Читать книгу Черный русский. История одной судьбы - Владимир Александров - Страница 5

Несмотря на всю свою удивительную успешность, Ханна и Льюис Томас не могли бы даже вообразить, какое будущее было уготовлено их новорожденному сыну, который 4 ноября 1872 года лежал спеленутый в их бревенчатом домике и которому они решили дать имя (весьма величественное) Фредерик Брюс. До Гражданской войны[2] они были рабами, а в 1869-м, через четыре года после ее окончания, неожиданный поворот фортуны преподнес им собственную ферму в двести акров в округе Коэхома, что в северо-западной части штата Миссисипи, известной как Дельта.

Как чернокожие землевладельцы, Томасы были наименьшим из меньшинств. В 1870 году из примерно двухсот тридцати ферм округа Коэхома черные владели всего лишь полудюжиной, и второй по величине была ферма Томасов. Их достижение было тем более исключительно, что в послевоенные годы черных в Дельте по-прежнему было больше, чем белых, почти вчетверо. Основной частью земли владела горстка белых семей; многие другие белые, подобно большинству черных, не владели ничем.

В начале 1869 года, перед весенним сезоном посева, на публичном аукционе перед зданием суда во Фраерс-Пойнте – небольшом городке на реке Миссисипи, являвшемся тогда административным центром округа Коэхома, – Льюис торговался за немалый участок земли, состоящий из полей, лесов, болот и ручьев (которые в Дельте называют байю). Раньше этот участок принадлежал белому фермеру, жившему в другом округе и умершему без завещания; и тогда суд по наследственным делам велел его адвокату продать собственность за столько, за сколько сможет. Льюис, должно быть, хорошо знал эту ферму. Она находилась недалеко от участка в районе Хопсон-Байю, что примерно в двадцати пяти милях к юго-востоку от Фраерс-Пойнта, все еще принадлежавшего братьям Чейрс, его бывшим владельцам. На аукционе Льюис победил со ставкой 10 центов за акр[3]. У него было три года на выплату двадцати долларов – ежегодными взносами по 6,66 ²/₃ доллара с годовым закладом в 6 процентов. Даже с учетом тяжелого экономического кризиса в Дельте после Гражданской войны это была очень низкая цена.

Томасы не стали тянуть и той же весной приступили к работе на своей ферме. Первый же сезон был невероятно удачен. Общая стоимость урожая оценивалась в 5100 долларов, что равняется примерно 80 тысячам долларов по сегодняшнему курсу. Меньше чем за год они в сотни раз окупили свои первоначальные вложения и стали одной из самых успешных черных семей в регионе.

* * *

Природа создала в Дельте такие условия, благодаря которым талант и труд человека щедро вознаграждались. Несмотря на свое название, Дельта является поймой Миссисипи и расположена примерно в трехстах милях вверх по течению от Мексиканского залива. Округ Коэхома оставался полудикой местностью и спустя десятилетия после Гражданской войны; его нрав и облик во многом были результатом ежегодных весенних паводков на Миссисипи. Нанесенная ими черная пойменная почва в сочетании с длинным и жарким летом сделала регион чрезвычайно плодородным. Еще в начале XX века округ Коэхома был покрыт густым лесом из огромных кипарисов, нисс и амбровых деревьев, а также сикоморов, тополей, пеканов, кленов и других видов. Многие деревья были толщиной в рост человека, а высотой в сто футов[4] и больше. Среди деревьев, как в джунглях, росли кустарники, лианы и тростники, во многих местах – в пятнадцать-двадцать футов высотой, что делало их почти непроходимыми. Перемежающиеся болота, озера и байю, созданные паводками, еще больше осложняли путь по суше. Строить дороги было трудно, так что на протяжении всего XIX века главным способом перемещения там оставалась вода.

После того как в 1836 году был образован из индейских земель этот округ, очень быстро распространилась молва, будто там рос хлопок высотой целых шесть футов – это почти вдвое выше, чем где-либо еще на Юге. С самого начала основными поселенцами были белые рабовладельцы, ведь чтобы очистить лес и осушить землю под плантации, требовался большой труд. Обычно они прибывали по воде, часто на пароходах по Миссисипи, которые были самым простым средством для перевозки больших и тяжелых грузов. Достигая Дельты, переправляли семьи, скот, рабов и прочее имущество на мелкосидящих плоскодонных баржах, которые они проводили извилистыми путями по сети водоемов, пока не добирались до подходящего берега, на который можно было сойти.

Поначалу возделываемые поля представляли собой узкие полосы вдоль рек и байю. Понадобились годы тяжелого труда рабов, чтобы расширить их: повалить деревья, выкорчевать пни, убрать кусты и тростник. Несмотря на быстрое заселение округа Коэхома, охватывающего почти 600 квадратных миль[5], к 1860 году его население насчитывало лишь 6606 человек, из которых 5085 были рабами. А по всей Дельте в это время возделывалось всего лишь 10 процентов земли.

Тем не менее Коэхома и несколько соседних речных округов быстро оказались в числе самых богатых во всей стране. Когда началась Гражданская война, хлопок составлял 57 процентов американского экспорта, и один штат Миссисипи выращивал четверть этой доли. Благодаря этому крупнейшие рабовладельцы становились богачами и жили в роскоши. Со временем они строили себе большие особняки, обставляли их дорогой мебелью, собирали предметы искусства и путешествовали в Европу. В осенние и зимние сезоны приемов они устраивали обеды, вечера и шикарные балы.

Жизнь же рабов в Дельте, напротив, была тяжелее, чем в большинстве других мест на Юге, – из-за труднопроходимой местности и продолжительного годового аграрного цикла, обусловленного теплым климатом. Большие денежные вложения, которые многие плантаторы сделали в тогда еще отдаленную местность, и их жадность до прибыли, сулимой большими урожаями, заставляли их перегружать невольников работой. Тяжелые условия труда усугублялись полчищами комаров, плодившихся в стоячей воде каждую весну. С апреля по сентябрь эти насекомые делали жизнь столь невыносимой, что белые, которые могли себе это позволить, уезжали на курорты на Севере или же поднимались в более прохладные места. Вдобавок ко всему, Дельта была на редкость нездоровым местом для работы. Эпидемии, включая желтую лихорадку и малярию, а также разные передающиеся с водой болезни уносили тысячи жизней. Черные страдали от них больше, нежели белые, а черные дети были самой уязвимой частью населения.

* * *

О жизни Льюиса и Ханны до покупки фермы известно немного. Рабы вообще написали очень мало воспоминаний, поскольку владельцы старались держать их неграмотными. Плантаторы редко делали подробные записи о своих рабах, ограничиваясь описями вроде тех, что использовались для скота.

И все же можно предположить, что, как и почти все бывшие невольники в Дельте, между концом Гражданской войны в апреле 1865 года и началом 1869 года, когда они предложили свою цену за ферму, Льюис и Ханна занимались обработкой земли. Этим-то и могли они заработать нужную сумму для первого годового взноса. Тот факт, что, едва начав работать на себя, они так быстро добились успеха, говорит о том, что они не были новичками.

