, как коромысло, повесив обе руки на древко.

Чижик опять надулся и отъехал.

– Прежде чем задавать вопросы, подумай, какие ты можешь получить ответы, – говорит Дудочник юноше. – Так, глядишь, и спрашивать незачем будет.

О-па! Дерево заговорило. Настолько все привыкли, что музыкант бессловесен, что обернулась вся братва, до единого. А Кочарыш даже удивлённо присвистнул.

– Вещь! – одёргиваю я его.

– Я! – подобрался Кочарыш.

– Вечером всеки им обоим, – вздыхаю я. – Музыканту за несвоевременность и болтливость, а Никчёмности за провокацию.

– Сделаю! – оскалился Кочарыш.

А Дудочник при этом поклонился мне так, будто я не избить его приказал своему палачу, а наградил его.

А на закате подошли к городку. Ввиду позднего времени суток ворота были уже закрыты. Настаивать мы и не стали, расположились лагерем подле стен. Прямо на стерне убранного поля. Загадим поле – сами виноваты. Что не пустили в город. И вообще, мы так обиделись на горожан, что утром обошли город полями и пошли дальше. Всё верно городская стража рассчитала, что навара с кучи мужиков никакого. Не с жиру мужик с насиженного места срывается. Ну, тогда и не удивляйтесь, когда обнаружите утром, что ваш город аккуратно ограблен. Мы-то – при чём? Мы же у вас на глазах и за валами городскими ночевали. Сами же не пустили нас в город! Думайте да коситесь на «прилипал», что успели в город проскочить. Нам они не товарищи. Как гусь – свинье.

Забыл! Блин! Гуситы!

– Вещь!

– Я!

– Бери братву, разворачивайте оглобли и бегом в город, что мы прошли. Купи тягловый состав. Ну, и припасы.

– Что купи…? А-а! Понял! У них теперь цены подскочат, – задумчиво протянул Кочарыш.

– Торгуйся, ругайся. Мы тебе всем миром последние медяки, слышишь, медяки, собирали. Торгуйся до хрипоты. Не выторгуешь, плюнь. Повозки, желательно, тяжёлые, крепкие. Как камневозам. И быки. Или такие вот уродцы, как это чудо ушастое. Коней мы не осилим. Бедные мы, кхе-кхе!

– Сделаю, Владыка!

Братва, расхватав дреколье, побежали по Пустоши, вдоль толпы, обратно в город.

Народ проводил их унылыми взглядами. И было от чего приуныть. В город нас не пустили, от «прилипал» остались только Чижик и несколько молодых пацанов, непонятно почему отколовшихся от остальных. Не считая того хитромордого. И этим утром многие доели последнее. У многих больше не было припасов. И большинству не на что было купить не то что кусок мяса, а даже недельную лепёшку из отрубей и зерновой шелухи.

На полуденный привал встали сильно раньше, чем обычно. И простояли сильно дольше, чем обычно. Но даже это не позволило дождаться Кочарыша. Чтобы народ не скучал, я не стал отгонять Бродяг, как обычно, а наоборот, призвал их. И пускал их «в расход» на толпу по одному, и с разных сторон. Ну, чтобы наверняка избежать жертв среди мужиков. Уж навалившись кучей, одинокого мертвяка затаптывали относительно легко. Да и я не давал Бродягам разгуляться в полную силу, придавливал.

Что примечательно, я всё это время лежал с закрытыми глазами, руки за голову, как на пикнике. Дудочник, видя это, тоже расслабился, продолжал помешивать варево, правда. держа топор на коленях. А вот Чижик и трое пацанов крутились вокруг с обнажёнными мечами, задёргав своих коней. В упор не замечая моего намёка, моей безмятежности.

Когда мне это надоело, а варево было готово, открыл глаза, сел.

– Владыка! – кричит Чижик, срывающимся от страха или от волнения голосом. – Нежить!

Похоже, он подумал, что я тупо проспал нападение Бродяг.

– И чё? – удивляюсь я. – Первый раз, что ли? Ну, Светило – в небе, ну, Пустошь, ну, день сегодня безветренный, ну, Бродяги. Чё орать-то? Ты ковырялку-то свою убери. А то потеряешь. Папенька заругает. Родовой клинок, небось. Иди лучше, каши пожуём. Музыкант, вон, на всех наварил, а братва ещё трётся где-то. И вы, молодые люди, перестаньте коней дёргать. Никогда Бродяг не видели?

