Читать книгу Солнце и кровь. Сборник рассказов - Влада Медведникова - Страница 5

Потому что душа всего живого – в крови его, и я назначил ее вам для жертвенника, чтобы очищать души ваши, ибо кровь эта душу очищает.

Книга Левит, глава 17, стих 11.

В те дни не было царя над Израилем, и каждый делал то, что ему казалось справедливым.

Книга Судей, глава 17, стих 6.

Сначала она увидела небо. Ослепительно-яркое, голубое небо в просветах между ветвями и пятна солнечного света. Сначала ничего не было, кроме полуденного света и колыхания зелени в вышине, а потом звенящая тишина расступилась, и появились голоса птиц, шелест ветра и журчание воды. На языке был незнакомый вкус – раскаленный, зовущий и темный, а тело сковывала слабость. Попыталась пошевелиться, но смогла лишь повернуть голову и увидела рядом человека.

Только это был не человек.

Воспоминания вернулись прежде, чем она успела зажмуриться, и вместе с ними вернулся и ужас. Она хотела закричать, но голос не послушался, хотела подняться, но тело было слишком слабо. Пальцы бессильно скребли землю, пытаясь найти опору, губы горели от вкуса крови, и невозможно было отвести глаз от того, кто сидел на камне рядом с ней.

Край плаща, наброшенный на голову, не скрывал его от солнца. В полуденных лучах его кожа казалась золотистой, но без тени румянца. Глаза у него были непроницаемые, темные. Он улыбался. Волосы падали ему на лицо, черные, как у северян. Он мог быть человеком из северных племен. Мог быть человеком из Угарита.

Но только он не был человеком.

Его плащ, – должно быть, когда-то белый, – теперь покрывала грязь долгой дороги. Неподалеку валялся пастуший посох и потертая кожаная котомка. Обычный бродяга, немногим старше, чем она сама. Не задержала бы на нем взгляда, если бы повстречала на дороге.

Она дрожала от слабости и страха.

– Как твое имя? – спросил он, не переставая улыбаться.

– Шай, – прошептала она в ответ. Голоса не было, звуки остались в горле, почти неразличимые.

Но знала – он услышал.

Она знала, как его зовут. Это было первое, что он сказал, встретив ее здесь, в роще, куда не следует ходить, если не хочешь навлечь на себя гнев чужих богов. Но эта кипарисовая роща давно заброшена, здешние алтари разрушены, а Шай гнало любопытство, и потому она пришла сюда, и…

"Я Лабарту", – вот что он сказал ей, как только увидел, и больше не сказал ни слова.

Он был быстрым как ветер, как дикий зверь. Схватил ее прежде, чем она успела проронить хоть слово, и впился зубами в шею. Боль полоснула, и Шай закричала, пытаясь вырваться. Но его руки были как тиски, и никто не услышал ее здесь, вдали от города. Она рвалась и кричала, а в теле, вместе с болью и ужасом билась одна мысль: Кипарисовая роща… не человек… А потом красное марево, обволакивающее, превращающееся в темноту. И больше – ничего.

Тогда почему же… Кровь…

– Шай, – повторил он, словно пробуя слово на вкус. – Я знаю тебя и пил твою кровь. Шай служит мне.

Он говорил легко, но этот язык был чужим для него. Странно звучащие и искаженные слова. Так не говорят даже в Угарите. Из какого дальнего города пришел он? Или так звучат голоса чужих богов?.. Или…

– Кто ты? – выдохнула Шай. Голос возвращался к ней.

– Лабарту, – отозвался он и улыбнулся, словно на свете не было ничего забавнее.

Она вновь попыталась шевельнуться, и на этот раз это удалось. Лабарту наклонился и помог ей сесть. Его руки были горячими, как камни, нагретые солнцем.

