Читать книгу В Бобровке все спокойно (Шпулечник-3) - Влад Костромин - Страница 6

Назавтра ночью два приезжих гуманоида среди ночи начали ездить на КамАЗ-е с прицепом по асфальтовому кольцу, охватывающему наш сад, сигналя и оглашая ночной воздух воплями совокупляющихся бабуинов. На третьем проезде новоявленного ралли «Париж-Дакар» отец, как разбуженный декабристами Герцен, воспрянул ото сна.

– Рота подъем! – заорал он, семенящей походкой мечась в темноте по дому.

Как-то умудрился налететь на пустое ведро из-под угля, стоящее возле котла отопления на кухне и добавил грохота.

– Пожар? – спросил из перегородки, делящей нашу комнату пополам брат. – Опять где-то горит?

– Я откуда знаю?

– Вить, ты чего? – не поняла спросонья мать. – Совсем того уже? Ку-ку?

– Сама ты ку-ку! Слышите? Ездят, приспешники! Это явный случай нарушения общественного порядка!

– Грозу да к ночи! Вить, угомонись. Поездят и перестанут. Брось эту чушь и выпей лучше молочка, а потом спать ложись.

– Не время молочко хлебать, когда страна и деревня в опасности. Что значит перестанут? Еще не знают, с кем связались, паразиты! – он зажег свет, снял с ноги ведро, плюхнулся в кресло, стоявшее в прихожей, закурил. – Я ловко и бесстрашно возьму их за хоботы! Я буду колоть глаза всяким западным мерзостям, преследовать и мучить преступный разврат и развратную преступность, не давать им малейшего отдыха, разить без промаха – вот мое призвание!

– Да заткнись ты уже! Проваливай к своим преступникам, безумец и дурошлеп!!! Баран безголовый!!! У тебя полный кавардак в голове!!!

– Безумству храбрых воспойте песню. Кричите, женщины, ура и в воздух чепчики бросайте.

– Гусена, сходи на разведку, – дал команду папаша, выпуская дым в сторону лампочки. – Надо предварительно изучить противника. Сам понимаешь: каждому овощу своя теплица, каждой грядке – свой корнеплод, каждой свекле – свой турнепс.

Я молча встал, оделся в отцовские обноски, вышел на веранду, обулся в дедушкины лапти, двинулся через сад на шум. Вышел на асфальт и попытался жестом остановить движущийся транспорт. После того, как они меня гордо проигнорировали, едва не сбив, я понял, что им непонятен язык русский. Вернулся домой.

– Чэ Пэ, там КамАЗ какой-то катается по асфальту. Из него кто-то истошно орет, – лаконично отрапортовал я.

– Может кого-то убивают? – осторожно предположил из своей комнаты Пашка.

– Преступление! – в диком восторге взвыл отец. – Я положу этому конец! Лед тронулся, господа присяжные заседатели.

– Ты то уж точно тронулся, – язвительно заметила мать.

– Командовать парадом буду я!

– Вить, иди спать, – вновь отозвалась из спальни мать. – Нечего народ баламутить.

– Что ты понтуешься как фезеушница19? Ну тебя! – отмахнулся он и потопал в спальню. – Не мешай мне проявлять чудеса героизма и давать уроки мужества подрастающему поколению.

Я, подумав, что родитель решил лечь спать, погасил свет в прихожей и пошел на свой диван досыпать. Но не тут то было. Из спальни раздались топот и шуршание.

– Кто свет погасил?

– Я.

– А зачем? – спросил отец.

– Я думал…

– Молод ты еще, чтобы думать, – щелкнул выключатель и в залившем прихожую свете предстал папаша с ружьем и патронташем, облачившийся в свой жутко шуршащий и мерзко воняющий плащ. Напялил на голову снятую с лосиных рогов коричневую шляпу с вороньим пером. – Я ужас, летящий на крыльях ночи! Мой плащ гулко трепещет в ночи!

– Витя, по тебе психушка плачет, – вышла следом кутающаяся в бабушкину шаль мать. – Совсем малахольный стал. Лечить тебя пора.

– Ничего по мне не плачет! Я – утка по найму! Ты мне просто завидуешь! – огрызнулся папаша и обратил безумный взор на меня. – Гусена, вставай, пойдем со Злом бороться.

– Слабоумный! Ты хоть понимаешь, что несешь?

– Я несу людям защиту и справедливость!

– Ладно старший у нас без шапки спотыкается, поэтому придурковатый, да и с рождения был умом не крепок, но ты же в шляпе ходишь. Откуда у тебя эта дурь? – постучала она пальцем себя по виску.

– Умолкни, женщина! Там вершатся черные дела! Преступления против человечества! Пора скрутить мерзавцев!

– Вить, сам свихнулся, так ребенка-то хоть не тяни с собой.

– Да не лезь ты, куда не просят! Молчи, солитера!

– Что ты за ересь себе в башку втемяшил, прохиндей?

– Защита порядка не ересь, а священный долг супергероя! Шизофиллы среди нас!