– А если мужики – не сдержат? – удивляется один из них.

– Ну, не сдержат, так не сдержат, – пожимаю я плечами, кивнув Дудочнику, принимаю от него миску с кашей, доставая из сапога композитную ложку, выращенную анадысь из брони на бедре, разворачиваю тряпочку, в которую ложка была завёрнута.

– Эй! Народ! – кричу я мужикам. – Того вон Бродягу, красивого, ко мне пустите! Он совсем чистый, не будет вонять!

Мужики разбегаются. Бродяга прыгает. С визгом. И рассыпается на составляющие прямо в воздухе. Черепушка докатывается до моих ног. С гэканьем отправляю её, как футбольный мяч в ворота, в Пустошь.

– И незачем так орать, – говорю я набитым ртом. Под рёв торжества мужичьих глоток. Тем более что и поток Бродяг «иссяк». Остальные пошли бродить по своим делам. А мужики потянулись к нам. Дудочник каждому бросал по ложке каши. Причём не у каждого даже была тара столовая. Некоторым кашу накладывали в сложенные чашечкой ладони. А я морщился. Прямо в грязные руки! Даже у женщин грязные.

Кочарыш пригнал три воза уже на вечернюю стоянку. Три огромных воза, белых от остатков каменной пыли и камня, который на них перевозили, с мощной рамой, с крепкими и высокими бортами, с толстыми и огромными колёсами, оббитыми медными полосами-шинами. В каждой – по два быка.

– А кормить их чем? – вздыхаю я. – Где коров этих пасти?

Потому и медленно шли, что бык – животина тягловая, а не беговая. Но наш темп марша и не сильно отличается.

– Вещь!

– Я! – отвечает сияющий Кочарыш.

– Народ весь извёлся, – говорю я и киваю головой на мужиков, – поработай с людьми, поясни им, что такое – хорошо, а что такое плохо. А я послушаю. Заодно узнаю, как ты сам усвоил урок. Вперёд! Стоп! Назад! Слушай новый урок. Урок короткий. Кто не работает, тот не ест. Кто не ест, тот не есть. Улавливаешь логическую цепочку?

– Кто не работает, того нет! – хмыкает Кочарыш. – Кто не с нами, того мы в упор не видим!

– Урок окончен! Вперёд! – киваю я и махнул рукой, отпуская вещь.

Опять падаю на расстеленный плащ, руки за голову. Когда я «вне себя», тогда мне вовсе не надо глазами смотреть. Вижу не только, что все делают, не только слышу, что говорят, а даже чувствую, что при этом испытывают.

Хотел сказать «что думают», но оказалось, что не все присутствующие ведут осмысленный образ жизни. А я ещё хотел их поспрашивать, почему они перешли на «тёмную сторону»! А многие бы мне и ответить бы не смогли! Ничего кроме мычания и тупого ответа – «Потому что!» Оказывается, не все умеют не то что мыслить логически и хоть как-то анализировать происходящее, многие просто не умеют думать. Думать словами. Умея как-то разговаривать. Хотя попугай же тоже слова произносит.

Потому как не имеют привычки осмысливать свою жизнь, живут рефлекторно. Это не в минус этим мужикам. Просто так они живут. Так проще. А зачем им мыслить? Они всю свою жизнь жили по одной, довольно простой программе. Как и их предки. Примитивная тяжёлая работа от рассвета до заката. Пожрать, поспать, спариться. Жизнь, как в круговой колее ослика на привязи водяного насоса. Инстинкты. Их деды прожили такую же жизнь. Зачем им лишние мысли? Зачем им вообще мысли? Все же уже придумано до нашего рождения, вырублено топором в традицию. Живи, не напрягай бестолковку.

Умственная деятельность ведь самая энергоёмкая. Она же, черепная кость, жуть какая энергозатратная. А их хозяева знают лучше, куда потратить их энергию. На думание и ковыряние в носу у мужика нет не только желания, но и возможности. Да и не нужно ему это. Начал думать – в срок не справился с чудовищно важной работой «бери больше, кидай дальше». Зачем думать, если есть традиция – набор программ на все случаи жизни? От рождения и до похорон – всё забито в обряд. Не надо ничего придумывать, делай как положено и всё будет правильно сделано. И будет тебе почет и респект среди таких же мужиков и баб.

