Читать книгу Бирит-нарим - Влада Медведникова - Страница 5

.

Кэри

1.

Лабарту потерял счет годам. Он провел в пути много лет, шел по степному бездорожью, по лесам, по долинам и горным тропам. И чем дальше он уходил, тем холоднее становились зимы и короче – лето. Много лун шли дожди и снега и солнце скрывалось за тучами. Но даже к этому он привык и шагал вперед, нигде не задерживаясь надолго.

Сперва каждый день был напитан тревогой, каждая ночь – снами о белом огне, сошедшем на землю. Страшно было входить в селения людей, и Лабарту тайно следовал за кочевьями, шел по следам путников, подкрадывался к пастухам, охотился на охотников, вышедших за добычей. Забирал кровь, пока никто не видел, и вновь бежал прочь, оставив жертву мертвой или во власти чар.

Каждую ночь, засыпая на голой земле, он думал: «Я как зверь».

Каждое утро вдыхал незнакомые запахи, видел деревья и травы, имен которым не знал, слышал голоса птиц, не прилетавших в страну черноголовых.

Каждый день он вслушивался, пытался ощутить– нет ли рядом пьющих кровь, – но тщетно. Иногда, сквозь стук собственного сердца и сплетение солнечных лучей ему виделись отблески чужой силы и жизни, – но были слишком далеки, растворялись, едва возникнув.

Однажды люди пришли, когда он еще спал. Целый род перебирался с места на место, шел вдоль реки. Их шаги, крики детей и лай собак – все смешалось, проникло в сон Лабарту. В этом сне был Лагаш, многолюдный, шумный, полнящийся голосами и теплом жизни. Впервые за долгий срок Лабарту не помнил об огне, сошедшем с неба, и просыпаться было больно.

Но люди, обступившие его наяву, не походили на жителей Шумера. Были вооружены копьями, но не пытались нападать. Говорили – но в непонятной речи не звучала угроза.

Они увели Лабарту к костру, дали одежду, накормили человеческой пищей. Так он понял – если не раскрывать своей природы, люди будут видеть в нем человека.

Он жил среди них три дня, и страх гнездился в сердце, не отступал ни на миг. Лабарту пил кровь украдкой, в темноте, боялся сделать лишний глоток. Каждый шаг, каждое слово наполнял чарами – но, казалось, люди и без того были спокойны.

На четвертую ночь он покинул их, ушел звериными тропами на север.

Но знал теперь, что может неузнанным ходить и по дорогам людей.

2.

Он нашел ее в краю, похожем на крик одинокой ночной птицы.

Здесь было море – волны разбивались о прибрежные камни, окатывали холодными брызгами, голоса чаек звучали как эхо прибоя. Каждый вдох полнился соленым ветром, деревья сгибались, покоряясь буре.

Здесь рос лес, тянулся вдоль берегов и дальше, прочь от моря. Скрытые папоротником и подлеском, журчали ручьи, сливались, превращались в реку, – а она спешила обратно, к соленым волнам. Лес казался бескрайним, но, идя вверх по течению, можно было покинуть его. Много дней пути голос хвои и шелест листьев будут сменять друг друга, а потом откроются другие края.

Но Лабарту оставался здесь, его заворожило море.

Оно менялось.

Сперва рвалось на землю, словно желало поглотить ее, и многие дни прибой разбивался у самой кромки леса. В это время берег был пустынным, Лабарту бродил там один, по колено в воде, или сидел на высоком камне, смотрел на волны – пока жажда не начинала биться в сердце, затуманивая мысли.

Затем море отступало, обнажало дно, но оставляло память о себе. Водоросли оплетали мокрые камни, ракушки хрустели под ногами, впивались в кожу. В эти дни тысячи птиц слетались на обнажившийся берег, и от их криков и хлопанья крылье звенело в ушах.

Следом приходили и люди. Они ловили рыбу в отмелях, разбивали раковины и доставали моллюсков. Это были удачные дни для людей, время легкой добычи.

В эти дни Лабарту реже выходил к морю – кроны деревьев смыкались над ним, он блуждал по звериным и человечьим тропам.