– Сам ты шизик, разрази тебя гром!

– Гром бессилен передо мной.

– Разрази тебя Чернобыль! Зачем тебе ребенок? – настаивала мать. – Он и так хромой и убогий.

– А нечего было в него чугунами швыряться. Если он не пойдет, то кто будет за мной бороны носить?

– Какие еще бороны?

– Те, что ты под окнами от нечистой силы разложила. Мы две из них возьмем. Из-под окон детей. Сделаем из твоих темно-суеверных борон светлые бороны правосудия!

– Витя, не богохульствуй, борона тебе в глотку! Ты буйно помешанный! Он надорвется от борон!

– Ничего не надорвется, они легкие. От мешка мяса не надорвался и тут донесет.

– Витя, ты скотина бесчувственная! Если ты больной на два полушария, то иди! Мелкоползучие безумцы, тьфу на вас! Но помни, икнутся тебе еще эти бороны! Есть же такие черти безрогие, прости Господи, что никаким танком не убьешь!

– Помолчи, невротичка! Бинки, ты как миссис Гадсон, ха-ха-ха.

– Потроха! – злобно огрызнулась мать. – Когда уже ты сдохнешь, чучело вороватое?!

– Я бессмертен, дура! За мной, Гусена!

Я обреченно встал с дивана и потопал вслед за возомнившим себя героическим селезнем отцом.

– Святой кол тебе в печенку! – кричала ему вослед мать. – Толку от вас, как от груздей-чернушек! Туляремия и чума вам навстречу!

– Бороны возьми и догоняй меня, – скомандовал отец во дворе. – Я гидромелиорация, переходящая в ирригацию! Вперед на крыльях ночи, навстречу подвигам!

Я взял бороны и поспешил за ним, стараясь в темноте не напороться на зубья борон и сучья яблонь. Папаша ломился сквозь ночной сад, как дикий вепрь сквозь золото пшеницы. Дошли до асфальта.

– Перекрывай боронами проезжую часть, – распорядился он, прячась в высокую траву. – А я в засаде засяду. Покажем лиходеям-душегубам, где раки жируют.

Я так и сделал. Вскоре со стороны фермы показался свет фар, послышался сигнал и вопли. Скорость была небольшой, машина не перевернулась, налетев на зубья, но большая часть колес пришла в негодность. Хлопнули дверцы и из кабины выскочили две темные фигуры.

– Что это такое? – поинтересовался один, рассматривая бороны.

– Я борец с преступностью! – раздался крик ему в ответ и, громко шурша, поднялась фигура в черном плаще. – Я ужас, летящий в возке по первой по пороше! Я Ленин и печник! Я щенок, напрудивший на ваш половик! Трепещите же, наймиты мирового империализма!

– Что это? – переспросил второй, изумленно таращась на папашу.

– Я утка два ноля! – надрывался отец. – Я гнутый гвоздь в вашей подкове! Я – Черный плащ! Весь преступный мир впадает в панику, как только услышит меня! Я человек и пароход! Я борона под вашими колесами! Я Пиночет, топчущий ваши фуражки!

– Сумасшедший какой-то, – начали переговариваться возмутители спокойствия, неуверенно косясь на это пугало. – Местный дурачок, наверно. Не спится спьяну, вот и вылез на дорогу.

– А что за палка у него в руках?

– Не знаю.

– Ну вот, приличия соблюдены. Эй вы, обезьяны!

– Мы? – переглянулись хулиганы.

– Видите тут других обезьян? Погодите как, – папаша гулко хлопнул себя по лбу. – Совсем забыл. – Извлек откуда-то из-под плаща покрытый гудроном противогаз с вырезанной нижней частью, швырнул мне шляпу. – Держи, Гусена.

Напялил маску на себя.

– Гусена, шляпу!

Я вернул шляпу, он нахлобучил ее на обтянутую противогазной резиной голову. У приезжих отвисли челюсти от всей этой пантомимы. Они попятились к машине.

– За дурачка меня держите? Лежать, бузотеры!

Раздался выстрел. Дробь хлестнула по железному борту.

– Ты чего?! – истошно заорал кто-то из варнаков. – Совсем одурел?!

– На землю, уроды! Лежать, козинаки проклятые! Я ужас, рыскающий в ночи! Я геморрой, возникший от сидячей работы!

Хулиганы послушно рухнули на асфальт, сопроводив падение матом и жалобами на отбитые части тела.

– А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха! Трепещите передо мной, презренные преступные черви! – Папаша опасливо подобрался поближе и перезарядил стреляный патрон.

– Оруженосец, попинай стиляг, для памяти. Уважительнее будут, наглецы городские.

Я подошел к лежащим «козинакам» и начал пинать.