А вот сейчас мужики выкинуты из привычной колеи. И растеряны. Ничего не понимают. Они просто не умеют думать. Их не научили. Потому чувствуют себя, как вышвырнутые голяком на мороз и в метель.

И не их это вина, что не умеют думать. Оно им и не надо было. И не они приняли решение покинуть традиционный путь предков. Покойного Рыка научили набору лингвистических программ, набору пламенных агиток, вышибающих мужика из колеи. И тут же мужик впал в панику, он же не понимает, что происходит. А мужик в панике – жертва. И тут его и ждали ушлые Тёмные. «Не надо думать, мужик, мы уже всё придумали! Слушай нас, делай, как мы говорим, и будет тебе счастье и гармония на душе!»

Тёмные вышибают мужика из привычной среды обитания, воздействуя на естественные желания и страхи живого существа – желание всего-всего, да побольше, побольше. И чтобы ничего за это не было. А как мужик повёлся, он уже твой! Не способному мыслить мужику невтёрпёж всучить эту тяжкую ношу думания, выбора из множества неизвестных с неизвестными последствиями, страха этих последствий и осознания тяжести ответственности за принятое неверное решение на чужие плечи. Любые плечи, но лишь бы не на свои собственные. Готовая жертва. Лох. Которого ждут кидалы всех мастей. Тёмных научили, как выглядеть достаточно уверенными в себе, как и что говорить, чтобы создать впечатление достаточно разумного индивидуума, которому можно доверить свою судьбу. И вот нишу Хозяина в головах мужиков заняли Тёмные. К облегчению самих мужиков. Только вот Тёмные – не хозяева.

Хотя! Сами «хозяева» те ещё подгнившие овощи! Далеко ходить не надо! Вот они, эти четверо. Цепи знати на всех четверых. Но чем их путь отличен от пошедших по той же скользкой дорожке мужиков? Ничем! Те же «мужики», но на ступень повыше. «Манагеры среднего звена, офисный планктон». Мужики с цепями. И для них нишу хозяина – князя, императора, наместника Триединого – заняли Тёмные. А сами они так сильно не хотят занять нишу Хозяев мужиков, что сбежали во Тьму. Точно так же не хотят выбора из множества неизвестных, с неизвестными последствиями, страха этих последствий и осознания тяжести ответственности за принятые неверные решения. И если мужик ошибся, то его выпорят, то вот цена ошибки Знатного много, много выше.

Почему они выбрали «тёмную сторону»? Не знаю. Может, потому, что она «тёмная»? Пока неизвестная им. Просто другая. Любая другая. Тёмная сторона как альтернатива традиции?

И я их прекрасно понимаю. По себе знаю. Помню, с каким облегчением мы с… с ней – отказались от судьбы, от пути, спрятавшись за масками «обычных» мужика и бабы. Какую эйфорию дарило осознание отсутствия пресса ответственности на загривке! Кайф! Никакое вино не даст такого чувства лёгкости и такого чувства отрыва от земли, ощущения крыльев за спиной.

Вот откуда Смута! Вот откуда она зарождается, вот что её питает! Смута начинается не в землях за горизонтом. Она начинается в тёмных закоулках своей собственной души! Как в той песне, лишь дьявол знает, что за зло в своей глуши скрывает Душа.

И потому я верю, что в Тёмных Землях я найду не каких-то мифических демонов, а таких же мужиков и пацанов, убелённых сединами, но не повзрослевших, какие сидят вокруг меня и лопают кашу. Самые страшные демоны не где-то в подземельях, не на той стороне Мира, и даже не в Преисподней. Они – в тебе. В тех уголках твоего сознания, в которые ты боишься заглянуть. И чем больше ты боишься познать себя, тем страшнее и сильнее эти демоны!

И это давно всё известно. Часто высказываются все эти выводы довольно прямо, не скрывая. Но, услышать их, понять – всё одно, что заглянуть демону прямо в лицо. В своё собственное отражение в зеркале. Невыносимо! Страшно!

Есть и технологии ухода от Смуты. Разработаны они всюду, где есть разумная коллективная жизнь. Для защиты тех, кто не способен защититься от демонов в себе, и придумана традиция. Набор простых действий, обрядов, следуя которым будешь вне власти демонов.

