Читать книгу Власть и мы - Владимир Алексеевич Колганов - Страница 8

Глава 7. Инстинкт или приобретённое свойство?

Проблема возникновения нравственности занимала умы философов с давних пор. Сократ, Платон, Аристотель, Эпикур и другие искали ответ на вопрос: откуда берутся в человеке нравственные правила, противоречащие его страстям и нередко сдерживающие их? То ли это заложено самой природой, то ли является плодом воспитания.

Иммануил Кант поначалу пришел к убеждению, что в основе нравственности – наше сознание долга. Причем это сознание есть свойство человеческого разума: «Действуй так, чтобы правило, руководящее твоей волей, могло быть также основой всемирного законодательства». Но это не объясняет происхождения чувства долга, так же, как и более поздний тезис Канта: «Есть, однако, в нашей душе одно, к чему мы не можем относиться иначе, как с величайшим удивлением и восхищением – это наша прирожденная нравственная способность». Поиски закончились недвусмысленным признанием: «Нужно открыто признаться, что тут получается род круга, из которого, по-видимому, нет выхода».

По мнению Иоганна Фихте, главным препятствием к исполнению долга являются привычные ассоциации между известными представлениями и чувствами. Эти ассоциации влекут нас нередко роковым образом в противоположную сторону и парализуют наши добрые намерения. Чтобы ослабить власть аффектов над духом, надо как можно чаще размышлять над ними. Пожалуй, единственное, с чем можно согласиться в рассуждениях Фихте, это следующий принцип: совесть никогда не должна руководствоваться авторитетом, а тот, кто действует, опираясь на авторитет, поступает положительно бессовестно.

Джон Локк утверждал, что в нравственном поступке человек находит для себя высшее благо. Вот Джеймс Макинтош полагал, что нравственные поступки вытекают у человека из чувств, а не из разума. По мнению Иеремии Бентама, человек жертвует немедленным удовольствием ввиду больших будущих. Джон Стюарт Милль пытался построить всё учение о нравственности на одном основном начале – стремлении разума к наибольшему счастью, но в то же время признавал, что нравственность – это продукт взаимодействия личности и общества. С этим трудно согласиться, поскольку безнравственным может быть даже поведение человека, выросшего в лесу, где нет никакого общества – если он убивает зверей или птиц для развлечения.

Жан-Жак Руссо настаивал на заключении общественного договора, поскольку «переход от состояния естественного к состоянию гражданскому производит в человеке весьма приметную перемену, заменяя в его поведении инстинкт справедливостью и придавая его действиям тот нравственный характер, которого они ранее были лишены». Однако вряд ли такая перспектива прельстит людей, для которых высшим приоритетом стала личная выгода, а в справедливость они уже давно перестали верить.

Огюст Конт пытался объяснить общественные наклонности человека только врожденным стремлением к общественному сожитию, пониманием чужого блага через познание своего собственного личного интереса. Возникновение нравственности Конт объяснял совместным действием трёх могучих сил: чувства общительности, взаимной симпатии и рассудка. На самом деле, чувство общительности – характерно для тех, кто не видит другого смысла в жизни, кроме постоянного общения с людьми. Взаимная симпатия – не исключает насилия, если возьмёт верх инстинкт, а вероятность наказания минимальна. Личный интерес – всего лишь производное от инстинкта продолжения рода, поскольку, не имея интереса к жизни, бессмысленно продолжать свой род.

Понятно, что решить эту проблему нелегко, ну а напряжённый интеллектуальный труд чреват неприятными последствиями, поэтому неудивительно, что Людвиг Фейербах пришёл к такому умозаключению:

«Если всякая этика имеет своим предметом человеческую волю и её отношения, то к этому надо тут же прибавить, что не может быть воли там, где нет побуждения, а где нет побуждения к счастью, там нет вообще никакого побуждения. Побуждение к счастью – это побуждение всех побуждений».