По окончании Гражданской войны многие вольноотпущенники думали, что федеральные власти введут земельную реформу – конфискуют большие плантации, поделят их на участки и раздадут чернокожим фермерам. Этого не произошло. Компромиссным решением, реализованным по всему Югу, стали различные формы владения землей на правах аренды, прежде всего испольщина. По этой системе, которая уже установилась к 1868 году в некоторых частях Дельты и просуществует там до самого XX века, черная семья арендовала участок земли у белого собственника в обмен на часть выращенного ею урожая. Стоимость любых товаров и услуг, получаемых семьей от землевладельца, таких как еда, одежда, медицинская помощь, фермерский инвентарь и строительные материалы, вычиталась из доли урожая, принадлежащей семье. Но нередко арендатор был вынужден отдать землевладельцу целую половину урожая, так что многие вольноотпущенники оставались бедняками. Те же, кто преуспевал в накоплении капитала, достаточного, чтобы не быть должным в конце страды, и кто поэтому чувствовал себя в силах договориться с землевладельцем о лучших условиях на следующий сезон, часто старались арендовать землю. Однако землевладельцы, так же как и ку-клукс-клан[6], старались препятствовать этому: они считали, что это лишит их контроля над трудом черных и может привести к масштабному переходу земель Дельты из рук белых в руки черных. С этим, вероятно, до 1869 года сталкивался и Льюис. Так или иначе, его ставка в 20 долларов с первоначальным взносом в одну треть (что примерно равняется сегодняшним 100 долларам) была в пределах финансовых возможностей семьи, работавшей в качестве наемных рабочих или же испольщиков.

Ханна и Льюис испытывали на себе и другие тяготы жизни черных в Дельте. Регион «славился» высокой смертностью, это коснулось и их семьи. У Фредерика было три старших брата и сестра: Янси, родившийся рабом в 1861 году; Уильям, родившийся свободным в 1867 году; Кейт, родившаяся около 1868 года; и Джон, родившийся в 1870 году. Двое умерли в детском возрасте: Кейт – около 1870 года, Уильям – спустя несколько лет. Фредерик не оставил воспоминаний ни о ком из них, и больше о них ничего не известно.

Мать Фредерика, Ханна, умерла, когда ей было около тридцати пяти; возможно, это случилось во время появления на свет Фредерика в 1872 году. Тогда Льюис женился на другой женщине, Индии, которая была на несколько лет моложе Ханны. Она родилась в Алабаме в 1843 году и, вероятно, была привезена в Дельту белым плантатором до начала Гражданской войны. Фредерик будет считать Индию своей матерью – это служит подтверждением тому, что она появилась в его жизни, когда он был еще совсем мал, и вырастила его.

Возможно, что Льюис и Индия сошлись отчасти из-за того, что оба выделялись из местной черной общины. Льюис был, по общему мнению, дружелюбным, трудолюбивым, умным и общественно сознательным человеком. К моменту рождения Фредерика в 1872 году он вот уже несколько лет был еще и состоятельным, и не только по тем меркам, которые прилагались к черным. Сохранились различные свидетельства, указывающие на то, что Индия была подходящей для него партией. Особенно примечательно, что она присоединится к мужу в осуществлении кое-каких правовых действий в суде округа Коэхома; это было редкостью для черных вообще, а уж тем более для черной женщины. То, что она, овдовев, продолжит судебные тяжбы, лишь добавляет ей исключительности. Индия, ко всему прочему, была еще и грамотна, что очень необычно для бывшей рабыни (и позволяет предположить, что до Гражданской войны она работала домашней прислугой). Необычным для черной женщины было и ее имя, и даже то, как она подписывала документы, отличало ее от большинства вольноотпущенниц: она использовала средний инициал – «П.». Хотя Льюис не умел читать и писать, иногда он тоже использовал средний инициал – «Т.» – видимо в подражание Индии. Это малозаметные жесты, но в определенных условиях они указывают на вызывающую гордость как часть самопонимания человека и на сопротивление, пусть слабое, своего рода «самозабвению», которого белые ожидали от черных. Сходство, которое можно наблюдать между твердыми характерами Льюиса и Индии и тем, как будет вести себя Фредерик спустя годы, говорит о том, что они сильно на него повлияли.

Имена, которые давали в семье Томаса, тоже укладываются в эту логику исключительности. Хотя ей было уже за сорок – в XIX веке это был уже не тот возраст, когда заводят детей, – в 1880-х годах Индия родила дочь и назвала ее Офелией. Как и Брюс – среднее имя Фредерика, – имя Офелия было необычным для черных американцев на послевоенном Юге.

Фредерик, скорее всего, был назван в честь Фредерика Дугласа, бывшего раба, ставшего знаменитым аболиционистом, писателем и общественным деятелем. Дуглас был широко известен по всей Америке начиная с 1850-х годов, и его имя должно было нравиться таким черным, как Томасы. Возможный источник среднего имени Фредерика – Бланш К. Брюс. Это бывший раб, ставший богатым землевладельцем в округе Боливар, штат Миссисипи, в конце 1860-х годов и политиком – там же и в округе Таллахатчи, после чего в 1874 году избрался в Сенат Соединенных Штатов, где он был первым черным, заседавшим полный срок. Поскольку округ Коэхома граничит и с Боливаром, и с Таллахатчи – последний находился совсем недалеко от фермы Томаса, – вполне возможно, что Томасы были лично знакомы с Брюсом. Большое внимание значению имен будет уделять позже и сам Фредерик. Он всегда использовал средний инициал при написании своего имени, а нередко и писал «Брюс» полностью. Обосновываясь в Москве, он взял себе типично русские имя и отчество: Федор Федорович. Собственные имя и среднее имя он сохранил в семье, назвав младших сыновей, родившихся в Москве, Фредериком-младшим и Брюсом.

Имя Офелия служит свидетельством на удивление большого культурного кругозора ее родителей, по крайней мере Индии, поскольку из них двоих именно она была грамотна. Ближайший правдоподобный источник этого имени – знаменитый антирабовладельческий роман Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома», опубликованный в 1852 году и ставший вторым главным американским бестселлером XIX века после Библии. В этом романе мисс Офелия Сен-Клер – второстепенный, но положительный персонаж, сумевший преодолеть свое предубеждение против черных. Индия могла знать о романе, даже не читая его, настолько он был прославлен и скандален на Юге, где его резко критиковали рабовладельцы.

* * *

Ведение фермерского хозяйства было по необходимости семейным делом, и работа, в которой оно заключалось, дает нам понять, как жили Томасы после покупки фермы и каким было детство Фредерика. В последней трети XIX века главной товарной культурой в округе Коэхома оставался хлопок, а второе место занимала кукуруза. Расчищение земли, ее пропахивание и засевание, прополка полей до тех пор, пока растения не вырастут настолько, чтобы затенить землю, собирание хлопка и початков кукурузы, когда они созревали и как следует высыхали, – все это составляло повседневную работу не только мужчин и женщин, но и детей, едва они достигали шести или семи лет, то есть становились достаточно большими, чтобы управляться с мотыгой или таскать мешки. При этом у каждого были и другие дела. Фермерские семьи выращивали свои овощи, заводили кур и свиней, а если могли себе позволить, то и держали одну или две молочные коровы. Им нужны были мулы, лошади или быки, чтобы тянуть плуг, перевозить урожай и выполнять другую тяжелую работу, такую как очистка сырого хлопка и упаковывание его в тюки; скот нужно было регулярно кормить и поить.

Охота и рыбалка тоже были частью фермерской жизни в Дельте, как для белых, так и для черных, поскольку это были самые простые и дешевые способы добыть мясо к столу. В конце XIX века леса были полны оленей, медведей, ягуаров, волков, опоссумов и множества других мелких животных; были там индейки, утки и другая дичь. Зубатка, буффало, форель, амии, речные раки, аллигаторы, щитомордники-рыбоеды и каймановые черепахи величиной с корыто наполняли водоемы. Даже еще после Гражданской войны аллигаторы так часто охотились на домашних свиней, что детям велели быть осторожными, чтобы не попасться им.