Самая наглядная в этом смысле армейская дисциплина. Начиная от регламентирования и упорядочения, полной загруженности всей жизни человека, каждой его секунды, разными заботами, пусть порой и пустыми, ритуальными, но ни на секунду не оставляя его наедине с собственными демонами. И заканчивая простой подменой одних демонов другими, своими, правильными, мотивирующими и двигающими барана в нужную сторону. Страх смерти, например, заменяется ужасом перед гневом собственного сержанта. И молодой баран бежит в полный рост на пулемёт, смерти от пули опасаясь меньше, чем крика и взгляда собственного сержанта.

Для более сообразительных баранов более продвинутые программы. Та же образованная знать живёт в своей традиции, с гораздо более широкими колеями, но со столь же, если не более жёсткими рамками. И программы эти более заморочены, с ответвлениями неосновных квестов, например. И для них есть своя ловушка. Привыкшие к переработке информационных массивов, что подразумевает некую умственную деятельность, интеллигенты начинают получать некое удовольствие от умственного онанизма. Но, они точно так же бояться взглянуть в лицо своим демонам, как и мужик, загнанный в рамки инстинктивного следования жёсткой колее традиции. А им очень любопытно, а что там, в зеркале? И даже более любопытно, чем мужику, который тупо может и не заморачиваться такими «высокими материями». Но, взглянуть до жути боязно. А зудит. Аж череп изнутри чешется. И им надо занять чем-то голову. Испытывая удовольствие от легко решаемых уравнений и легко отгадываемых загадок. Отсюда оккультизм, мистерия, теории заговоров и прочее умственное самоудовлетворение. Подсознательное осознание, что вся эта мистерия никак не связанна с реальностью, потому безопасна, успокаивает. А простые, извечные истины, нескрываемые и лежащие прямо перед тобой – пугают.

Как у Чижика его Древо Жизни. Знания и технологии погибшей расы, что могут его легко и не напрягаясь сделать всемогущим. Как он думает. Главное, легко. И не напрягаясь. Ничем не рискуя. Знания же эти уже никто ведь не защищает, как он думает. Никто не будет за воровство чужой интеллектуальной собственности мстить, как он ошибается. И самому не надо ничего изобретать, вот же оно, дерево, готовое, на блюдечке. Приди, возьми! Главное, не влезать в муторное фамильное тягло. С неизбежными многоходовыми многолетними интригами всех против всех, постоянными тревогами и страхами, с навозом, углем, зерном, золотом, свитками отчётов и донесений. С мужиками-баранами, неспособными оценить твою искромётность и остроумность! Как всё это скучно! А тут – р-раз, и ты полубог, способный летать на энергетических крыльях, как легендарные воители небожителей, карать неугодных молниями с небес, подобно Зевсу Громовержцу!

А самый страшный демон Чижика ответственность. Ответственность за выбор. За выбор из двух бед. Не выбор между хорошо или плохо, а выбор между хреново и совсем звездец, выбор из двух, и более равновеликих бед. С одинаковыми кровавыми последствиями. Между невыносимо хреново и полный кирдык! Отсюда эта нерешительность. Болтливость. Неухоженность. Потерянность. Отрицание пути предков породило пустоту в душе, которую он стремиться заполнить чем-либо, любым хламом, типа тех же мистерий, но пустота в душе, хаос, как вакуум лишь разрастается, уже отражаясь на его хаотичной внешности оборачиваясь в неухоженность, потерянность, усталость, стресс.

И я его прекрасно понимаю. Потому что страдаю тем же. Я сам должен расправить энергетические крылья и лететь к цели. Чтобы сделать то, что умею лучше всего, убивать.

Но! Я точно так же, как и этот юный книжник, не уверен, что это правильно. Что любое мое действие не вызовет лавины жутких последствий, по совокупности оказавшихся ещё большим Злом, чем жизнь и деятельность тех, кого я должен убить. И этому демону я и боюсь вглядеться в лицо. Самому себе, каким я могу стать с той мощью, что щедро отсыпана мне Матерью Смерти. Тому демону, каким я стал, каким могу стать. Вот что страшно! Для меня. А больше всего пугает то, что собственного превращения я не увижу. Как не вижу сейчас бревна в собственном глазу, но тычу в глаза Чижику его соринкой. Потому и вожусь тут с этими баранами, сам для себя пытаясь разобраться: что такое хорошо, а что не очень. А лучший способ понять что-то – попытаться кого-то научить тому, чего сам не понимаешь.

Утром народ строится. Идём не на юг. На запад. Там ближайшая вода. Мыться будем. Заодно «прилипалы» проскочат мимо нас, как скоростной экспресс.