Надо было молиться. Запоздалая мысль. Она не могла вспомнить ни одной молитвы, ни одного слова. Она чувствовала, что дрожит, но уже не понимала, от холода или от страха. Но разве можно дрожать от холода в летний полдень? Но если это страх…

– Кто ты? – повторила она, удивляясь собственной смелости и упрямству.

Лабарту засмеялся и покачал головой.

– Не знаешь? – спросил он. – Я экимму.

Шай опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. Экимму. Незнакомое слово. Чужое. И, может быть, лучше не знать.

– Шай теперь тоже экимму, – добавил он.

Я не буду отвечать, решила она. Не хочу.

– Шай. – Теперь в его голосе не было и тени смеха, и ей пришлось поднять глаза. – Я пил твою кровь, и ты служишь мне. Шай пила мою кровь и стала экимму.

Он поднялся, придерживая плащ, и протянул ей руку.

– Идем, – сказал он.

Шай потянулась к нему, но тут же рухнула на землю у его ног. Это был сон, страшный сон, ничего другого не могло быть, и ее била дрожь, руки сжались в кулаки, до боли, до крови, и слова вырывались сами, против воли, да, сами собой…

– Прошу, отпусти меня! Я никому не скажу про тебя, никого не приведу сюда! – Торопливые, еле слышные слова. В горле застрял вкус крови и слез. – Никому не скажу, что здесь твой алтарь, никто его не осквернит, я не приду в твою рощу, я…

Она не успела заметить, как он поднял ее. Еще мгновенья назад она лежала, глотая теплый воздух и пытаясь вжаться в землю, а теперь стояла и смотрела ему в глаза.

Он глядел на нее с любопытством и удивлением, и в этот миг она могла поклясться, что все мольбы были напрасны. Он никогда ее не отпустит.

– Ты хочешь идти? Иди. – Лабарту тряхнул головой, и капюшон соскользнул ему на плечи. В ушах у него были серьги, свивающиеся кольцами медные змеи. Кто поклоняется змеям? Шай боялась думать об этом. – Иди, – повторил Лабарту. – Я могу подождать. Но, прошу тебя… – Он словно задумался на мгновение, а потом продолжил: – …Будь осторожна, Шай.

И тут он улыбнулся вновь, и Шай не выдержала. Она рванулась и помчалась прочь, вниз по склону, из рощи, и дальше, вдоль ручья, к городу. И лишь добежав до нового моста, остановилась, чтобы перевести дыхание, и оглянулась. Никто не преследовал ее. Никого не было поблизости.

Он подняла голову, пытаясь определить, сколько же времени прошло с тех пор, как она покинула город, и вдруг поняла, что может смотреть на солнце, не моргая.

Лабарту прислонился к стволу дерева, провожая ее взглядом. Стоило лишь потянуться, и он смог бы ощутить как колотится ее сердце, как рука сжимает у горла развевающуюся накидку, смог бы вновь почувствовать вкус ее мыслей. Но к чему? Она была сильной, даже сейчас была сильной, так почему бы не дать ей передышку? А если жажда будет платой за эту ложную свободу, – так и что с того?

Лабарту отвернулся и лег на землю, закинув руки за голову, подставляя лицо солнечным лучам. Он знал, что не ошибся.

Как он мог ошибиться, если его разбудила молитва, торопливые, сбивчивые слова, звенящие в полуденном зное? Не было времени на раздумья – он знал, нельзя медлить, она должна быть с ним.

Шай. Красивое имя.

Угарит был хорошим городом, и он мог бы остаться там. Люди там не слишком рассудительны, но и не безумны, торговля процветает и неурожайные годы случаются так редко, что о них и не вспоминают. И не часто, но и не слишком редко к стенам Угарита подступает война. Хорошее место. Но оно уже было занято. Ему пришлось уйти.

Но и эта земля была плодородной, и в крови здесь не было недостатка. Нужно лишь найти свой путь, стать своим в этой стране, и тогда жить здесь, позабыв тревоги.

Я подожду, пока наступит ночь, Шай, подумал он и улыбнулся.