Дневной, недельный и сезонный ритмы сельскохозяйственного труда и жизни в краю дикой природы, очевидно, во многом определяли мир, с раннего детства знакомый Фредерику. Главное исключение, должно быть, составляли церковь и школа, но это уже позже. Большую часть года дневные часы заполняла работа по хозяйству, друзей детства в негусто заселенной сельской местности было мало, и из развлечений были только те, которые можно было самому себе придумать.

Ребенок, выросший в Дельте, никогда не забудет ее запахов и звуков – так сильно впечатываются они в сознание. Сладкое благоухание согретых солнцем сплетений жимолости, сильный запах свежевскопанного грунта под плугом, восхитительный, похожий на запах банана аромат дерева пау-пау, что растет иногда на речных берегах… Ферма в Дельте была подобна острову в огромном зеленом море, и звуки, которые можно было там услышать, были почти всегда звуками природы. На рассвете наполненный росой воздух пронзали крики плачущих горлиц, отрывистый треск желтоголовых дятлов и резкое карканье ворон, хлопающих тяжелыми крыльями. В спокойные, жаркие летние дни поля наполнялись вибрирующим гудением кузнечиков. Когда смеркалось, брюхастые лягушки-быки отмечали завершение дня басовитым хором, который поочередно нарастал и затихал, пока последняя пара мулов брела обратно с поля и последний, однотонно звенящий удар молота на отдаленной наковальне не растворялся в темноте.

* * *

После 1869 года Томасы вышли из безвестности, столь типичной для жизни черных в Дельте. Будучи землевладельцами, они должны были взаимодействовать с белокожей властной структурой округа Коэхома и, таким образом, начали оставлять следы в правительственных документах. Это будет иметь далеко идущие последствия – как для них, так и для нескольких заметных местных плантаторов.

Во время американской переписи 1870 года у Льюиса и Ханны запросили подробные сведения о продукции их фермы. Отсюда нам известно, что урожай их первого и чрезвычайно успешного года составили 48 тюков хлопка, каждый по 450 фунтов[7]; 250 бушелей[8] сладкого картофеля; и 300 фунтов масла. Бо́льшая часть заработанных ими 5100 долларов приходилась на хлопок. Томасы стали свободными и самостоятельными землевладельцами с собственными домом, полями, животными и планами на жизнь – большинство черных едва ли могли себе такое даже представить.

Размер их фермерского хозяйства был велик. Сорок восемь собранных ими тюков указывают на то, что значительная часть их земли была засажена хлопком – примерно 70 из 200 акров. Дополнительной площади требовал сладкий картофель, равно как и корм для скота. Согласно переписи 1870 года, у Томасов было семь мулов или ослов, семь рабочих быков, четыре молочные коровы и шесть голов иного, неуточненного «скота». Четырнадцать тягловых животных – это слишком много, чтобы Льюис и Ханна самостоятельно использовали их для пахоты или же для очистки и тюковки хлопка. Более того, Ханна должна была заниматься множеством других дел: детьми, домом, молочными коровами, огородом, курами и тому подобным. С самого начала владения землей Томасы не могли справляться без помощи либо наемных работников, либо издольщиков. Наем черной семьей других вольноотпущенников был заметной переменой в привычных для Дельты трудовых отношениях. И это выделяло Томасов в глазах их белых соседей.

Следующие полтора десятилетия Томасы участвовали в ряде земельных сделок: их успехи, как и экономика Дельты, то нарастали, то падали. В 1876-м они на год фактически утратили право владения своей фермой из-за долгов, однако же выкупили бо́льшую ее часть в 1877 году. Затем они постепенно расширили ее до 400 акров в 1880 году, 504 – в 1884-м и 625 – в 1886-м. Центр владений Томасов находился там, где сейчас проходит 49-е шоссе, в двух милях к югу от Дублина и двенадцати милях к юго-востоку от Кларксдейла, где Хопсон-Байю максимально приближается к дороге.

Как показывают записи Коэхомского канцлерского суда, Томасы регулярно использовали свою землю для обеспечения ссуд и в качестве капитала для погашения займов. В 1870–1880-х годах банки в Коэхоме были редкостью, поэтому фермер, нуждавшийся в наличных деньгах или продовольствии прежде, чем мог продать текущий урожай, часто закладывал, целиком или частично, свою землю – нередко вместе со всем скотом, инструментами, оборудованием и постройками – более крупному и богатому местному землевладельцу. Продав урожай, фермер мог выкупить закладную, что наряду с основной суммой включало годовые, обычно от 6 до 10 процентов и, как правило, на срок от года до трех лет. Между 1870 и 1886 годами Льюис подписывал финансовые соглашения такого рода восемь раз с пятью богатыми, влиятельными белыми на суммы от 2600 до 9600 долларов (в последнем случае это около 200 тысяч сегодняшних долларов) и часто имел векселя, сроки по которым истекали раз в год, а то и чаще. Таким образом, площадь принадлежащей Томасам земли с годами менялась: они покупали или продавали ту или иную собственность, в соответствии с тем, что требовали обязательства и насколько позволяли возможности.

Постоянным свойством усилий Льюиса, как и Индии, судя по ее активной роли в те периоды, когда их дела шли неважно, было стремление увеличивать размеры и доходность фермы. Льюис пытался даже не ограничиваться фермерством – в 1873 году он установил на своей земле паровую лесопилку, для чего взял в партнеры белого эмигранта-англичанина. Это начинание заслуживает внимания, поскольку предвосхищает открытие, которое спустя годы сделает Фредерик в Лондоне, – что англичане не возводили «цветного барьера» перед черными американцами.

Подрастающий Фредерик не мог не слышать о деловых операциях, которыми занимались его родители, – эти сделки были нередки, люди жили на ферме тесно, а детям свойственно любопытство. Даже общее представление о финансовых планах и операциях его родителей должно было дать ему понятие об иной жизни, большей, чем бесконечный цикл, состоящий из труда, приема пищи и сна, – понятие, которое могли получить очень немногие черные в Дельте. Покинув Миссисипи, Фредерик больше не возвращался к сельской жизни или фермерству; вместе с тем он навсегда усвоил то, что настоящий успех достигается путем расширения. Это могло быть и общим местом американского предпринимательства и вообще капитализма, но это в любом случае было и тем, что он ребенком усвоил дома.

* * *

Однако не одна материальная выгода двигала Льюисом и Индией. В 1879 году они совершили резкую перемену в своей жизни, а равно и в жизни черной общины района Хопсон-Байю, пожертвовав землю под строительство новой церкви. Учитывая, сколь немногие черные владели землей в Коэхоме, пожертвование Томасов свидетельствует об их необычайной щедрости. Эта инициатива также должна была оказать сильное влияние на мировоззрение Фредерика и на его понятие о том, какие бывают у человека в жизни возможности.