– Резче пинай, Гусена, резче! Что ты как бабу по жопе шлепаешь? – войдя в раж, он взобрался на дорогу и от души приложился сапогом под ребра лежащему. – Раздавлю как таракана! Вот так надо! Лежи, проклятый нарушитель! – ткнул стволами в затылок пытавшемуся защититься. – Завалю, скоты безродные! Я прокурор, ведущий вас в ЗАГС! Я матерый линь, пожирающий беспечную личинку стрекозы! Будете у меня как немцы под Вязьмой! Не дергаться, неполноценные существа! Гусена, мочи подлюку! Топчи яйцеголового супостата! – командовал мне.

Пришлось сломать одному супостату пальцы на руке.

– Вот молодец, Гусена! – обрадовался Черный плащ, слушая невнятные вопли и проклятия пострадавшего. – Надолго нас запомнят, сквернавцы. Надо связать отпетых негодяев, чтобы подвергнуть суду.

– Линча? – уточнил я.

– Нет, сами справимся, без Линча.

– Чем связать?

– Придумай чем, ты же умный, – с ехидством ответил ЧП.

Я подумал, вынул ремни из брюк воспитываемых. Ремнями стянул им руки в локтях. Вынул из их обуви шнурки и связал ими плененным большие пальцы на руках.

– Так нормально?

– Хорошо, – проверил отец крепость пут. – А с большими пальцами вообще отлично придумано. Сам догадался?

– В книжке про индейцев прочитал.

– Опасные книжки читаешь. Слышь, империалисты проклятые, – обратился он к поверженным. – Утром вас кто-нибудь развяжет из здешних сердобольных пейзан, и тогда катитесь к капиталистическим чертям из моей деревни. Если до обеда не свалите, то помножу вас на нуль. Тут вас и закопаем, никто никогда не найдет.

Затем он громко захохотал, считая, что смеется демоническим смехом. Лично мне издаваемые им звуки напомнили помесь смеха гиены и безумного индюка. Лежащие попытались вжаться в асфальт, поняв, что шутки кончились, потому что разумное существо не могло бы издавать такие звуки. По всей деревне истерично взвыли испуганные собаки.

– Пошли домой, – сказал, нахохотавшись ЧП. – Как мы зло-то повергли, а?

И начал тяжеловесно прыгать по асфальту, как престарелый козел, крича:

– Победитель темных сил, Черный плащ! Черный плащ, только свистни, он появится! Черный плащ, ну-ка, от винта!

– А что с бороной будем делать? – прервал я это безумие.

– А что с бороной?

– Так она под колесом…

– Забыл совсем. Сейчас отгоню машину, а ты забери борону и пошли спать.

Он передал мне ружье, тяжеловесно забрался в кабину и отогнал КамАЗ на несколько метров вперед.

– Достал? – проорал «супергерой» из кабины.

– Сейчас. Все, достал.

– Хорошо, – заглушил двигатель и плюхнулся на асфальт. – Чудесная вышла ночь, со значением, да? Пресек злодейство, спас мир, можно и на боковую.

– Да, – согласился я.

– Зло повержено, усталый супер-герой, в сопровождении верного Гусены, возвращается домой, – продолжал он молоть языком, как ветряная мельница.

– Угу.

– Хочешь, будешь Зигзагом? – расщедрился папаша. – Вместо Малахая?

– Не очень, если честно.

– Упрямый ты, как бараний нут20! Весь в мать – такой же баран.

– Угу.

– Ладно, – он внезапно стал неловко дергаться на ходу, как марионетка, у которой обрезали половину ниточек. – Черный плащ, только свистни, он появится! Черный плащ, ну-ка от винта! Победитель темных сил – Черный плащ!

– И точно, малахольный какой-то, – вполголоса признал я правоту матери.

– Чего? – не расслышал ЧП.

– Круто получилось, говорю.

– Угу.

– Папа, ты совсем больной, – негромко пропел я.

– Черный плащ! – опять не расслышав, подхватил он, подняв руки в стороны и с грацией беременного моржа совершив немыслимое па на траве. – Эй, прочь с дороги враг, берегись шпана! Борона, вот тебе и под колеса! Борона – это Черный плащ! Победитель темных сил и борона! До чего дошел прогресс – не нужон ОБХС21, Черный плащ его заменит – у ворюг всех диатез. Позабыты хлопоты, остановлен бег, Черный плащ на страже – счастлив человек! И все-таки, я, Черный плащ, верчусь, как говорил обо мне Галилей перед тем как злая ведьма подкинула ему краденых дровишек в костер. Или хвороста, не помню уже за давностью лет. Ты не припомнишь, Гусена?

– Нет, – пробурчал я.

– На нет и суда нет. Ты, это самое, утром присмотри за этими хунвейбинами, – внезапно озаботился «супер-герой», прекращая безумный танец. – А то мало ли что. Понаблюдай незаметно. Вдруг, как говорится, вновь решат встать на скользкую тропу служения кровавому империализму.

– Понял.

– Бороны на место положи, чтобы мамка твоя полоумная зря не волновалась.

– Сделаю.

– Я ужас, летящий на крыльях ночи! – вдруг вновь воздел руки на крыльце папаша. – Я борона под вашими колесами! Я – Черный плащ!