Народ изрядно повеселел. Как я и говорил, бараны, почувствовав твёрдость роговых черепных наростов вожака, и себя чувствуют более уверенно, более рогато. Как это в таких случаях гуманно именуется: «почувствовав твёрдую руку». А им и до этого было едино куда идти. Они же завсегда за любую движуху, кроме голодовки.

Пока шла помывка, братва сгоняла до схрона с несправедливо нажитым. Ну, не могу я, приняв людей под начало, оставить их голодными. Чтобы заставить их потеть, надо им сначала выделить желудочный сок.

У реки и заночевали. Заодно начал приучать людей к двухчасовому ритму жизни, к смене караулов. Знаю, что ничего им, нам, не угрожает. Для тварей я – один большой засвет Смерти, пугающий до «медвежьей болезни». Бродяги же вообще бесхозные беспилотные дроны, попадая в поле моего «управляющего контура Нежитью», мною же, на автопилоте, и разворачиваются на сто восемьдесят градусов и отправляются бродить дальше, перпендикулярно к нашему маршруту. Был, конечно, соблазн разоружать их. Но какого-либо беспалевного варианта объяснения происхождения оружия я не придумал. Тупой, каюсь! Я и так раскрылся больше, чем планировал.

Так и пошли ускоренным маршем вверх по течению реки под красивым названием Светоносная. Не сразу, конечно, пошли именно ускоренным маршем. Но с каждым днём народ всё больше втягивался в ритм, всё большие отрезки отмахивали за переход. Тут оказалась дорога вдоль реки под названием Старая Дорога. Или Старая Светоносная Дорога. По ней и шли.

Проходя через города и городки, как узлы, висящие на этой дороге, понемногу сбывали несправедливо нажитое, покупая жизненно необходимое. Ну, и заодно несправедливо наживая что-то ещё. Но по мелочи. Сам я больше в подобном не участвую, а кроме братвы, никому не доверяю. А много ли девять шпанят натаскают? И метки со смеющимся черепом ставить больше не хочу. На других людей. Я в ответе за тех, кого пометил. А оно мне надо? Не надо! Хотя ещё в то утро массовой помывки у реки было массовое поклонение народа с требованием перевести их из свободной неразумной формы существования в полностью управляемую форму биологической жизни. Послал всех. Не сейчас.

Может, позже?

Так вот, у нас уже приличный обоз имеется. Из прочных повозок, легко способных превратиться в опорные пункты мобильной обороны. Братва, наконец, обута в сапоги, а не в эти кожаные носки из сыромятной кожи или из меха. Часто, просто содранной с дичи шкурки, никак не обработанной. И приодета стала Братва. Каждая новая шмотка в моём народе вызывает круговорот вещей в толпе. Сапоги на ногах Братвы вызвали перемещение их сыромятных или меховых носков на ноги другим мужикам.

В виду того что всё больше «прилипал» окончательно прилипали к моей толпе, организовал два периметра безопасности. Дальний, из четырёх спаренных конных разъездов, впереди, позади и по бокам, и ближний в составе пеших дозоров. Все в пределах видимости толпы. Не для охраны. А чтобы привыкли. Чтобы это было данностью. И менять их почаще. Днём каждый час, ночами через два часа. Заодно и к часам привыкнут. Не имея часов. По дудке. Вместо склянок флотских.

Народ уже пообвыкся, опять начались массовые пересуды, так и не складывающиеся в единое информационное поле надразума, слишком разные индивидуальные показатели мужиков и «прилипал». Да и мужиков между собой. Но всё одно, обтирали разные мысли. В два круга, попроще и приземлённее – мужичий, где сразу же выделились центры кристаллизации коллективного разума (например, тот мужик, с лисьей мордой), и более оторванный, «интеллигентный», с претензией не только на эзотерику и символизм, но и с уклоном в философию. Какую-никакую, но всё же.

Сам я не участвовал. На само это явление и его гул роя пчёл реагировал повышением ритма хода. Раз языки чешут, то уже не устают, делаю я вывод. Но прислушивался. Тем присматривался к людям.