До начала и во время Гражданской войны для рабов было обычным делом посещать церкви хозяев. Затем стремительные перемены в социальном порядке привели к тому, что белые перестали позволять обретшим свободу черным участвовать в жизни своих церквей, и вольноотпущенники либо сами покидали старые приходы, либо изгонялись из них. 14 июня 1879 года Томасы продали за символическую сумму 1 доллар три четверти акра своей земли на западной стороне Хопсон-Байю Африканской методистской епископальной церкви. Возможно даже, что это была инициатива Индии, даже больше чем Льюиса, потому что, как правило, в черной семье именно мать проявляла особый интерес к духовным вопросам, да и в акте рядом с «X» Льюиса стоит подпись Индии. Когда строительство было завершено, Томасова молельня – так ее называли – представляла собой, судя по всему, небольшую бревенчатую хижину, как и практически все новые здания в Коэхоме в то время, включая дома плантаторов. Это была одна из первых молелен Африканской методистской епископальной церкви, открытых в Коэхоме после Вефильской, «материнской» церкви во Фраерс-Пойнте.

Однако это был не первый храм в районе Хопсон-Байю, и то, что сделали Томасы для своих товарищей-вольноотпущенников, вполне могло показаться жившим в округе белым дерзостью, ведь Томасы – еще раз – выделились из своего окружения. Методистская церковь Черри-Хилл, вокруг которой изначально вырос поселок Дублин и которая находилась в двух милях к северо-западу от Томасовой молельни, стояла там еще с 1850-х годов. Это должно было быть известно Льюису, потому что в ее приход входили его бывшие владельцы, трое братьев Чейрс, со всей своей многочисленной родней. Вполне возможно даже, что Льюис и Ханна посещали методистскую церковь Черри-Хилл вместе с владельцами, а после Гражданской войны были отлучены.

В сельском Миссисипи роль церкви, как правило, отнюдь не ограничивалась отправлением культа; она служила местом, где жители собирались для разных целей, таких как развлечения, политика и в особенности – образование. Согласно американской переписи 1880 года, Фредерик и его братья Янси и Джон годом ранее ходили в школу. Судя по всему, их школа находилась в том самом месте, которое помогли основать их родители; не исключено, что там преподавала Индия. Учебный «год» у мальчиков едва ли длился дольше четырех месяцев, что позволяло им в остальное время помогать на родительской ферме. В таких однокомнатных деревенских «школках» детей рассаживали по разным углам небольшими группами по возрасту и способностям (в 1879 году Янси было около семнадцати, Джону – десять, Фредерику – семь). Всем им преподавал один учитель, и обучение оканчивалось на третьей или четвертой ступени.

Если Томасову молельню действительно использовали еще и как школу, то это, вероятно, была первая в тех окрестностях школа для черных детей. Первоначально организацией школ на Юге, наряду с оказанием другой разнообразной помощи, занималось Бюро по делам беженцев, вольноотпущенников и заброшенных земель – федеральное агентство, учрежденное в 1865 году для поддержки получивших свободу черных. Когда же систему школ для черных приняли в свое ведение законодательные органы южных штатов, финансирование было урезано и некоторые школы были закрыты. В результате в 1880 году лишь один из четырех черных мальчиков старше десяти лет был грамотен – среди же белых мальчиков, живших на Юге, таких было четверо из пяти. Благодаря посещению школы, а также родительскому владению землей и ведущей общественной роли, Фредерик и его братья попали в число избранных чернокожих жителей Дельты.

* * *

Выдающееся положение семьи Томасов, однако же, станет и причиной ее краха. Вторая большая перемена в их жизни вновь была связана с фермой, но на этот раз она, увы, была к худшему.

В начале 1886 года, во время, когда годовой цикл на хлопковой ферме подошел к концу, на ферму Томасов пожаловал Уильям Г. Дикерсон, один из богатых и солидных белых землевладельцев округа Коэхома. Льюиса и Индию его появление не удивило: на протяжении вот уже восьми лет у них с ним были регулярные деловые отношения. Они дважды одалживали у него деньги (и еще один раз – у его отца), закладывая свою собственность по установившемуся порядку. Они полагали, что их отношения с Дикерсоном были основаны на дружбе и честности. Все свои векселя они оплачивали вовремя – что официально признавал и Дикерсон. И потом, они настолько доверяли Дикерсону, что годами полагались на него в подсчете тюков с хлопком, которые они доставляли ему на продажу, так же как и различных товаров и продуктов, которые они получали от него.

Но на этот раз визит Дикерсона не был дружественным. Он показал Льюису и Индии кипу бумаг и объяснил, что это были письма, полученные им от других белых землевладельцев, а затем стал зачитывать вслух выдержки из них. Соседи Томасов жаловались, что Льюис «стал весьма неприятен» им «ввиду его владения значительным объемом собственности». Они больше не желали, чтобы Льюис «жил среди них» и, учитывая давние отношения Дикерсона с Льюисом, предупреждали Дикерсона, чтобы тот завершил свои деловые сделки с Льюисом.

Затем Дикерсон назвал вторую причину своего визита и, таким образом, начал вести двойную игру, которую он, очевидно, задумал с самого начала. Во-первых, он подчеркнул содержавшуюся в письмах неявную угрозу, обратив внимание на то, что Томасам «опасно» оставаться на их ферме. Льюис и Индия прекрасно понимали, что это значит. Затем Дикерсон нанес второй удар. Он заявил, что Льюис и Индия задолжали ему почти 13 000 долларов. Это была очень большая сумма для того времени, равная примерно 300 000 долларов по сегодняшнему курсу. Дикерсон сказал, что этот долг скопился за несколько лет и что он готов забрать их имущество и продать его в возмещение этого долга. Наконец он перешел к тому, что и было, видимо, его планом. Играя в «друга-благодетеля», Дикерсон предложил «товарищеское соглашение». Если Льюис подпишет акт о передаче ему всех 625 акров фермы и всего личного имущества своей семьи, Дикерсон даст ему 2 000 долларов, а также «двух хороших мулов и повозку». Иными словами, Дикерсон предоставит Томасам транспорт, на котором они смогут бежать целыми и невредимыми, и средства, на которые они смогут начать все заново в каком-нибудь другом месте – в обмен на все, что у них есть. Таким хитрым способом он попытался представить себя их «спасителем». Чтобы сделать свое предложение более убедительным, он напомнил Льюису, что если его имущество продадут за долги, то вырученная сумма может оказаться меньше суммы долга, а значит, Льюис останется не только без гроша, но еще и с «большим долгом, висящим над ним».

Хитрая ловушка Дикерсона сработала, по крайней мере вначале. Льюис и Индия считали, что хорошо его знают. Поэтому, вероятно, рассудили они, если Дикерсон настолько добр, что защищает их от угроз, исходящих от белых соседей, и если он говорит, что они должны переписать свою ферму на него и так уладить сложившуюся между ними ситуацию, значит, он говорит правду, и им нужно сделать так, как он сказал. Поэтому 10 февраля 1886 года они подписали акт, хотя и в счет сниженного и пересчитанного долга размером в 9 600 долларов.

Льюис и Индия потеряли все, что они – и Ханна – заработали за последние семнадцать лет. Но зато они могли живыми и с детьми уехать из Коэхомы (так они рассуждали). Они прождали неделю, потом другую. Обещанных повозки и двух мулов все не было, равно как и 2 000 долларов. Когда Льюис разыскал Дикерсона и высказал свое недовольство задержкой, белый решительно заявил, что не обещал ничего подобного.

Учитывая богатство и положение Дикерсона, трудно сказать, что заставило его попытаться отобрать у Томасов землю. Он владел примерно восемью тысячами акров между Кларксдейлом и Фраерс-Пойнтом, четыре тысячи из которых возделывались, а также магазином с товарами на сумму 8 000 долларов, разными зданиями и землей во Фраерс-Пойнте стоимостью более 50 000 долларов; наконец, у него были интересы, связанные с несколькими фабриками Фраерс-Пойнта. По сравнению со всем этим 625 акров и прочие пожитки Томасов были мелочью. Хотел ли Дикерсон вернуть себе то, что считал по закону своим? Или, может быть, богатый белый думал, что может попросту отделаться от черной пары, чей успех «оскорблял» его расистские чувства? Дальнейшее развитие событий говорит о том, что Томасы стали жертвами одного позорного эпизода из истории семьи Дикерсона.