Так, с поднятыми руками он и прошлепал в дом, где вновь влетел ногой в многострадальное ведро.

– Витя, ты комель проклятый, аншпуг тебе в задницу, – раненой медведицей заревела мать. – Что бы ты сдох, коростовик!!! Ни днем, ни ночью покоя от тебя, тросомота, нет! Господи, хоть бы скорее тебя в дурдом посадили!!!

– Молчи, ламехуза! Саму в дурдом скоро оправлю! – папаша пнул ведро на веранду, едва не зашибив меня. – Понаставили тут ведер, жабоглоты проклятые!

– Ты же сам это ведро приволок с кухни, дурень беспамятный, королюб-шевелюжник!

– Могла бы убрать из-под ног, пока муж на подвиги ходил!

– Мне на работу завтра, а ты со своими причудами спать не даешь! По тебе дурдом уже не плачет, а просто рыдает!!! Голосит просто!!!

– То-то и оно, что подвиги совершать, это не по дискотекам ночами таскаться!

– Я только на дискотеках и чувствую себя человеком! Только там от этого дурдома отдыхаю!

– Ничего, – зловещим голосом пообещал отец. – И до дискотек доберусь ваших.

Плюхнулся в кресло, швырнул ружье на стол и закурил. Покурив, швырнул окурок за холодильник.

– Я – Черный плащ! – внезапно вскочив грузным пинг-понговским мячиком, истошно заверещал он и начал долбить себя в грудь как Кинг-Конг. – Победитель темных сил – Черный плащ!

И это говорил матерый пройдоха, аферист и мошенник!!!

Мы тогда жили в деревне Варенкино, где отец устроился управляющим птицеводческой фермой и выжидал случая что-нибудь с этой фермы поиметь, а мать уже привычно работала бухгалтером и своего тоже старалась не упустить.

– Валь, – заявил отец воскресным утром, щедро приложившись к бутылке с самогоном, – я гений!

– Опять? – вздохнула мать. – Не вздумай больше никаких яблок покупать! Гений он!

– Яблоки – пройденный этап, – отмахнулся отец, – надо глобальнее мыслить, с людями надо помягше, а на вопросы, как говорится, смотреть ширше и углубже.

– Понесло, – мать с осуждением покачала головой. – Не умеешь ты пить, Витя.

– Все я умею! – отец хлопнул по столу кулаком. – Я пью, да дело разумею, не то, что некоторые.

– Это кто, например? – глаза матери по-змеиному сузились, а рука привычно потянулась к сковородке, которую Пашка вымакивал хлебом от жира, оставшегося от съеденной отцом яичницы на сале.

– Я в общем сказал, – начал юлить отец.

– Тут не партсобрание, ты говори конкретно, кого имеешь в виду?

– Да полно таких несознательных элементов, – папаша покосился на нас, – всякие алкоголики, тунеядцы, «социально близкие» и прочая шелупонь.

– Это да, – согласилась мать.

– А мы, прогрессивное человечество, совсем по-другому. Вот, например, взять куроводство. Некоторые думают, что в нем ничего сложного, а между тем, я, как куровод, могу в любой момент главой Птицепрома стать!

– Хватит демагогию разводить! – прервала мать. – Говори конкретно, что в этот раз задумал, аферист-надомник.

– Скучный ты человек, Валентина, – вздохнул отец. – Невеселый.

– Ты зато сразу веселый, как только жало смочишь, шулер мелкий. Когда же ты уже нахлебаешься, прощелыга?

– Мои друзья хоть не в болонии, – запел отец, – зато не тащат из семьи. А гадость пьют из экономии, хоть по утрам, да на свои. А у тебя самой-то, Зин, приятель был с завода шин, так он вообще хлебал бензин.

– Трепло ты, аферист-неудачник!

– Ничего я не трепло! Слушайте и учитесь, пока я жив.

Мы замерли в ожидании плана очередной папашиной авантюры.

– Короче, надо не жевать сопли, а ошкурить на прощание их всех по максимуму, снять пенку, слить сливки. Мы устроим сбор пожертвований.

– На церковь? – не поняла мать.

– Ты что, совсем того?

– Теперь же можно.

– Сегодня можно, а завтра там, – он показал пальцем на потолок, – очухаются и будет опять нельзя! А тебя уже на заметочку там, – ткнул пальцем себе за спину, – взяли. Не отмоешься потом.

– Это да, – закивала мать, – это могеть быть. Так на что собирать?

– На негров, – выпалил отец и, выпятив грудь, будто петух, с довольным видом посмотрел на нас – вот, мол, я какой.

– На каких негров? – вытаращила глаза мать. – Где ты нашел негров?

– В Америке. Там их, между прочим, угнетают! Хоть даже «Хижину дяди Тома» почитай.

– Я не знаю, кто там у Тома дядя, но ты чушь какую-то городишь, ахинею несешь.

– Ничего не чушь. Я в райкоме плакаты с угнетаемыми неграми того, – понизил голос.