Пустошь не была полностью пустыней. И песчаных дюн в ней было немного. А вот разных оврагов и промоин – полно. И местность стала всё более пересечённой, понемногу поднимаясь к югу, «радуя» всё большими перепадами высот. Большие покатые подъёмы обрывались оврагами и промоинами. Хорошо, что Старая Дорога была сделана так основательно, что промоины её просто не брали. Кое-где в этих низинках оврагов и промоин приживалась и жизнь. Чаще скверная, но была и чистая. Охотились. Строго-настрого запретил бить детёнышей и самок. Жизнь же! И чистые деревья под корень не изводили.

Древесину заготавливали не только на дрова. Посохи делали. Полутораметровые древковые палки. Мужики сообразительностью не блистали, а вот руки их были натруженными руками мастеровых и умели многое – посохи делали на раз-два. В дороге посохи помогали идти, как опора. И я вечерами учил братву, а они остальных, бою на шестах. А там от шеста до копья даже не шаг, а полшажочка. И это было очевидно любому, даже совсем не умеющему шевелить извилинами. Уже даже на марше шли с примотанными к посохам штырями или ножами. Один даже умудрился косу выпрямить (без горна и молота), да так и ходил, как с глефой.

Вот и в этот раз, когда конный разъезд с ближайшей высотки объявил тревогу, повозки застопорили, мужики стали выстраиваться в линии, скорее в кучки, вокруг повозок, ощетиниваясь этими палками.

«Выхожу из себя». Осматриваюсь.

Ну, слава богам! А я уж было заволновался!

– Егеря Светлых! – кричит юноша, что был в том разъезде, летя с крутого склона так, что грозил оступиться и сломать себе шею.

Прилипалы выхватывают мечи. Вздыхаю, закатив глаза. Ближе всего ко мне оказался Чижик. Ему и досталось быть показательно выпоротым.

Выпучив глаза, бледный, закусив губы, Чижик судорожно сжимает меч. Хватаю его меч за клинок у самого окончания, выворачиваю из руки этого недоразумения через большой палец его кисти.

– Ай! – кричит Чижик от боли.

Как он удачно привстал с седла! Рукоятью меча, плашмя, бью его по заднице.

– За что? – изумился Чижик.

– Достал клинок – рази! А не разевай пасть! – выговариваю я.

– Так я… – начал Чижик.

– Что – ты? А? Где мой меч? Раззява! Собрался разить? Кого? – удивился я.

– Их! – кричит Чижик, чуть не плача, совсем сбитый с толку и доведённый до края моими придирками.

– Я никого не вижу. Светлые далеко. Ещё раз, где твой меч? Это первое, – говорю я, поворачиваясь к скачущим Егерям и бросая клинок Чижика на землю. Пусть спешивается, раз меча не удержал. – А второе, нам их не за что убивать.

Слова мои опять пошли по рядам. Сама постановка вопроса была шокирующей. Не «нам незачем с ними сражаться», не «нам нечего их бояться» и даже не «нам нет смысла с ними сражаться, нам их не одолеть». А именно что «не за что убивать». И каждый поймёт своё, естественно. Но такого явно никто не ожидал.

– Опустить оружие! – громогласно приказываю я.

– Что? – ожидаемо возмутился самый старший и самый сильный из Тёмных, его конь скачком сократил расстояние между нами. – Как ты смеешь? Ты же говорил, что с нами!

– Как смеешь ты?!! – реву я, поднимаясь в седле, поворачиваясь к Тёмному.

Он выставил свою магическую защиту. Но, что его защита против меня? Листочек бумаги против гидравлического пресса? Тёмный вплывает своим горлом прямо мне в ладонь.

– Как смеешь ты назвать меня «своим», плесень? – объявляю приговор я.

Штык входит в солнечное сплетение Тёмного. Он осыпается прахом. Едва успел поймать камешек накопителя. А в это время братва поднимает на копья остальных Тёмных. Этот вариант событий был рассмотрен давно, обговорен. Нужен был лишь повод для выплеска нашей ненависти к Тёмным. Нет, не убивать, а именно поднять. Рогатинами, посохами, обухами топоров поднять, блокировать и, уперев острие копья в кадык заставить тянуться, стоять на пальцах ног.

– Опустить оружие! – вновь приказываю я.

Оглянулся. Народ поспешно бросает оружие на землю. Тёмных валят, вяжут. Осматриваю себя, свою прозрачность. В порядке вроде бы. Сдираю с Чижика его подвески с крестиком и набором этих масонских колечек избранности, сминаю в руке, расплавляю до металлического комочка, бросаю ему под ноги.

Выезжаю навстречу лихим Егерям, выставив перед собой руки с открытыми ладонями.