Для Томасов отказ Дикерсона от своего обещания означал, что они остались ни с чем. Но вместо того, чтобы смиренно принять этот новый удар, Льюис и Индия нашли в себе силы бороться. Они усомнились в том, что сказал им Дикерсон. Хотя они не хранили на ферме множество бумаг, но зато у них была хорошая память, особенно когда дело касалось урожаев хлопка. К тому же у них были арендаторы или издольщики, которые обрабатывали их землю и тоже помнили, какие годы были удачные, какие – так себе, а какие – плохие. Сложив вместе свои «воспоминания», подсчитав, сколько тюков хлопка они собрали в каждом году и сколько стоили эти тюки, произведя перерасчет всех прочих деловых операций, оценка которых была в свое время наивно доверена Дикерсону, Льюис и Индия не могли понять, как им удалось задолжать ему ту огромную сумму, что он назвал. Действительно ли он кредитовал их за весь хлопок, что они передали ему? Не был ли взыскиваемый им процент «чрезмерным и ростовщическим»? Не мог ли он «ошибочно взыскивать с них» на «незаконных и произвольных основаниях»?

Льюис и Индия сделали и другое тревожное открытие – что никто из их белых соседей вовсе не писал Дикерсону никаких писем с угрозами, которые он якобы зачитывал им. Они поняли, что Дикерсон это выдумал, чтобы запугать их, чтобы заставить покинуть округ и согласиться на заниженную стоимость выкупа. Бороться с ним было трудным делом, учитывая богатство и положение, которым располагали он и его семья. Но Томасы были так сильно задеты тем, как он обошелся с ними, что приняли решение – проявив тем самым огромное мужество – все же добиваться справедливости.

Мошенничества, подобные этому, были на Юге нередки, и часто ущерб терпели не только непосредственные жертвы обмана, но и их дети. В другом штате один черный юноша, чей отец был обманут белыми и лишился имущества, решил, что «не было смысла подниматься слишком быстро <…> [и] не было смысла подниматься медленно тоже, если они собирались забрать все, ради чего ты работал, стоило тебе оказаться слишком высоко».

Совсем иной урок извлек из этой истории Фредерик, если судить по его поведению в последующие годы. Весной 1886-го ему было тринадцать – достаточно, чтобы понять, жертвами какого искусного обмана стали его родители. Он рос в Коэхоме и должен был с детства помнить, каким унижениям, враждебности и насилию то и дело подвергались черные. Но реакция его родителей едва ли была обычным ответом на такое обращение, и это показало ему, что борьба за то, что принадлежит тебе, возможна вне зависимости от того, кто твой противник и насколько призрачен шанс на победу. Хотя обстоятельства в Москве и Константинополе будут совсем другими, Фредерик проявит там точно такую же стойкость, когда столкнется с попытками купцов, ростовщиков и юристов обмануть его.

Томасов, должно быть, весьма обрадовала готовность небольшой группы известных адвокатов (разумеется, белых) взяться за их дело; это были Джордж Ф. Мэйнард и братья Уилл Д. и Джон У. Кутреры. Джон (или «Джек») Кутрер был еще и политиком с хорошими связями, позднее он удачно женится и станет богатым, известным человеком, заметной фигурой округа Коэхома. (В 1890 году, в самый разгар затяжного дела Томасов, он средь бела дня застрелит белого журналиста, усомнившегося в чистоте его белого происхождения, и это сойдет ему с рук.) У Дикерсона, напротив, был только один адвокат, Дэниэл Скотт. Такое несоответствие говорит о том, что у влиятельных белых была, по-видимому, некоторая антипатия к Дикерсону, – и дальнейшее развитие событий подтверждает эту догадку.

6 мая 1886 года Льюис подал в Коэхомский окружной суд во Фраерс-Пойнте иск против Дикерсона. Он добивался отмены сделки по передаче фермы Дикерсону, пересмотра и перерасчета своих счетов, вычитания из них ростовщических процентов и беззаконных взиманий, а также получения кредита на все суммы, на которые он имел право и в которых Дикерсон ему отказал. Дикерсона, вероятно, застала врасплох смелость иска Льюиса. Этот черный не только пытался вырвать из его рук хороший земельный участок, едва он успел отобрать его; он еще и подвергал сомнению честь белого на глазах у всех и при участии других влиятельных белых.

Но было и еще кое-что, что возмущало Дикерсона. Иск всколыхнул воспоминания о череде скандалов, относящихся к прошлому его семьи и связанных с особенно постыдным переплетением вопросов расы и денег.

Появление Дикерсонов в том районе восходит к ранним временам поселения белых в округе Коэхома. Около 1847 года три брата из Мэриленда – Питер, Левин и Джордж Дикерсоны – купили землю и создали плантации, которые станут одними из самых больших и богатых в северо-западной четверти округа. Питер был отцом Уильяма Дикерсона.

Первый семейный скандал был связан с Левином, дядей Уильяма. Вместо того чтобы жениться, он предпочел более или менее открыто жить с черной женщиной по имени Анн; это продолжалось с 1855 года вплоть до его смерти в 1871-м. Межрасовый брак был при рабстве незаконен, хотя до начала и во время Гражданской войны многие белые держали рабынь в наложницах (применяя при желании и насилие). После Гражданской войны открытая связь такого рода по-прежнему была редкостью и считалась у белых плантаторов глубоко возмутительной. Более того, у Анн и Левина было двое детей, Сюзан и Оливер, и Левин признал их, несмотря на их «незаконность». Эти два обременительных отпрыска были первыми кузенами Уильяма. Когда Левин умер, оставив после себя «большое движимое и недвижимое имущество» стоимостью 115 000 долларов, двое его детей рассчитывали получить все это в наследство. Но у Питера Дикерсона и его семьи были другие планы. Сам Питер, его дочь Мэри и ее муж У. Н. Браун подали в Коэхомский канцлерский суд иск с целью получить право собственности на землю и имущество Левина, заявив, что они единственные его законные наследники. Они выиграли дело, и Мэри с мужем забрали плантацию у Сюзан и Оливера.

Несмотря на стоявшие перед ними расовые барьеры, Сюзан и Оливер решили бороться – и обжаловали решение нижестоящей инстанции в верховном суде Миссисипи. В пользу честности и аккуратности этой инстанции, а также необычайной либеральности, царившей в Миссисипи во время Реконструкции Юга[9] в октябре 1873 года, говорит то, что верховный суд штата отменил решение нижестоящего суда. Он постановил, что Анн и Левин Дикерсон после Гражданской войны жили де-факто в браке, и, следовательно, их дети-мулаты были законными наследниками Левина. В результате Сюзан и Оливер получили наследство, а Питеру Дикерсону, его дочери и зятю пришлось оставить плантацию.

Есть заметное сходство между попыткой Уильяма Дикерсона отобрать имущество у Льюиса и Индии и попыткой, которую предприняли его отец, Питер, и члены его семьи, – отобрать собственность у Сюзан и Оливера. Более того, поскольку Уильяму в 1873 году было восемнадцать, он должен был во всех подробностях знать ту постыдную историю, пусть и нет доказательств, что он сам был в ней замешан.