– Чего «того»?

– Позаимствовал, короче. Душевные такие картинки, трогательные.

– Где они?

– В кладовке стоят.

– Пошли.

Плакаты были внушительные: негры в кандалах; надсмотрщики с бичами; мордатые полицейские в шлемах, избивающие дубинками мирного чернокожего алкаша.

– Ну как тебе? – отец приплясывал от нетерпения.

– Ну… – мать задумчиво изучала наглядную агитацию, – серьезная штука, с душой нарисовано.

– Вот видишь! – обрадовался папаша. – Даже тебя, человека темного, суеверного и заскорузлого, и то трогает за душу, а уж деревенские простаки за раз-два будут готовы. Пиф-паф и наповал.

– Ой-ей-ей, – подсказал Пашка.

– Будет тебе полный ой-ей-ей, – согласился отец. – Дай только срок. Еще и книжка у меня есть «Бесправное положение негров в США». Ну что, Валь?

– Дальше рассказывай.

– Дальше рассказывать собственно нечего: ночью развешиваем в правлении птицефермы плакаты и ставим ящик для пожертвований жертвам апартеида.

– Сопрут ящик-то, народец тут шустрый, хоть и алкашня.

– Замечание принимается, – закивал отец, – ящик поставим у вас в бухгалтерии. Будешь за ним присматривать.

– А дальше?

– Дальше на отчетном собрании достаем деньги, пересчитываем, объявляем всем благодарность и я везу их в райцентр – сделать на почте перевод нуждающимся неграм.

– А ну как не поверят?

– Не волнуйся, все продумано. У меня корешок перевода уже готов, осталось только сумму вписать. Привезу его для отчета.

– Ловко, комар носа не подточит.

– А я тебе что сказал? План просто гениальный, – отец засиял улыбкой, как начищенный чайник.

– Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Поживем – увидим, к чему твоя идея приведет.

Ящик для пожертвований сделали из посылочного, в котором хранили сало – пропилили в верхней крышке прорезь и приколотили крышку гвоздями. Отец еще и обклеил ящик бумажными полосками, на которые щедро наставил оттисков украденной где-то на прошлом месте работы печати.

– Хорошо бы его цепью приковать, – отец задумчиво почесал лоб, – но куда ее приколотить?

– К стене.

– Ты что, дурачок, стену в бухгалтерии портить? Да и потом, – наставительно отвесил мне оплеуху, – дырка в стене есть улика. Что ящик был, попробуй-ка докажи: может приснилось, может примерещилось, а может и вовсе галлюцинация. Сон или галлюцинация для суда не улики. А дырка есть объективная реальность, которую любой судья просто обязан будет принять во внимание. Понял?

– Так точно.

– А что, – спросил Пашка, – суд будет?

– Будет, не будет, – раздраженно ответил отец, – какая разница? Надеяться надо, что не будет, но готовиться, что будет. Въехали?

– Да, – закивали мы.

– Молодцы. Ночью никуда не уходите: как стемнеет, поедем плакаты вешать.

– Нас побьют, если поймают? – испугался Пашка.

– Насчет побить не знаю, но куры вас когда-нибудь точно засерут, – он отвесил Пашке щелбан, – если поймают на ферме, – довольно захихикал и ушел в дом.

– Спрячемся? – без особой надежды спросил Пашка.

– Куда мы от него спрячемся? – вздохнул я. – Лучше помочь. Если с батей поймают, то бить точно не будут.

– Не будут?

– Он же на ферме главный, кто его бить будет?

– Это да, – Пашка слегка успокоился. – Он же вроде на работу пришел.

– Ночью?

– А хоть и ночью. Работа же сложная, ответственная.

– Это да, это точно.

Полночи мы с отцом вешали на стены правления плакаты. Все было нормально до того, как отец попал себе по пальцам молотком. После он, сидя на принесенном из красного уголка стуле, только матерно руководил, а вешали мы. Из-за этого плакаты приколотили низко. И криво.

Утром в понедельник пришедшие на работу с удивлением рассматривали плакаты. Прослышав о небывалом событии, набежали трактористы, птичницы и механизаторы.

– Это что же? – возмущался успевший похмелиться заслуженный механизатор Гена Печенкин. – Это как же? У нас социализм, а у них вот как! – ткал почерневшим от машинного масла пальцем в чернокожего алкоголика. – Человеку в пятницу после работы и выпить нельзя?! Это как, товарищи?! – смотрел на односельчан. – Тоже сухой закон удумали?

– Вон как лупят, – поддержал низкорослый Вася Кудров, для которого плакаты как раз по росту подходили, – фашисты просто.

– Что за шум, граждане трудящиеся? – к толпе подошел отец.

– Ты гляди, Владимирыч, что делается! – закричал Печенкин. – Нет жизни рабочему человеку в проклятой Америке.