А вот Прудон нравственное начало обнаружил в чувстве собственного достоинства, которое в свою очередь якобы вмещало в себя чувство справедливости. С этим мнением невозможно согласиться. Дело в том, что справедливость как понятие – производное от зависти. Кому-то не хватило жизненных благ, поэтому у него возникло недовольство – не взирая на то, что люди не равны по своим физическим и умственным способностям, он требует всё поделить поровну. Даже если не доходит до подобной крайности, настаивает на перераспределении материальных благ. Но какое отношение это имеет к нравственности? Богатые богатеют – это одно из следствий либеральной экономики. Безнравственно ли богатеть, если кто-то пребывает в нищете? За дурной поступок могут наказать, но увеличение личного дохода не противозаконно, если человек сполна заплатил налоги. Чтобы всё было «по справедливости», надо изменить государственный строй, но и тогда будут недовольные, поскольку приемлемого для всех понятия справедливости нет и не может быть. Человек несовершенен, а уж государственное устройство, которое является его порождением, тем более несовершенно. Если же под справедливостью понимать равенство прав, то и тут всё совсем не просто – есть право открыть собственное дело, но не у всех есть возможность получить банковский кредит на льготных условиях, и не у всех есть папа в министерстве или хотя бы приятель в городской администрации. А ведь от доброго отношения к тебе власть имущих очень многое зависит. Ну а чувство собственного достоинства – это вообще ни к селу, ни к городу. Понятно, что каждый считает, что он достоин лучшей жизни, но это субъективное мнение и, как правило, оно ничем не обосновано.

Несовершенство государства и его законов привело к возникновению Интернационала, международного союза рабочих, целью которого было установление социальной справедливости в обществе. Увы, социальная справедливость – это призрак, который бродит по Земле. В лучшем случае, это белое здание на горизонте, до которого никому не суждено добраться. Всё потому, что по дороге люди разбредутся кто куда – кто-то найдёт кошелёк в придорожных кустах и не захочет найденным богатством поделиться, кому-то такой длинный путь уже невмоготу, ну а бродящий философ пораскинет умом и поймёт, что человек несовершенен, а потому не заслуживает справедливости.

Этика Дарвина предельно проста: якобы в человеке существует нравственное чувство, вот только непонятно, каким таким волшебным образом оно возникло. По мнению Дарвина, причина кроется во взаимопомощи, которое изначально присуще всем животным. Спиноза тоже пишет о взаимной помощи у животных, как о важнейшей черте их общественной жизни – якобы в борьбе за существование только те виды могли выжить, у которых такой инстинкт был максимально развит.

На самом деле взаимопомощь – это производное от инстинкта самосохранения. Одинокому волку трудно выжить в лесу поэтому волки собираются в стаи, но в современном человеке этот квазиинстинкт постепенно угасает – в какой-то ситуации человек надеется на помощь других людей, однако не факт, что он ответит тем же. Всё зависит от того, чем ему придётся пожертвовать для того, чтобы оказать ответную услугу, и может статься, что инстинкт самосохранения подскажет: этого делать категорически нельзя!

Так есть ли в человек врождённое нравственное начало? Увы, есть только два основных инстинкта. Проблема в том, что инстинкт самосохранения может привести к предательству, а инстинкт продолжения рода, понимаемый в широком смысле, может стать причиной воровства, если у человека нет иных возможностей обеспечить материальное благополучие своих потомков. Почему же одни люди поступают нравственно, а другие нет? С инстинктами всё ясно – они даны человеку от рождения, это основа его существования и гарантия продолжения рода человеческого. А вот понятие о нравственности он приобретает лишь на основе жизненного опыта – за дурной поступок последует наказание, за хороший поступок – поощрение. В итоге и формируется то, что условно можно назвать нравственностью человека.