Люди знали его – и те что жили у моря, и другие, кочевавшие вдоль реки. Он приходил в их селенья, задерживался, но не надолго, – и все видели в нем человека, считали странствующим охотником. Но разве он не был и в самом деле охотником, одиноким, блуждающим в чужом краю?

Только эта земля уже не была ему чужой. Он знал лесные тропы, время бегства и возвращения моря, знал, когда зима сменяет осень. Стал понимать речь здешних людей – туманную и холодную, напоенную запахом хвои. В его снах и мыслях она сплеталась с языком страны черноголовых, словно душа могла говорить теперь разными голосами.

Я живу здесь, пью кровь, здесь нет никого, кто бросил бы мне вызов, – шептали непрошенные мысли, и слова причудливо свивались, окрашивая друг друга. – Я хозяин этой земли.

Он знал, это правда, но рядом с этой правдой всегда таилось отчаяние, рядом всегда была память о зное, текущем с небес, память о Шебу и Тирид и городе, который они оставили.

Лагаш, —говорила память, и звала уйти прочь, куда угодно, лишь бы не оставаться на месте.

Но он не хотел уходить.

Сидел на камнях, смотрел как набегают и отходят волны, слушал крики чаек. Он был зачарован.

Но он встретил ее не у моря.

3.

Этот ручей рождался в глубине леса, – стоило закрыть глаза, и воспоминания приходили, наполнялись журчанием родника среди камней, ледяным вкусом воды, запахом сосен. Но здесь ручей уже был близок к реке, струился медленней, кустарники тянули ветви к его широкому руслу.

Лабарту стоял на берегу, следил, как солнечный луч выныривает из-за туч, вспыхивает на воде, гаснет снова. И, вторя ему, вспыхивали и гасли мысли, – каждая была такой же внезапной и яркой, и каждая угасала также, исчезала, почти не оставив следа в душе. Мысли о стоянке людей, приютивших его прошлой ночью; о жажде, которая придет позже; о том, что море вскоре вернется.

Думать об этом – все равно, что не думать ни о чем, ничего не ждать. Блуждать между воспоминаниями и миром яви, едва сознавая, что происходит вокруг.

А потом он заметил ее.

Она была на другом берегу – спускалась к воде, обеими руками держала высокий кувшин.Ступала осторожно, чтоб не оступиться на влажной глине, смотрела вниз. А когда наклонилась, зачерпывая воду, солнце вспыхнуло на ее волосах, они стали сияющими, золотыми, а потом померкли вслед за бликом в теченье ручья.

Предчувствие восторга, бескрайнего и неотвратимого как прилив, захлестнуло сердце.

Она моя, она будет со мной.

Он рванулся вперед, в шквале брызг промчался на другой берег, схватил ее. Кувшин разбился, полоснула дальняя боль, запах крови смешался с запахами леса.

Она сопротивлялась, но не кричала, лишь билась в его руках.

Заберу ее, украду ее, она моя.

Она пил ее кровь, ее боль и силу, и, когда осталась лишь последняя искра жизни, дрожащая и угасающая, – выпрямился, прокусил жилы у себя на запястье, прижал к ее губам. Его душа, переполненная солнечным огнем кричала: Ты останешься со мной!

Этот крик был в его глазах, в его крови. И та, которую он все еще держал крепко, как пойманного зверя, сделала глоток, потом еще один, и закрыла глаза.

Лабарту едва заметил, как разжал хватку, как обнял и прижал к себе девушку, имени которой пока не знал.

Моя кровь… оживляет ее.

Он чувствовал это – возрождение, преображение жизни, стук сердца – свой и ее.

Он был готов к этому, ведь и Шебу, и Тирид столько раз объясняли, что нужно делать, и что будет. Но это были всего лишь слова, а мир, менявшийся с каждым мгновением – был настоящим.

Она оживала, и ее жизнь все ярче, все ослепительней разгоралась в его сердце. От каждого вдоха свет становился нестерпимей, трудней было думать. Облака затянули небо, ни единого блика на воде, – но сердце звенело от солнечных лучей.