Она дрожала, закутавшись в шерстяное одеяло. Хотелось пить, но она не решалась встать. Ведь даже полкувшина молока не помогли – соленый привкус так и остался на языке, и по-прежнему в горле першило, словно она наглоталась пыльного ветра.

И летняя ночь казалась холодной.

Быть может, я больна? Шай крепче обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Нет, проклята…

Весь день она старалась не вспоминать. Домашние заботы отвлекали, но этого было мало. Она пыталась молиться. Но мысленно повторить привычные строки не получалось – слова спотыкались друг о друга, и их заслоняла солнечная тишина кипарисовой рощи, а потом возникал его голос, снова и снова. Можно было молиться вслух, но Шай боялась расспросов – раньше она никогда не молилась за работой.

И повсюду ей чудилась кровь. Румянец на щеках сестры, едва заметные жилки на запястьях и шее матери, свежий порез на руке отца… Кровь мерещилась ей в разбавленном вине и в красной чечевице. Она не могла есть. Вся пища казалась нечистой.

Но это я нечистая. Шай зажмурилась, боясь расплакаться. Нечистая, нечистая, и если кто-нибудь узнает об этом…

– Шай! – Шепот сестры, еле слышный, но настойчивый. Они спали рядом, в дальнем конце дома. – Шай, я знаю, ты не спишь.

– Что тебе? – Шай приподнялась на локте, чтобы взглянуть на сестру и замерла.

Ночь словно расступилась. По-прежнему было темно, но теперь темнота ничего не скрывала – Шай видела узор на покрывале, одежду, брошенную на крышку сундука, корзину неподалеку… Она видела сестру. Ее глаза блестели в темноте, а под кожей вспыхивали и гасли искры – словно отблеск огненного потока.

Кровь.

Во рту внезапно пересохло, и где-то внутри зазвенела боль.

– Что тебе, Дана? – прошептала Шай и не узнала собственного голоса.

– Ты из-за него не спишь? – Сестра перевернулась на бок, откинув покрывало. – Из-за Хадара?

Из-за Хадара? Шай прижалась к стене и отвернулась. За целый день я ни разу…

Как такое могло случиться, что сегодня она ни разу и не вспомнила о Хадаре? О Хадаре, подарившем ей серьги, которые она не смела носить и прятала в плетеной шкатулке. О Хадаре, игравшем ей на свирели. О Хадаре, из-за которого она плакала прошлой ночью…

– Все уже решено, – тихо ответила Шай. – Что толку не спать из-за него?

Если бы сестра спросила об этом вчера, то услышала бы в ответ те же слова. Но вчера Шай глотала бы слезы, а сегодня ее глаза были сухими. Она попыталась думать о Хадаре, но это было трудно – он словно стал частью полузабытого сна.

Хадар сватался к ней, но отец обещал ее другому и был непреклонен. Еще вчера ее сердце разрывалась, и она была готова молиться любым богам…

Не думай об этом, пожалуйста, не думай.

…а теперь в груди поселилась другая боль, и слезы и молитвы больше не могли помочь.

– Не плачь, Шай, – вновь зашептала сестра. – Хадар тебя любит. Он тебя украдет, ты убежишь с ним, а потом отец вас простит и…

– Не говори глупостей, – ответила Шай и вновь легла и накрылась с головой одеялом.

Дыхание сестры вскоре стало размеренным и ровным, но Шай не могла заснуть.

Я теперь нечистая. Было холодно, словно внезапно наступила зима. Шай вновь и вновь облизывала пересохшие губы. Если бы смогла очиститься, тогда я снова смогла бы любить… Ей хотелось плакать, но слез не было. Хотелось к огню, но кто разожжет очаг летней ночью?

– Шай.

Она резко села.

– Я жду тебя, Шай. Иди ко мне.

Голос был тихим, но ясным – и все же Дана даже не шевельнулась, и родители все также спали у дальней стены.