– Да, граждане, – отец окинул собравшихся цепким взором, – международная обстановка накаляется. Гидра апартеида поднимает кровавые головы, оскаливает щербатые пасти, эксплуатация человека человеком нарастает день ото дня! Наши черные товарищи не жалея крови и самой жизни бьются на баррикадах и помочь им есть наш священный долг! Ура!

– Ура! – грянул нестройный хор.

– А как им помочь? – насмешливо спросил матерый вор-рецидивист Леня Бруй.

– Да, как? – поддержал невзрачный Кудров, недолюбливающий отца за высокий рост и представительную внешность.

– Как помочь? – отец напустил на себя задумчивый вид. – Не только словом, но и делом надо помочь нашим друзьям – славным неграм из Нигерии, точнее, конечно, из загнивающих Соединенных штатов Америки. Не буду голословным, товарищи, а скажу прямо: денег им надо собрать: на оружие и боеприпасы.

– Денег? – ахнула какая-то из птичниц.

– Конечно денег. Кто этого не понимает, есть жертва промышленной революции и призрак мочегонной мечты (отец любил завернуть такое, чего никто не понимал). Нет, если желаете, то можете поехать в США сами и бороться вместе с ними. Я не возражаю. Подпишу отпуск за свой счет.

Люди зашуршали, зашептались, стали смущенно переглядываться.

– Много денег? – спросил Кудров.

– Что ты как еврей? – зашикали на него. – Там людей убивают. Выпить не дают с похмелья…

– Кому сколько совесть позволит, – с достоинством ответил отец. – Лично я, – его гордой позе и благородной лысине позавидовал бы любой древнеримский патриций, – обязуюсь отдать свою зарплату за два рабочих дня.

– Я тоже! – Печенкин сорвал картуз, в который была воткнута искусственная гвоздика, украденная на кладбище, и с размаху хлопнул его об землю. – Я тоже за два дня, пишите!!! Разницу можете отнести на мой счет!

– Не погибнула еще наша Россия, – процитировал Гоголя отец и гулко похлопал в ладоши. – Горжусь, граждане!

– И я, и я, – донеслось из толпы, – мы тоже дадим.

– Глас народа – закон для нас, – поклонился отец. – Ящик для сбора пожертвований установим в бухгалтерии, а пока все по местам, товарищи. Работа не ждет, – развернулся и скрылся за углом.

Гудя словно растревоженный улей, люди расходились по рабочим местам.

Три дня пожертвования были главной темой деревенских разговоров. В четверг неожиданно приехал журналист из районной газеты «Знамя труда» чтобы сделать репортаж о необычной инициативе работников птицефермы в помощь угнетенным чернокожим. Отец насторожился, но было поздно. Раскрутившийся маховик аферы было не остановить: парторг Кроха доложил в райком, из райкома отрапортовали в обком. Соседние хозяйства, ободренные примером Варенкино, тоже объявили сбор пожертвований.

– Витя, что ты натворил? – за ужином скрипела зубами мать. – Комар носа не подточит? Да? Да за тобой теперь весь район наблюдает! Ты еще и кучу своих денег туда засунул! За два дня зарплату, падла!!!

– Не волнуйся, – без особой уверенности в голосе говорил отец, – что-нибудь придумаем.

– Что тут можно придумать? – она схватила себя за волосы.

– Не знаю…

– Может, пожар? – предложил Пашка.

– Где пожар? – не поняла мать.

– В конторе…

– Ты что, ку-ку? – повертела пальцем у виска. – Где я работать буду, если контора сгорит?

– Не знаю, – смутился Пашка, – где-нибудь.

– Ку-ку, – мать покачала головой, – что папаша пень, что сын опенок, оба деревянные на оба полушария.

– А если деньги послать? – не выдержал я.

– Какие деньги? – удивилась мать.

– Ну эти, на негров.

– Кому послать? – нахмурился отец.

– Неграм…

– Третий тоже деревянный, – вздохнула мать. – Просто три тополя на Плющихе. Да твой батя лучше всю ферму спалит, чем с деньгами расстанется! Он за копейку зарежет!

– Валь, не плети ерунды!

– Что, Валь? Что, Валь? Да ты как разбойник с большой дороги!

– Валентина, я бы не стал вопрос ставить так, – отец закурил, – но в твоих словах определенно есть доля истины. Иногда полезнее устроить поджог, чем отдать честно заработанные деньги.

– Вить, что ты несешь?!

– Не обязательно же сжигать здание дотла, можно поджечь только бухгалтерию и быстро потушить. А под шумок прихватить ящик.

– Как ты его вынесешь? Под мышкой что ли?

– Могу выкинуть в окно, а как все уляжется, спокойно вынесу.

– Господи, – посмотрела в потолок мать, – с кем я живу? Витя, я могу быть с тобой откровенной?

– Нет, – скривился отец, – я хочу, чтобы ты пудрила мне мозги.

– Витя, ты как пигмей.

– Валь, ты не горячись, не надо тут смотреть, как вошь на Моську, ты обдумай.

– Хватит обговаривать и тудукать!

– Сейчас не время для дискуссий. Давай рассуждать конструктивно.