Но не всё так просто. Казалось бы, страх наказания способен удержать человека от таких проявлений инстинктов, которые принято называть дурными поступками. Однако всегда есть надежда наказания избежать – поэтому имеет смысл рискнуть, особенно, если судья и прокурор тоже готовы рисковать, спасая виновного от наказания, причём не безвозмездно. Тут уж как кому повезёт. Что же до поощрения, то этот способ воспитания нравственности эффективен только в детстве и отчасти в юности, а в зрелом возрасте его эффективность близка к нулю, особенно если учесть, что ордена и премии нередко раздают кому ни попадя. Поэтому со временем человек теряет веру в справедливость и тогда сфера проявления нравственности сужается до размеров семьи и узкого круга ближайших друзей.

Глава 8. Нравы в обществе

Но тогда чем объяснить способность к самопожертвованию, стремление спасти кого-то с риском для собственной жизни? Если бы человек был уверен, что погибнет, его действия можно объяснить желанием искупить прежние грехи либо тем, что угрызения совести, вызванные бездействием, не дадут покоя ему всю оставшуюся жизнь. Тут многое определяется особенностями психики. Впрочем, оправдания бездействию всегда можно найти.

Есть ли связь между нравственностью и обществом, на чём настаивали многие древние философы? Выше уже сказано, что безнравственным может быть даже поведение человека в лесу, если он убивает зверей или птиц для развлечения. И мнения других людей тут совершенно ни при чём. Что бы ни разрушил человек в этом мире, если нет крайней необходимости, – всё это заслуживает осуждения, всё это безнравственно, поскольку понятие нравственности рождается при столкновении человека с окружающим миром, не обязательно с людьми. Человек боится наказания за дурной поступок, желает поощрения за добрые дела, но помимо этого, не сразу, но со временем, понимает, что нельзя разрушать мир, в котором он живёт, частью которого он является – разрушая мир, он разрушает самого себя. Но если человек потерял веру в справедливость, веру в чистоту помыслов других людей, тогда всякое возможно.

Особое место в учениях о нравственности занимает проблема зла. Бернард де Мандевиль придерживался такого мнения:

«То, что мы называем в этом мире злом, как моральным, так и физическим, является тем великим принципом, который делает нас социальными существами, является прочной основой, животворящей силой и опорой всех профессий, и занятий без исключения; здесь должны мы искать истинный источник всех искусств и наук; и в тот самый момент, когда зло перестало бы существовать, общество должно было бы прийти в упадок, если не разрушиться совсем».

С этим утверждением можно лишь отчасти согласиться, но с непременным уточнением. Добро – это оборотная сторона зла, друг без друга они существовать не могут. Злом можно считать действия конкурента в бизнесе, но без конкуренции не может быть развития. Точно так же и во всех других сферах нашей жизни происходит борьба противоположностей.

Мандевилю вторит Томас Гексли в своей лекции «Эволюция и этика»:

«Космическая эволюция не в состоянии дать ни одного аргумента, чтобы показать, что то, что мы называем добром, предпочтительнее того, что мы называем злом».

Пётр Кропоткин, анализируя слова Гексли, пишет в книге под названием «Этика»:

«И тем не менее неизвестно, почему в человеческом обществе начинается "социальный прогресс", не составляющий части "космического процесса" (т.е. мировой жизни), но "представляющий сдерживание на каждом шагу космического процесса и замещение его чем-то другим, что можно назвать этическим процессом (нравственной жизнью); процесс, в результате которого получается не выживание тех, кто случайно оказался наиболее приспособленным по отношению к существующим условиям, но тех, кто этически (нравственно) лучше". Почему, откуда эта внезапная революция в путях природы, ведущих к органическому прогрессу, т.е. к совершенствованию строения? Об этом Гексли не обмолвился ни единым словом; но он продолжал упорно напоминать, что этический процесс – вовсе не продолжение космического: он явился в противовес космическому процессу и находит в нём «упорного и могучего врага». Таким образом, Гексли утверждал, что урок, даваемый природой, был, в сущности, уроком зла, но как только люди соединились в организованные общества, неизвестно откуда явился «нравственный процесс», безусловно противоположный всему тому, чему природа учит человека. Затем закон, обычай и цивилизация продолжали развивать этот процесс».