– Иди ко мне, Шай.

Шай прижала руки к груди, словно от этого голос мог умолкнуть. Но она уже знала, что в этом нет смысла, – лишь она одна слышала этот зов, как лишь избранные слышат голос Господа. Только это не был голос Господа.

Она знала, чей это голос, и не могла сопротивляться.

– Шай, я жду тебя.

Она оделась и направилась к выходу, все еще надеясь, что кто-нибудь проснется и остановит ее. Но шаги были бесшумны, и даже дверь не скрипнула, выпуская ее в ночь.

Лабарту ждал, глядя на звезды. В каждой стране они были иными, словно земля и воздух меняли их. Звезды над Евфратом были ясными и неумолимыми, и люди читали по ним будущее. На севере, возле холодного моря, звезды сияли, словно осколки льда. Здесь же звезды были лучистыми и близкими, – эта страна обещала много крови и долгую жизнь.

Кровь была совсем рядом – он пас овец, и в их телах струилось жаркое тепло. У овец густая и терпкая кровь, но много ли она даст сил?

Шай шла к нему, брела по тропе, еще далеко, но Лабарту не торопил ее. Куда спешить? Заблеяла овца, словно соглашаясь, и Лабарту улыбнулся. Узнай, что такое жажда, Шай, подумал он. Ощути в первый раз.

Шай увидела его и остановилась, но только на миг. А потом вновь пошла, не быстрее и не медленнее, чем прежде. Лабарту смотрел, как она идет. Должно быть, ей кажется, что земля замерзает у нее под ногами. Должно быть, ночной воздух стал для нее сухим ветром пустыни.

Она остановилась перед ним и замерла. Порыв ветра всколыхнул ее одежду, и Шай стиснула края накидки на груди, возле сердца. В ее глазах были страх, жажда и горе.

– Это твои овцы? – спросила она.

– Нет. – Лабарту усмехнулся и жестом велел ей сесть.

Шай опустилась на землю. Ее движения уже стали стремительными и легкими, но плавности им недоставало. Кровь это исправит.

– Нет, – повторил Лабарту. – Зееву, сыну Ашера, нужен был ночной пастух. Зеев нанял меня, и я пасу его овец.

Шай посмотрела на него с таким удивлением, что можно было не сомневаться: в этот миг она забыла и про страх и про жажду.

– Ты ночной пастух?

– Да, – ответил Лабарту, и Шай опустила взгляд.

Она была близко, – Лабарту мог протянуть руку и прикоснуться. Он мог потянуться мыслью, и ее душа раскрылась бы перед ним, словно ночной цветок. Но разве стоит торопиться? Лабарту молчал и ждал.

Наконец, Шай заговорила, все так же не поднимая глаз.

– Ты велел мне придти, и я пришла. – Ее голос звучал тихо, но твердо, как у человека, приготовившегося к смерти. – Я не хочу быть твоей рабыней, но не могу сопротивляться.

Рабыней? Лабарту улыбнулся. В стране, где он родился и вырос, обращенных экимму не называли рабами. "Дитя моего сердца, оживленное моей кровью", – вот как бы он сказал о Шай, если бы все еще жил на берегу Евфрата. Но Шай была права. Теперь ее тело, сила и кровь принадлежали ему, и свободы у нее не осталось.

– Потому что Бог отвернулся от меня, – договорила Шай, и голос ее дрогнул.

– Это так, – согласился Лабарту. – Боги забыли о тебе, и только я могу дать то, что тебе нужно.

– То, что мне нужно? – Шай встрепенулась, и накидка соскользнула на землю.

Лабарту молчал, глядя на девушку. Совсем юная, и навсегда останется такой… Черты ее лица уже обострились от жажды, но измождение еще не наступило, и Шай была прекрасна.

Когда в экимму просыпается жажда, все самое важное проступает, словно звезды на темнеющем небосклоне. Жажда сделала Шай красивой и сильной.