– Идите вы через речку в пень-колоду! – мать злобно зыркнула на нас и ушла на кухню.

– Может, украсть ночью? – предложил Пашка.

– Как ты ночью туда попадешь? – отец затушил окурок в банке из-под кильки и снова закурил. – Дверь взломать? Шум, гам, след, милиция, суд, конфискация…

– Окно? – Пашка с надеждой блеснул очками. – Мамка оставит открытым, а мы…

– Не в меня ты, – отец выдохнул ему в лицо струю дыма.

– Почему? – не понял Пашка.

– Там окон нет, – сказал я.

– Нет? – растерялся брат.

– Нет, – подтвердила с кухни подслушивающая мать.

Отец снова выдохнул в Пашку дым:

– Учти, дым идет в сторону того, кто мочится на перекрестках, – сказал он строго.

– Я же не мочился!

– Дыму виднее, он древнее тебя. Не спорь со стихией, балбес и неуч.

– Смотри мне! – погрозила Пашке пальцем мать. – На перекрестках черти яйца катают, в свайку играют и летку-енку танцуют. Утащат тебя с собой ко всем чертям! И срать там не вздумай, – дополнила она, – а то деревенские поймают и как шкодливого котенка мордой в фекалий натычут.

– Деревенские могут, – кивнул отец, – только так, в рамках учения марксизма-ленинизма Идея! – он вскочил с табуретки. – Мы переведем бухгалтерию в другую комнату!

– Как? – мать возникла в дверях кухни.

– Временно пересадим вас в диспетчерскую и все дела.

– Но как?

– Элементарно, Вальсон! – папаша сел обратно и приосанился. – Учитесь, пока я жив, доходяги! В бухгалтерии будет вонять, поэтому женщины попросят решить проблему. Я подпишу приказ о временном переезде бухгалтерии в диспетчерскую. Там окна есть. Остальное дело техники: старшОй залезет и сопрет ящик.

– Почему там будет вонять? – с подозрением спросила мать.

– Не забивай себе голову, вонь я беру на себя. Дети мои, за мной! – он вскочил и устремился из дома.

– Слушайте, – усевшись на скамейку, притулившуюся в тени забора напротив веранды, тихо начал он. – Надо залезть под пол и подложить под бухгалтерию голову.

– Чего? – от неожиданности Пашка отпрянул. – Чью голову?

– Не твою же, – отец улыбнулся как сытый крокодил. – Куриную. Сегодня птицу забивали, а потроха и головы выбросили в яму за фермой. Возьмете несколько голов и потроха, а ты, старшОй, их подложишь.

– Почему я?

– Пашка там заблудится, а я не пролезу.

– Как я вообще туда попаду?

– Отдерем доску в коридоре, подмостки поперек лежат. Там где-то с полметра зазор между землей и полом, ты худой, пролезешь. Понял?

– Понял.

– Тогда берите мешок и чешите за головами и потрохами. Только не надумайтесь домой притащить, а то у вас ума хватит.

– А куда ее девать?

– Повесите в кустах на ветку, только подальше от дома.

Мы взяли в сарае дерюжный мешок и уныло потащились к ферме. Перебежали асфальт, дошли до зарослей бурьяна вокруг фермы. Яму с отходами нашли по удушливой вони. Выбрали среди груд разлагающихся осклизлых облепленных мухами отходов головы и кишки, зацепили палкой, засунули в мешок. Морщась, притащили к дому, привязали на дерево и пошли на огород к большим бочкам с дождевой водой – отмываться от запаха.

Когда стемнело, отец приказал нести отходы убоины к правлению, а сам взял инструменты и поехал на машине. Мы вскрыли пол напротив двери бухгалтерии, и я с мешком и фонариком нырнул под доски. Ползти по земле было неприятно, я задыхался от запаха, но спешил, боясь, что отец заколотит доску обратно, и я останусь здесь навсегда. Обошлось – бросив голову примерно посреди бухгалтерии, шустро пополз обратно, обдирая локти и пачкая колени.

– Чего так долго? – недовольно встретил отец. – Заснул там что ли? Мы тут полночи торчать будем?

– Я старался.

– Старался он. Дети на горшке стараются, а ты должен был выполнить задание. Выполнил?

– Так точно.

– Тогда вылезай, – он протянул руку и выдернул меня словно репку из грядки.

Поморщился от запаха.

– Короче, приколачивайте обратно, только смотрите, доску сильно молотком не побейте, – протянул кусок войлока со старого валенка. – Вот, гвозди через него заколачивайте, чтобы шляпки не блестели от молотка. А я домой. Как забьете, чешите домой, только помыться не забудьте, бесенята.

Он ушел, а мы поспешно приладили доску обратно и выскочили из правления.

– Это сюда надо будет лезть? – оглянулся на окна Пашка.

– Если пересадят, то сюда. Пошли домой.

Через пару дней, после жалоб бухгалтерш и кадровички, их пересадили в диспетчерскую.