В округе Коэхома об этом знал каждый: решение верховного суда, узаконившего смешанный брак и признавшего детей-мулатов законными наследниками, было настолько скандальным, что молва о нем прокатилась по всему Миссисипи. Одна газета в Джексоне – столице штата – гневно осудила это решение, потому что оно приравняло «святость брачных уз» к «животному упадку сожительства» и потворствовало «буйному расцвету совокуплений».

Несомненно, что каждый член большого клана Дикерсонов, те, кто еще был жив в 1886 году, когда Уильям вступил в противостояние с Томасами, прекрасно помнили то судебное решение 1873 года. И вполне возможно, что, когда Уильям явился со своими «угрожающими» письмами, рассчитывая запугать успешного черного, он имел в виду тот давний провал и надеялся на своеобразное отмщение. Чего он не мог, однако, предвидеть, так это то, что его план будет иметь обратные последствия и что это воскресит жуткие воспоминания о семейном фиаско 1873 года.

Дело, заведенное по иску Льюиса против Уильяма Дикерсона, было непростым и тянулось в канцелярском суде округа Коэхома почти три года (перед тем как оно приняло неожиданный оборот и тем самым обрело вторую жизнь еще на пять лет). Неясно, как жили Томасы в этот промежуток времени без фермы, которая прежде была их единственным источником средств к существованию. Возможно, в это время они и открыли пансион в Кларксдейле, о котором позднее будет вспоминать Фредерик. Обе стороны судебного разбирательства просили и получали отсрочки, чтобы собрать дополнительные свидетельства и доказательства; были перерывы в процессе и по разным другим причинам.

Когда 19 апреля 1889 года суд наконец вынес решение, оно было более чем поразительно, особенно для Уильяма Дикерсона. Льюис и Индия выиграли по всем пунктам. Суд не только велел Дикерсону вернуть им имущество, но еще и перерасчет сделок между ними показал, что он задолжал Томасам почти ту самую сумму, которую в 1886 году назвал в качестве размера их долга – ему. К тому же суд дал поведению Дикерсона характеристику еще более обидную, чем сам вердикт. Было объявлено, что тот «ввел в заблуждение» Томасов, предал их наивное доверие и обманул их, не дав им обещанных повозки, мулов и денег. Охваченный гневом Дикерсон поклялся, что подаст апелляцию в верховный суд Миссисипи.

Хотя решение суда Коэхомы было весомым подтверждением заявлений Томасов, вокруг их судебного разбирательства были задействованы и другие могущественные силы. Вполне можно было ожидать, что при рассмотрении в Дельте такого дела, в котором столкнулись черная пара и богатый и солидный белый плантатор, восторжествуют не только правда и справедливость. Возможно, что личные отношения между Льюисом и влиятельными белыми из округа Коэхома могли сыграть свою роль в том, как к нему отнесся суд, и даже в исходе процесса, особенно если у Дикерсона были враги. А они у него были.

В 1880-е годы округ Коэхома был таким местом, где любили поспорить, да и поводов, из-за которых ссорились белые, было немало. Кое для кого одним из важнейших вопросов стало местоположение окружного суда. С 1860-х годов он находился во Фраерс-Пойнте, но в 1880-х появились люди, желавшие, чтобы его перенесли в новый городок Кларксдейл. Предводителем этой группы – и зятем основателя Кларксдейла – был не кто иной, как Джек Кутрер, один из адвокатов Томасов. Дэниэл Скотт, защищавший Уильяма Дикерсона, был, напротив, известен как сторонник сохранения суда во Фраерс-Пойнте. Стороны конфликта дошли до того, что принялись срывать друг другу собрания, вооружаться дубинками и пистолетами и угрожать друг другу физической расправой. Этот конфликт принял столь скандальный характер, что в 1887 году о нем даже писали в Бостоне. На кону было не только расположение центра местной власти и влияние этого расположения на местные коммерцию и строительство. Еще важнее было то, где в Дельте построят железные дороги, которые свяжут Мемфис и населенные пункты к северу с Виксбургом и, в конечном счете, с Новым Орлеаном. Питер Дикерсон владел плантацией в десяти милях к северу от Кларксдейла и всего в трех – от Фраерс-Пойнта. В 1889 году он добился строительства на принадлежащей ему земле железнодорожной станции, назвав ее в честь своего сына Уильяма. Возможно, что такая решительная и прибыльная инициатива и настроила Кутрера и его кларксдейльских союзников против Дикерсонов и повлияла на решение братьев Кутреров взяться за дело Томасов. Могло сыграть роль и местное политическое и избирательное соперничество.

Спустя год после того, как коэхомский суд вынес свой вердикт, в ходе апрельской сессии 1890 года верховный суд Миссисипи рассмотрел апелляцию Уильяма Дикерсона. В своем официальном «заключении» судьи выразили недовольство тем, что сотни страниц показаний и документов, которые им пришлось анализировать, были чрезмерны и неясны. В итоге и вынесенное ими решение было неоднозначным и невразумительным.

С одной стороны, судьи поддержали решение нижестоящего суда аннулировать передачу земли Дикерсону, осуществленную Льюисом в 1886 году. Это вроде бы являлось подтверждением победы Льюиса. Но, с другой стороны, судьи усомнились в доказательной базе, на которой основывались решение нижестоящего суда и, следовательно, победа Льюиса, и постановили, что его операции с Дикерсоном должны быть подвергнуты перерасчету. Кроме того, они высмеяли иные обвинения, предъявленные Томасами Дикерсону, процедуры нижестоящего суда и то, что адвокаты Льюиса изобразили его простым и необразованным черным. Единственным реальным замечанием в адрес Дикерсона было то, что он несколько раз взыскал с Томасов слишком большой процент. И все же ясно, что судьи не сочли иск Томасов к Дикерсону абсолютно несостоятельным (а может, влияние местной политики в Коэхоме – совершенно незначительным).

Обе стороны судебного разбирательства, должно быть, тоже нашли решение верховного суда невразумительным. Льюис и его юристы, естественно, сосредоточились на наиболее благоприятной для себя части. Так, 7 июня 1890 года Льюис попросил местный суд выдать ему «приказ о вводе во владение», позволяющий ему вернуть себе имущество, на что суд ответил положительно. В то же время суд постановил: все операции между ним и Дикерсоном должны были перепроверены, – чтобы раз и навсегда разобраться, кто кому сколько должен.

Планы Дикерсона были вновь сорваны неожиданным союзом черной пары и местной белой правовой системы. Он немедленно решил направить повторную жалобу в верховный суд Миссисипи. Ставки для Томасов возросли, борьба с Дикерсоном стала более трудной, но они не собирались сдаваться. Почти все это время они не имели ни фермы в своем владении, ни прибыли от нее, и на руках у них не могло быть много денег. Поэтому через два дня после заявления Дикерсона о намерении подать вторую апелляцию Томасы передали своему основному адвокату, Джеку Кутреру, половину фермы в качестве аванса и выдали ему залоговое право на вторую половину – на тот случай, если он понесет дополнительные издержки. Поскольку они крайне нуждались в деньгах на текущие нужды, контракт также предусматривал, что в момент его подписания Кутрер выдаст им десять долларов наличными.