– Кровь, – сказал Лабарту, и Шай вздрогнула, но не опустила глаз. – Чтобы унять боль, тебе нужна кровь.

– Нет! – Шай мотнула головой, и волосы упали ей на лицо. Густые и темные, еще не потускневшие от жажды. – Нельзя…

Лабарту едва сдержал улыбку. Он слышал такое и раньше. Многие страшатся убивать. Страшатся кровью людей поддерживать свою жизнь.

– Не бойся. – Он коснулся ее руки, и Шай подалась навстречу, но тут же отпрянула. – Если не хочешь причинять вред людям, я дам тебе кровь овец. – Он махнул рукой в сторону стада. Ни одна из овец не шелохнулась, ни одна не заблеяла. – Всего нескольких глотков тебе хватит в первый раз, и ты многое поймешь…

– Нет.., – прошептала Шай. Она сжимала его руку, словно тонула, а он был ее единственной опорой. – Нельзя пить кровь…

– Нельзя? – повторил Лабарту. – Кто запретил тебе?

Если она рассказала кому-то о том, как я пил ее кровь в кипарисовой роще… Если так, то нужно этой же ночью уходить прочь. И Шай уйдет вместе с ним, даже если придется принудить ее. Жаль, если так. Он хотел, чтобы она поняла все сама.

– Нельзя пить кровь, она нечистая! – крикнула Шай и закрыла лицо руками, словно боясь разрыдаться. – Я пила кровь и осквернилась, стала нечистой! Если в деревне узнают об этом… Если отец узнает об этом…

– Шай, – позвал Лабарту.

Шай замолкла и опустила руки. В ее глазах не было слез.

– Больше они не властны над Шай, – продолжал Лабарту. – Теперь я – отец твой, брат и муж. На всей земле больше нет никого у тебя. И тебе нужна кровь.

– Кровь – нечистая еда, – тихо возразила Шай, вытирая сухие глаза. – Можно есть только освященную еду…

– Священную? – переспросил Лабарту.

Шай не ответила. Он мог бы заставить ее объяснить, но к чему? В каждой земле свои обычаи, но это всего лишь обычаи людей, и Шай скоро и сама поймет это. Как только утолит жажду.

– Раз так… – Лабарту на миг задумался, а потом рассмеялся. – Любую нечистоту можно очистить, разве нет?

Шай смотрела на него, словно не понимая.

– Если еда бывает святой, и только такая еда дозволена… То есть и те, кто ее освещает?

Шай покачала головой.

– Святые люди! – пояснил Лабарту. – Разве нет таких вашей деревне? Тех, что приносят жертвы богам, читают будущее по линиям ладони и дают советы в тяжелый час. Разве нет у вас святых людей?

– Есть Алон, – согласилась Шай. Ее голос звучал неуверенно. – Он из колена Леви и служит Господу. Многие называют его святым, но мой отец…

Лабарту поднялся, и Шай встала вслед за ним, словно их соединяли невидимые нити.

Лабарту заговорил, повелительно, но мягко, чтобы в ней не вспыхнул страх. Страх порой сводит с ума быстрее жажды.

– Иди домой, Шай, – сказал он. – Если завтра ты захочешь крови так сильно, что позабудешь про нечистое и чистое, позови меня. Но не вслух – позови в сердце своем, и я приду. Если же решишь, что не можешь пить кровь… – Он замолк на мгновение. Шай ждала. – Если решишь так, тогда пей лучи солнца вместо крови, они дадут тебе силу. И отыщи того святого человека и попроси его тайно встретиться с тобой на перекрестке дорог, за рекой. Пусть он придет туда на рассвете. Он сможет очистить тебя. Я обещаю.

Шай глубоко вздохнула, собираясь с силами, а потом спросила, не опуская глаз:

– Зачем тебе это? Ведь это ты осквернил меня.

Лабарту усмехнулся и наклонился к ней, словно хотел поцеловать.