– Учитесь, – вечером вошел напыщенный как индюк отец. – Я у вас кто?

– Баран ты у нас, – мать всучила газету с репортажем о сборе средств. На фотографии расплывалась щербатая улыбка отца, держащего над головой ящик.

– А что, неплохо вроде вышел? Смотри, какой я красавец! Приходи Маруся с гусем, а потом мы им закусим!

– Что ты мне нервы поднимаешь, падла в галстуке?!

– А что такого? – не понял папаша.

– Там написано, что приедут с телевидения – репортаж снимать.

– Чего? – выпучил глаза отец. – Какой еще репортаж? СтаршОй, нужно срочно лезть за деньгами!

– Куда он полезет? Я окно не открыла.

– Почему?

– Не получилось.

– Тогда открой завтра.

Назавтра тоже не получилось, а на следующий день приезжали снимать репортаж.

– Завтра у нас последний шанс, – вечером сквозь зубы сказал отец. – Я соберу всех в клубе на торжественное собрание, а Валька оставит окно открытым. Понятно?

– Да, – кивнул я.

– Смотри мне, – отец помахал перед моим носом внушительным кулаком, – не напортачь.

Назавтра мы с Пашкой затаились, лежа в траве в конторском саду, наблюдая, как люди, возбужденно переговариваясь, шли в клуб. Мать со значением оглянулась. Шаги затихли.

– Пойдем? – нервничал Пашка.

– Рано еще, погоди.

Прошло минут десять.

– Пора, – решившись, прошептал я, – жди тут.

Подполз к кустам, росшим со стороны школы, протиснулся через них, спрятался за угол, прислушался. Тихо. Я запрыгнул в приоткрытое окно. Схватил ящик и кинулся бежать. Добежал до Пашки, упал на траву.

– Давай быстрее!

Топором сбили крышку, пересыпали монеты и купюры в Пашкину холщовую сумку, вскочили. Со стороны конторы послышался шум, крики.

– Уходим! – я засунул топор за брючный ремень, топорищем в штанину, прикрыл его рубахой и мы кинулись бежать.

Для маскировки побежали не домой, а выскочили из сада и пошли по улице к магазину. Дойдя до магазина, обошли его и по околице дотопали до крайней улицы Варенкина. По ней неспешно пошли в сторону карьера. Никого не встретив, добрались до перекрестка, перебежали асфальт и нырнули в спасительную зелень кустов. Доклыпали до двора, спрятались в зарослях малины на погребе.

– Сколько там? – трясся от жадности Пашка.

– Не знаю.

– Давай посчитаем.

– Что бы потом батя сказал, что мы украли? Оно нам надо?

– Может, возьмем себе немного? – брат понизил голос, просительно глядя мне в глаза. – Чуть-чуть… Они же не знают, сколько там.

– Вдруг где-то записано? – я покачал головой. – Мы же не знаем.

Между тем, возле правления кипели страсти. Следопыты-общественники нашли раскуроченный ящик. Повисла зловещая тишина – все думали, кто мог совершить такое святотатство.

– Вы уж извините, – склонил перед телевизионщиками голову отец. – Сами видите, провокация буржуазных сил, контрреволюционные элементы, – повысил голос. – Мы должны сплотиться перед лицом внешней угрозы! Враг не пройдет!

– Правильно, Владимирыч, – поддержал Печенкин. – Мы с тобой!

– Мы проведем самое тщательное расследование, иностранные агенты будут изобличены и наказаны! – отец обернулся к камере и внушительно потряс кулаком.

– Отлично, снято, – корреспондент вяло похлопал в ладоши.

– Вы снимали? – смутился отец.

– Конечно, нам же нужно репортаж сделать.

– Владимирыча по телевизору покажут, – обрадовался парторг. – Давно пора.

– Ура!!! – закричал успевший хорошо похмелиться Печенкин.

– Ура!!! – грянула толпа.

– Качать его!!! – надрывался Печенкин.

– Снимай! – прокричал оператору корреспондент.

Отца подхватили и стали подбрасывать вверх. Ошалевший оператор едва ловил его камерой.

– Хватит! Хватит! – задушено кричал отец. – Поставьте меня!

– Вот так завершился, – в камеру влез корреспондент, – организованный работниками фермы сбор пожертвований на дело борьбы за права угнетаемых нацменьшинств США. С вами был Василий Пройма. До скорой встречи. Выключай, – он махнул оператору.

Оператор выключил свой агрегат и телевизионщики свалили на стареньком РАФ-ике. Уставшие работники поставили отца на грешную землю. Придя домой, мать отняла у нас деньги и потом они вместе с отцом считали их и довольно смеялись. По телевизору отца мы так и не увидели, что при его профессии было благом, но в газете снова про него написали. Еще отцу дали грамоту в райкоме. После вручения, он под шумок украл какой-то спортивный кубок и потом всем хвастался, что был чемпионом Ашхабада по боксу в полутяжелом весе. А потом продал птицу с фермы и мы привычно опять пустились в бега.