Уильям Дикерсон и его семья едва ли были единственными в целом округе, кто видел в Томасах смутьянов, заслуживающих хорошего урока. К концу 1880-х Миссисипи превратился в самый «самосудный» штат в стране. Томасам, пожалуй, было самое время уехать. Судя по всему, летом 1890 года, после того как ферма была переписана на Кутрера, они и в самом деле покинули округ Коэхома и переехали в Мемфис. Это был ближайший город к Фраерс-Пойнту, он находился примерно в семидесяти милях – достаточно далеко, чтобы быть на расстоянии от возможных угроз, и достаточно близко, чтобы следить за ходом судебного дела.

* * *

К 1890 году Мемфис насчитывал около 60 тысяч человек, 56 процентов из которых были белые и 44 процента – черные, и являлся крупным деловым центром. Это был самый большой рынок хлопка на территории Соединенных Штатов, отгружавший на домашние и зарубежные (прежде всего английские) текстильные фабрики по 770 000 тюков в год. Речной транспорт на Миссисипи и железные дороги, соединявшие остальную страну с Югом, еще больше повышали экономическое значение города и делали его привлекательным местом с точки зрения поиска работы.

Хотя Мемфис и стал для Томасов временным пристанищем, он все же едва ли был образцом расовой терпимости. В 1866 году там произошел один из самых страшных расистских мятежей, какие бывали на Юге после Гражданской войны; в 1880-х случаи линчевания стали учащаться. Но при этом Мемфис был достаточно велик для того, чтобы черная семья могла незаметно раствориться в нем и избежать неприятностей.

Льюис и Индия сняли дом по адресу Канзас-авеню, 112 – на углу Каролина-авеню, в районе Форт-Пикеринг, что на самом юге Мемфиса. Тогда это был пригородный, заселенный преимущественно черными район. Дом представлял собой просторный, длинный и узкий двухэтажный деревянный корпус с дворами по обеим сторонам и конюшней позади. Находился он посреди района, который можно было бы охарактеризовать, говоря современным языком, как смешанную жилую и индустриальную зону. Это было тесное, шумное, дурно пахнущее, грязное место. Дровяной склад располагался прямо через улицу, а наискось его пересекали помещения компании «Милберн джин энд машин», занимавшей целый городской квартал и включавшей в себя различные мастерские и склады. В одном квартале к западу находилось депо железной дороги Канзас-Сити – Мемфис – Бирмингем. Колея одного из ее боковых путей проходила прямо перед домом Томасов и раздваивалась через несколько домов; другая группа из трех путей проходила прямо за конюшней, стоявшей на заднем дворе. Скрежет стальных колес и визг паровых свистков снующих туда-сюда поездов, клубы едкого, черного угольного дыма и оседавшая повсюду пыль были, вероятно, большим потрясением для выросших в деревне Фредерика и Офелии, привыкших к пышным зеленым просторам, спокойным байю и сладким бризам округа Коэхома.

Но город предоставлял и волнующие возможности, которые не были доступны дома. Льюис должен был найти работу, и ему удалось устроиться регулировщиком на железной дороге Канзас-Сити – Мемфис – Бирмингем. Поскольку дом, который арендовали они с Индией, был чересчур велик для одной семьи, они решили использовать его часть как пансион, где заправляла Индия. Она не только была хорошим поваром, но и, кажется, уже имела дело с квартирантами в кларксдейльском пансионе.

Фредерик получил работу курьера у Джозефа А. Уира, белого коммерсанта, владевшего известным рынком на Бил-стрит и предлагавшего в своей рекламе «первоклассное мясо, устрицы, рыбу и дичь». Это первая городская работа Фредерика, о которой хоть что-то известно, и интересно отметить, что она была предзнаменованием его занятий в последующие годы и в иных краях, всякий раз связанных с оказанием тех или иных услуг и с утонченной кухней.

Кроме того, Фредерик попробовал в Мемфисе продолжить свое формальное образование. «На короткое время» он поступил в Институт имени Хау – школу для чернокожих юношей. Открытая в 1888 году под названием Баптистский библейский и педагогический институт, на следующий год она была переименована в честь Питера Хау, ее белого основателя и главного благодетеля. В период, когда там учился Фредерик, директором, скорее всего, был Джозеф Истбрук, приходской пастор и педагог родом из Мичигана, а одним из преподавателей – жена Истбрука, Ида Анн, уроженка Нью-Йорка. Вероятно, это была первая встреча Фредерика с такими терпимыми и просвещенными белыми с Севера, и это должно было дать ему совершенно новое представление о том, как белые могут обращаться с черными.

Образовательные задачи, которые стремился решать Институт имени Хау, были пестрыми, как лоскутное одеяло. Там давали все – от религиозного воспитания до академических предметов и специального обучения таким навыкам, как шитье и уход за больными для девочек или плотницкое дело для мальчиков. Местная газета определяла «специализацию» Института имени Хау как «обеспечение жителей Мемфиса образованными слугами – и ввод в строй, ни много ни мало, до ста работников ежегодно». Поскольку Фредерик много лет будет работать слугой, хотя и на куда более высоком уровне, чем был способен представить себе газетный репортер в Мемфисе, можно предположить, что кое-какие соответствующие познания и определенные манеры он получил в Институте имени Хау. В аккуратном, каллиграфическом письме, которое будет отличать его в будущем, также сказывается влияние школьного образования.

* * *

Пребывание Фредерика в Институте имени Хау и вообще в Мемфисе будет, увы, и впрямь недолгим. Впереди ждали две трагедии, которые нанесут внезапный удар по его семье и в конце концов уничтожат все то, чего достигли его родители.

Среди квартирантов, живших в доме Льюиса и Индии, была черная супружеская пара – Фрэнк Шелтон и его жена. Согласно мемфисским газетам от октября 1890 года, старавшимся превзойти себя в изображении Шелтона самыми зловещими красками, он был «ничтожным» и «никчемным негром», обладавшим «порочным нравом», «репутацией дикаря» и «звериными инстинктами». Они даже приводили слова его жены, описывавшей его как «очень жестокого, упрямого и отчаянного» человека. Шелтону было около тридцати; у него была гладкая темно-коричневая кожа, крупный нос и широкая грудь; он был в пять футов десять дюймов ростом и имел шрам на затылке, полученный, по словам жены, в результате драки с работодателем на лесопилке в Алабаме. Он работал тормозным кондуктором на железной дороге, а в Мемфис приехал пятью месяцами ранее.

Льюиса же все газеты описывали, наоборот, в самых положительных выражениях. Он был «крайне уважаемым цветным горожанином», «усердным», «умным» и «сознательным» человеком, который ни разу не был замечен в драке или кабацкой потасовке, какие часто выплескивались на улицы Форт-Пикеринга. Они с женой смогли снять дом благодаря своим «усердию и экономности» и жили «в довольстве» на трудовые доходы. В 1890 году Льюису было около пятидесяти пяти, а Индии – под пятьдесят. В соответствии с нормами того времени, газеты описывали ее как «пожилую», а его – как «безобидного старого негра».

В пятницу 24 октября Фрэнк Шелтон по неизвестной причине отказался внести арендную плату и вступил в спор с Льюисом, заявившим, что Шелтоны должны освободить комнату. Они отсутствовали только одну ночь: когда они возместили убытки, Льюис позволил им вернуться. Спокойствие длилось недолго. Следующим вечером Шелтон поругался с женой и набросился на нее. Он сбил ее с ног, выволок из дома и ударил ногой по лицу. По одному из свидетельств, Шелтон еще и бил ее лопатой – с такой силой, что ее лицо и голова были «ужасно изуродованы и в кровоподтеках». Льюис заметил нападение издалека и поспешил к ним, прося Шелтона немедленно прекратить. Поняв, что ничего не может поделать, он отправился за полицейским. Шелтон понял, что собирается сделать Льюис, и, испугавшись ареста, остановился. Но перед тем, как сбежать, он обратился к Льюису с жуткой угрозой: «Я разделаюсь с тобой за это, даже если мне это будет стоить десяти лет! Ты – мое мясо!»