– Ты должна быть осторожна, Шай, – прошептал он. – Возвращайся в свой дом, и тайное пусть останется тайным.

Мир потемнел. Мысли путались, и привычные домашние дела казались непосильной работой. Сестра смеялась и приставала с расспросами, мать же посмотрела внимательно и велела выпить целебный отвар. Шай выпила, до последней капли.

Но отвар не помог. Как не помогли прежде колодезная вода, молоко и молодое вино. Говорить было трудно, глубокий вдох отдавался болью в груди. И повсюду была кровь.

Шай едва могла смотреть на лица родных – слишком ясно видела, как под кожей бежит солнечный огонь, искрится, просится наружу. "Тебе нужна кровь", – так сказал тот, кто осквернил ее и сделал своей рабыней. И еще он сказал: "Никого у тебя нет, кроме меня". Но разве может быть такое? Узы брака можно разорвать, но кровные узы нерушимы.

Остаток дня Шай просидела на заднем дворе. Когда солнце светило на нее, холод отступал и в голове прояснялось. Но по-прежнему было сухо во рту, и боль сворачивалась и разворачивалась внутри, словно клубок змей.

Но когда солнце опустилось за крышу соседнего дома, Шай вышла со двора. Последние закатные лучи – как можно упустить их? Она шла по пыльной улице, пытаясь удержать уходящее тепло. Скоро солнце опустится за горизонт и придет ночь. В темноте ждали страх и боль, нечистота и жажда.

Если все рассказать… Может быть, молитвы и жертвы искупят… Признаться? Но как сказать о таком?

"Позови меня", – сказал ей Лабарту. Она помнила вкус его крови.

– Нет, – прошептала Шай. Она хотела плакать, но могла. Глаза горели, словно в лицо бил ветер пустыни. – Пусть лучше я умру… Я не стану больше…

Кто-то окликнул ее, и Шай едва не прошла мимо. Но опомнилась и привычно произнесла слова приветствия и лишь потом подняла глаза на собеседника.

Он был высок и широк в плечах. На загорелом лице залегли глубокие морщины, но борода и волосы еще не поседели. Спокойный и внимательный взгляд.

Алон.

Ноги сами принесли ее к его дому.

– Что с тобой, дитя? – спросил Алон.

Кожа не скрывала его кровь – чистейший огонь, ярче рубинов, ярче солнечный бликов на воде.

Шай прижала руки к груди и склонила голову. Если не решусь сейчас, то не скажу никогда. Пусть лучше убьют меня, чем буду жить нечистой. Так больно…

– Господин мой. – Слова давались с трудом, царапали горло, как песок. – Я искала тебя. Я нечиста, но мне обещано, что ты можешь очистить меня.

– Нечиста? – Алон качнул головой. – В чем твой проступок, дитя?

Пусть тайное останется тайным.

– Я… – Шай крепче сжала руки, пытаясь унять дрожь. – Не могу говорить здесь. Не могу говорить там, где кто-то, кроме тебя, может услышать мои слова. Он не велел мне.

– Кто не велел тебе?

Шай подняла глаза и увидела, что Алон хмурится, глядя на нее. Но куда отступать теперь?

– Я не могу назвать его имя, – прошептала она. – Не могу…

Шай ждала гневных слов, но Алон лишь положил ей руки на плечи и несколько мгновений молча смотрел на нее, а потом спросил:

– Когда он говорил с тобой?

– Днем, когда солнце было в зените, – ответила Шай. – И ночью, когда все спали. Я услышала его голос, хотя рядом были лишь сестра и отец и мать, и я вышла из дома, чтобы найти его…

Она замолкла, не смея продолжать. На небе догорал закат, и ночь подступала со всех сторон. Холод поднимался из глубин земли и сковывал тело.

Шай слышала, как стучит сердце Алона, слышала, как течет его кровь. Ей хотелось верить, что он сможет спасти ее от холода и мрака.