– Дитя моего сердца, – прошептал Лабарту на языке этой земли.

В каждом слове был вкус крови, голос воды и запах соснового леса.

4.

– Я не кричала, потому что не испугалась, – сказала она.

Теперь Лабарту знал ее имя. Кэри. Стоило мысленно произнести его – и каждый вдох становился светлей и спокойней.

– Не испугалась? – повторил Лабарту.

Они сидели вдвоем на прибрежных камнях, и едва верилось, что эти скалы, деревья и волны помнят его одиночество. Теперь движения и чувства, лучи солнца и дыхание моря стали общими для двоих. Радость, неведомая прежде, полнила сердце до самого дна, душу – до самых темных глубин.

Кэри улыбнулась. Ее глаза были цветом как море перед штормом, завораживали, соленый ветер жил в них, качался прибой.

– Я знала – ты охотник, ты хочешь украсть меня, чтобы я стала твоей.

Ее голос тоже был здешним – скользил легко, менялся, то глубокий как лесная тень, то прозрачный как облака на рассвете.

– Поэтому я не испугалась, – продолжала Кэри. – Я дралась, чтобы узнать, слабый ты или сильный. – Она улыбнулась вновь, сжала его ладонь. – Я только не знала тогда, на кого охотится этот охотник.

Ветер перемешал их волосы, переплел золотые и темные. И чувства сплелись также: глубинный жар, восторг и нежность отражались друг в друге, разгорались, сияли все ярче. Мысли исчезли, распались на всполохи и звуки, но одна задержалась, звенела эхом:

Мое испытание – завершилось теперь.

5.

Сидя у догорающего костра, он думал: Теперь у меня есть дом.

Кэри спала, положив голову ему на колени, и он не шевелился. Смотрел в темноту, где деревья смыкались ветвями, шептались друг с другом. Перебирал ее волосы – ночь украла их сияние, превратила в туманные волны.

Оленьи шкуры под шатким навесом, едва тлеющие угли в очаге, поляна в лесной глуши – с заходом солнца, снова и снова, Лабарту возвращался сюда вместе с Кэри. Где бы ни бродили они днем, вдоль моря или по берегам ручьев, – ночь заставала их здесь, в охотничьем шалаше.

Моя Кэри, моя земля и мой дом.

Кэри не испугалась его в тот первый миг, и от этого сам он стал бесстрашным. Ее свет не покидал сердца, и от этого каждое утро на рассвете ему хотелось петь. И он пел, без слов, как поют птицы, и не помнил тогда кто он – человек, зверь или демон.

Но Кэри просыпалась от его голоса и своей жажды, и он вспоминал.

Он был демоном, ходящим по тропам людей, и Кэри шла теперь вместе с ним.

Одна из троп привела их в родное селение Кэри, но Лабарту не замедлил шага и не повернул прочь. Отец Кэри встретил его гневом, но Лабарту сложил к его ногам волчью шкуру и оружие, украденное у людей моря. Этой ночью горели праздничные факелы, звучали песни и кровь опьяняла. «Навещайте нас на исходе луны», – просила мать Кэри, и, когда серп луны почти истаял, они пришли вновь. И поступали так каждую луну, хотя Кэри не тосковала по прежнему дому.

Ее дом был теперь здесь.

Вот дитя моего сердца, Тирид. Если бы только ты увидела ее…

Кэри вздохнула еле слышно, шевельнулась под его рукой. Лабарту закрыл глаза – каждая мысль и каждое чувство вспыхивали так ярко и, казалось, могли вырвать Кэри из пелены сна.

Он не хотел будить ее. Она пересказывала порой свои сны, причудливые и текучие как туман. Он любил их слушать. Она же любила слушать его рассказы о дальних землях, о стране меж двух рек, о законах для демонов, о палящем солнце и широких реках. О том, почему он бежал из родной земли, и о тех, с кем он был связан дружбой или кровью. Он рассказывал все – снова и снова – а Кэри слушала, как слушают легенды.

Тирид, если бы только…