Следующим утром, в воскресенье 26 октября, примерно в девять часов, жена Шелтона сама пришла в полицию и попросила арестовать ее мужа за нанесенные ей побои. Разобраться с делом было поручено полицейскому Ричардсону. Он направился к пансиону Томасов, рассчитывая понаблюдать за ним издали и поймать Шелтона, если тот вернется. В конце концов Ричардсон увидел его и погнался за ним, крича, что тот арестован. Когда Шелтон побежал, Ричардсон выхватил револьвер и выстрелил, но промахнулся. Шелтон забежал за угол и скрылся.

Следующим вечером, в понедельник 27 октября, Льюис лег спать в обычное время. Около трех часов ночи Шелтон проник в дом Томасов, прокрался по лестнице на второй этаж и неслышно зашел в комнату Льюиса и Индии. Он держал в руках заточенный топор и, вероятно, остановился на минуту возле двухместной кровати, пытаясь в тусклом свете разглядеть свою цель. Льюис спал, лежа на спине, рядом с Индией. Шелтон поднял топор, прицелился и с силой рубанул Льюса по лицу. Звук тяжелого удара разбудил Индию. Она приподнялась на локтях и увидела мужа, вытянувшего вперед руку и силящегося подняться. Затем сверкнула сталь, и еще один тяжелый удар обрушился на Льюиса. Индия в ужасе закричала. Шелтон кинул топор, выскочил из комнаты и бросился вниз по лестнице.

Крики Индии подняли весь дом. Фредерик, Офелия, жена Шелтона и другие жильцы вбежали в комнату. Через несколько секунд паники кто-то зажег свет – и взорам предстала ужасающая картина. Льюис корчился в агонии на кровати, из зияющей раны от левого виска до самого рта ручьями лилась кровь. Первый удар рассек ему скулу и раскроил череп. Второй пришелся на руку выше локтя, когда он поднял ее в тщетной попытке защититься, и почти отрубил ее, разрезав мышцу и кость. Льюис несколько раз пытался подняться, пока кровь хлестала на постель и лилась на пол, образуя лужу рядом с топором, брошенным Шелтоном. Прошло еще несколько страшных секунд, пока кто-то не овладел собой и не вызвал доктора и полицию. Удар по лицу был роковым. Прибывший врач не смог ничего поделать из-за глубины раны и большого количества крови, которое потерял Льюис. Каким-то образом он протянул еще шесть часов, без сознания, пока наконец в 9 часов утра не умер.

Прибыли двое из управы, чтобы сделать вскрытие и провести расследование. Показания всех свидетелей убедительно указывали на Шелтона. Мемфисское отделение полиции быстро объявило его главным подозреваемым. На следующий день он был замечен садящимся в поезд, следующий в Холли-Спрингс, городок в Миссисипи в тридцати милях к юго-востоку от Мемфиса. Там, попытавшись скрыться от поджидавшей его охраны, он был расстрелян на месте. На следующий день, демонстрируя профессиональное усердие, а также поразительную нечувствительность к душевной травме, которую переживала Индия, мемфисская полиция отправила ее на дневном поезде на опознание убийцы мужа. Ни тени сомнений у нее не было, и дело закрыли.

* * *

Дойдя до округа Коэхома, известие о случившемся с Льюисом едва ли могло не обрадовать Уильяма Дикерсона. Этот черный доставил ему много неприятностей за последние годы, и его смерть, вероятно, была для Дикерсона справедливым вознаграждением, если не сбывшейся мечтой. Впрочем, на то, что Дикерсон каким-то образом стоял за убийством Льюиса, ничто не указывает. Это было простое невезение – и цена, которую заплатил Льюис за свою порядочность, решив помочь женщине с жестоким мужем.

Вскоре Дикерсон узнал еще одну благоприятную для него новость. В октябре 1890 года верховный суд Миссисипи обнародовал мотивировку своего прошлого решения. Теперь он утверждал, что канцелярский суд не должен был возвращать спорный участок Льюису до завершения перерасчета возникшего между ним и Дикерсоном долга.

Однако все надежды Дикерсона на то, что смерть Льюиса положит конец судебному разбирательству, быстро развеялись. 24 декабря 1890 года, всего через два месяца после убийства, Индия подала заявление в канцелярский суд с просьбой признать ее распорядителем имущества покойного мужа. Согласно процедуре, она должна была дать присягу в суде во Фраерс-Пойнте. Ее готовность вернуться в город, где немало людей было настроено к ней весьма враждебно, доказывает, что она была в высшей степени решительной женщиной, которую было не так-то легко напугать. 10 января 1891 года она возобновила дело против Дикерсона от своего имени и от имени своих детей – Фредерика и Офелии.

Процесс шел с большими перерывами и разнообразными поворотами еще почти четыре года. Он пережил обе судящиеся стороны: Уильям Дикерсон умер 18 февраля 1894 года в относительно молодом возрасте – тридцати девяти лет; его вдова, Лула, заняла его место, чтобы продолжить борьбу, так же как в свое время это сделала Индия. В конце концов решением от 28 ноября 1894 года Коэхомский канцелярский суд постановил, что Индия должна Луле намного меньшую сумму. Индии пришлось продать с аукциона часть земли, чтобы выплатить долг, и год спустя она все еще перезакладывала оставшуюся часть, чтобы быстро добывать деньги на другие нужды, – возможно, для Фредерика.

На протяжении всего этого времени Индия продолжала участвовать в процессе, представляя в нем себя и детей, несмотря на то что ее семья фактически распалась, а активная связь с фермой в Коэхоме была разорвана. Она прожила в Мемфисе еще год после убийства, хотя и в другом доме, а не в том, где жила с Льюисом, и в 1892 году переехала, предположительно с Офелией, в Луисвилл, штат Кентукки, где устроилась на работу поваром к преуспевающему белому ювелиру. Она проработала на него несколько лет и, по-видимому, умерла в Луисвилле где-то в середине 1890-х. Судьба Офелии неизвестна.

* * *

4 ноября 1890 года, через неделю после убийства его отца, Фредерику исполнилось восемнадцать, и вскоре он покинул Мемфис. Позднее он не сможет точно припомнить, в каком году это было. Десятилетия спустя, когда ему доводилось рассказывать встречавшимся за границей американцам свою историю, он не скрывал, что его родители были рабами, как это иногда делали другие черные американцы, однако он ни разу не упомянул об убийстве отца. Возможно, воспоминание об этом было для него слишком мучительно. Отъезд из Мемфиса он объяснял только тем, что жизнь вблизи железнодорожных узлов в Форт-Пикеринге «развила» в нем «желание путешествовать».

Нет причин сомневаться, что эта часть объяснения – правда. Действительно, нетрудно представить себе молодого человека на пороге совершеннолетия, очарованного притягательностью железной дороги – и видом поездов, что прибывают из знаменитых городов Юга, в то время как другие отправляются на еще более заманчивый Север, и протяжным свистом, уходящим вдаль и внушающим надежду на перемены. Восемнадцать лет – подходящий возраст, чтобы стать самостоятельным человеком, сбежать из-под тяжелых взглядов белых южан, повидать мир и обрести дом в новом месте.