– А кто-нибудь, кроме тебя, слышал этот голос? – спросил Алон, и в его словах Шай почудилось удивление, смешанное с надеждой.

– Нет, – покачала головой Шай. – Сестра моя была рядом, но не слышала… – Она запнулась, вспоминая. – Он велел позвать тебя. Велел рассказать тебе все на рассвете, на перекрестке дорог, за рекой. Там я смогу рассказать все, что слышала, и все, что было со мной.

– Я приду, – кивнул Алон и отпустил ее. – Не бойся, дитя. Господь избрал тебя. Иди домой и без страха жди рассвета.

Когда звезды начали бледнеть на небосклоне, Шай вышла из дома.

Теперь даже мысли причиняли боль, и сложно было решить, в какую сторону идти. Но все же она нашла в себе силы и надела новое платье, вдела в уши серьги и застегнула ожерелье на шее. Оделась, словно на праздник, – а потом укуталась в теплую накидку, так что видно было только лицо. И вышла на улицу.

Она не знала, долго ли шла. Время исчезло, осталась только боль, плавающая, бьющаяся в теле. Но когда Шай перешла мост, небо уже посветлело и Алон ждал ее у перекрестка.

Алон увидел ее и ободряюще улыбнулся, но Шай не успела сказать ни слова в ответ.

Только что Алон одиноко стоял на дороге, и вдруг рядом появился Лабарту, мгновенно, словно шагнул из тени на свет. Плаща не было на нем, и темные волосы разметались по светлой одежде. Шай не видела его лица, – он смотрел на Алона.

Алон встретился взглядом с Лабарту и замер, словно изваяние. Шай подошла, но он не шелохнулся. Даже веки застыли, и глаза смотрели в никуда. Но сердце его билось, Шай слышала каждый удар.

Лабарту обернулся.

– Это святой человек? – спросил он.

– Да, – отозвалась Шай, уже не зная во сне она или наяву.

– Жди и смотри, – велел Лабарту.

Он повернулся к неподвижному Алону и рванул ворот его плаща. Затрещала ткань, в пыль упала медная застежка. Лабарту улыбнулся, взглянув на Шай, и впился в горло священника.

Шай хотела закричать, но не могла. Кровь вырвалась из тела Алона, и в воздухе пылал ее запах, пронзительный и свежий. Лабарту пил кровь человека, а у того в глазах не отражалось ни радости, ни боли.

Несколько бесконечных мгновений, а потом Лабарту выпрямился и вытер рот ладонью.

– Это святой человек, и кровь его святая, – сказал он. – Пей.

Она помнила, что должна ослушаться, но не могла. Кровь звала, и Шай приникла губами к ране.

Первый глоток был обжигающим и страшным, а потом кровь потекла в нее, словно свет. Этот свет заглушил и уничтожил боль, рассеял тьму и смыл все нечистое. Тело стало легким, а мысли – ясными, и Шай поняла, что никогда прежде не была по-настоящему чистой и никогда прежде не была по-настоящему живой. Сила переполняла ее, и Шай выпрямилась и открыла глаза.

Алон рухнул на землю у ее ног, и сердце его больше не билось.

Шай стояла в лучах рассвета, и губы ее были красны от крови. Нужно было уходить, но Лабарту не торопил ее. Восторг от первой крови все еще владел ее сердцем, он видел это, чувствовал вместе с ней.

Они успеют уйти, и никто не заметит их. А про этого человека скажут, что дикие звери растерзали его или ночные демоны, пьющие кровь.

– Я раньше не жила, – сказала Шай и повернулась к Лабарту. – Кто я теперь?

– Экимму, – отозвался тот и взял ее за руку

Они стояли на перекрестке. Вся эта земля принадлежала им, земля, полная солнца и крови. Так какую же выбрать дорогу?

– Я слышал, что Хеврон – богатый город, – сказал Лабарту. – Мы пойдем туда.

Солнце звало в путь, и к полудню они были уже далеко.